С наступлением весны керосинку вынесли на улицу, на маленькую площадку лестницы, где огородили куском железа, чтобы не задувало ветром, там и готовили обед.
Пират заметно вырос. Прокормить становилось всё трудней. После нас не оставалось отходов.
Когда я с ним уходил к морю возле Барцханы, к рыбацким лодкам, он устремлялся к выброшенным рыбинам, жадно их поедая. Я, жалея его, что отравится протухшей рыбой, отгонял. Он же, помнил уроки дяди Димы, огрызался на меня, и я был вынужден уступать. Было стыдно, что я плохой хозяин, не могу прокормить собаку. Но что я мог сделать, если этой еды и мне не хватало?
Пират взрослел, становился самцом, это чувство пробуждалось и во мне, вызывая растерянность. Я был один на один со свалившейся на меня бедой. Рядом никого нет, кто бы мог что-то посоветовать, как-то приободрить. Иногда не мог с собой справиться. Появлялась сильная раздражительность, агрессивность, становился зверем, за которого потом стыдился.
Мой новый друг Вовчик, тоже жил в Бони, нам по пути со школы, и он жаловался на набухшие соски, которые больно терлись о ткань майки. Улыбался. Мы чувствовали, что с нами что-то происходит. Но что? Точно не знали. Может быть, Вовчик и знал больше, но не делился, рассказывал об охоте на диких уток в бамбуковых зарослях Кобулети. Пират тоже не знал, что делать, пытался насиловать мою ногу. Я, стыдливо, его отпихивал. Он приставал. Я уходил в комнату, не зная, к какой же мне ноге пристать, он же, бегал во дворе, защищая от непрошеных гостей.
Всё лето я один. Море, дом, книги. В кармане ни копья. Летом даже в баню не ходим, можно в море помыться. Но туда каждый день не набегаешься, надоедает. Решил дома согреть воду на керосинке и помыться в большом алюминиевом тазу. Нагрел полную кастрюлю воды и, разбавляя, стал себя омывать, чтобы не сотворить вокруг себя лужу.
Никто не говорил мне, что нужно соблюдать гигиену пениса. Наоборот, в детстве мать два раза сказала, чтобы я его не касался, когда лежу в постели. Заставляла держать руки поверху одеяла, хотя в комнате холодно, руки мерзнут, и я не могу уснуть из-за этого. Странный запрет, я и не думал его касаться. Зачем?
Мать сама не знает, что мне нужно делать? Ивану Ивановичу не до меня, мы вместе лишь сосуществуем. И вот я сам догадался, что нужно его помыть. Оттянул шкурку и с удивлением увидел там сырок. Никогда такого не было. Что за гадость появилась! Хорошо быть обрезанным, ничто не скапливается под шкуркой. Начал убирать сырок из-под головки, и тело пронзило острое блаженное состояние, которое до этого никогда не испытывал. Остановился лишь, когда изверглось семя.
Вот так да! Почему мне никто не говорил, что это возможно? Девчонки становятся совершенно не нужными. Можно обходиться и без них. Я сделал открытие. Но всё же я понимал, что это стыдное, нельзя этого делать. Но физиология сильнее. Природа всё запрограммировала. Даже если некому подсказать, сам научишься. Отныне регулярно сбрасывал возрастающее напряжение.
Понимал, что делаю стыдное, пытался сдерживаться, но тогда появлялась страшная агрессия, раздражительность, я не мог ни о чем другом думать. С удивлением отметил, что интерес к девочкам не пропадает, а лишь возрастает.
Но мы существовали в разных измерениях, наши пути не пересекались. Когда начались занятия в школе, по косвенным недомолвкам понял, что не один я грешу своим открытием, другие ребята тоже знают о нем, но предпочитают, не распространятся на эту тему, как и я.
Но, возможно, у них воля сильнее, и они не делают этого? Появлялось чувство ущербности, неполноценности. На эту тему высказывались лишь самые раскованные, они презирали дрочунов.
Даже литература обходила эту скользкую тему. Лишь Золя в «Добыче» написал про героиню, которая начала мастурбировать любовника, лежа на медвежьей шкуре. Я не знал такого слова, лишь догадывался, о чём это идёт речь? Но несуразность поражала своей нелепостью. Чтобы всё понять, пошел в библиотеку, и заказал словарь на «М».
— Вам, какое слово нужно узнать? — спросила молодая женщина. - На «М» два тома.
Пришлось выдумать нечто похожее. Прочитал, и снова недоумение. Зачем нужно онанировать любовника? Гораздо приятнее войти в неё! Но об этом ни с кем не поговоришь, чтобы не выдать свою заинтересованность. Все СМИ глухо молчали на эту тему.
Лишь когда началась перестройка «Спид-Инфо» просветил нас, что этим грешат все, и нечего этого стыдиться. Даже полезно сбрасывать напряжение, не будет застоя секрета в простате.
Вот так вот. Ханжеское общество калечило людей, прививая сознание несуществующего греха, состояние неполноценности.
Не задевая нас, менялись правители. Ушел Маленков, поднявший закупочные цены на мандарины, которые до этого государство принимало за копейки.
В газетах появились портреты Булганина, — симпатичный дядечка с бородкой. Кто-то говорил об антипартийной группе Ворошилова, Молотова, Кагановича. В это не верилось. Слишком большой авторитет у Ворошилова.
К разоблачению культа личности Сталина отнеслись спокойно. Действительно, навяз в зубах. Куда не повернешься, всюду Сталин в превосходных степенях. О репрессиях никто ничего не знал, и не говорили.
Учителя учили нас по учебникам, ни одного лишнего слова не произносили. И даже о прошедшем пленуме полный молчок. Им было нечего нам сказать. Умный всегда молчит и кажется мудрецом.
Как-то, через дорогу от начальной школы, где мы проходили практику по труду, столярничали, я углядел детскую библиотеку, записался и стал часто заходить, чтобы почитать журналы «Техника-молодежи» с фантастической повестью «Сокровища громовой луны». Потом появились номера с повестью И. Ефремова «Туманность Андромеды». Пир для души. Открывался новый неизведанный мир.
Уроки труда очень редки. До этого я не держал в руках ни одного инструмента, не знал, как ими пользоваться. Но даже этих, редких уроков хватило, чтобы дать простейшие навыки. Такие занятия нужны особенно мальчикам. Не обязательно получать специальность столяра, но уметь надо. Тем более, когда нет отца, и некому подсказать, научить.
В феврале перебрались в другой дом по улице Маяковского, ближе к школе, напротив в/ч Верхнего городка. У нас отдельный вход. Небольшая верандочка, где поставили керосинку. У крыльца раскидистое грушевое дерево.
У худощавой хозяйки-аджарки две взрослые дочери, на удивление — рыжие и некрасивые.
Пират быстро освоился, часто не пускал во двор гостей хозяев, приходилось придерживать его. Он уже вызывал опасение своей мощью.
Через дорогу жил одноклассник Вовка Ефимов, симпатичный мальчик, с которым мы стали общаться по-соседски. Играли в настольные игры с кубиком. Такие игры появились в продаже совсем недавно. Бросаешь кубик и делаешь несколько шагов по числу очков. Поиграли неделю и забросили, слишком примитивно.
Однажды он принес шахматы, и мы оба стали учиться играть. Знали только ходы. Первую игру он выиграл, что ударило по моему самолюбию. Расхотелось снова проигрывать и отвратило от самой игры.
Долго не прикасался к доске. Изредка несколько раз пытался играть, но всякий раз проигрывал своим, уже научившимся соклассникам. И здесь у меня не нашлось способностей.
Ветохин купил радиолу «Урал» – первый серийный выпуск. Громоздкий, кубический черный ящик. О дизайне никто из наших конструкторов представления не имел. Западных образцов не видели. У советских – собственная гордость. Свое дерьмо – сами едим.
Можно проигрывать и долгоиграющие пластинки. Несколько раз включал приемник, крутил вереньер, но не нашел ни одной станции, которую можно было бы слушать. Треск, грозовые разряды. Ветохин не догадался приладить антенну? А я о ней представления не имел, не знал, для чего она нужна?
Больше внимания уделял пластинкам, которых с каждым месяцем становилось всё больше. Они в беспорядке валялись в тумбочке, в разных местах. Это противно моей натуре, и я решил навести порядок.
Сложил все пластинки в посылочный ящик и поставил под кровать, забыв, или не придав этому значение, что нужно сказать взрослым, куда я их положил. Как я заметил, мать равнодушна к пластинкам. Хотя некоторые мелодии и ей нравились: «Гитана», песни Александровича. Я же постоянно накручивал чешскую песенку: «Мила мне вчера отказала, и позабыть себя приказала…», слова с ударением на первое «А».
В какой-то солнечный день оставил пластинку на солнце, и она от жары пошла волнами, которые не позволяли нормально слушать. Очень жаль пластинку, но с тех пор я не был столь беспечен, прятал от солнца.
Мать пришла с работы и сразу же заметила отсутствие пластинок, и решила, что Ветохин отнес пластинки своей любовнице в Салибаури, где у матери сохранились связи, и ей доложили, что он похаживает к русской девушке.
Когда он пришел домой и лег в постель, мать стала уличать его в неверности. Она относилась к нему по-матерински, считая, что проявив свое недовольство, отчитав, может наставить на путь истинный, как это неоднократно проделывала со мной, и у неё всё получалось.
Он же, клялся, что никому не отдавал, эти чертовы пластинки. Мать не верила – дома-то их нет! Я не знал, о чем они спорят, лишь слышал приглушенную ссору. Наконец мать догадалась спросить меня.
Ветохин перегнулся через край кровати, вытянул ящик с пластинками и грохнул его об пол с такой силой, что почти все разбились.
А я почувствовал, что в очередной раз сделал что-то не то. Мои поступки, непостижимым для меня образом, причиняли взрослым неприятности. Хотел сделать как лучше, а получилось – хуже.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/07/07/583