В конце февраля умерла наша соседка. Что-то злокачественное. На облучение ложилась в больницу периодически, в Москву ездила на какие-то процедуры. Говорила, что ей намного лучше уже, и анализы хорошие… не старая ещё была.
Я с ней несколько лет не здоровалась, когда училась в школе, в младших классах.
Родные и друзья меня укоряли и пытались воспитывать. Но я не объясняла причину.
Как могла рассказать им про убийство этой женщиной её старенькой свекрови?
Мы ещё не жили в квартире, где живём теперь, когда соседи привезли бабушку откуда-то с Украины.
Рассказывали, что она упиралась, плакала, не соглашалась продавать свой дом. Как-то уговорили, привезли, деньги с продажи дома пустили на обустройство новой трёхкомнатной квартиры. Бабушка нужна была, чтобы получить не двух, а трёхкомнатную.
Сосед тогда был председателем профсоюза или какого-то комитета.
Вообще он работал начальником отдела снабжения, много пил и успешно допился до белой горячки к сегодняшнему дню.
Соседка работала в детском доме, не знаю, кем. Никогда ничего не спрашивала о ней.
Носила она высокие причёски с начёсами, обожала ходить в гости и зазывала всех на чай к себе. Разговоры ни о чём затягивались на часы. Знаю, потому что занималась с её дочерью Ириной (имя мы изменили) по математике, хотя я младше Ирины на два года.
Математика для их семьи была чем-то из области божьего наказания. Даже в таблице умножения мать путалась, что меня сильно озадачивало. Но Ирина показывала мне диплом, где указывалось, что её мать окончила педагогический где-то в Мордовии.
С высшим образованием, она не имела понятие о литературе, делала ошибки в русском, не помнила ни одного слова из другого языка. Музыку не знала, не понимала и не воспринимала. Однажды, когда она спросила меня, что это за музыка так долго «играла» у нас дома (Аппассионата моего любимого Бетховена), я ответила ей, что это новое модное течение в рок музыке, композитор Людвиг Ван. Она покачала головой, соглашаясь, что новое, но уточнила, что больно длинное и нудное.
Скажи я кому-нибудь, так не поверят такому. Думаю, что в то время было ещё проще купить диплом. Сейчас тоже: мы учимся, а другие покупают дипломы и будут командовать теми, кто добросовестно выучился.
Работать в детском доме можно не абы кому, а действительно образованным, с чувствительной душой, чтобы не пройти мимо беды ребёнка, ведь малышам больше не к кому обратиться за помощью.
Пусть осудят меня за такой правдивый рассказ, потому что мои глаза до сих пор на мокром месте, когда вспоминаю бабушку и представляю, как её морили, но она не могла докричаться до людей. Заперта была в маленькой угловой комнате, после того, как упала и сломала ногу. Я приходила к ним, когда соседки не было дома, меняла ей воду, приносила подогретую еду, укоряла Ирку, что еда стоит так долго, что протухает.
Та огрызалась и слышать о бабушке ничего не хотела. Им необходима была эта комната самим, а «бабка умирать не собирается, видно пережить всех собралась». Такие слова от них слышала частенько.
Бабушка кушала, когда я с ней сидела, держала меня за руку, рассказывала об Украине, пела мне удивительно красивые украинские песни. Пела тихо, поглядывая на дверь, за которой громко раздражалась Иринка. Просила не уходить.
Может потому, что я не застала живыми своих бабушек, то полюбила эту удивительную старушку. Такая худенькая, с карими добрыми глазами, слушала мою болтовню с улыбкой, иногда вытирая слёзы. Объясняла, что глаза слезятся. Называла меня смешно – «донюшка»
Дома я всё выговаривала маме, требовала, чтобы она поговорила с ними. Мама шла, долго втолковывала соседям, особенно Ирине о недопустимости такого отношения к невиновной в их проблеме бабушке.
Мама никогда не лезла за словом в карман, как о ней говорят, она всё называла своими словами. Соседи беспрекословно принимали её авторитет, помалкивали в ответ, но ничего не менялось. Слышала, как соседка на площадке говорила маме: «Ты что хочешь, чтобы она нас пережила? У них семья долгожителей!»
Стала я просить маму забрать к нам бабушку, хотя бы, пока нога у неё заживёт.
Её же не лечили, врачей не приглашали. Один раз только, в день перелома ноги.
Конечно, никто нам бабушку не отдал, это было позорно для них. А морить её голодом, игнорировать её присутствие, позором для них не было.
То лето было особенно жарким, духота стояла невозможная. Мы с девчонками пропадали на Волге, потом меня на несколько дней забирали на дачу. Как приехала, то не могла к бабушке попасть. Причины странные: то спит, то плохо себя чувствует и не надо её беспокоить. Когда прорвалась (всё-таки квартира чужая), то пришла в ужас от смрада, духоты. Окна все были закрыты наглухо. Я бросилась к пьяному соседу, который был ещё не в бессознательном состоянии. Тормошила его, напоминала, что она его мать, Тот начал плакать пьяными слезами, но согласился помочь привести бабушку в порядок и вынести её на улицу под деревья.
Мы ей кресло там разложили, устроили её удобно, она начала приходить в себя, даже щёки немного порозовели. Часа два побыла на улице. Представляю, каково ей было возвращаться в ад.
Через несколько дней, когда мы были дома, ночью в соседней квартире раздался крик. Я даже не поняла, что это голос бабушки, так сильно и отчаянно она кричала. Не совсем понимаю по-украински, но запомнила: « люды рятуйтэ» и «сердэнько болит» Что-то такое. Моя комната через стену от комнаты, где сама соседка спит, а так слышно было бабушку из дальней комнаты!
Побежала, разбудила маму, мы вышли и долго стучали к соседям, но там была тишина. Мама с сомнением посмотрела на меня, подумав, видимо, что мне приснилось.
Утром, очень рано, позвонила соседка. Мама открыла, я тоже выглянула из своей комнаты. Соседку трясло, она путалась в словах, рассказывая, что бабушка умерла.
Мама молчала, разглядывая её в упор, потом спросила, почему та не открыла двери ночью. Соседка начала оправдываться и врать, что не слышала. Это она-то!
Всегда, когда мы ещё начинали выходить, а она уже открывала свои двери, как будто дежурила. Скучно было ей, интересов не было, хотелось перекинуться словом. Значит, должна была знать, каково бабушке приходилось без общения.
Мама затолкнула меня назад, в комнату, а сама пошла к ним. Я тоже следом.
На расстоянии было нечем дышать от смрада, не меняли под бабушкой постель и бельё.
Мама вдруг сорвалась и громко сказала соседке: «Ты же в церковь таскалась все праздники, о чём ты там молилась? Как ты могла беззащитного, беспомощного человека уничтожать? Как ты, верующая, не побоялась Бога? Как у тебя рука на неё поднялась? Закупорила окна, запечатала форточку, держала без воды и еды! Ты хоть представить можешь, как это умирать такой смертью? Ты – не человек, ты – сатана!» Повернувшись, чтобы уйти, она наткнулась на меня, взяла резко за руку и чуть не волоком утащила к нам домой.
Через несколько минут, соседка позвонила нам, Мама открыла, но загородила собой вход в квартиру. Та начала плакать, оправдываться, что выхода не было, что комнату уже определили для ремонта, что решили в неё определить своего алкаша. А остальные две - им с Иркой. Так заискивающе говорила, что противно стало. Понятно, что боится огласки. До неё только начало доходить, чем может, для неё, обернуться её варварство.
Мама долго молчала, глядя на неё в упор, а потом сказала: «Ты приговорила себя к страшной жизни убийцы!»
В ту ночь мне приснилась бабушка, которая с той стороны стены пела мне украинскую песню. Когда я сказала соседке, она почему-то испугалась. Комната же та, что за стеной, не бабушкина, а соседкина.
Что было дальше? Соседка так и таскала из детдома сметану бидончиками, приносила оттуда дочери килограммы шоколадных конфет, которые сиротам приносили спонсоры. Шептались, что она участвовала в торговле детьми богатым клиентам. Они купили ещё несколько квартир и стали их сдавать посуточно, чтобы выгоднее, меняли иномарки каждый год.
Через несколько лет Ирка, ещё несовершеннолетней, забеременела от азербайджанского строителя, мать её быстренько отдала замуж за русского простого парня, который делал у них очередной евроремонт. Девочка, у Иринки, родилась неизлечимо больной.
Сосед спился, ползал пьяный каждый день на площадке и плакал, что угробили его мать.
Сейчас у него с головой совсем плохо, бредит, кого-то ругает, визжит, поёт…
Соседка заболела раком, перенесла несколько операций, много раз облучалась, волосы на голове повылезли, причёски уже не было из чего делать. Она стала страшная, мучилась каждый день все эти годы. Мама как-то тихо сказала, повернувшись ей вслед: «Господи, спаси её душу!»
С нами соседка была всегда чересчур вежливой. В квартиру не просилась, понимала, что не пустят, говорила о делах за порогом. Просилась к нам на дачу, но мама ей вежливо отказала.
Мне объяснила, что энергетику и там надо беречь от дурных людей.
Умерла она в субботу, под вечер в мучениях. Метастазы и всё такое. Дочку её, Ирину, было жаль, - от неё муж ушёл к другой, усыновил там двоих детей, на похороны придти отказался. Помочь ей было некому. Но к понедельнику прилетели родственники.
Прощание было назначено в понедельник в час дня. Я ушла с лекции, с последней пары и пришла проститься. В такое время о плохом былом покойника не принято вспоминать.
К часу собрались сотрудники детдома, её знакомые, соседи по подъезду.
Приготовили табуреты, начали выносить гроб из подъезда и тут у многих начали звонить телефоны. Началось странное движение в толпе и народ начал рассасываться.
Мне кто-то сказал, что в доме через квартал рухнули три этажа одного из подъездов.
Я позвонила Даше, она уже бежала к тому дому с другими и подтвердила что из-за взрыва в какой-то квартире, три этажа подъезда, обрушилось. Я шепнула маме, что взрыв, может людей надо спасать и попятившись из толпы побежала к тому дому. Не добежав, услышала грохот и столб пыли. Даже не поняла, что случилось.
Когда пыль осела немного, все увидели ужасную картину. Весь подъезд обрушился, как картонный. Сбоку, до самого верха болтались остатки плит. Крики о помощи, стоны, вопли. До сознания не доходило, что это действительность. Казалось, страшный сон.
Быстро подъехали с сигналами спасатели и пожарники, несколько скорых. Нас всех оттеснили на безопасное расстояние, чтобы не мешали подъезжающим машинам.
Когда обернулась, то увидела почти всех, кто должен был быть на прощании с покойницей. У многих в этом доме были или родственники, или знакомые. Поэтому уходить никто не собирался. Многие рвались к разрушенному подъезду, кричали, плакали. Шок был у всех.
Провожать на кладбище соседку поехали всего несколько человек – её родственники, несколько бывших сослуживцев с детдома и моя мама.
Даже прощание с нею было сорвано страшной трагедией, где погибло, как потом стало известно, десять человек.