Радовало, что в городе много столовых, готовили хорошо и дешево, не то, что в батумских, в которых я травился, если осмеливался что-либо отведать. Столовые открывались рано, можно успеть позавтракать перед работой, можно поесть и на заводе. Налицо, забота о рабочем.
Единственный минус — очень долгая дорога до рабочего места. Приходилось утром вставать за два часа до начала смены. На переполненный автобус никто не спешил, не имело смысла. Он набивался уже в начале пути следования, а следующего, не дождаться, такое впечатление, что других автобусов и не было, всего два экземпляра на маршруте.
Сорок минут, гурьбой, шли к трамвайной остановке, почти у самого завода, там некоторые рабочие выходили, освобождая нам место, а мы входили в неотапливаемый салон, где чуть теплее, чем на улице.
Окна вагона в густой изморози, ничего не видно, выглядываю через двери, чтобы узнать свою проходную, ехать не более 10-15 минут. От проходной ещё полчаса топать вдоль других цехов, или через цеха, чтобы сократить путь.
Нужно успеть позавтракать в столовой, переодеться, и прийти в цех за четверть часа до начала смены, чтобы не опоздать на оперативку, где начальник смены обговаривает условия работы предстоящей смены, расставляет операторов. Мы же, подсобные рабочие, от нас мало что зависит, но тоже обязаны присутствовать. За опоздание на оперативку, выговаривают, как за опоздание на смену, поэтому все стараются прийти вовремя.
Зато, во время смены, есть время побездельничать, особенно, когда операторы производят переналадку прокатного стана на лист другой толщины, или же, у них, по недосмотру, стальной лист вырывался на свободу. Не дай бог, тогда зайти в рабочую зону, разрежет пополам!
Чаще — мало работы ночью. Тогда мы разбредаемся по цеху в поисках тёплого и спокойного местечка. Шли к остывающим рулонам, уже прокатанной стали, ложились прямо на грязный металлический пол, прогретый горячими рулонами.
Это не разрешалось. Была опасность, что крановщица, спросонья, может тебя не заметить, замечтаться, и опустит многотонный рулон прямо на спящего, которого не всегда видно из-за, уже стоящих, рулонов, потому что мы выбирали место, закрытое со всех сторон рулонами в человеческий рост. Мы надеялись на чуткий сон. Если кран начинал движение, то просыпались и смотрели, в какую сторону он едет.
Но таких ночей очень мало. Обычно, и ночью работы хватает, хотя и меньше, чем днем. Не уставали, но бессонная ночь давал знать, ощущалась вялость утром.
В ночную смену не все цеха работают. На трамвайной остановке только наша смена. Подъезжал трамвай к нашей конечной остановке, и мы рассаживались на холодных скамейках. Кто-то подсчитывал, сколько нас, и брал на всех билеты. Хотя и по три копейки, но за пятерых получалось 15 копеек, половина буханки хлеба. Ребята весело разговаривают с девушками. Я молчу, чувствуя себя чужаком.
Неожиданно прислали повестку из военкомата. Недоумевал, зачем им понадобился? Предупредил мастера, показав повестку. К назначенному времени едва разыскал военкомат. Коренастый капитан забрал мой военный билет и дал несколько повесток, которые нужно разнести по адресам. Меня возмутило, он же, должен понимать, что я не местный и не знаю города. Да и не было у меня желания, мотаться по городу в поисках неизвестного адресата. Я отказался. Но мои доводы его не волновали. Веско заявил:
— Когда разнесешь повестки, тогда и получишь военный билет.
Пробовал спорить, но его ничто не брало. Он был непреклонен, понимая, что я в его власти. Уйти без билета, я не мог. Без него я никто, букашка, которую можно раздавить. Капитан упивался властью, а я, ненавидя его, всё более переходил на просительный тон.
Капитан бегал из кабинета в кабинет, а я решил взять его измором, поджидал у дверей, и, как только он выходил, начинал упрашивать, отдать военный билет. Остальные ребята давно уже ушли разносить повестки, один я оказался упрямцем.
Через час, то ли я надоел ему приставаниями, то ли он понял, что от меня не будет толка, но билет отдал. На радостях, что легко отделался, быстро ушел, не понимая, стоило ли из-за такого пустяка отвлекать многих рабочих, дешевле, содержать курьера, который с удовольствием этим бы занимался. Но государственные расходы нашу доблестную армию никогда не волновали, чем больше расходов, тем больше видна работа офицеров и командования.
А я долго не мог забыть перенесенного унижения. Мне ясно дали понять, что даже на гражданке не принадлежу себе. Со мной властны делать всё, что угодно военкомовским офицерам, которые изо дня в день успешно создавали иллюзию собственной занятости, стоит посмотреть на их решительные, озабоченные лица. На следующий день, с негодованием, рассказал об этом происшествии Яше. Он воспринял спокойно:
— Пришел бы ко мне, мы вдвоем быстро бы разнесли эти повестки.
А если бы тебя дома не было? – подумал я. Почему я обязан разносить повестки в своё свободное время? Мне не нравилась эта явная демонстрация власти надо мной. И я, как мог, сопротивлялся, даже признав поражение.
Недалеко от Яшиного дома стадион с деревянными трибунами, на зиму заливали водой, превращая в каток. Вход платный. Но, как всегда, официальным входом мало кто пользовался, пролезали через дыру в заборе, и спускались по трибуне вниз, к катку.
У Яши свободными были, только, коньки младшего брата — 39 размера. Их я мог надеть, лишь с нейлоновыми носками. На 20-ти градусном морозе я не выдерживал более десяти минут катания. Приходилось снимать и отогревать ноги в валенках. Потом снова надевал холодные ботинки.
По сути, я впервые в жизни вышел на каток. Но краснодарские тренировки, в детстве, не прошли даром, умел стоять на коньках, и довольно быстро понял, как надо скользить по льду. Одолел целый круг по стадиону.
В последующие дни с каждым разом улучшал свой рекорд, бежал всё быстрее. Но не мог делать различные пируэты, некоторые ребята проделывали их с большим мастерством. Яша бегал сам по себе, не отвлекаясь на меня. Набрав скорость, он споткнулся и упал лицом вниз, разбив до крови губу.
Его задела моя откровенно выраженная жалость, и он, грубо, произнес что-то. Пошли домой. Ноги замерзли, отбивая желание кататься. В магазинах продавали коньки, но я не знал, как их приделывать к ботинкам, и не спешил покупать, денег, и без того, мало. Так получилось, что этот каток стал единственным в моей жизни.
Однажды мы договорились, пойти на лыжах, и я пригласил с нами паренька из Пензы, намного моложе меня. Он, на работе, всегда держался меня, и я решил, отвлечь его от безделья и дурных компаний.
Лыжи взяли в прокатном пункте базы ЧМЗ, дав сторожу по 20 копеек за лыжи с ботинками. Я впервые встал на фабричные лыжи. Кое-какую практику я получил на самодельных лыжах, поэтому не опозорился, не падал, приглядываясь, как идут мои друзья, которым приходилось часто останавливаться и поджидать меня, что задевало самолюбие, и я старался изо всех сил.
В этот день, по приблизительным моим подсчетам, проехали не менее 15-ти километров. С непривычки сильно устал. Уже у самой базы понял, что еще один километр я не смог бы преодолеть, ноги деревенели, подобное было на первой велосипедной тренировке. Но, усталость приятная.
По пути домой, зашли в столовую. Сильно хотелось пить. «Бархатистое» пиво сильно разбавлено, но жажду утолили, заодно, и пообедали. Там же, в магазине, увидел любимые болгарские сигареты «Джебел». Купил сто пачек и положил в чемодан, в день у меня уходила целая пачка. Больше этих сигарет не видел в продаже. Перестали закупать?
Как-то, с Яшей зашли в пельменную. Взяли по порции, что-то около 250 граммов. Не так-то и много, лишь, заглушить голод. На столе граненые полуторалитровые графины, почти полные. Мне хочется пить. Налил в стакан на две трети. Яша вовремя остановил.
— Это же, уксус.
Впервые узнал, что пельмени едят с уксусом. Мать никогда не готовила пельмени, если и ел, то только в гостях, а там не до изысков, чаще, предпочитали сливочное масло. Какое-то извращение — кушать пельмени с уксусом.
Неожиданно мать принялась, звать меня домой, мол, собираются наши дома сносить, а нас выселят в новые дома. Сохранилось моё письмо:
Здравствуй, мама! Ты, как маленький ребенок, семь пятниц на неделе. Сегодня думаешь так, а завтра этак. Всё ты любишь делать сгоряча, а потом качаешь головой: не подумала хорошенько. Ты хочешь, чтобы и я так делал. Получил письмо — срывайся с завода и выезжай.
А ты подумала, что я должен 75 рублей Яше, ты в долгах, да ещё на батумскую получку вдвоём не проживешь. Каждый день занимать, жить впроголодь. Да и двоим не дадут две комнаты: упираться будешь — оплатят стоимость по государственной цене, и живи на улице.
Лучше будет, если ты получишь комнату, а потом поменяемся на Челябинск.
Подумай хорошенько, и ты согласишься со мной. 25 февраля вышлю тебе ещё 20 рублей. У нас на улицах очень тепло. Лужицы на тротуарах, капает с крыш. Весна!
Мама, сильно не расстраивайся, что не будет двух комнат.
И с ума сходить из-за какой-то комнаты, не советую.
Пиши по адресу: г. Челябинск – 17. ул. Б. Хмельницкого…
До свидания. Целую. Слава.
На работе много девушек, и я стесняюсь носить очки. Когда приходилось что-то сказать крановщице, не видел, что она говорит. Многие стропальщики, если и не слышали, то догадывались по губам, которые я не мог разглядеть. Возможно, крановщицы принимали меня за дурачка, который глупо себя ведет, не реагирует на их слова.
Как-то, в смене выдалось свободное время, и мы разбрелись по цеху. Любопытствуя, забрел в дальнюю сторону, где происходила погрузка готовой продукции. Я постепенно всё больше узнавал о цехе, его работе. Внезапно передо мной появились две девушки и стали по-свойски разговаривать. Я был удивлен таким обращением, держался скованно: я же их не знал, а они считали меня своим.
Я им давно знаком, они всё знали про меня, каждый день с высоты видели, что я делаю в течение смены, не пытаюсь кадрить симпатичных контролёрш, которые работали неподалёку от нас. Расспросили, кем я был в армии? И одна сказала, что хочет, чтобы я научил её азбуке Морзе. Девушка была невзрачной, поэтому не проникся пониманием, способствовать её желанию. Больше они ко мне не подходили.
Все новички должны получить доступ к работе стропальщика, для этого мы учились в обязательном порядке, два раза в неделю приходили в учебный класс и конспектировали лекции. Нас около 20-ти человек, все молодые парни. Были даже девушки из других цехов. За первый месяц получил 175 рублей. Невиданная для меня сумма. Ребята говорили, что еще недавно они получали двести, и даже больше, мол, постоянно снижают расценки.
Дирекция экспериментировала, хотела узнать, при какой минимальной зарплате рабочие начнут разбегаться? В мае они это узнали. Вместе со мной на расчет подали еще четверо парней. Мастер всполошился, стал обещать, что пошлет учиться на операторов прокатного стана. Но, это надо было говорить раньше. Не увидев перспективы, мы нашли лучшую — увольнение.
Рукавицы выдавались на неделю, но уже в конце смены они рвались от частого соприкосновения с острыми концами листов металла. И мы, в последующие дни, работали, чуть ли не голыми руками. Спецовка за смену сильно измазывалась. Несли её в общежитие и мучились, отстирывая металлическую пыль хозяйственным мылом. О порошках никто представления не имел. Сдать в заводскую прачечную не мог, потому что спецовка единственная, замены нет — да и стирали долго, не менее десяти дней. Впрочем, многие сдавали, и ходили на смене в своей одежде. У меня же, единственные брюки, которые ношу на работу, и в гости.
За два месяца спецовка истрепалась так, что и речи не было, что она выдержит год. При увольнении не хотели принимать, мол, слишком изношена, а ты проработал, всего ничего, следовательно, и спецовка должна быть почти новой. Но, всё-таки, поставили подпись о сдаче.
После каждой смены нужно тщательно мыться, настолько чумазыми оканчивали работу.
В бригаде десять парней. Чтобы скоротать время, играли в «балду». Первый придумывал слово и писал букву на стене, остальные добавляли. Вадим, наш бригадир, рослый, плечистый, поспорил со мной, что слово аккордеон пишется через «и», а не так, как я написал. Поспорил на бутылку водки. До этого, он ко мне относился хорошо, приятельски, сейчас же, после своего поражения, перестал меня замечать. Бутылку, он так, и не поставил, да я и не собирался требовать. Уж он-то бы не упустил удобный момент, если бы выиграл.
В цехе много хорошеньких контролерш. Мои глаза, чаще всего, останавливались на малышке. Очень красивая девушка маленького роста, пропорционально сложена. Не догадывался, что это мой тип. Я не мог и мечтать, пригласить её на свидание. Моё положение близко к нищенскому. Кому я нужен такой, безродный, несостоявшийся?
Как-то, после работы, когда мы гурьбой вышли из цеха, услышал, как симпатичный паренек, из операторов, уговаривал её, умолял о свидании, но она оставалась непреклонной. Куда мне с ним тягаться?
Во время смены Семен, единственный из нас уже в годах, сказал мне, кивая на малышку:
— Подошел бы. Хватит девчонке одной бегать.
Я отшутился:
— Слишком мала. Разорву.
— Не скажи. У них, как у всех.
Мучительно хотелось любви. Это состояние тяготило. Казалось, пройдет вся жизнь, а я не осмелюсь подойти к девушке. И я решился. Выбрал наиболее красивую, черноглазую, розовощекую, в теле. Не полную, а в самый раз. Худые не привлекали. Подкараулил, когда она была одна среди готовых рулонов, проверяла бирки, и подошел. На глазах у всех не осмеливался разговаривать, боялся насмешек ребят, которым дай только повод.
Но она не отреагировала на моё внимание, словно я постучался в дверь, за которой никого нет. Понять меня несложно, до этого я никогда с ней не заговаривал и не подходил, и вот, заговорил. Подошел и второй раз, но, с таким же результатом. Понял, что у неё кто-то есть, поэтому и равнодушна ко мне, прекратил подходы.
Продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/26/440