Часть 4.
Лёлька.
Надежда ушла затемно. Прощаясь, она напомнила Ольге о том, что завтра утром зайдет за нею. Едва за Миронкиной закрылась дверь, мать ласково сказала:
- Давай Лидуся будем укладываться спать, завтра мне вставать рано.
Лида, в поисках свободного места, еще раз оглядела помещение землянки.
- Что ты ищешь? – разбирая нехитрую постель, спросила мать.
- Ищу место, где прилечь
- Чего его искать то. Рядом ляжем.
- Нет мама, я отдельно.
- Еще чего удумала!
- Я отдельно лягу, - упрямо повторила Лида, и, видя, что мать не понимает ее, пояснила: - Вши мама у меня.
- Экая беда вши! Мы их выведем в три счета. У меня солярка есть. Смажем голову, и платок потуже завяжем, к утру все до одной сдохнут.
Прекратив разбирать постель, она прошла в дальний угол землянки. Покопавшись там, она вскоре вернулась, бережно неся в руках небольшой жестяной бидончик.
- Вот добрый человек, Петька Булыга, с трактора своего слил, и мне отдал. Просто так, без денег. Спасибо ему. Я уж ее берегу, как могу. Только на коптилку и трачу. Давай Лидок, снимай платок свой.
Послушно сняв платок, Лида низко наклонила голову перед матерью. Та, смочив в солярке тряпицу, принялась тщательно втирать вонючую жидкость в коротко остриженные волосы дочери. Как не жестки были движения рук матери, но Лиде они были милы и приятны. Помимо воли припомнились те детские купания в жестяной ванне, когда нежные прикосновения материнских рук к ее волосам казались ей жесткими и болезненными. И от этих, таких далеких детских воспоминаний она заплакала.
- Ты, чего Лидочка? – встревожено спросила мать, - Больно, что ли?
- Нет мама, не больно. Просто вспомнила, как ты меня маленькую мыла в нашей комнате.
- А…, - протяжно произнесла мать, и улыбнувшись, сказала: - Нашла о чем плакать. Давай ко лучше твой платок, мы им сейчас крепко обвяжем голову и ляжем спать.
Узка, ох и узка была материнская лежанка. Как не пытались улечься рядышком, не получилось. Пришлось лечь «валетом». Тесно прижавшись грудью к маминым ногам, Лида думала о том – «Как все же хорошо получилась, что она нашла маму в разрушенном городе. И еще подумала о том, как хорошо быть дома». Мысль о доме, о том, довоенном доме, не покидала Лиду никогда. В далеком плену она часто, очень часто, видела их уютную комнату, с белыми тюлевыми гардинами на окнах. Нынешнее мамино жилище, более похожее на нору, никак не вязалось с теми воспоминаниями.
- Мама, - прислушиваясь к дыханию матери, позвала Лида.
- Что тебе?
- А, как так получилось, что нашу комнату заняла эта по****ушка?
- Как получилось! А, то ты не понимаешь.
- А, ты не пробовала ее назад вернуть?
- Пробовала.
- Ну и что?
- Больше не хочу. У меня от той пробы мозги набекрень пошли. И ты не пробуй, и не пытайся.
- Это же почему?
- Больно крутой у нее любовничек. Такой крутой, что запросто мог меня на Соловки сослать, а то и подальше куда нибудь. Так, что мой тебе наказ – не лезь туда. Бог с ней с комнатой. Жизнь – она подороже любого угла будет.
Все Лида, давай спать. Утро вечера мудренее.
«А, я все-таки завтра опять туда зайду. Вмести с Лелькой зайдем», - засыпая, подумала Лида.
Проснувшись утром, Лида не обнаружила возле себя матери. Плохо ориентируясь в темноте, натыкаясь на ящики, принялась искать выход из землянки. Перебирая руками влажные стены, она двигалась по периметру подземного помещения. Свет, ворвавшийся в темноту одновременно с открывшейся дверью, ослепил ее.
- Ты уже проснулась? – ласково улыбаясь, спросила мать.
- Ага, - произнесла Лида, прикрывая глаза рукою от яркого света.
- Давай тогда завтракать, - предложила мама. Она прошла в землянку, неся в руке закопченный на костре до черноты помятый армейский чайник.
Пара галет с пустым кипятком, лишь разыграли Лидин аппетит. Протягивая руку у пакету с галетами, она услышала мамино категоричное: - Хватит. Нам с тобой еще жить надо. Когда еще карточки дадут – неизвестно, а из припасов у нас только то, что ты с собой привезла. Я сегодня пойду в депо на работу, буду просить, чтобы за следующий месяц карточки наперед дали. А, пока потерпим. Нам дочка с тобой не привыкать, не то терпели.
Лида, соглашаясь с матерью, покивала головой.
- Я тоже мама сегодня пойду в райотдел. Сдам справку об освобождении, чтобы мне выдали паспорт. А, как получу его, сразу пойду к тебе в трамвайный парк работать. Только я сначала к Лёльке забегу. Вместе пойдем.
- Кто это Лёлька?
- Девчонка одна, подружка моя. Мы с ней в Болькенхайне познакомились. Она из Витебска. Вместе домой ехали.
Лёлька жила на площади Ленина в старом, еще дореволюционной постройки, доме, справа от которого стояло здание городского театра. По другую сторону от театра стоял еще один точно такой же двухэтажный кирпичный дом. Дома эти в народе прозвали «близнецами» оттого что построены они были по одному архитекторскому проекту, и являлись точной зеркальной копией друг друга.
Потянув на себя обшарпанную дверь парадного входа, Лида вошла в огромный полутемный коридор. По лестнице поднялась на второй этаж, и, отыскав комнату №12, постучала в дверь. Спустя минуту она услышала торопливые шаги, и пожилой женский голос, приглушенный дверью, спросил:
- Кто там?
- Я к Свирским. К Лёле Свирской, - громко и четко произнесла Лида.
- Сейчас, сейчас открою, - торопливо произнесли за дверью, после чего она открылась.
На пороге стояла невысокого роста, пожилая, аккуратно одетая женщина, с гладко зачесанными, собранными на затылке в узел, седыми волосами.
- Я – Лида, Лида Кудрявцева, - представилась она женщине, - Мы с Лёлей вместе были в Германии, в одном фильтрационном пункте. И вместе приехали вчера утром.
- Проходите, - сказала женщина, сделав шаг в сторону.
- Бабушка, кто там? – раздался Лёлькин голос из комнаты.
- Это к тебе, - ответила женщина, и указала Лиде рукой в сторону открытой двери, ведущей в комнату.
Не успев сделать и двух шагов, Лида была едва не сбита с ног стремительно ворвавшейся в маленькую прихожую, Лёлькой.
- Лида! Лидочка пришла! – радостно визжала она, обнимая подругу.
- Бабушка, это та самая Лида, про которую я тебе рассказывала, - пояснила она, все еще стоящей у открытой двери, женщине.
- Да уж догадалась я, - добродушно улыбаясь, ответила та, закрывая входную дверь.
Большая, светлая, некогда хорошо обставленная комната еще носила в себе отпечаток былой, если не роскошной, то весьма приличного достатка жилья. В резном, цвета вишневого дерева, серванте стояли остатки дорогого китайского фарфорового сервиза. Большая, почти под четырехметровый потолок, книжная полка, была заставлена плотными рядами книг.
- Как у вас хорошо, - невольно вырвалось у Лиды.
- Разве это хорошо, - с грустью в голосе отозвалась Лёля, - Видела бы ты, какая у нас была квартира до тридцать седьмого года. Сказала и осеклась, встретившись глазами с бабушкой. Но Лида, увлеченная разглядыванием книг на полках, не заметила этого.
- А, вы Лида присаживайтесь к столу, произнесла бабушка Лёли, отодвигая от края покрытого скатертью стола венский стул с высокой спинкой.
- Большое спасибо, - поблагодарила Лида и присела на самый краешек.
- Ох, господи! Я же вас еще не познакомила! – смущаясь, воскликнула Лёля.
- Бабушка, это – Лида. Лида Кудрявцева.
- Да, знаю я уже, знаю! – улыбнулась бабушка.
- А, это моя бабушка – Элеонора Иосифовна, - указывая взглядом на бабушку, сказала Лёля.
- Очень приятно, - в ответ произнесла Лида. Ей впрямь была приятна эта пожилая женщина, с добрым выражением лица.
- Вы пока поболтайте, а я на кухню. Чайком настоящим вас побалую, с сухариками, - улыбаясь, произнесла Элеонора Иосифовна, и вышла из комнаты.
- Да ты чего сидишь то одетая? Раздевайся и платок свой снимай! – глядя на подругу, произнесла Лёля.
Лида, подчиняясь словам подруги, сняла найденный в землянке у мамы изодранный на спине ватник.
- Давай я в коридор вынесу, - вскочив со своего места, предложила Лёля, - И платок свой давай сюда.
Не задумываясь, Лида развязала туго повязанный платок и сняла его с головы. Комнату заполнил стойкий аромат солярки.
- Ну и парфюмерия у тебя! Прямо духи «Красная Москва»! – воскликнула Лёля, - Ты, что с головою делала?
- Вшей с мамой выводили вчера вечером. А голову помыть негде, - простодушно ответила Лида.
- Это мы сейчас организуем, - с этими словами Лёлька выскочила из комнаты. Вернулась она быстро, ведя за собой бабушку.
- Вот бабуся смотри! Надо этой девушке голову помыть, а ей негде.
- Как это негде? А, дома нет, что ли?
- Нет, - потупя взгляд ответила Лида, - У нас нет дома. Мы с мамой живем в землянке.
- Разбомбили? – участливо глядя на подругу, спросила Лёля.
- Нет. В нашу комнату, какая-то мымра поселилась недавно. Маму сразу прогнала, а меня вчера даже на порог не пустила.
- Как это не пустила? – закипятилась Лёлька, - Как! Да мы ее в милицию!
- Не получится. У нее в любовниках начальник какой-то. То ли из милиции, то ли с МГБ. Я и сама не знаю толком, кто он и откуда.
- Да это хренотень какая-то! Если с милицией нельзя, то мы ей «темную» устроим! Помнишь Лидка, как нашей «капо» мы в бараке «темную» устроили? Все ребра ей пересчитали! Сразу же сучка в другой блок убежала. Так и этой сделаем!
- Лёля, деточка, что за жаргон? – поморщившись, произнесла Элеонора Иосифовна.
- Обычный жаргон, - отмахнулась от бабушки Лёлька, - Лагерный жаргон! В лагере и не то услышишь.
- Но мы же не в лагере. Пора отвыкать от этого. Элеонора Иосифовна сокрушенно покачала головой, после чего, взяв Лиду за руку, сказала: - Пойдем девочка со мной на кухню. Вымоем твою головку.
Ощущение чисто вымытой головы не покидало Лидию, даже после того, как они с Лёлькой вышли из дома на площадь Ленина. Осматривая обезображенную войной площадь, Лида, обращаясь к Лёле, сказала: - Смотри, трибуны не стало. И столбов тоже.
Большая, высоко возвышавшаяся над площадью трибуна, построенная из карельского гранита, бесследно исчезла, так же, как и столбы из того же гранита, выполненные в виде колоннад.
- А, их немцы разобрали и вывезли в Германию.
- Ты почем знаешь?
- Бабушка сказала.
- Что ж им своего камня мало? Вон у них горы, какие!
- Да им Лида всего мало было. Ты помнишь Оксанку из-под Кременчуга? Так она сказывала, что немцы у них даже чернозем эшелонами в Германию вывозили.
- Да уж вывезли они много. А, как ты думаешь, Лёлька, наши теперь, небось тоже все с Германии вывезут?
- Вывезут и правильно сделают.
- А, я думаю не правильно! Все забирать нельзя. Если все забрать – в Германии голод начнется. Дети их начнут с голоду пухнуть.
- Ну и пусть пухнут! Забыла уже, как сама голодала!
Лида внимательно посмотрела на подругу. Она хотела ей сказать о том, что все помнит, что и сейчас не ест досыта, но раз война окончена, то дети не должны голодать. Пусть это будут даже немецкие дети. Хотела, но не успела. Только сейчас она заметила, что на Лёле надето добротное теплое женское пальто со споротым воротником.
- Лёлька, - удивленно глядя на подругу, и указывая рукой на пальто, спросила: - Откуда у тебя такое богатство?
- Это мамино. Бабушка сохранила. Правда воротник ей пришлось продать, - тихо ответила девушка.
- А, мама где твоя? Жива?
Лёлька отрицательно покачала головой.
- В войну погибла?
- Нет, - еще тише произнесла она, и, оглянувшись по сторонам, сказала:
- Я тебе Лида признаюсь, только ты никому ни слова! Маму забрали вмести с папой еще летом тридцать седьмого. Обоим дали по десять лет без права переписки. Меня хотели определить в детдом, но бабушка приехала и забрала меня. Она и фамилию мне свою дала – Свирская. Я же на самом деле Самойлова. Бабушка, она знаешь, кто она у меня? Она – искусствовед! И хороший исскуствовед! Она со всеми художниками Витебска была знакома. Хорошо знала Пэна. Бывала у него на Замковой. Дружна была с Шагалами, а вот с Малевичем у нее отношения не ладились. Не терпели они друг друга. После ареста мамы и папы, после того, как она взяла меня к себе, все от нее отвернулись. Понимаешь Лидка, все! За шкуры свои тряслись. Когда бабушку с работы уволили, нам жить стало не на что. Если бы не Юдель Моисеевич, мы бы с бабушкой еще в тридцать седьмом по миру пошли бы. Он ведь незадолго до смерти отдал бабушке на память несколько эскизов и с десяток набросков к своим картинам.
- Лёлька, - перебила подругу Лида, - а ты не знаешь подробности его смерти?
- Ой, Лидка! Там все так запутано! Тогда же ты помнишь, в убийстве Юделя Моисеевича обвинили его племянницу с мужем. Их осудили, а по правде сказать, засудили. Ну, подумай, подумай Лида, - торопливо, словно боясь, что подруга ее не дослушает, заговорила Лёля, - Пэну тогда уже было восемьдесят три года. Он был стар и болен. Можно сказать, смертельно болен. Тогда скажи мне, зачем было племяннице убивать его, если и так после смерти Юделя Моисеевича все наследство доставалось ей. Своих детей у него не было. Родственников он всех пережил.
Домработница его, говорила тогда о том, что видела в ночь убийства в квартире двух одинаково одетых мужчин. Выстрела он не слышала, так как страдала старческой глухотой. А, после долгих допросов в НКВД, она замкнулась и вообще перестала, что-либо рассказывать. Позднее, после того, как ее выпустили из следственного изолятора, она бросила свое жилье в городе и уехала на родину в деревню. Так, что темная эта история, темная! – со вздохом закончила свой рассказ Лёлька.
Вскоре, занятые разговором девушки, миновав Суворовскую улицу, свернули на улицу комиссара Крылова. Заметив длинную очередь у входа в райотдел милиции, девчонки остановились.
- Да, подруга, - протяжно сказала Лида, - тут до турецкой пасхи стоять придется. Нужно, что-то придумать.
- Уже придумала! – воскликнула Лёлька, и, со словами: - Стой тут, - она метнулась в подворотню, ведущую во двор райотдела. Не прошло и десяти минут, как она выбежала оттуда, держа в руках старые картонные папки.
- Держи, - сказала она, протягивая Лиде три замусоленных, картонных папки.
- Зачем? – недоуменно глядя на подругу, спросила Лида.
- Без очереди пройдем, - улыбаясь, ответила Лёлька, и видя, что подруга не понимает ее замысла, назидательно сказала: - Мы с тобой служащие. Идем в кабинет начальника не по личному делу, а по работе. Ферштейн?
- Нихт ферштейн. Папки нам зачем? Ты где их взяла?
- Где взяла, где взяла. На мусорке милицейской! Там их до фига валяется. А, папки - это наш с тобой пропуск. Если у нас в руках папки, значит, мы идем по делу. Идем, не бойся. Вот увидишь, никто слова не скажет.
Ловя на себе неприязненные взгляды стоящих в очереди людей, девушки беспрепятственно вошли в здание. И лишь у самого кабинета, какой-то мужичок, встав перед ними, прокричал: - Стой! Куда без очереди!
- Сиди дядя, - спокойно произнесла Лёлька, обходя его стороной, - не видишь по службе мы. И помахав перед его носом пустыми картонными папками, сказала, обращаясь к Лиде: - Лидия Владимировна следуйте за мной.
Мужик, отойдя в сторону, возмущенно произнес: - Ходють тут, ходють, и все по делу. А, у меня, что ж не дело. Я ж не по-пустому пришел.
- У вас гражданин дело личное, а тут государственное, - многозначительно произнесла Лелька, поднося поднятый вверх указательный палец к лицу возмущенного мужика. После чего постучав в дверь кабинета, открыла ее и, просунув в щель голову, спросила: - Можно войти?
Услышав положительный ответ, она, обернувшись к Лидии, негромко сказала: - Идем, - и решительно переступила кабинет начальника милиции.
За малоприспособленным для кабинетных дел столовым столом, склонив голову вниз, сидел капитан милиции, возраст которого было трудно определить. Ворот синего кителя был расстегнут, несвежий подворотничок говорил постороннему взгляду о том, что его хозяин ведет нелегкую холостяцкую жизнь. Не отрывая взгляда от раскрытого пухлого дела, капитан не глядя на посетительниц, спросил: - По какому делу?
Лёлька, сделав шаг вперед, громко и отчетливо произнесла: - Нам паспорта получить надо.
Начальник милиции, подняв голову, посмотрел на девушек
- Это не ко мне. Вам нужно в паспортный стол.
- К вам, - настойчиво произнесла Лёлька, - Мы с германского плена. Нам нужно сдать справки об освобождении и получить паспорт. Без вашей визы нам паспорта не выдадут.
Капитан внимательно посмотрел на Лёльку. Левый глаз его конвульсивно подергивался, и оттого казалось, что он, заигрывая с девушкой, подмигивает ей.
- Паспорт, говоришь красавица, - он скупо улыбнулся, улыбнулся той самой улыбкой, с которой дружелюбно смотрел на девушек «Великий вождь и Учитель» с огромного портрета, висящего на стене кабинета начальника райотдела.
- На получение паспорта вам нужно разрешение райотдела МГБ. Так, что барышни вам надо на «Успенку», а уж потом прямо в паспортный стол.
- Но, товарищ капитан, мы уже прошли проверку в СПП № 274, в городе Болькенхайн. У нас и справки есть оттуда, - произнесла Лёля, протягивая капитану сложенную вчетверо справку.
- Да, я понимаю вас, понимаю, - в сердцах произнес начальник милиции, - без справок никто бы вас оттуда не выпустил. Только порядок – есть порядок. Обращайтесь на «Успенку», а потом уже в наше ведомство.
Он с сожалением посмотрел на девушек, и, стараясь обнадежить их, произнес: - Там девчонки не долго. От силы две – три недели. Проверят вас и выдадут документ на получение паспорта.
- Ого! Две – три недели! – вскричала Лёлька, - А жить нам как эти недели! Кто кормить будет? Карточки, даже иждивенческие – не получишь без паспорта!
Капитан, соглашаясь с Лёлькой, кивнул головой, - Да не получишь. Но я то, что могу сделать девочки!
Я, обещая вам, со своей стороны, ускорить получение паспортов, после того, как вы пройдете повторную регистрационную проверку в МГБ. Все девочки, все милые, больше я ничего сделать не могу.