Иван мечтал поменяться с кем-нибудь судьбами. Не нравилась ему его судьба: все шло мимо рта. Иван и молился, и костил Бога в душу и в мать, оскорблял всяко – не действовало. Тогда принимался Ванька за Сатану Дьяволовича: как только его не пидарасил – только хуже становилось. Тогда решил Иван, что они одно целое, только притворяются разными, и кричал в окно: «Богодьявол»! Слезай, сука, посуду мне мыть, готовь, убирай, идор, и стирай! Не то помру - каждый день буду издить (ударение на 1 слог) по ****у - один ты, или двое вас: мне пофую! Вот судьба, ****ь!
Вдруг, мечта Ивана сбылась: в одно прекрасное утро проснулся наш герой в Белорусии - Могилеве. От которого губерня пошла. Рядом лежит девушка красоты дивной, вся голая, тока в носках. Пахнет от ей приятно и возбуждающе. Грудки торчат: не излапанные еще тварями. Ванька тут же раздвинул ей ножки: аромат, как от бутона магноли. Не удержался – понюхал, да и впер ей свово девственного за последние годы, тарантула. Она вдохнула, грудками прижалась, и грит: Вань, ты ж всю ночь меня тарафунтил, может, устал?
А скока я до этова не колабрычился? – отвечал Ванька. Тя как звать-то.
Вика.
Ну, давай, Вика, утренний мармелад, променад, тьфу. Удовлетворили они Иванову страсть, начал наш герой осматриваться. Смотрит – обстановка кака-то параноидальная, одна радось – у девки ноги, как самолетные шасси. На стене портрет: тоже Вани, но Дамова, в окне солнце всходит. На карнизе сидит воробей.
Воробей-воробей, мы тебя съем – сказал Иван.
Воробей улетел.
Зря ты воробя напугал – сказала Вика. Это Чирикин – сосед.
А тя как звать – улыбнулась Виктория.
Вроде, Сергеем, - отвечал Иван.
В дверь постучали. Иван взял топор, валявшийся у батареи, открыл. За дверью стоял ублюдок, похотливо таращась вглубь.
Те чо? – спросил Иван.
Гость измерил подбитым глазом Ванькину стать,– ничо.
Ты, бля, человекообразная мразь, коль ничо, то и вали на, - сказал Иван, - а то топором уебу по башке, и помрешь. И дружкам своим скажи, чтобы забыли дверь эту.
Да сюда никто и не ходит. Седня первый раз открыли за десять лет.
И последний – сказал Иван и захлопнул дверь.
Вот припороса – сказал Иван.
А что это? – спросила Вика.
Не могу ответить. Влюбился в тя. Не могу.
А Припороса у Ивана означало «Припизнутая Россия»…
Сереж, да ты не морочься, у меня другая дверь есть – тайная. И брат мой - главный бандит в городе. Он мне и квартиру эту подарил с тайным ходом. Здесь и душ есть, на втором этаже…
Пойдем, Сережа, мыться.
Влюбленные помылись, позавтракали.
Вань – сказала Вика – я до тя девушкой была. Брат сказал: кто меня женщиной сделает – сгорит заживо в кремашке. Весь город знат. Но ты не бойся. Ты мне во сне пришел – с неба. Ты другой, чем кобели поганые.
Иван, и впрямь, был другой. По профессии он был режиссер, а по нутру – приколист. Поэтому он проводил Вику на лекции, подписал маркером букву х в слове деканат, отчего тот стал декханат, обошел дом с другой стороны и подсунул под доску объявлений своё: «Внимание жильцам! Собрание мертвецов состоится сёдня, - Иван с трудом вспомнил число, - в котельной, в 19 часов. Явка проживающих очень желательна. Кладбя.» После этого Иван пошел ждать Вику с института.
А в это время, в Москве, в его квартире, сидел стройный, атлетического сложения, юноша, и, тупо глядя на гору грязной посуды, поднимавшейся к потолку, тщетно пытался вспомнить, кто он и откуда. Кто-то, в том числе паспорт и удостоверение, подсказывали ему, что он Иван Дождиков – режиссер, и ему надо на репетицию. Однако, взглянув в очередной раз на загаженную квартиру, он, неожиданно для себя высунулся в окно и заорал ввысь: «Ты, идор, слезай, вля, с облаков и мой мне посуду, и прибери на. И, тут, вопреки всем законам физики, и даже большинству регилиозных верований, сверкнула молния, ударил раскат грома, земля затряслась, в одном окне появилось благородное лицо Господа, а в другом наглая рожа Денницы, и новоприбывший услышал, непонятно от кого, исчерпывающий и грозный ответ: «Ты, что, козлина, орешь? Офуел? Мена произошла".