***

Мы боимся боли и страха. Ничего в жизни мы не боимся больше, чем себя. Настоящий страх и настоящая боль живут внутри. Мы не боимся физической боли, потому что от боли душевной мы ломаем руками стекла, чтобы заглушить последнюю, и по рукам просто течет кровь, и мы ничего не ощущаем. На протяжении всего пути мы ищем лекарства от боли, и находим, избегая того, что страшно. Лекарство от страха перед болью найти гораздо труднее, чем выработать иммунитет к самой боли.

…И в меня выстрелили. Это только в фильмах показывают, что пуля приближается к своей жертве очень медленно и что у жертвы быстро пролетает перед глазами вся жизнь, а потом жертва красиво падает, и медленно появляется кровь, расцветает причудливым узором на обязательно белой одежде, и глаза смотрят вверх, и в них плещется остановившаяся жизнь. Это только в кино.

Это только говорят, что оружие огнестрельное и что выстрел обжигает. Ничто так не обжигает как холод. Маленькая пуля замораживает все. Резкий холод и невидимый удар. И боль настолько сильна, что ее невозможно чувствовать. Я не могу устоять на ногах от удара. Я лечу в пропасть. А потом я слышу выстрел. Это вылетела пуля, которая несколько мгновений назад обожгла меня холодом. И где же ты, жизнь? Последнее, самое захватывающее кино? Ах, не надо лицемерить, воспевая придуманные истории чужих жизней. Ведь все хотят увидеть себя главным героем. Где? Нет.

Я пошла на восход. Там краснела планета, там били теплые лучи, но никогда еще не было так холодно. Я шла к холоду, чтобы согреться. И я ловила руками алый снег, я тянулась к нему за теплом. И на коже появлялись невидимые ожоги от бесчувственно холодного алого снега.

На земле сидел Бог. Бог был небрит дней пять, у него была грязная одежда, по правой щеке Бога тянулся длинный шрам. Бог держал тремя пальцами окурок и жадно затягивался дымом.

Я села рядом, я вытянула ноги, я прищурила глаза и подняла голову наверх к ледяной красной планете. Очень хотелось согреться. Мне очень хотелось, чтобы алый снег укрыл меня всю с головой, потому что он был слишком ледяной, потому что мне хотелось тепла…
Бог смачно сплюнул в сторону, достал еще одну сигарету и прикурил ее от тухнущего окурка. Бог положил сигареты между нами. Его жест означал – покури.
Я прикурила от алой снежинки. Я выпустила дым.
Бог сказал: "Очень трудно быть человеком. Недостаточность разрушает. Целостность разрывает в клочья."

Я сказала: "Мне очень больно."
Бог ухмыльнулся и произнес: "Нельзя рассказывать о своей боли. Боль умирает мучительнее, но быстрее в тебе. Когда ты делишься с кем-то своей болью, она становится более реальной. Задавленная внутри боль умирает по настоящему. Забвение губит поэтов. Забвение губит боль."
Потом он спросил: "Тебе больно?"
И я сказала: "Нет." И мучительная судорога свела все тело, захотелось согнуться пополам, прижаться к земле, очень захотелось закричать, чтобы получился глухой некрасивый пронзительный крик, чтобы с ним кровавым комком отхаркнулась боль. Но Бог прошипел: "Улыбайся!"
И я улыбнулась. И боль ударила изнутри, растеклась по всему телу, и не осталось мыслей и не осталось желаний. И я зажмурилась… Стало очень страшно. Боль завертелась в груди, выдирая куски мяса, и постепенно сошла на нет. На меня опустилась тяжесть. И к горлу подступили слезы, но Бог сказал: "Смейся, ничто не может быть более смешным, чем то, над чем хочется плакать."

Бог встал, и шаркая стоптанными ботинками, пошел в гору. Я поплелась за ним. Мне было тяжело идти: что-то тянуло остановиться, замереть, не двигаться. Бог резко развернулся и ударил меня наотмашь, потом еще и еще раз. Его удары опускались на меня, и мне становилось еще тяжелее. Я крепко стояла на ногах, но двинуться казалось невозможным. Бог бил меня и кричал: "Вперед! Иди вперед, черт тебя подери! Вперед!"
Я с неимоверным усилием сделала один шаг, и он ударил меня еще сильнее и прокричал: "Дальше! Вперед!" И с каждым новым шагом удары становились все жестче и жестче, и мне казалось, что я не выдержу следующего, что перестану существовать, что бессмысленно делать шаги, когда с каждым новым становится все больнее. И все предыдущие удары обволокли тело, стало тяжело дышать и любое движение давалось с трудом. И он ударил еще раз. И я ничего не почувствовала. Я сделала два шага вперед, и еще, и еще. Бог отвернулся и пошел дальше. Через какое-то время он бросил через плечо: "Ничто не дарит столько легкости, как приобретенная тяжесть."

Мы шли, а навстречу нам попадались пары. Один из них всегда шел впереди, а другой чуть дальше. И впереди в основном шли красивые седовласые старцы, в белоснежных одеждах, золотых сандалиях. У них были ясные глаза, но при том суровый взгляд. Те, кто шел следом, склоняли головы, по щекам у них текли слезы, они улыбались, и улыбки были счастливыми горячими восторженными. У этих людей были другие Боги, такие, какими им положено быть.
И мой Бог сказал: "Тот, кто хочет быть идеальным становится таким, как все. Тот, кто идеален по настоящему, отталкивает окружающих."
Проходящие люди провожали нас глазами, некоторые смотрели вслед, но никто не осмеливался оставить своих Настоящих богов и последовать за нами. Каждый боялся свернуть с «верного» пути и больше никогда на него не выйти.

Я шла вперед, и холод парализовывал тело, но я не останавливалась. Я шла босяком по горящей земле, по острым стеклам, но не чувствовала боли. Я шла в кромешной темноте, и не чувствовала страха. Я молчала, и тишина оглушала меня, но я не чувствовала одиночества.

Я шла долго за своим Богом. Я привыкла к холоду, и мне не хотелось тепла, земля под ногами выровнялась, темнота рассеялась, тишина превратилась в упоительную мелодию.
Однажды Бог сказал: "Оглянись вокруг!" И я посмотрела по сторонам. Везде светило яркое солнце, благоухали цветы, были люди в ярких одеждах, вдыхавшие аромат этих цветов и смеющиеся над капельками на листве, раздавался гул их счастливых голосов, их беззаботное пение. Они не шли упорно вперед, они возвращались назад, застывали на месте, ходили кругами, падали навзничь. Но иногда их солнце застилали тучи, цветы увядали, одежды изнашивались, веселое пение срывалось на фальшь и превращалось в горькие стоны.
Я шла мимо них и хохотала над их радостями, не сочувствовала их горю. Меня не грело их солнце, не пугали их грозы, я не чувствовала аромата их искусственных цветов.

И однажды я споткнулась. Я оступилась и вдруг увидела перед глазами пропасть. Из нее шел свет. Свет слепил глаза и тянул к себе. Я присела на краю. Я смотрела на свет днями напролет, я оглядывалась назад и видела свою пустую ровную дорогу, я прислушивалась и слышала монотонный звук своей музыки. Бог сидел рядом со мной и молча курил. Иногда он толкал меня и указывал на продолжение моей дороги, которая огибала пропасть. Я отрешенно смотрела на нее, но не хотела вставать. Бог показывал вперед, и я видела ровную дорогу, освещенную ровным светом. Но я не могла подняться. Я вглядывалась в голубоватый свет, и к груди подкатывал бешеный восторг, я подходила ближе, заглядывала в глубину и не решалась ничего сделать. И Бог произнес: "Ты можешь никогда больше не встретить этого", - и улыбнулся.
Я прыгнула вниз, но полетела вверх, я захлебывалась от чувства полета, от искрящегося блаженства. Я взмывала все выше и выше, и вдруг увидела скалы. Острые скалы совсем близко. Крик не успел вырваться из груди, как каждую клеточку моего существа пронзила боль. Все удары, все кровоподтеки и раны заболели одновременно, но они были ничем по сравнению с новой болью. Я в отчаянье, из последних сил, сдирая в кровь пальцы, карабкалась вверх по скалам, но не было ничего более неприступного, чем они. И наступила темнота, тишина оглушила, холод пронзил все мое существо. Я сидела на пылающей подо мной земле, скрючившись, не чувствуя ничего, и испытывая все одновременно.
Бог деликатно откашлялся рядом и указал на тянувшуюся вдалеке мою дорогу, ровную с приглушенным светом и монотонной музыкой. Я встала и сделала несколько шагов по направлению к ней, но упала без сил. Я возненавидела ее. Она была ничем по сравнению с мгновением упоительного полета. Я вновь бросилась на скалы - мне показалось, что можно что-то исправить, вернуть, снова взмыть вверх, но все было бесполезно. Скалы лишь еще больше рвали на мне окровавленную одежду.

… И прошла вечность. Вечность разрушила скалы, и я двинулась дальше. Вечность выжгла запекшуюся кровь на рваной одежде. Вечность превратила боль в бесчувствие.
И Бог сказал: "Сильная вера может родить лишь неуязвимое неверие."

Бесконечность превращается в мгновение. Радость превращается в печаль. Слезы – в смех; и все эти метаморфозы не приносят ничего, кроме разрушения. И кажется, что все, что разрушено, уже никогда не собрать вместе. Но даже с этим можно двигаться вперед. Кажется, что главное – никогда не оглядываться назад и не сворачивать с темной дороги, прельщаясь светом.
Света не было. Не было тьмы. Серый мир не приносит ни радости, ни печали. Серый мир - и есть бесконечность.

Когда день превратился в ночь, утро стало трудно отличимо от вечера, зной не приносил утомления, холод - озноба, тогда очень-очень далеко, на другом краю света, забрезжила голубая звезда. Голубая звезда вернула чувство цвета, радости и страха. И очень хотелось приблизиться к ней, но было страшно, что она когда-нибудь перестанет светить. И я старалась не ускорять шаг, я старалась не думать постоянно о ней, я отворачивалась и смотрела под ноги, я шла с закрытыми глазами, но потом мне становилось страшно, что звезда погаснет, и я ее больше никогда не увижу. И я открывала глаза и тянулась к ней, и перешагивала через камни, и улыбалась, и вздрагивала в тон ее мерцанию. Звезда вспыхивала, искрилась, почти что гасла и снова вспыхивала. И не идти к ней было невозможно.

И однажды я побежала. И звезда приближалась ко мне с сумасшедшей скоростью. Я бежала к ней и не чувствовала в себе многовековой тяжести, я не боялась ослепнуть от ее света, я не боялась задохнуться, я потеряла страх. Страх – ничто, и боль – ничто. Я бежала и по пути разбрасывала приобретенную мудрость и неуязвимость, за каждый шаг длиною в сотую доли секунды я отдавала то, что собирала веками. И я оторвалась от земли, и воздух стал моей стихией, и я забыла, что значит опора под ногами, и звезда больше не манила и не прельщала, ее свет пронизывал мою сущность целиком, ее свет превратился в мой воздух.

И мой Бог где-то внутри меня промолвил:
"Душа бессмертна лишь потому, что умеет возрождаться и сгорать заживо в пепел. И это происходит бесчисленное множество раз. Прыжок в самую страшную пропасть дарит возрождение, когда думаешь, что он несет гибель. Ты не сможешь умереть, как бы тебе этого не хотелось, ты не сможешь остановить время, если даже застынешь на месте на века, ты не сможешь убежать от любви, даже если будешь плутать кругами многие миллионы лет. Ты не сможешь стать Богом, если рожден Человеком. Целостность разорвет тебя…"

Я услышала, как Бог чиркнул где-то далеко от меня спичкой. Я рассмеялась. Я чуть-чуть не поверила ему. Я знала, что завтра в меня выстрелят….