Вставать приходилось рано, когда со страшной силой хочется спать. Легко завтракали яичницей. На обед с собой тетя Нюра дала сверток с одним малосольным огурцом и куском хлеба. Это очень мало, но я стеснялся что-либо сказать, понимая, что живу на птичьих правах, и не имею права что-либо говорить, мать не дала и рубля на мой прокорм, вот родная сестра и экономила, поддерживая племянника в черном теле.
В обед, когда все усаживались в полевой столовой, я присаживался на подножку автомобиля, доставал свой огурец и с огромным аппетитом съедал. На своей шкуре чувствуя разницу между реальной жизнью и описываемой в книгах, или в кинофильмах. Вспоминал, как мать рассказывала про голодное время, когда Федосья посылала её к Нюре в Екатериновку, которая жила с Николаем не бедствуя. Но Нюра ничего не давала, приходилось уходить с пустыми руками. Лишь однажды за околицей догнал Николай и сунул за пазуху каравай хлеба и кусок сала, попросил не говорить Нюре о его поступке.
Мать была сильно обижена на Нюру из-за подушки, которую Нюра присвоила, хотя она была из приданого Марии. Я всё не мог понять, что за ценность в этой подушке? Правда, подушек в продаже нет, но стоило ли ругаться с родной сестрой из-за подушки? Вероятно, здесь одна обида наслаивалась на другую. Мать несколько лет не писала ей, но, когда приехала, все же навестила.
Некоторое время они разговаривали мирно, но довольно скоро начали припоминать старые обиды. Мать вспыхивала, тут же поднималась, выходила из дома, звала меня, и мы внезапно уходили. Весь путь мать припоминала нанесенные ей обиды, рассказывала о жадности сестры, которая в голодное время ничем не помогала матери, лишь Николай втайне от Нюры несколько раз привозил продукты в Петро-Завадовку.
И вот я на собственном опыте убедился в прижимистости родной тетки, но ничем не выдавал свой голод, лишь за столом старался прилежней налегать на хлеб и не стесняться в еде, как обычно я это делаю.
С закатом солнца, после 13 рейсов на ток, нас привозили в село. Я и Костя шли на пруд смывать дорожную пыль. Плавали уже в темноте, разбивая серебристую дорожку луны. После купания проблема — сохранить в чистоте ноги — весь берег в грязи, в коровьих следах. После купания усталость пропадает. Мы полны сил, хохочем, лишь страшно хотелось есть. Дома нам ставили сковороду жареной картошки и кружку молока. Я бы с удовольствием выпил бы еще кружку, но стеснялся. Тетя Нюра не предлагает, как обычно это делает тетя Паша, хотя молоко своё, и никогда не предлагает выпить парного молока.
После ужина моем ноги и сразу спать. Спим с Костей на полу. Володя на печи. Утром так рано вставать! На клуб уже сил нет. Нам стелют на полу. Однажды среди ночи мою ногу схватывает сильнейшая судорога – страшная боль. Едва ногу разогнул, и боль стихла.
Утром, если и вспоминал о судороге, то с недоумением, почему она вдруг случилась? Это уже во второй раз. Что за чудеса? Что является причиной? Так и не смог догадаться. В последующем, очень редко, может, раз в три года, ещё три раза ночью просыпался от судорожной боли.
Позже прочитаю, что такое случается, когда в организме не хватает магния.
В свободное время разговариваю с Костей на волнующие нас темы: есть ли Бог или нет? Почему взрослые с таким упрямством утверждают, что Он есть, в доказательство приводят разные таинственные случаи, которые, правда, с нами не случались, но и нельзя всему не верить. Решили, что Бога нет, но есть какая-то непонятная сверхъестественная сила, и однажды решаем проверить экспериментально.
Надо в 24 часа между двумя зеркалами поставить свечку. В зеркале должно появиться изображение черта. Если не увидим, то наша вера в чертовщину, испарится. Зеркала мы поставили задолго до нужного времени. Вглядывались в зеркальные ступеньки. Тетя Нюра все время шастала из комнаты в сени, и обратно. Нет нужного настроя на таинственность, всё буднично и заурядно, мы поняли: ничего нам не видать, не стоит ждать 24 часов. Лучше пойти спать.
По области и в соседних деревнях шли загадочные поджоги. Горели дома, сараи. И у тети Нюры в прошлом году сгорел сарай. Она ходила гадать, чтобы узнать о поджигателе. Потом дошел смутный слух, что поймали поджигателя-шпиона. Странно, зачем шпиону сараи? Но поджоги прекратились. Мать же говорила, что Нюре отомстила любовница мужа. Это больше походило на правду. Хотя должно быть наоборот, чтобы Нюра поджигала сарай разлучницы.
Наконец закончилась моя практика, и я собрался уехать из Петро-Завадовки. Костя куда-то уехал, и одному оставаться в чужом доме не хотелось, но дядя Коля задержал: к нему пришел товарищ, и они решили отметить. За столом сидело много мужчин. Поразило убожество темы разговоров.
В юношеском максимализме казалось, что лучше молчать, чем говорить о таких пустяках. Застолье началось до обеда. Через два часа, немного опьяневший, я вышел из-за стола и, понимая, что им не до меня, по-английски, не прощаясь, сел на велосипед и поехал в Петро-Завадовку, где по свежей памяти записал смехотворный разговор взрослых.
Гена целыми днями работает. Света уехала с матерью куда-то на Украину, здесь меня ничто не держит, и я решил вернуться в привычную среду.
Обратный путь тоже через Сочи. Пришел на вокзал. Возле кассы людей нет. Купил билет. Теплоход приплывает поздно ночью. Снова целый день гулять по городу, а я уже устал в дороге. Но делать нечего, пришлось осматривать город.
Позже прочитаю, что Сочи – первый город в Союзе, где появилась столовая самообслуживания, и я вспомнил, что в ней был. Поудивлялся. Я-то думал, что такое во многих городах России.
Зашел в знакомый магазин на углу, где мы восемь лет назад покупали рафинад в мягкой синей бумаге. Люди покупают пельмени в пачках. Подумалось: хорошо бы домой привезти пельмени. Купил две пачки и только тогда понял, что они заморожены. Не выбрасывать же? А жаль. Мать не умела лепить пельмени и никогда не готовила, а я никогда не ел их.
Вечером, чтобы убить время, пошел в летний к/т на фильм «Мой любимый доктор». Удивительно глупый фильм. Если бы не приятные мелодии, то было бы жалко затраченных денег и времени.
Поздно ночью приплыл теплоход. Через парусину сумки ощущал холод тающих пельменей. Дома мать достала из размякших коробок сплошное месиво и попробовала отварить, как клецки. Не знаю, съела ли она, но мне не предложила.
Лето продолжалось. Я ходил к друзьям на Барцхану, шли на бетонный мол, где ныряли, но не было прежнего удовольствия от ныряния, когда скользишь почти у самого дна с открытыми глазами и видишь игру солнечных зайчиков на камнях. Восхитительное чувство невесомости, почти эйфория, если бы не нехватка воздуха и разъедающая глаза морская вода.
В школе никто не спросил справку о практике, можно было не отрабатывать. Некоторое время надеялся, что за работу в колхозе выплатят хоть немного денег и тетя Нюра вышлет. Когда в Салибаури мы, школьники, проработали один день, собирая чай, и то нам выплатили, а сейчас я отработал две недели. Не может быть, чтобы я работал за спасибо, которое, впрочем, и не сказали. Мне нужна справка, а не им. То ли тетя Нюра компенсировала затраты на меня. Во всяком случае, перестал надеяться.
Изредка, когда знал, что дома кушать нечего, заходил в городскую столовую на улице Ленина. Голод утолял, но еда удовольствия не доставляла. Удивительно невкусно готовили повара, и вредно для желудка. По новым веяниям, на столе всегда стоял хлеб. Точнее, стоял первый месяц. Потом, видимо, стали хлебом злоупотреблять, припрятывать себе в сумку, и его оставили возле кассы. Бери, сколько хочешь, но излишек уже постесняешься взять, даже если очень голоден. Аджарцы любят кушать хлеб. За один присест съедают половину буханки. Я тоже привык к этому. Да и потому что, кроме хлеба больше ничего и нет.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/07/08/310