Мир, меня не интересует, как ты начался. Космогония твоего зачатия - удел жрецов, мистиков и сторонников эзотерических догм. Одно время я шёл к вещам - как вещали другие, много мудрее и старше меня, те, что давно умерли и ныне осыпались трухой пожухлых мыслей в истрепанных неокантианских сборниках - вещи бежали от меня.
Меня толкали к тебе, а я - та же вещь - делал робкие попытки скрыться. Я знаю, что ты умрёшь. Вместе со мной. Отдельно от меня. Порознь. Вместе.
Но среди этих многочисленных заговоров и переговоров, в которых моя вещная суть подвергается сомнению и мою жизнь гордо возводят в ранг бытия, именуя ее экзистеницей (хотя я всего лишь занимаю некоторый участок пространства в некотором условно поименованном времени), я продолжаю верить, только не тебе и не в тебя. Только не себе, и не в себя.
Я верю тому, что скрывается за твоими условными и подвижными небесами, я знаю то, что остаётся в тени ещё не рожденных и не срубленных дерев.
И меня совсем не трогает, как ты умрёшь, как я умру. Если не останется ничего, то останется ничто, и это ничто напомнит и о тебе, и о мне. О тебе - в моих строках, обо мне - в твоих страшных дрожащих извивах.
Я не боюсь тебя, мир. Я застрахован от страхов и горя, от трухи слов и поиска основ. В детстве мне читали правила личной феноменологии, и с тех пор, заучив их наизусть, я свято верю в них, как верит человечество вещам, свидетельствующим и лжесвидетельствующим о пришествии Иисуса и о спасении этого мира, никем не рожденного, никем не побежденного, мира вечного небытия, вечного абсурда и вечной любви.
Имея на руках такие предельные основания, я дерзаю не доверять и не интересоваться тобой.