Поразил Илья Эренбург «Люди, годы, жизнь». Такой откровенной прозы я ещё не читал. Смело. Чувствовал, что описана далеко не вся правда. Хотелось бы прочитать его мемуары о сегодняшних днях, но, догадывался, не скоро этого дождусь.
В библиотеке симпатичные молодые библиотекарши, видимо, жёны офицеров, которым больше негде здесь работать, меня уже знали. Посещал чаще других солдат. По привычке не пропускал журналы «Молодая гвардия». Там была рубрика «Учеба молодых литераторов». Писатели советовали, наставляли. Я наматывал на ус.
Изредка появлялась любимая фантастика. Запомнилась повесть Кирилла Ковальджи «Пять точек». Читалась очень легко, но в памяти не оставила никакого следа, кроме названия и фамилии автора, который больше не встречался со своими произведениями, разве что критикой о нём, где написали, что он грек по-национальности, вот и все его достоинства.
Однажды взял книгу Эберса «Уарда». Читал с наслаждением, ибо это моя любимая тема, о Египте. Давно мечтал встретить книгу, наподобие Болеслава Пруса «Фараон». Библиотечные книги прятал под матрас.
Но кто-то углядел мои потуги, и, пока я был дневальным, ездил на сопку с обедом, книгу вытащили. Я был в отчаянии. Стыдно идти в библиотеку с пустыми руками, и, что говорить в своё оправдание? У меня никогда не пропадали книги. И, дадут ли снова книги на прочтение? А если снова украдут? Переживал целый день.
Пересмотрел все тумбочки в роте, все койки, и понял, что искать нужно на сопке. Понимал, что книгу будут прятать, а мест для схрона очень много. И, все же, через день я нашел книгу на одной из радиостанции, в ящике.
Я не особо и допытывался, кто взял? Не драться же?! А стыдить бесполезно: в таком возрасте все знают, что брать без разрешения нельзя. Парни равнодушно следили за моими поисками и изъятием книги: не признались. Возможно, воришка маячил у меня на виду, но не дрогнул ни единым мускулом — хорошее самообладание.
С тех пор я стал особенно осторожен с книгами. Времени для чтения очень мало. Сам себе не принадлежишь. Да и не всегда есть возможность поменять книгу. Выход в город считался увольнением. А унижаться и просить — не хотелось, часто отказывали без каких-либо причин.
Чувствовал, что на столь привилегированном положении долго не продержусь, начальство присматривается, решает, куда меня определить? Посибаритствовал не меньше месяца. Отправили дежурить на сопку электромехаником.
Внезапно заболел зуб. Обратился в санчасть. Лейтенант, не желая лечить коренной зуб, быстро удалил его, мол, рот полон зубов, нечего жалеть. И я не догадывался, что зуб можно лечить. Думал, что так и надо. До обеда сплевывал кровь.
Капитан Шулепов разрешил не работать, пойти в капонир, отдыхать, что я с удовольствием и сделал. Отдых солдату выпадает не часто.
Через месяц история повторилась. Снова заболел зуб, рядом с вырванным. И снова зуб удалили. Я догадывался, что для молодого врача я никто, был помехой, мешал бездельничать. И снова до обеда провалялся на койке в капонире.
Постоянное чувство бесправности, сам себе не принадлежишь. Ещё и года не прошло, а оставшиеся года, кажутся вечностью. Утром политзанятия. Блок СЕНТО, СЕАТО, НАТО. Какие страны в них входят? Запомнил. На карте показать проще простого. Вон их сколько объединилось против нас! Но и лагерь социализма на месте не стоит. Ещё несколько лет пройдет, и американцы останутся в меньшинстве, а потом и они поймут преимущества социалистического строя. На Земле наступит мир и покой, а там и до коммунизма рукой подать. А что будет после коммунизма? Не может же коммунизм длиться вечно? Но лучше коммунизма трудно представить, невозможно.
К лету в часть поставили автомобиль-водовозку, и проблема с водой закончилась. Лавлинский оказался не у дел, но ему осталось дослуживать всего ничего.
Летом меня отправили в госпиталь Мары, где лежало, чуть ли не тысяча солдат со всех точек. В одной палате со мной Конышкин, писарь нашей части. У него что-то с ногами, хромал. Пока рядом с нами нет старослужащих солдат, он разговаривает дружески, можно общаться.
Здесь я снова попросил, чтобы показали ЛОРу — раз в месяц мне приходится удалять гнойные выделения из правого уха. Повели в соседний корпус. День солнечный, как все дни в Туркмении. Деревья с молодой, весенней листвой. Клумбы обложены побеленным кирпичом. Я немного волновался. Здесь же, русские врачи, неподкупленные, должны признать, что меня призвали в армию незаконно. Полковник-хирург осмотрел моё ухо и веско сказал:
— Служить можешь.
Я ни слова в ответ. Спорить глупо. И эта надежда лопнула. Придется служить.
В госпитале хорошая библиотека. Впервые прочитал Мелвилла «Моби Дик». С трудом одолел, не мог понять, почему эта книга у книгочеев и критиков вызывает восхищение?
В двадцать лет трудно быть мудрым. Как-то отвлечённо думалось, что мешает киту расправиться с ботом, с охотниками, которые его преследуют, достаточно подплыть под киль и всплыть, или ударить хвостом, телом?
Много позже газета напечатает: «группа туристов, засмотревшись на кита, собралась на левом борту судна, находившийся под водой кит стал всплывать, и задел судно с правого борта, в результате чего оно перевернулось и затонуло».
В 2016-м году, прочитаю в «АиФ» о первом таране кита китобоя «Эссекс», который после этого начал погружаться в воды океана. Моряки успели «перегрузить с корабля около 270 килограммов галет, несколько черепах и 750 литров воды, а также мушкет, немного пороха, около килограмма шлюпочных гвоздей и другие инструменты». В трёх вельботах оказалось 20 моряков, а до суши было две тысячи километров. Занялись каннибализмом.
Если люди убивал китов, то почему им нельзя убивать людей? Тем более потери несопоставимы.
Решил прочитать всего Лермонтова, и с удивлением обнаружил, что он повторяется в сюжетах. Все уверяют, что он гений, почти как Пушкин, некоторые даже ставят его выше, и вдруг такая скудость. Конечно, он-то и жизни не успел увидеть, рано погиб. Если бы остался в живых, его талант бы развился мощнее. Но не случилось.
А я понял, что ничего нового не почерпну из его творчества, переключился на других писателей. Книг слишком много, чтобы надолго застрять на одном, пусть и гениальном писателе.
Вместе со мной в палате симпатичный молдаванин, которому должны удалить грыжу. Мы подружились. Он рассказывал о себе, подробно, как лишил подругу девственности, похвастался, что сочиняет стихи на украинском языке, его даже печатали. На украинском языке стихи звучали очень певуче. При переводе очарование терялось.
Хороший сон, добротная еда способствовали творческому подъему. На меня накатывало вдохновение, и я сочинил нечто фантастичное. Хотелось с кем-то поделиться. Прочитал Конышкину свой рассказ. Он ничего не сказал, лишь удивленно посмотрел.
Утром, перед завтраком, все ходячие делают зарядку, но никто не заставляет. Кто не желал делать, тот просто не выходил на улицу. А кто и выходил, то вскоре садились на скамейку и начинали делиться армейским опытом, забавными случаями. Я слушал, набирался мудрости, знаний, всё для меня было непознанной планетой, где свои порядки, обычаи, не зная которых, можно попасть впросак.
Два раза в неделю в клубе показывают кино. Однажды после окончания заурядного фильма, который совершенно не запомнился, политрук Некрасов, который тоже лечился, но в офицерском корпусе, задержал меня и сказал:
— Хватит дурака валять.
Я посмотрел на него, словно не понял, о чем это он? И ничего не сказал, и он не добавил. Мы оба были на нейтральной территории. У него своя правда, у меня своя. Я знал, что меня призвали в армию неправильно, вместо откупившегося у продажного военкома.
И снова я в надоевшем Тахта-Базаре. Часто, на дежурство нужно идти пешком. Это больше нравится, чем ехать на сопку на машине. Никто не мешает зайти в библиотеку, даже в читальный зал, где было столкнулся с офицером-пограничником, но он ничего не сказал, хотя солдатам запрещалось пользоваться читальным залом.
Из нашей части я был, едва ли, не единственным читателем, поэтому никого не видел из солдат с книгой в руке. Увольнения нам почти не давали: любое появление в городе считалось самоволкой, вот, никто и не рисковал, и даже попытки не делал, отклониться от заданного курса.
Менял книги и шел на сопку мимо школы, метеостанции, и сочинял стихи. В восторг приводило необъятное небо, удод с хохолком, на телеграфном столбе, стихи, которые получались. С сочувствием поглядывал на пограничников, которые под нашей сопкой проводили учения: рыли окопы, бегали в противогазах, а я шел мимо легкой походкой. У меня служба намного предпочтительнее.
Справа туркменское кладбище с едва заметными холмиками и торчащими из песчаной глины палками, к которым привязаны разноцветные полоски ткани, означающие какой-то договор, то ли с покойником, то ли с богом.
Иногда на сопку ходили более длинной дорогой, через арык. Там можно вдоволь поплавать, охладить тело от нестерпимого зноя, потом поднимали одежду над головой и переправлялись, одевались на другом берегу. Но этим путем нам не разрешали ходить, как и купаться, чтобы не утонули. Лишняя головная боль никому не нужна.
Лишь один раз за три года нас вывели на пляж, где на окраине города, в двух километрах от части, купались все городские, в основном, школьники. В самом глубоком месте воды по грудь. Через час нас построили и повели в часть.
Наконец, и нас, молодых, начали пускать в увольнения, которое было весьма глупым, так как пойти почти некуда, поселок очень маленький.
От скуки написал письмо Володе Баранову, попросил записаться в центральную библиотеку и взять для меня учебник стенографии, чтобы потренироваться. А вдруг пригодиться!
Он прислал книгу, за которую просил не беспокоиться – так как заныкал её. Это мне понравилось. Он не любил писать письма. Ещё два раза прислал, в одном из них описывал сенсацию, мол, в Италии нашли гроб с молодой девушкой, которая лежала как живая. Но, стоило попасть воздуху, как она стремительно стала чернеть.
В парке, на пятачке, танцы. Но с кем танцевать, если местным парням девушек не хватало, а кто мы? Бесправные солдаты. Какая девушка захочет встречаться с солдатом, который может вырваться раз в два месяца, чаще не отпускали, то дежурство на сопке, то дневалишь в части, то провинишься в чем-то. А если прибавить природную стеснительность, то знакомство с девушкой вообще проблематично.
И солдаты, в основном, шли в увольнение, чтобы в магазине купить бутылку вина на троих, а потом пойти посмотреть, как другие танцуют? И в это, своё первое увольнение, я пошел с, уже знающими ходы и выходы, солдатами. Мы купили местное вино в полулитровых бутылках, засунули в свои необъятные карманы, и стали искать дом, где можно попросить стакан, чтобы не пить из горлышка.
Не нашли. Выпили так. Довольно вкусное и крепкое вино, типа портвейна, но слаще. Вспомнил, с какой жадностью я выпил предложенную мне водку после года службы, когда поехали в кузове машины в свинарник. Ребята купили бутылку водки и угостили меня.
Я поразился своей жадности. Никогда подобного не было. Словно организму отчаянно не хватало, именно, алкоголя. Я выпил как воду, ничего не почувствовав и не захмелев. Доза слишком мала.
Мы пошли в клуб на танцы. Вино придало смелости, и я, высмотрев симпатичную девчонку-школьницу, пригласил её, говорил немецкие фразы о своей любви. Я начал учить немецкий язык.
- Ih libe dich mit leib und seele.
Меня поразили её слова:
- В следующий раз при нашей встрече, ты не осмелишься подойти.
Я понимал, что она права. Мне хотелось сказать, что она мне нравится, не знал, как это сказать, и стоит ли? Если не скажу, то мы больше не увидимся.
Время увольнения подходило к концу. Я не мог её даже проводить, надо возвращаться в часть, а я не решился, спросить ее имя. Так мы и расстались. Больше мы не виделись.
Вернее, летом на волейбольной площадке мне показалось, что это она играла, но я был трезв и не мог заставить себя, подойти. Тем более она не одна, с одноклассниками, и я не уверен, что это точно она. Получилось так, как она и предсказала.
Некоторые солдаты встречались с местными девушками, но никто не рассказывал, как удалось познакомиться. После отбоя они бегали в самоволку, и поздно возвращались. Я понятия не имел, где можно познакомиться с девушкой? В редкие увольнения поселок словно вымирал, не было даже женщин, не то, что девушек. Да и откуда им здесь взяться?
Однажды к нашему дувалу возле кухни подошла туркменка Изгуль, довольно красивая девушка, и не совсем обычная, потому что туркменки никогда с русскими не общаются, а уж о свидании и говорить нечего. Она смело спросила о чем-то дежурившего там кочегара. Вероятно, про своего дружка. Кто-то рассказывал, что, уходя в запас, передают её другому солдату. Не знаю, насколько это верно? Возможно, завистливые разговоры, наговаривают. В другие года её уже не видел. Обычно у туркменок своя судьба, быть купленной за калым. Эта же, была уникальным явлением.
В воинских газетах встречаются рассказы на воинскую тематику. Почему бы и мне написать такой рассказ? Придумал незамысловатый сюжет, написал несколько листов из тетради, и послал в редакцию. Но ответа не дождался, словно отправил в пустоту. Солдат должен служить, а не рассказы писать.
На сопку изредка привозят киноустановку. И я понял, если хочу получить удовольствие от фильма, то нужно просить мать, чтобы прислала очки. Через два месяца получил посылку. Там лежали очки, про которые можно сказать, это черепаховая оправа. Мне очень понравились. Даже удивился, где она достала такую красивую оправу? Но носить стеснялся. Надевал в темноте, когда начинались первые кадры фильма.
Довольно скоро очки понадобились. Снова всех, свободных от дежурства в части, посадили на две машины и повезли за поселок. Между холмов долго петляли, пока не приехали на стрельбище. В руки дали автомат и три патрона. До цели 800 метров. Сколько ни пытался рассмотреть, даже в очках не видно мишень. Стрелял наугад, одиночными выстрелами. Отдача сильней, чем у винтовки.
Месяца через три снова стрельбы, но уже в другом месте, и не на столь большое расстояние, всего лишь, на сто метров. Я хорошо вижу цель. Выбил 25 очков с трех выстрелов. Думал, будет хуже. Все-таки, в первый раз из боевой винтовки.
Мне, как комсоргу, поручили выпустить молнию с результатами стрельб. И я, неравнодушный к любой чистой бумаге, отныне регулярно принялся выпускать молнии по разным событиям, чего никто больше не делал в части.
Вывешивал листы молнии на воротах капонира, ребята подходили и читали. Пока не кончились листы. Мне выдали дневник комсорга, в который нужно заносить план работы на следующие месяцы, отчет о проделанной работе, о проведенных собраниях.
Положено два раза в месяц, но мы собираемся, от силы раз в два месяца. Но в дневнике пишу всё, как положено. Даже записывал речи выступающих по какой-то теме. Реплики других солдат. Главное, отчетность. От скуки чего ни сделаешь?
Продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/25/1310