Изжив Советы и Союз
(сменив и знамя),
помчалась с гиком тройка-Русь –
за зипунами!
И не яицкий казачок
подбросил клич-то
– подумать только, кто ж еще? –
сарынь на кичку!
И двадцать лет (как ни крути –
лихое время!)
гуляло – Пушкин поутих! –
младое племя.
Не собирались воевать
(честь, платье – с нову),
да кто ж царю не виноват,
не грешен Богу?!
Кто применял перо, как штык,
кто пули-дуры,
но соблюдали блок братвы
и профессуры.
Кто не рискует, тот не ест
– и впредь не будет! –
мы рисковали всем, что есть –
лихие люди!
А кто особенно был лих
давал на чай нам
от накоплениев своих
первоначальных.
И опасаясь лишь слегка,
что все под Богом,
мы Храм воздвигли – на века! –
к нему Дорогу,
Затем – в чем тоже нет греха –
взвели хоромы,
затем – пельменные цеха
на космодромах.
Но урожай теперь – сам-два,
и то – едва ли:
пришли иные времена,
хоть мы не звали!
Поизносились зипуны,
накрылся ваучер,
и на развалинах страны
слышны лишь «вау!» с «чур!».
Сибирью-то произрастут
еще богатства,
но мы глядим на этот фрукт
без панибратства.
Ведь долг картежный платежом,
напомню, красен,
не отыграемся ужо –
итог-то ясен!
Кто виноват – не тот вопрос:
что делать будем?!
– а ты, Ляксей, гляжу, подрос –
пойдем-ка в люди!
Казак, еврей, великоросс,
татарин, чукча –
никто не хочет Дранк На Хвост:
на Запад – лучше!
В европы прорубив окно,
дойдем до Рима –
русскоязычные давно
тевтоно-кимвры,
Как на Рейхстаге – на Кремле
оставив баннер
"Агафья Лыкова! Ушле!
Никониане".
Сбежим, как школьники в кино,
махнув, не глядя,
а виноват, пусть, Годунов –
скажи-ка, дядя!
Заколотив отцовский дом
– как самый прыткий
инфант в отечестве своем –
уйдет Димитрий.
И все уйдут – и ты уйдешь,
и я с тобою,
затем обещанный мной дождь
следы все смоет.
И рухнут церковь, и мечеть,
и синагога,
и вся ведущая к ним сеть –
пути-дороги.
А он останется один
стеречь границы –
последний скиф и властелин
державы скифской.
Он не покинет этот кров,
как миллионы...
(и что в тебя я, Годунов,
такой влюбленный?)