Миша.
Вчера я опять видел его. Вернее не его, а просто похожего на него мужика в такой же голубой замызганной «шестерке». С таким же длинным носом, в похожей кожаной кепке. Он также высовывался из окна. Потому что лобовое стекло в московской слякоти не очищали даже «дворники».
Миша умер несколько лет назад. Правильнее сказать, его убили. Но разве имеет значение, как умер человек? Он просто уходит от нас. Когда он лежал на отпевании в маленькой церкви, возле Павелецкого вокзала, я плакал.
Он был на несколько лет старше меня, но это не имело никакого значения. Хоронили его в моем старом пиджаке. Он всегда предпочитал носить дорогую одежду, пока у него водились деньги, но все эти хорошие вещи мать Миши отдавала потихоньку его племянникам. Он не возражал, потому что любил новые шмотки. Когда он погиб, все его костюмы куда-то делись.
С моей сестрой они прожили около пятнадцати лет, пока она окончательно не выгнала его за пьянство. Теперь у нее остался сын, доля в магазине и часть квартиры на Вернадского. Какие-то вещи в квартире, которые они покупали еще вместе. Устаревшая безнадежно, дорогущая когда-то аппаратура, черная стенка, диваны. Все постепенно заменяется новым. Уехал к кому-то на дачу Мишин большой, всегда пыльный телевизор. Голубая «шестерка» - его последняя машина, давно сгнила на милицейской стоянке, конфискованная в счет возмещения по аварии. В аварию он, конечно, попал тоже по пьяному делу.
Он любил рассуждать о том, в чем абсолютно ничего не смыслил. Делал глубокомысленный вид, стоя перед очередной моей картиной. Нес какую-то чушь. Я снисходительно слушал и, конечно, никогда не следовал его советам. Однажды зимой, во время очередной размолвки с сестрой, он привез ко мне ночью домой бомжиху с Курского вокзала в порванной меховой шапке, и своего друга, абсолютно пьяного, грязного, со следами «асфальтовой болезни». Они собирались у меня ночевать.
Одно время, после того, как у меня родился сын, он стал любить ходить на прогулки с моей женой. Он вез коляску, рассуждал обо всем как обычно важно, делая вид, что разбирается и в политике и в экономике, и в видах памперсов. Мы долго не могли понять, зачем. Выяснилось, что все просто. По дороге к нам он заходил в магазин, брал «чекушку», и за время прогулки незаметно выпивал ее. Сестра следила за ним дома, раскрывая все его заначки. Мы по-доброму смеялись над ним, жена стригла его, он называл ее «Людок».
Последнее время он звонил редко, обычно пьяный. Я предпочитал уклоняться от разговоров с ним, передоверяя это тяжелое дело жене.
Последний раз он позвонил нам за две недели до смерти. Все было как обычно. В два часа ночи я рисовал в своей комнате, а он стал делиться со мной впечатлениями о какой то передаче, которая еще идет по какому-то каналу, про какого-то художника, что я должен обязательно это увидеть, потому что я тоже художник и так далее. Мне нужно было работать.
Я наорал на него, потому, что понимал, что ему не с кем поговорить, а у него пьяная бессонница. И что после художника он начнет обсуждать еще что-нибудь, ведь как я уже сказал, он "разбирался" во всем. Жена уже спала, спасти меня было некому. Я бросил трубку, но, пока я работал, ладонь, державшую телефон, все как будто жгло чем-то. Я злился и на себя и на него. Почему-то мне было стыдно.
Я знал, что он погибает, что рано или поздно он замерзнет насмерть или попадет под машину. Спасти его было нельзя. Ему уже однажды проломили голову собутыльники, позарившиеся на его дорогие часы. Он чудом тогда выжил.
Я просто знал, что во всем виноваты его мать и отец, что даже лучший психотерапевт не избавит его от комплексов, которые раздирали его на части. Я знал, что все его принципы и замашки взяты из нехитрого набора двора-колодца, в котором он провел свои детство и юность вместе с алкашами и бывшими уголовниками.
В середине девяностых, когда его магазин начал приносить деньги, Миша любил гонять на новенькой «девятке» по Ленинскому, вальяжно выкладывая гаишникам купюры через окно. В некоторых злачных местах Москвы еще, возможно, остались люди, которые его вспомнят. Его часто принимали за бандита, хотя он был длинный и худой как жердь. Все его друзья по двору либо сидели, либо умерли от наркомании. Он долго продержался. В том, что с ним случилось, виноваты многие близкие ему люди. Которые были "близкими" только по статусу.
Я знал, что он неправильно женился. Это во многом повлияло на печальный и скорый конец его жизни. Он был похож на птицу с обрезанными крыльями – все пытался взлететь, «подняться». Но его тянули к земле. В последние годы он хотел чуда – иметь деньги, ничего не делая. Пытался устроить обменный пункт в магазине, вел переговоры с менеджерами банков.
Мишу зарезал собутыльник. Сначала его друга, а потом и его самого. По показаниям убийцы, данных на следствии, Миша, увидев зарезанного товарища, успел только сказать, что надо вызвать скорую.
Когда-то, почти двадцать лет назад, мы исколесили с ним всю Москву и Подмосковье на его «жигулях». Я делал у себя ремонт, искал, где подешевле. У него еще не было ни магазина, ни денег. Он возил меня целый день, но когда я дал ему деньги на бензин, то увидел, как он сильно расстроган, хотя и старался не подавать виду. Он ведь считал своим долгом возить брата жены. А с работы он тогда уже уволился.
Он был ужасно добрым. Иногда он ворчал, говорил, как тяжело водить машину в Москве, но никогда не отказывал мне. И не из-за того, что я дал ему деньги на открытие магазина.
Просто, наверное, он был настоящий божий человек. Или человек-птица. Птица, которой так и не удалось взлететь.