Она решила посмеяться и надо мной. Вероятно, следовало бы подыграть: как обычно делают деревенские парни – обнимут, потискают. Но я никогда не делал этого на виду. Мои слова она не поняла, продолжала приставать. Тогда я решительно завернул ей руку и отпихнул от себя, понимая, что все мои надежды на её благосклонность, рухнули карточным домиком. Но я не мог стать посмешищем. Она поняла, что я не Мырсин, и перестала ко мне приставать. После ужина коротко посидели при свечах, и рано легли спать, не разговаривая, как делаем обычно.
Днём девица продолжала издеваться над Мырсиным, а когда он ушел часовым, долго стояла с Корниловым у открытой двери. Он не говорил, о чем они разговаривали, то ли строили планы. Кажется, он что-то обещал ей, в чем-то заверял. После обеда она снова приставал к Мырсину, и я не мог понять, что мешало мне заступиться за него, или ребятам, то ли мы стеснялись брать под защиту парня от девушки. Нам всем такое поведение не нравилось, но мы стеснялись ей сказать об этом, что нужно нормально себя вести. Что она тогда о нас подумает?
За сутки она нам порядочно надоела, и никто не знал, когда это кончится? Корнилов сам заговорил, что от неё нужно отделаться, а то завезем в Россию. Там сейчас холодно, а на ней тоненькое платье. Того и гляди, привяжется. Да и проверяющий может заметить постороннего человека в теплушке. Но никто не знал, как от нее избавиться? Не высадишь же посреди дороги? Язык не повернется предложить - уйти из теплушки.
Состав приближался к Оренбургу. Саша предупредил, чтобы я не спал в теплушке. В Оренбурге обязательно будет проверка нашей охраны. И я пошел в кабину на платформе. Моего атласа в кабине не было. Кто-то украл, то ли на остановке, пока мы сидели в теплушке, то ли свои. И разборку учинять не станешь. Состав мчался в кромешной темноте. Вокруг ни огонька. Я положил карабин вниз и растянулся на сидении, полагая, что если состав остановится, то я проснусь.
Но уснул так крепко, что ничего не почувствовал. Проснулся только тогда, когда состав неизвестно, сколько времени уже стоял на путях. Вдали, через несколько порожних путей, виднелся большой вокзал Оренбурга.
Я подошел к теплушке и Саша набросился на меня:
— Где ты пропал? Проверяющий весь состав облазил. Тебя нигде не нашел. Так и сказал. Стой здесь. Никуда не уходи.
Я заглянул в теплушку:
— А она где?
Ребята заулыбались.
— Удалось избавиться. Обманули. Сказали, что её заметил проверяющий и пригрозил, что если не исчезнет, то заберет, и она убежала.
Мы, довольные, замолчали. В гимнастерках прохладно. Шинели нам не дали – впереди лето. Мы смотрели на вокзал, и я подумал о судьбе нашей подопечной. Каково ей сейчас? Скоро ли найдет новых покровителей. В одном платьице. Даже жалко стало.
Подошел проверяющий:
— Какие жалобы есть?
— Свечи кончились. В темноте сидим.
— Пойдем со мной. Выдам.
Я пошел с ним на вокзал, и он дал три упаковки свечей. Настолько щедро, что отныне мы по вечерам начали устраивать иллюминации, втыкая свечи по всем углам, но так и не успели все сжечь до конца пути.
Только переехав Волгу, мы почувствовали себя в России. Каждый день за обедом распивали бутылку водки или вина. Долго сидели за импровизированным столом, ели не спеша, любовались зелеными садами. Россия! За всё время пути ни одного пасмурного дня. Меня потянуло на стихи.
В каком-то городе остановились возле маслозавода, во дворе высились черные горы подсолнечника. Некоторое время мы присматривались, но нигде не увидели охраны, и пролезли в дыру забора, набили пазухи гимнастерок, потом вернулись с вещевыми мешками. Семечки отборные, крупные.
Отныне мы всю дорогу жарили и беспрерывно лузгали. Набив полные карманы семечками, стояли у распахнутой двери и сплевывали шелуху в набегающий ветер, любуясь просторами России, от которых отвыкли в пустыне.
Однажды надолго застряли на разъезде. Когда я выглянул, увидел, что ребята с увлечением беседуют с тремя женщинами, и еще две стояли в сторонке. Подошел и я, угостил семечками, и долго разговаривали в ожидании состава. Потом ребята стали записывать адреса дочек женщин, и я записал адрес девочки, живущей в деревне, которая виднелась в километре от дороги.
Проехали Воронеж – небольшая речушка. Воспоминания. Где-то здесь Люба. Как она устроила свою жизнь? Никогда не узнать. Через три месяца службы, томимый скукой и ностальгией, я, непонятно зачем, написал ей письмо. Она ответила, ни в чем не упрекала, даже написала, что готова меня ждать.
И уже в следующем письме, я написал, что ждать меня не следует. Прекрасно понимая, что незачем давать обещания, которые не собираешься сдерживать. Она ответила злым письмом и выслала все мои шесть писем. Глупо. Как и бросание часов об пол. Письма выбросил.
А что меня ожидает? Покрыто ещё большим мраком.
С жадностью смотрел на села и редкие города. Что изменилось за три года, что я не был в России, которую так мало знаю? Почти нигде не был. Будь моя воля, всю страну исколесил.
Нет, ничего не изменилось. Сёла такие же убогие, как и моя родная Петро-Завадовка. Окраины городов в черной, задымленной зоне промышленных заводов, новостроек совершенно не видно. Разумеется, они могли быть вне зоны видимости, но и то, что в пределах видимости, позволяло думать, что строится очень мало. Да и то, прошло лишь 18 лет после войны.
За столь короткий срок невозможно восстановить огромную разрушенную страну и зажить богато – так объясняли наши идеологи. И с ними приходилось соглашаться. Кто же спорит, война была страшной. Страна обнищала вконец. Всё же есть какие-то сдвиги, вон, и в космос стали летать. Разве мы могли мечтать, что это так быстро произойдет?
Снова приблизились к большому городу. Плохо без атласа. Пригород весь в промышленной зоне. Товарная станция. Кучи угля и, поразительно! паровой подъёмный кран! Такой можно увидеть только в хронике 30-х годов, а вот здесь он всё еще работает, приносит пользу, потому что более совершенных машин нет. Медленно, выпуская клубы белого пара, кран грузил уголь.
Представился машинист. Наверняка, пожилой мужчина, прошедший войну. После работы на этом чудище возвращается домой, где-то на окраине, и долго моется над тазом, потому что в баню каждый день не находишься. И так каждый божий день. Город объехали стороной.
В Тулу приехали утром. Я во все глаза смотрел на знаменитый город, который ничем не отличался от других русских городов, разве что, пригород из частных домов обширен. Остановились надолго. На товарной станции вышли на пригорок. Нас обступили молодые цыганки, то ли от скуки, то ли еще по какой-то, только им известной причине, потому что от солдат немногим разживешься, он сам не прочь. Поговорили, посмеялись. Кажется, они собирались поступать в открывающийся цыганский театр «Ромэн». Но вот подали тепловоз, и мы пошли в свою теплушку.
До Москвы рукой подать. Мы чувствовали, что нашему путешествию подходит конец, как и нашим продуктам, но почему-то ещё трое суток кружили вокруг Москвы по бесчисленным товарным станциям, и почти без остановок. Мы не могли понять столь бессмысленную и бестолковую трату времени, ради чего всё это делается? То ли прибыли раньше назначенного времени и подъездные пути заняты, то ли заметали следы, чтобы шпионы не поняли, куда мы едем? Дорога вконец вымотала. Двенадцать дней в пути. Даже наша свобода становилась не столь привлекательной, как раньше.
Когда рано утром на одной из станции выяснилось, что мы уже приехали, у нас не осталось сил как-то реагировать. Равнодушно собрали вещи. У нас пересчитали имущество, и мы обрадовались, что не поддались на уговоры казаха и не продали ему доски. Всё сошлось, и к нам претензий нет. У нас ещё оставались продукты, но они уже не нужны, наш путь закончился. Взяли два вещмешка, полные подсолнечником. Ребята решили привезти семечки домой – своеобразный гостинец.
Нас привели на проходную секретного завода Серпухова, взяли военные билеты, и я запоздало вспомнил про три рубля, спрятанные за обложку: приберегал на черный день, оставаться без копейки – унизительно. Из окошка высунулась рука с моей трешкой. Краснея, забрал свои деньги. Ребята ничего не сказали. Получилось, что я скрыл свои деньги от них. Мне стало неудобно перед Сашей – у нас общий котел, их сержантский вклад значительней моего, ефрейторского. Отдал ему три рубля, объяснив, что придерживал деньги на черный день. Он молча взял деньги.
Получив пропуск, прошли на территорию завода к нашему составу, где уже велись работы по разгрузке. Нас заставили раскручивать растяжки, что труднее, чем закручивать. Мы не ожидали подобного приема, и от этого работа казалась ещё тяжелей. Мы не успели позавтракать, а до обеда ещё очень далеко. И неизвестно, покормят ли нас, успеют ли поставить на довольствие?
Лишь исчезла легкая тревога за сохранность груза. Никто ничего нам не говорил, но мы поняли, что всё принято, несмотря на нерадивую службу, вполне справедливо полагая, что за всем составом уследить невозможно, нас слишком мало. Правда, на остановках мы выходили и прогуливались с карабином, отпугивая потенциальных потрошителей автомобилей.
Работали весь день без перерыва на обед, уклониться не могли, так как не знали, куда нам идти, что дальше делать, где получить документы на обратный проезд?
Вечером определили в двухэтажную кирпичную казарму, где ночевали командированные со всех концов страны. Утром почистили сапоги и вышли в город, чтобы узнать хотя бы немного Серпухов.
Городишко с невысокими домами и пыльными улицами. Автобусы переполнены, куда завезет? Да и опасение было – гуляли без увольнительной, на свой страх и риск. Увидели краеведческий музей с пушками перед входом, которые напомнили краснодарский музей, куда я однажды случайно забрел. Кое-как убили день. В столовой кормили так же скверно, как и нас в части Мары. Никто ничего нам не говорил, и мы приготовились проторчать здесь несколько дней, пока всю технику не примут.
Продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/25/1373