В добрый путь!
Рассказ.
Посвящается моим дорогим, маме и бабушке.
Постукивают равномерно колеса на стыках. За маленьким вагонным окошком приветливо кивают ветки деревьев с густой зеленой листвой. Вздрагивает стакан на столике. Капельки золотистой жидкости выплескиваются через край, стекают по стеклянным граням, оседают на дне ажурного, железного подстаканника.
Тонкие девичьи пальчики сжимают намокший платок. А слез не унять. Они снова повисли на густых черных ресницах, и крупными горошинами покатились по бледным щекам к уголкам розовых губ. Природа другая. Деревья высокие. Не видно белых, с темными подрезами, березок, ярко-красных рябиновых кистей. Трава, густая, как рожь. Заблудиться можно. А в России еще лежит снег. Только почки набухли на растительности. Прорезали влажную землю желтые и белые головки подснежников.
Высокий худощавый проводник остановился в проходе, сдвинул на затылок тюбетейку. На смуглом лице открылась улыбка полных губ с рядом белоснежных зубов.
— О чем кизимка плачет?
Женщина, сидящая рядом с девушкой, подтянула полы черного, похожего на шинель, пальто.
— Из Ленинграда увезла! Родилась, выросла там, вот и ревет.
— Понимаю! — кивнул проводник, сдвинул на переносице кустистые брови.
Женщина сняла с головы белый шерстяной платок, вытащила из узла на затылке темно-русых волос коричневый гребешок, причесала волосы, воткнула гребешок в прическу. Будто раздумывая, стоит делиться с незнакомым человеком своей судьбой, подняла на мужчину серые глаза.
— Да, я бы осталась, если жить было где. Вернулась, у мужа другая женщина. Дочка на заводе работает. — она коснулась маленькой ладошкой вздрагивающего плеча, девушки. — Ей учиться надо, десятилетку не закончила, война помешала. Семнадцать всего. А он ее на Завод. Конечно, лишний рот. Сейчас кормиться трудно! — женщина пригладила ладонями волосы, тяжело вздохнула. — В деревне, под Смоленском у сестры четверо детей и мать с отцом. До войны два дома стояли, огород. Немцы сожгли. Теперь в одном, небольшом доме, срубленном после войны, все ютятся. За три дня, что гостили, надоела: « Когда поедешь, сестрица!», с утра до вечера. — пухлые пальцы коснулись пуговицы на вороте серой кофты, расстегнули, снова застегнули. Перед глазами возникло худое лицо сестры, с туго подвязанным под острым подбородком, черным в белый горошек, платком.
Проводник расстегнул ворот рубахи, почесал шею, уставшую от тугого воротничка.
— Воевали!?
Женщина покачала головой.
— Нет. На невидимом фронте, на севере в лагере.
— А… — проводник помял кончик большого, смуглого носа. — К родственникам, значит, едете?
Глаза женщины наполнились влагой
— Что Вы! Какие родственники. В седьмом колене, четвероюродный дядя. Колька, его племянник в деревне, адрес дал. Говорит, на авиазаводе, какой-то начальник.
Проводник шагнул в купе.
— Подвинься, братец, кивнул молодому пареньку с раскосыми глазами, видимо возвращающемуся в родные края. Присел на засаленную деревянную скамью.
— Хоть и дальний, а все же свой!
Женщина положила руки на колени.
— Да, я видела его сто лет назад, девчонкой. К отцу в гости приходил. Как уехал в тридцатые в Ташкент, так и остался.
— Вот видишь, сестра, понравилось, значит! — мужчина длинными пальцами покрутил седеющий ус, улыбнулся. — И вам понравится! Ташкент — город добрый! — Хлебный, говорят! — женщина скривила тонкие, бледные губы в невеселой улыбке.
2
— Точно, хлебный! А плакать, не надо! — подмигнул девушке, устремившей на него, взгляд. — Чай надо пить! В Узбекистане, чай первый напиток! Узбек говорит: «Чай не пьешь, откуда силу берешь!»
Девушка задержала взгляд на черной, с белыми лепестками, тюбетейке, улыбнулась. Если поезд резко встряхнет, слетит.
— Кудрявая, красавица! — снова, подмигнул девушке, мужчина.
Женщина погладила ладонью, темные кудряшки дочери.
— Тифом после войны переболела, вот и вьются.
Поезд замедлил ход, запыхтел, заворчал. У маленького, побеленного домика, человек в железнодорожной форме, поднял вверх, красный флажок.
— Килес! — прочла девушка.
Проводник встал, оправил рубаху поверх брюк.
— Последняя станция перед Ташкентом. Скоро приедем! — он надвинул тюбетейку на лоб. — Не плачь, сестренка! Ташкент тебе понравится!
Теперь не упадет! Подумала девушка. В глазах пробежали веселые чертики.
* * *
— Ташкент, Ташкент! Подъезжаем! — разнесся по вагонному коридору, хрипловатый, с легким акцентом, знакомый голос, проводника. — Добро пожаловать! Ок иул!
Поезд замедлил ход. Чувство радости неожиданно овладело девушкой.
— Приехали, мама, приехали! — она прижала нос к стеклу. — Смотри, солнце светит! А еще утро! Давай собираться! А то не успеем! — засуетилась она. Застегнула пуговицы на сером клетчатом пальто, натянула, красный берет на густые кудряшки.
Женщина медленно поднялась с лавки, повязала платок, туго стянув концы сзади на шее. Сердце толчками, забилось у горла. По спине пробежали холодные мурашки. Зря приехали. Прогонит, и идти некуда. Стыд- то, какой! Она села на холодное дерево скамьи.
— Мама, ну, что же, ты?
— Сейчас, сейчас, дочка! Сердце прихватило! — женщина приложила ладони к пылающим, жаром, щекам. Теперь некогда раздумывать! Она решительно встала, подняла большой чемодан, перевязанный ремнем.
— Эх, была, не была! — вздохнула и пошла к выходу. — Бери сумки! — бросила, не оглядываясь, дочери.
Девушка подхватила две черные сумки, распухшие, от набитых вещей, и поспешила следом за матерью.
Они остановились в тамбуре.
— Не терпится! — встретил проводник.
Поезд громко звякнул буферами и остановился.
Мужчина потянул дверь, откинул узкие ступеньки.
— Хуш келибсиз! Добро пожаловать в Узбекистан! Ок иул! В Добрый путь, значит!
Женщина шагнула на серый асфальт перрона. Зажмурила глаза от ослепившего солнца. Поставила чемодан, потянула на лоб съехавший платок.
— Ух, теплынь, какая!
Девушка легко соскочила с подножки. — Спасибо! — подхватила сумки, поданные проводником.
— Счастливо устроиться! — блеснул в улыбке, белыми зубами, мужчина. Коснулся ладонью козырька форменной фуражки.
— Сегодня тринадцатое мая 1946 года! — громко произнесла женщина и рассмеялась. Ей хотелось плакать. От не известности, от теплого воздуха, овеявшего щеки, и еще от чего-то, что невозможно объяснить.
Девушка топнула ножкой.
— Смотри! Красота, какая!
3
Железную решетку забора, отгораживающего перрон, увили зеленые стебли растения, с ярко-красными цветами.
— Похоже, вьюны! — в глазах женщины блеснули слезы. — Только крупные, не такие, как в России. Действительно, красиво!
— Как, на даче! — улыбнулась девушка и сдвинула беретку на левый висок.
— Пойдем! — женщина подняла чемодан.
Они зашли в помещение вокзала. Духота и пустые деревянные широкие скамейки с высокими спинками.
— Одни мы приехали! И спросить некого, куда идти.
— На улицу выйдем, спросим! — кивнула женщина дочери. — Не бойся, не заблудимся! Город-то поменьше будет Ленинграда.
Девушка расстегнула пуговицы на пальто.
— Сниму, жарко!
— Пожалуй, я тоже. — женщина сняла пальто, свернула, повесила на руку. Толкнула тяжелую дверь выхода.
— Ой, сколько цветов! — указала девушка на широкую клумбу перед выходом. — Никогда столько не видела.
— И правда, как на даче! — женщина подмигнула дочке. Это розы! Южные цветы!
Девушка подбежала к клумбе, потянула цветок, вдохнула аромат.
— Красные, розовые, белые! Дачный город! Никогда отсюда не уеду! — она раскинула руки, зажмурила глаза, подставив лицо жарким солнечным лучам.
— Если дядя Коля не прогонит! — склонила голову к плечу, женщина. — А всю дорогу плакала.
— Ну и что! — поджала пухлые губы, девушка. — Куда идти?
— Прямо! – махнула рукой, женщина.
* * *
И бабушка, и мама сдержали свое слово. Остались в Ташкенте. Мама встретила здесь папу. Здесь родилась я.
Изменился и похорошел город. Не узнать старый вокзал. Нет цветочной клумбы перед входом. Широкие подземные переходы. Метро. Сохранилась старая улица. Магазин Военторг. Пройти вниз. Вот школа, в которой вовремя войны располагался госпиталь. На этом перекрестке мама с бабушкой ели кукурузные лепешки с кислым молоком в день приезда.
Мама очень любила Старый город. Сюда приезжали за покупками. Видимо, эти узкие улочки напоминали матери тот город, который она увидела в день первого знакомства. Когда, старенький трамвай первого маршрута, пересекая город, делал кольцо на площади Чорсу.
Теперь, старый город не узнать. Высотные дома, гостиница, магазины. Только в музее можно увидеть старую площадь.
Мечеть Кукельдаш! Как же она похорошела!
Я опускаю деньги в узкую щель железного ящика. По-мусульмански, подношу ладони к щекам. Пусть и моя маленькая доля будет вкладом в процветание родного города.