Незаметно прошла зима. Как-то после первой смены, когда мы уселись в заводской автобус, нас повезли в противоположную сторону от города – в клуб Хелвачаури, где почти в пустом зале выступал местный начальник. Нас, как баранов, привезли в виде услуги оказываемой нашим директором другому директору. Свои люди, почему бы и не порадеть?
Выступление шло на грузинском языке, но и с моим знанием языка можно было понять, что содержание речи никому не нужно, требовалась галочка в отчете, а коммунистическая дисциплина не позволяла ставить галочку без проведения, хотя бы, формального собрания.
Минут через десять мы осмотрелись и поняли, что двери никто не охраняет. Распорядитель посчитал, что он своё дело сделал, или же понадеялся на нашу лояльность. Мы по одному вышли на залитую солнцем улицу, и на городском автобусе через час приехали домой. Зла не было. Лишь чувство обреченности: с нами никто не считался, поступали, как им хотелось. Мы были на положении рабов.
Ребята рассказывали, как простые приемщики мандаринов становятся миллионерами: делали пересортицу, вынуждая сдатчиков уступать в их пользу несколько сот килограммов мандарин, обещая остальное принять первым сортом. За сезон наживали состояния. Местный приемщик каждый год женился на новой девушке. Он мечтал о наследнике, а ему рожали девочек. Он покупал оставляемой жене дом, давал кучу денег, и женился вновь. Он открыто носил пистолет, прилюдно стрелял из него, проигрывал в карты огромные суммы.
Видели, как он вынимал из карманов нераспечатанные пачки денег. Они жили местными царьками, у которых куплено всё, от милиции до простых людей. Правда, последние ничего не получали, они боялись слово сказать против могущественного хозяина.
Неожиданно, недели через две после отправки письма, я получил вызов в Тольятти с определением на работу слесарем в Шасси-2. Какой из меня слесарь?! Я же ничего не умею! Но надежда вспыхнула. Я стал более уверенно чувствовать себя на работе, более независимым, а не приниженным, как все остальные, которые понимали свою беззащитность от произвола любого начальника.
Я с удивлением смотрел на нашего парторга, красивого грузина лет 30-ти, который смеялся, когда при нем крыли матом коммунистическую партию. Похоже, он всецело соглашался с хулителем. Конечно же, он, как и все грузины, аджарцы, ненавидел эту партию, и состоял в ней лишь потому, что она давала возможность, ничего не делая, получать большие деньги, а там, глядишь, можно стать и директором. А без партии хорошей должности не получишь. Это все знают. Хотелось верить, что в России всё иначе, что там есть советская власть.
Понимая, что переезд потребует больших затрат, не торопился подавать на расчет. Хотелось получить тринадцатую зарплату, которую начисляли в Марнеули. Мы даже зарплату получали с большим опозданием. И, как только получил деньги, сразу подал заявление на расчет. Никто не удерживал. На моё место желающие всегда найдутся.
На улице дует холодный ветер, вырвал у слесаря получку и потащил по камням. Он побежал догонять и собирать. Один из слесарей, узнав, что я еду устраиваться в Тольятти, говорит, что надо со мной наладить деловые отношения, чтобы я им доставал и присылал автозапчасти. Я промолчал. Нет желания заниматься чужими делами. Разбежался.
Я получил расчетные деньги, но начальник отдела кадров уехал на майские праздники в деревню. Пришлось улететь без трудовой книжки, потому что билет взят заранее. Рассчитывал, что трудовая книжка не так уж важна, объясню ситуацию, а тем временем Вика вышлет, пока буду устраиваться на работу. Произошло повторение челябинской ситуации.
Чтобы облегчить Вике переезд, отнес почти все книги в комиссионный магазин. Не думал, что уже начался книжный голод. Любая хорошая книга становилась дефицитом, а я свои книги сдал за гроши. Правда, получил несколько больше, чем раньше, когда отдавал за бесценок, лишь бы расплатиться за пальто. С собой взял чемодан, магнитофон, сумку с тетрадями, рассказами, дневниками.
Перелет из Батуми прошел буднично, я уже привык летать самолетами. Всё заурядно, мысли о новой работе, о новой жизни. В сознании огромное облегчение, что вырвался из ада, который устроила родная мать. Лишь небольшая неуверенность от предстоящей неопределенности, которую никогда не любил. Всегда предпочитал распланированное будущее. Это моя реакция на безалаберную жизнь матери.
Из Тбилиси самолет вылетал рано утром. К моему удивлению, направили в гостиницу, где я хорошо выспался.
В автобусной кассе купил билет в Новый город. В междугороднем автобусе с интересом смотрю на мелькающий пейзаж: посёлки, рощицы. Кое-где достраивают дорогу, видна техника, рабочие с лопатами. Понимаю, что эта дорога, по которой еду, проложена недавно. С первого сидения, за водительской кабиной, на меня засмотрелась девушка, явно создавая предлог для знакомства. Но я не реагирую, не тот случай.
А вот и сам город. Не особо впечатляет. Всё как бы голо. Здания новые, высокие, но деревья не успели вырасти, хиленькие. И поливать никто не собирается. У меня сверхразвита эмпатия: словно ощущаю, как им не хватает воды. Но поделать ничего не могу, не в моей власти.
Взял свои вещи из багажного отделения и направился к автобусной остановке. Предполагая, что в России будет ещё холодно, ещё в Тбилиси под пиджак надел свитер, но в Тольятти 5 мая +25. Жарко.
Снять свитер с себя невозможно, все сумки забиты, рук хватает только на багаж. Пришлось париться. У магазина «Восход» спросил у прохожих, как добраться в седьмой квартал? Мне сказали, что надо перейти по подземному переходу на другую сторону улицы и сесть на автобус № 26.
Перетащил сумки по подземному переходу на другую сторону улицы, и снова уточнил у прохожих, понимая, что здесь все приезжие и плохо знают город.
И меня снова направили на другую сторону улицы, и, когда я вновь покорно перетащил вещи, мне снова сказали, что нужно перейти улицу.
Я не знал, что были правы все, советовавшие перейти улицу. Странно, почему никто не сказал, что можно и с этой стороны уехать? 26-ой делал круг в обоих направлениях. Устав носить чемодан и магнитофон, решил больше никуда не ходить, а дождаться автобуса, который долго не появлялся.
Пока я носил багаж по подземному переходу, автобусы то и дело подъезжали к остановке.
Обнаружил, что у меня ни копейки не осталось на приобретение билета, всю мелочь истратил в дороге. Пришлось в киоске купить бутылку теплого лимонада, так как менять деньги отказались, как и принять назад пустую бутылку. Поставил рядом с киоском.
В переполненном автобусе с меня уже лил пот, хотя уже давно снял пиджак и положил на сумку. Самообслуживание. Касса с выдвижным регулятором, прокруткой билетов, заодно и удаляет брошенные шесть копеек. Сдачу собираешь с тех, кто собирается бросить мелочь в прозрачный пластмассовый корпус. Всё на самосознании и честности.
Раз в месяц контролёры устраивают облаву, ловят «зайцев», выписывают им штраф в три рубля. Редкий начинает скандалить, качать свои права, которых у него никогда не было, а есть лишь нахальство и наглость.
Не спеша, 26-ой автобус поехал в медгородок, сделав внушительную петлю, вроде аппендикса, потом назад. Я лишь подивился странности, что автобусы вынуждены делать никому ненужные, холостые перевозки, возя людей туда и обратно.
На краю квартала, почти на конце города, легко нашел угловой пятиэтажный дом с аркой посередине, в которую я и вошёл, напротив большой двухэтажный торговый центр, перед ним вырыты ямы под деревья. Рядом заканчивали отделку уже выстроенного кирпичного 14-этажного дома. Счастливые люди, которые поселятся в нем.
Меня встретили спокойно, без всполомошенности. Живут в двухкомнатной квартире, которую дали на троих. У Гали большой живот, скоро прибавление семейства. Через дверь и окно гостиной видна маленькая лоджия, вся уставленная строительным материалом, посылочными ящиками — не выйти на неё и не полюбоваться городским видом на торговый центр и выкопанными ямами под будущие саженцы берёз. Этот хаос несколько меня удивил, лично я обожаю порядок, это сидит в крови у меня, но не у всех.
Вечером мне разложили раскладушку в спальной. Леночке лет пять, меня стесняется, на контакт не идет, играет с отцом, который от неё без ума. Прелестная девчушка, не в родителей. Ангельский овал лица.
Галя некрасива, как и её мать. Значит, она в отца. Но и Алексей не очень-то красив, заурядное лицо холерика.
Утром Галя всполошено запахивала на себе халат, чтобы я, не дай Бог, не узрел комбинацию, её фигуру. Нелепая и ненужная застенчивость для замужней женщины. Её двойняшка-сестра Валя, чуть миловидней, давно вышла замуж в Батуми. Через десять лет она умрет.
В классе Вика постоянно с ними воевала, не сходились характерами.
Седьмого мая Галю увезли в роддом. Я с Алексеем через день пошли к ней в медгородок, задирали головы, высматривая на восьмом этаже, но так никого и не увидели.
А я недоумевал, зачем нужно было приходить, если известно, что в палату не пустят? И даже в окно никто не выглянул. Но Алексей выглядел довольным, что исполнил супружеский долг, навестил роженицу.
Скоро Галя выписалась с мальчиком, которого назвали Александром.
А я всё не мог устроиться на работу, потому что без трудовой книжки со мной не стали и разговаривать. Пришлось ждать несколько дней. Маялся от безделья.
У Алексея свободный график, домой приходит, когда хочет, но работа нервная, постоянно не хватает каких-то деталей, и нужно нажимать на начальников цехов, спорить, чтобы те приняли меры. Отсюда повышенная возбудимость, словно у холерика. Я бы, долго не продержался на такой работе.
На столе многотиражка «Волжский Автостроитель». Скучная газетенка. Поинтересовался, есть ли в городе литературное объединение, но хозяева не знали. Потом разузнаю. Главное, зацепиться.
К Напыловым приехал гость, друг, из города Семенова, славящегося расписными деревянными изделиями, вот с ним и пришлось коротать весенние дни. Ходили по ближайшей опушке леса, и вяло разговаривали. По моему приемнику Белов звонко пел новый шлягер Шаинского «Дрозды».
Который день я без физической работы, и начал замечать, что светлые костюмные брюки становятся тесноватыми в поясе.
После моего приезда ни одного дождика, погода необычайно жаркая. На небе почти постоянно какая-то непонятная дымка, не облака, а что-то вроде них, только размазанное по всему небу.
В воскресенье мы, вчетвером, вышли на прогулку в лес, который виднелся почти рядом, через вспаханное поле, на котором кое-где копошились люди, сажая картофель, не надеялись на государственное обеспечение.
Алексей рассказывал, что здесь можно собирать грибы. Прошли метров триста и повернули к городу.
Впереди нас худенькая женщина медленно несла ведро, наполненное землёй для домашних цветов. Мы догнали её и я предложил свою помощь. Женщина согласилась, уступила ведро, и мы пошли, несколько, в отдалении от моей группы, потом они свернули влево, а мы пошли прямо, и я заметил ехидный взгляд Гали, мол, что и требовалось доказать, все мужики такие, увидят юбку и бегут за нею.
Женщина жила в «китайской стене», длинном девятиэтажном здании без арки. В третьем подъезде свернула в дом, и я помог затащить и на третий этаж. Лифт не работал. Двухкомнатная квартира. Работала в ВОХР.
К нам, усевшимся в зале, вышла старшая сестра хозяйки, и мальчик лет семи, лицо покрыто ужасающей золотушной коростой. В руках держал наполовину употреблённую плитку шоколада. Сел рядом с матерью, изредка поглядывая на меня, и откусывая очередной кусок.
— Отчего это у него? — спросил я.
— От шоколада, — спокойно ответила она.
И я промолчал. Слова бесполезны. Мне уже было ясно, кем вырастет её избалованный сын. Я простился и вышел.
В какой-то день Алексей повел меня, сажать картошку. Напротив недавно выстроенного дворца спорта «Волгарь» трактор вспахал поле. Немного странно, посреди современного города жители сажают огород.
Впрочем, это было в последний раз. Земля желтая, похожая на грузинский глинозем, не проборонованная, крупные отвалы уже перекаленной иссушенной земли. Неужели в такой горячей земле вырастет картошка? А если дождей не будет? А их и не было за все лето, ни одного.
Я копал ямки, а он бросал картофелины. За следующий заход эти ямки забрасывались землей из новых ямок.
Так я узнал, как сажать картошку, и на следующий год уже сам посадил на выделенном участке. Вика стояла рядом и презрительно смотрела, как я сажаю картошку. Для неё это было дикостью. Не захотела даже руки марать, хоть чем-то помочь мне.
Я посадил ведро картошки. За все лето ни разу не приезжал. Я не знал, что её нужно окучивать. Осенью раза два приехал с лопатой и выкопал всего три ведра картофеля. Какой труд, такая и отдача.
Вечером Алексей повел к своему другу Леониду Скворцову, который работал в отделе кадров. Я купил бутылку водки, но с ними не пил, так как завтра медицинская комиссия, могло повыситься давление, от греха подальше, да и не хотелось. Позже я попробовал эту водку, страшная гадость, дерет горло. Слушал, о чем разговаривают старшие.
К каждому врачу гигантская очередь. Пробовал занимать в две очереди, но не всегда успевал. Дни шли, а подписи в обходном листке прибавлялись медленно, деньги неудержимо таяли. Леонид посоветовал устраиваться в металлургическое производство, там быстрее дают малосемейки, написал туда направление.
От кошмарного чугунолитейного цеха, с ядовитым металлическим запахом, пришел в цех алюминиевого литья. Поговорил с начальником цеха, молодым парнем, моих лет. Расспросил, сколько я получал на прежнем месте. Я ответил.
— Здесь ты, конечно, таких денег не получишь. С рынка не будешь питаться, — заметил он.
Не стал говорить, что я и в Батуми не с рынка питался, промолчал.
Определили обрубщиком. Зашел в цех. Мастер показал работу – самая грязная в цехе. Обрубать приливы, излишки металла.
Но окулист решила, что мне там нельзя работать:
— Ты же без очков ничего не увидишь, — и написала запрет.
Страшно расстроенным вернулся домой. Не хотелось возвращаться в Батуми, в невыносимую обстановку. Представил, как попрусь с чемоданом и магнитофоном в аэропорт.
Чтобы облегчить сумку, уничтожил свои дневники, черновые записи рассказов — выбросил в мусоропровод. Всё это становилось ненужным. Предстоял спуск в ад, где будет не до этого. Настроение мрачнейшее.
Продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/26/1062