Через три недели квартиранты с занятий явились непривычно рано – засветло. Оказывается, учения закончились. Они, не сделав ни одного тренировочного выстрела, на следующий день должны отправиться в действующую армию, на фронт. Своё «оружие» готовые к защите Родины воины побросали во дворе возле сарая. Обстановка была волнующе-тревожной. Им в этот день дали отдохнуть перед завтрашним марш-броском, ведущим к железнодорожной станции километрах в десяти от Тёпловки. Учитывая, что идти нужно по заснеженному бездорожью, поход должен быть нелёгким.
Тётя Надя, узнав новости, прибежала с работы пораньше и, обращаясь к квартирантам, распорядилась:
– Вот что, ребята, будем топить баню! Быстро подготовьте дрова, наносите воды в бочки. Я сейчас приду. Натопим баньку, попаритесь, помоетесь перед дорогой, а я поищу вам чистую одежду, что от мужа осталась. Мне она ни к чему, а вам пригодится!
Работа закипела. Новобранцы, измождённые муштрой, страдающие от недоедания и антисанитарных условий, охотно забегали от сарая к концу усадьбы с вёдрами и охапками дров. Надежда Сергеевна растапливала баню по своим правилам – быстро, ловко и весело. Когда помещение нагрелось, она позвала ребят, ожидавших у входа, и приказала:
– Раздевайтесь! Верхнюю одежду оставляйте в прихожей, а исподнее снимайте здесь, у порога.
Ребята стыдливо переглядывались, раздеваться не спешили. Тогда Надежда Сергеевна им пояснила:
– У нас в бане зачастую мужчины и женщины моются вместе – семьями и приехавших гостей, бывает, приглашают. Ничего здесь особенного нет. Так экономней расход воды, и не успевает зимой выстуживаться помещение. У вас мало времени. Вы сейчас разденетесь и при моей помощи постираете своё бельё, а пока будете мыться и париться, оно высохнет. Представляете, как вам будет хорошо в чистом белье? Ну, долго вы ещё будете думать?
Молодые люди топтались на месте и не предпринимали попыток для предлагаемых действий. Тогда Надежда Сергеевна решительно приказала:
– Раздевайтесь! Или мне показать пример, как это делается?
С этими словами она отошла в тёмный угол, почти неосвещаемый керосиновой лампой, распахнула свой халат. Не обращая внимания на потупивших взгляды молодых людей, быстро сняла с себя всё, что находилось под ним, и накинула его обратно, не застёгивая – не заботясь о том, что могло проглядываться через просветы ткани в её пухленьком, ладно скроенном теле. Подошла к корыту, налила туда горячей воды, плеснула холодной и добавила настоянного из древесной золы щёлока, заменяющего дефицитное мыло. Затем заставила всех снять нижнее бельё и, вбросив его в корыто, предложила самому рослому парню по имени Василий при помощи ребристой доски стирать заношенные рубашки и кальсоны. Остальным приказала по очереди мыться, прослеживая за экономным расходованием воды. Все мгновенно включились в работу и никто не чувствовал какой-то неловкости. Она устроила конвейер по стирке одежды. Один с усердием натирал бельё на доске, другой выжимал и прополаскивал, третий в другом тазу прополаскивал дополнительно и готовое развешивал в углу. Остальные мылись, а затем менялись местами, и работа продолжалась в чётком порядке.
Надежда Сергеевна с целью экономии хозяйственного мыла каждому из них сама намыливала голову, затем ополаскивала небольшим количеством воды, поливая из ковша. Периодически умело вплёскивала горячую воду на разогретые камни, и шипящий пар, вырывавшийся из наваленных камней, в тусклом свете керосиновой лампы делал еле различимыми элементы человеческих тел. Кто хотел попариться – лез на полок и хлестал себя берёзовым веником. И вот, когда стирка закончилась, Надежда Сергеевна, сбросив с себя халат, не стесняясь своей еле просматривающейся при тусклом свечении лампы и обильного пара наготы, с явным удовольствием забралась на полок и попросила Василия похлестать её веником. Он, стесняясь, бережно, нежно стал обмахивать её разомлевшее, расслабившееся тело. Кто-то из осмелевших ребят тихонько спросил:
– А почему всё Вася, да Вася? Мы тоже хотим похлестать вас веником!
– Эх, ребята, ребята! Я вас понимаю. Вы, может быть, в своей жизни никогда не видели обнажённой женщины, не то что бы … – с грустью сказала она и предложила:
– Ладно, работайте: трите, хлещите меня веником, позволяю. Я вам доверяю себя! Любуйтесь мною, коль вам такое видение нравится. Считайте, что вам приснился удивительный сон. Когда ещё у вас случится такая возможность поухаживать за женщиной, поглазеть на неё, сказать трудно…
Никто из ребят не ожидал такого позволения, и все растерялись.
Наступила тишина. Тишина, от которой пульсация сосудов в собственных висках становилась слышной рядом стоящему человеку. Василий был из всех самым решительным. Он снова проявил внимание к удивительной женщине. Обмакнув веник в таз с водой, подержал его над раскалёнными камнями и подошёл к лежащей на полке Надежде Сергеевне. Разливающееся по молодому телу мужчины страстное желание обладать женщиной было настолько неудержимым, что его голова кружилась, и казалось – ещё немного и от этого загадочного неизведанного чувства он сам вместе с теплом и паром растворится в пространстве и перейдёт во что-то аморфное…
Василий бережно проходил веником участки тела, начиная от шеи. Задержался возле лопаток, а затем прошёлся несколько раз вдоль спины. На какое-то мгновение остановился, но тут же решительно проследовал далее. Он прошёлся мелкими шажками веника по ягодицам. Потом, размахивая им как опахалом, бережно водил по привлекательным формам, не преминув возможности прикоснуться руками к полыхающему жаром телу женщины, а затем вновь и вновь повторял приятные для обоих действия.
– Вася! Что ты со мной нежничаешь? Молоти как следует, а не разглаживай. Нужно, чтобы кровь доводилась до кипения, а ты её размазываешь, будто забор красишь, – сказала Надежда Сергеевна и засмеялась.
Василий тут же ускорил темп работы и прытко поскакал веником по бёдрам, икрам, пяткам, захватывая и боковые поверхности тела.
– Обожди, теперь я лягу на спину. С этой стороны у меня тоже есть что похлестать.
Женщина проворно перевернулась и расслабленно легла спиной на полотенце. Приподняв руки, она прикрыла ими лицо и сказала: работай!
Если общая освещённость бани была минимальной, то полок освещался керосиновой лампой, висевшей рядом, немного лучше. Глаза Василия «прожигали» тело женщины – он поглощал её взглядом и не мог насмотреться на нежные, расплывшиеся в разные стороны груди с бледно-розовыми кружками вокруг возвышающихся небольших сосков. Расслабленные бёдра, красивые колени приоткрывали зону повышенного интереса, не так откровенно, как была открыта верхняя часть тела, но всё же. Аккуратные стройные ноги, немного раздвинутые в стороны, дополняли его мысленное утверждение, что такой доступности для обозрения красоты женского тела он не имел в своей жизни никогда и не видел ничего подобного и более волнующего чувства не испытывал.
Какое-то время Надежда Сергеевна продолжала нежиться под заботливыми руками Василия, но вдруг, остановив его старания, она поднялась с полки и медленно, чтобы не поскользнуться, вышла в предбанник. Затем со смехом пробежала по его небольшому пространству, распахнув наружную дверь, с разбега бросилась в высокий сугроб. В свете луны она, как будто купаясь в воде, осыпала себя пушистым снегом, визжала, хохотала и, махнув приглашающим жестом руки выглядывающим из дверей парням, крикнула:
– Кто смелый? Выходи!
Смелые нашлись, и вслед за Василием в сугробе оказались ещё двое. Они нерешительно ходили по белым заносам как цапли, вытаскивая из снега попеременно свои тощие ноги, и особого удовольствия от этого не испытывали. Надежда Сергеевна, захватив парней расставленными руками, опрокинула их в сугроб и, проворно осыпав снегом, сама убежала обратно в баню. Постояв минуту у раскалённых камней, быстро возвратилась в предбанник, переступив порог, выглянула наружу и позвала:
–Эй, вы! Увальни! Идите, грейтесь, а то с непривычки простудитесь!
Хозяйка возвратилась в баню, подождала ребят, села на полку и усадила их рядом.
На камни плеснули кипятка, пар разошёлся по всему помещению и восполнил потери тепла.
Всем стало хорошо, беззаботно и весело, как детям на новогоднем утреннике. Но вот неожиданно наступила грустная тишина. Время неумолимо поглощало счастливые минуты, приближая ту границу времени, которая перенесёт этих, в сущности, ещё не повзрослевших молодых людей, в неизвестность, в пучину ужаса, слёз и страданий, которые стоят за очень горьким и ёмким словом – война!
– Всё, братцы! Помылись, напарились, одежда высохла. Вам нужно отправляться отдыхать. Расходимся. Завтра у вас будет трудный день, – сказала Надежда Сергеевна строгим голосом и накинула на себя халатик.
Никто не оспаривал такую необходимость, но расходиться никому не хотелось.
– Ребята, время идёт. Вы не успеете отдохнуть. Прогонять я вас не могу, но вы сами должны понять, что, сокращая время отдыха, не успеете восстановить свои силы, – сказала Надежда Сергеевна, но в тоже время понимала: эти нужные слова никого с места не сдвинут.
Её захватила неимоверная грусть и жалость к скромным, не избалованным жизнью парням. Вспомнила своего мужа, перед отправкой на фронт парившегося вот так же последний раз в своей жизни…
Он тоже не хотел уходить. Не мог оторваться от волнующего занятия, лаская разомлевшее тело любимой женщины с неуёмной энергией, нежностью и ненасытностью. Ах, какие красивые слова он говорил, принимая блаженство женской ласки, как последний глоток воздуха перед завершением земного существования. Зачем я его ограничивала, зачем и почему? Теперь не вернёшь этого времени, не восполнишь ласками, не заполнишь паузы молчания потоком слов, от которых человек возвышается над самим собой. Да что над самим собой – ласковое слово женщины, рождённоё любовью к мужчине, возносит его к облакам!
Затяжную паузу прервал разговор воспитанного, вежливого и начитанного Василия. Их интеллигентная семья была эвакуирована в эти края, поэтому в призывники он попал среди простого деревенского местного люда совершенно случайно. Василий был самым проворным и в непредвиденных ситуациях инициативу охотно брал на себя. Вот и на этот раз он проникновенно заговорил:
– Надежда Сергеевна! Мы понимаем, что нужно уходить, только так не хочется. Вы очень добрый человек. Отнеслись к нам с материнской заботой, но мы прониклись к вам более светлым чувством, чем обычное уважение. Мы увидели в вас молодую, красивую женщину, ради которой можно пойти на всё, а не только на отказ от отдыха. Мы в вас влюблены, а то откровение, позволившее нам любоваться вами, – просто бесценный подарок. Никто из нас не был близок с женщиной, и будем ли? Из прошлой партии набора призывников в живых остались лишь трое, а на остальных пришли похоронки. Мы слышали, как об этом говорил в военкомате один из троих, возвратившийся домой инвалидом. Что будет с нами – неизвестно.
Парни внимательно слушали его слова, выражающие мысли всех присутствующих. После небольшой паузы Василий, обращаясь к Надежде Сергеевне, завершил свою мысль следующей просьбой:
– Разрешите с вами попрощаться, поцеловать вас, прикоснуться к вам. Сделайте милость. Мы всё правильно поймем. Вернёмся победителями – обязательно вас найдём, а за просьбу – не обессудьте…
Надежда Сергеевна никогда не слышала такого культурного, аргументированного обращения с просьбой весьма деликатного свойства. Её окружали люди простые, может, по душевным качествам не хуже, но по манере изложения мыслей они не шли ни в какое сравнение с этим молодым человеком.
– Ладно, будем прощаться. Что с вами поделаешь…
Василий подошёл к Надежде Сергеевне. Положив руки на её плечи, посмотрел ласковым взглядом в глаза и, наклонившись, осторожно поцеловал её в щёчку нежным, бережным, еле ощутимым поцелуем. Потом, повернувшись к своим соратникам, попросил:
– Ребята, вы бы отвернулись, что ли?
Вася не стал прослеживать, отвернулись ли невольные зрители или нет. Он прижал нежное чувственное тело женщины к себе и, поцеловав её в губы, встал на колено, приоткрыв халатик сверху, прикоснулся губами к прекрасным выпуклостям. Юноша ощутил аромат чистого, пахнущего берёзовым веником, тела. Голова наполнилась какими-то кругами, качавшими его из стороны в сторону, как пьяного. Еле удерживая равновесие, Василий припал ухом к левой груди Надежды Сергеевны и прислушался, как бьётся сердце. Он никогда не слышал ранее этого ровного спокойного методического отсчёта мгновений жизни через биение сердца женщины. Надежда Сергеевна, обхватив голову Василия обеими руками, прижала к себе, затем, наклонившись, поцеловала его в губы и сказала:
– Всё, Васенька. Иди. Пусть тебя Бог бережёт. Возвращайся живым.
Василий поднялся с колена, отошёл в сторону и, взяв бельё, вышел в предбанник, быстро оделся и решительно зашагал к дому.
К Надежде Сергеевне подошёл следующий молодой человек. Неумело обнял женщину, чуть не свернув ей шею, поцеловав троекратно, засуетившись, поспешил за одеждой и, пытаясь скрыть то, что не очень-то пряталось в присутствии легко одетой привлекательной женщины, выскочил за дверь. Два следующих паренька подошли одновременно и, поочерёдно торопливо чмокнув её в обе щёчки, вышли в предбанник.
Надежде Сергеевне показалось, что она осталась одна. Решив навести в бане привычный порядок и лишний раз ополоснуться, она сбросила халатик и, глянув в угол, обнаружила там сидящего небольшого росточком паренька, перебирающего высыхающее бельё.
– Тимоша! А чего же ты там застрял и даже со мной не попрощался?
– Робею я перед вами, Надежда Сергеевна, – ответил Тимоша, хлюпая носом.
– А перед другими не робеешь?
– Перед другими я никогда не был. Я даже за руку девчонку не держал, не то что бы целоваться.
– Бедненький ты мой. И как же тебя угораздило быть таким застенчивым? И никого никогда не любил?
– Дедушку с бабушкой и только, – грустно сказал Тимоша и добавил:
– А теперь я только вас люблю и любить буду. Да разве мне угнаться за такими, как Вася? Он большой, красивый, разговаривает – заслушаешься. Девки таких любят, а на меня и не глянут.
– Ошибаешься Тимоша. Девчата любят всяких. Красота и рост – дело привлекательное, но не главное в мужчине. Нужна в нём добрая душа, трудолюбие, порядочность. С такими мужчинами любая женщина с радостью свяжет свою судьбу, например, с тобой, Тимоша. Женщины относительно мужчин очень наблюдательны и сразу видят, кто чего стоит. Мы говорили о тебе, когда ты «немца» задержал. Твоё поведение очень показательно. Ты был уверен, что задержал диверсанта, но нашёл в себе силы перешагнуть через ненависть к врагу и проявить человечность: не дал ему погибнуть от холода, защитив своим телом и одеждой! Вот таких мужчин женщины любят! – сказала Надежда Сергеевна и, глядя на Тимошу, тихо промолвила:
– Иди ко мне ближе. Ещё ближе… не робей.
– Как же перед вами не робеть? Вы такая красивая, умная, смелая. О такой женщине можно только мечтать, – тихо сказал Тимоша и, потупив взгляд, замолчал.
Надежда Сергеевна подошла к Тимофею, села возле него, взяла из его рук рубашку, которой он пытался прикрыться, и бросила её на лавку.
– Тимочка, раз ты робеешь, давай тогда я тебя обниму и приласкаю. Почему ты такой дикий и неуверенный в себе? Кто твои родители? – тихо расспрашивала его Надежда Сергеевна.
– Нет у меня никого, кроме деда. Погибли мои. Переправлялись на лодке в разлив реки. Перевернулись и утонули мама, отец и бабушка. Остались мы с дедом вдвоём. Он меня вырастил, как мог, а теперь вот дед остался один, а он старый, больной. Как без меня жить-то будет, ума не приложу, – сказал Тимофей и, вздохнув, замолчал.
– Бедный мой сиротинушка, – промолвила Надежда Сергеевна и, обняв за плечи, приклонила к себе Тиму. Он, как ребёнок, положил ей голову на плечо и сидел, тихо посапывая носом. – Ну что, давай и с тобой попрощаемся, да иди отдыхать.
– Я совсем не хочу уходить, мне с вами хорошо. Я вас полюбил! – набравшись смелости, выпалил Тимоша и неожиданно для себя обнял женщину – робко, неумело, боясь приблизить её к себе.
Надежда Сергеевна была растрогана признанием и, встав перед ним, взяла его руку, прижала к своей груди, а второй рукой, обхватив его за торс, привлекла к себе. Тимоша дрожал от волнения.
– Ну что ж ты так волнуешься, миленький мой? Иди поближе. Давай я приласкаю тебя, сиротинушку, – тихо говорила Надежда Сергеевна и с этими словами уложила Тимофея на полок.
Тимофей подчинялся предлагаемым действиям, но не мог отойти от того оцепенения, которое испытывает неопытный, не познавший близкого контакта с женщиной, молодой человек, который, пожалуй, и сейчас не знал, откуда берутся дети и как происходит их зачатие. К женщине его привлекал природный инстинкт, но чувство стыда он преодолевал с трудом. И вот когда Надежда Сергеевна, прижавшись к нему всем телом, стала осыпать его поцелуями, он почувствовал в себе уверенность, начал искать руками то, о чём давно мечтал, тихо приговаривая: «Наденька! Наденька! Солнышко моё, солнышко!». Он припал к её телу и замер, вздрагивая в ознобе.
– Не волнуйся, миленький, всё у тебя получится, я тебе помогу, – шептала Надежда. Если до этого момента она не принимала всерьёз расчувствовавшегося юношу как партнёра, то теперь, проявив к нему материнскую заботу, она увидела перед собой мужчину, тщетно пытающегося доказать это своими неуклюжими и робкими попытками. Вдруг он заторопился, как будто боялся, что ему сейчас откажут, и он не успеет управиться. Надежда с пониманием, терпеливо ждала результата и стала сама возбуждаться.
– Всё хорошо, Тимочка, всё хорошо, – шептала она. – Теперь не спеши. Всё у тебя получилось, не торопись, а то мгновенно сгоришь.
Но вырвавшийся стон с гортанным звуком тут же подтвердил это преждевременное «сгорание»…
– Ничего, миленький, отдохни немного, всё восстановится…
Она прижала к себе его вздрагивающее тело. Тимофей, отдышавшись, стал проявлять активность – он искал запёкшимися от волнения губами отвернувшиеся в разные стороны загадочные бусинки под названием «соски», но не находил в темноте, так как не ожидал, что они окажутся не на том месте, где он их видел ранее…
– Да вот они, глупенький… не суетись, всё на месте… и то, и это, и ты сам там, где нужно быть мужчине, когда женщина этого желает… Ладно уж, оставайся здесь до утра, вернее, до утреннего гудка…
Надежда Сергеевна, оставив на некоторое время успокоившегося, разомлевшего в сладкой истоме Тимофея, собрала его верхнюю одежду в предбаннике и внесла внутрь, чтобы просохла и нагрелась к утру. Затем, погасив лампу, осторожно легла рядом, обняв его, тихо лежала, прислушиваясь к ровному дыханию человека, одинокого, как и она, который в неуловимое мгновение показался ей близким и родным. В голове кружились эпизоды из прошлой жизни.
Опять вспомнила мужа – тихого, мягкого, ласкового. Её слеза тихо скатилась на грудь молодого человека, который этого не почувствовал… Надежда так и не сомкнула глаз до утра, опасаясь пропустить сигнальный гудок, который должен был прозвучать вскоре и разлучить их навсегда.
Хриплый гудок глухо и тревожно, осипшим голосом, еле пробиваясь в помещение бани, затерянной среди сугробов и зарослей кустарника, напомнил о завершении свидания.
– Вставай, миленький, вставай. Опаздывать нельзя, – мягко вымолвила Надежда и, поднявшись, быстро оделась. Тимофей тоже быстро поднялся и попытался обнять женщину, но она, прикоснувшись к его щеке губами, прошептала:
– Всё, Тимоша, всё. Нужно бежать и мне, и тебе. Мы люди подневольные и должны быть ответственными в это сложное время. За нашей спиной – война. И так спасибо случаю, расщедрившемуся перед нами Божьей милостью.
Тимоша сдержанно сказал:
– Я всё понимаю, Наденька. Я всё понимаю. Куда бы меня ни забросила судьба – буду тебя всегда помнить. Останусь живой – вернусь к тебе. Жди меня, терпеливо жди. Я люблю тебя! Ты – первая, кому я сказал такие слова…
* * *
Тётя Надя вернулась домой после бани грустная и рассеянная. Наши красноармейцы уже ушли на построение и, через несколько часов, с рассветом, готовились покинуть Тёпловку.
Мама и тётя Таня встретили Надежду Сергеевну, недоумевая:
– Где можно было находиться до утра, никого не предупредив?
Кое о чём они, видимо, догадывались, но когда она возвратилась домой, всё же попросили «объяснений». Женщины, убедившись, что дети спят, негромко повели разговор между собой, и Надежда Сергеевна, как близким подругам, откровенно, по доброте и чистоте своей души рассказала обо всём, что произошло в бане. Я всегда был ранней птицей – жаворонком и, проснувшись от выразительного, эмоционального разговора хозяйки дома, лежал молча и слышал всё, что запомнил в подробностях. Через много лет, пропустив информацию через свой жизненный опыт и соответствующую зрелость, я достоверно смог воспроизвести действительные события того удивительного случая...
Мама и тётя Таня, выслушав исповедь Надежды Сергеевны, отнеслись к ней с пониманием. Слов осуждения не было.
– Ты, Наденька, – свободный человек. Может быть, Тимоша – твоя судьба. В жизни бывает всякое, – сказала мама и добавила:
– Ни о чём не жалей и не кори себя, не стыдись своего поступка. А теперь собираемся на проводы наших ребят.
– Мама! Возьмите меня с собой! Я тоже хочу провожать ребят!
– Ты уже проснулся, Серёжа? Когда успел?
– Успел, когда пришла Надежда Сергеевна. Мне тоже Тимошу жалко.
Женщины, прикусив языки, переглянулись, а я, как ни в чём не бывало, оделся и пошёл вместе с ними провожать отряд.
На улице слышались команды для построения. Командиры сверяли по списку наличие людей, чтобы отделить красноармейцев от населения, которое пришло проводить молодых воинов.
Объявили приказ командира, в котором говорилось, что завтрак будет не в деревне, а на первом привале. Людям дали возможность попрощаться.
К Надежде Сергеевне подошли все пятеро квартирантов, которые уже были ей не чужими. Она приближалась по очереди к каждому из них и, троекратно поцеловав, тихо произносила:
– Храни тебя Бог. Возвращайся живым и здоровым!
Потом они подошли к нам. Мама, я и тётя Таня тоже попрощались с квартирантами и, пряча слёзы, пожелали им удачи.
Отряд выстроился вдоль домов и после команды «Шагом арш!» двинулся в путь. «Песню за-пе-вай!» – послышалась команда, и в нестройных рядах завтрашних защитников Родины, ещё как следует не приученных петь, зазвучала песня:
«В бой за Родину, в бой за Сталина!
Боевая честь нам дорога…».
Под обувью шагающих молодых людей в такт песне поскрипывал снег, напоминающий мне, как когда-то лошадка хрустела, поедая кочан капусты, выхваченный на колхозном поле при зазевавшемся извозчике.
Мы с мамой подошли ближе к строю красноармейцев, но в этот момент отряд двинулся в путь. Глядя им в след, мама плакала, а я, услышав распоряжения командиров, никак не мог понять выражение «Шагом арш!».
– Мама, а что такое «арш», объясни мне, – просил я её.
Она, недоумевая, смотрела на меня и не могла понять, о чём я её спрашиваю. Потом, вспомнив одну из команд, улыбнувшись, ответила:
– Дядя говорит «Шагом арш!», что означает – «Шагом марш!». Вместо слова «марш!», говорит «арш!». Таким образом он сокращает слово на одну букву.
– А для чего сокращать одну букву? Она плохая?
– Нет, не плохая. Так быстрее получается.
– Быстрее на одну букву? И война быстрее закончится?
Чувствуя, что вопросам не будет конца, мама сказала:
– Помолчи, сынок. Сейчас нужно думать о том, чтобы все защитники Родины, в том числе и наш папа, быстрее вернулись домой с победой.
Я замолчал. Мне хотелось, чтобы всё случилось именно так, как желала мама – быстрей бы закончилась война, и наши военные вернулись с победой.
Отряд, огибая дома, выходил на главную дорогу, продолжая распевать всё ту же песню. Из-за отдалённости не все слова песни были слышны, но эта строчка прозвучала чётко и врезалась мне в память: «Мы готовы к бою, Сталин – наш отец!».
– Мама! А почему Сталин всем отец? А кто же тогда родные отцы? Отчимы, что ли? Или я ничего не понимаю? А ещё я хочу знать, почему… – но мама попыталась остановить мои вопросы словами:
– Кто будет много знать, тот скорее состарится!
– Это как дедушка Ленин? Много знал, быстро состарился, а теперь в стеклянном гробу его показывают. Для чего? Чтобы люди много не любопытствовали?
– Остановись, сынок. Я тебе не могу пока объяснить всего, вырастешь – сам поймёшь.