- Будешь?!- упершись щекой в подставленный кулак, глядел на меня мужик. В глазах тоска. Под глазами мешки.
Отрицательно мотаю головой.
- Дело твоё,- выпивает, впадает в задумчивость.
Раздувшиеся сосиски, горка зелёного горошка – моя бывшая жена так же коряво кулинарила все три года, пока мы были вместе. Вокзальный буфет пах жареной рыбой и сырой штукатуркой. Под потолком сдыхала лампа дневного освещения. Буфетчица с жиденькой химической завивкой, похожей на цветную капусту, листала «Спид-Инфо». Пустой зал ожидания. Закрытое окошко кассы. Скука, которую не растолкать, не растрясти. Два встречных товарняка стремительно прогрохотали и разлетелись в разные стороны.
- Еврей што ль?! – неодобрительно произнёс мужик.
- Не- е, гастролирующий представитель народа маори.
- А здесь чё-е-о?!
Плюхаю пакетиком чая в гранёном стакане, потом блямкаю ложкой, размешивая сахар.
Спертым голосом интуиция подсказывает, что надо валить. Допив чай, выхожу на улицу. После буфета уличный воздух показался блёклым. На платформе два солдатика долго провожали взглядом девицу в короткой юбке, бултыхающую на ходу всем, что бултыхалось.
Привокзальная площадь тихая и какая-то отрешённая. Ветер рябит лужи. Прохладно и мало народу. Незнакомый мужик придержал шаг и поздоровался со мной. Организм категорически отказывался переваривать вокзальные сосиски. Казалось, они навсегда останутся лежать в моём животе.
В скверике мешковатая фигура гипсового вождя на постаменте. За его спиной доска с фотографиями передовиков с какими-то кукольными лицами. На фоне наглядной агитации разлагались граждане: двое на лавочке разговаривали и пили портвейн. Бутылка стояла рядом. Ещё один господин мочился за углом коммерческого ларька.
Автобус ползёт еле-еле под голубым небом. Потом озеро бутылочного цвета, внезапно переполошившиеся утки, отчаянно хлопая крыльями, летят вдоль берега. На зелёном холме рябенький монастырь. Конечная. Приехали.
В шестнадцатом века здесь, в лесной глухомани, пустынножительствовал инок Александр. Всё претерпел, выдержал. Что это: вера? Сила духа? Потом у него появились сподвижники. Обитель понемногу обустраивалась. Так возник Александро-Свирский монастырь. Теперь автобусы везут сюда паломников из Санкт-Петербурга.
Не сразу обращаю внимание на неясного возраста какую-то сырую тётку, мужичка, глуповато лыбяшегося в пространство. В дальнем углу кому-то причиняют лёгкие телесные повреждения. Только сейчас сообразил, что в Троицком монастыре теперь больница для душевнобольных. Какой-то простодушный прыщавый парень подошёл ко мне, ткнул пальцем в фотоаппарат и попросил конфету.
- Приплыли!– тревожно завертел я головой.
Просёлок, слева и справа посёлок, кругом серятина. Два мужика разговаривают сиплым матом. Огороды после дождя напоминают подошедшее тесто.На окраине посёлка ленинградцы строят свой дачный рай.
- Ну, ты, обмылок плешивый!
- Щ-а как дам по харе крашенной!- обмякшая походка. Оба в одной тональности.
Следом перебирает лапами приветливая собачонка.
- Ты, чё-е-о творишь?! Самый умный?!– напирает баба с выщипанными бровями.
Взгляд кусачий, физиономия какая-то разъехавшаяся. Мужик хмурился, потом из него полезли ответные слова.
Сворачиваю в Покровский монастырь. Опрятный собор, запах ладана, трепет жёлтых огоньков свечей, мощи преподобного Александра Свирского. Ближе к обеду стали подъезжать автобусы с паломниками. Вся эта гуща быстро ставила свечи, толкалась, подавая записочки, прикладывалась к мощам. И так автобус за автобусом. Всё это напоминало конвейер.
- Если Бога в душе нет, нечего пальцами в лоб тыкать,- тихо говорит похожая на высохшую травинку старуха, глядя на выходящих из очередного автобуса питерцев.
У собора приехавший сегодня утром монах из Югославии. Осколок византийской империи по-европейски элегантен: брендовые очки с дымчатыми стёклами, добротная ряса и дорогие кожаные ботинки. Монах Никифор в кирзовых сапогах из-под рясы, послушник Виталий с «Зенитом», которым всё время снимает будни обители. Постояли - поговорили.
- Поезжайте в Согинцы, это далековато от нас, но места там красивые и церковь деревянная семнадцатого века,- улыбался мне брат Никифор,- нас, студентов, туда на этюды возили.
Пилорама на окраине посёлка пахнет свежей древесиной.
- Ну и за каким хреном ты здесь околачиваешься со своим фотоаппаратом?!– стрижёт меня глазами коротконогий мужик.
- Снимаю монастырь.
- Самый умный што ли?!- выдохнул он вместе с перегаром.
- Давно хотел монастырь ваш посмотреть,- миролюбиво улыбаюсь ему.
- Посмотрел?!
- Не до конца ещё. Завтра с утра допосмотрю и в Согинцы.
- В Согинцы?!
- Ну, да. Никольскую церковь поснимаю.
- Ха! Дак я ж на ней руки мозолил лет пятнадцать тому!!!– лицо мужика разнесло улыбкой.
- Будешь?!– в толстых пальцах остекленела початая чекушка.
- Нет.
Курить я тоже отказался.
-Хорошее было время. Мы там шатёр ставили,- уселся мужик на брёвна, - архитектор у нас была с Ленинграда, дотошная такая, фамилия у ней Мачарет. А теперь, говорят, в Израиле живёт. К ней с Ленинграда приезжали, фотографировали и картинки рисовали. Народ приличный, ни водки тебе, ни портвейну – только сухое красное. А теперь таких, как она, считай, и не осталось – нет в них надобности.
Мужик для ясности пошевелил в воздухе пятернёй.
- Мы, слышь, вместо берёсты под шатёр рубероид клали, так как она ругалась, что не по уму это, не по старине.
Преподобный отче Александр, моли Бога о нас!
С утра васильковое небо, пустая шоссейка – и так почти три часа. Райцентр Подпорожье: обшарпанные пятиэтажки, бельё на балконах, сильно подержанные иномарки на улицах. На автостанции девчонки с подрисованными глазами переглядываются с парнями. Курят. Каждое третье слово матерное. Автобус до Согинцев будет только в среду.
- В Согинцы поедем? – спрашиваю у мужика, скучающего в «жигулишках».
- Полста – и едем!– встрепенулся тот.
Ещё через сорок минут «жигуль» спотыкался на главной улице Согинцов. Как овощи из грядки торчат избы с шиферными крышами. Сизые церковь и колокольня словно пришпилены к берегу быстрой Важенки. К Никольской церкви льнёт вспухшее холмиками кладбище. Теснота из голубеньких пирамидок с красными звёздочками, сварных металлических крестов, пластмассовых венков. Кругом лес. Измельчённая графика веток тает в зеленоватой дымке будущей листвы. Ещё через пару дней всё превратится в сплошную зелёную стену.
- Как жизнь?- интересуется бомбила у местного в резиновых сапогах.
- Ну-у,- задумался тот в ответ.
- Так у кого, говоришь, можно переночевать ?
Помолчав, парень на вопрос не ответил.
- Ну, давай!– бомбила пожал мне руку, и уехал в Подпорожье.
- Лодку где можно найти?
- Зачем тебе?- удивился парень.
- На тот берег хочу переплыть, церковь поснимать.
- На пиво дашь?!
- Товар – деньги – товар!– недвусмысленно намекаю,- только сначала надо бы с ночлегом определиться.
- Так иди к бабке Гале. Во-он тот дом, прямо у церкви.
Парень оказался ничего себе и процесс пошёл. Комнатка с тикающими на стене ходиками, несколько бумажных иконок в пластмассовых рамочках, за окошком заросший огород, дальше лес. Серёга проворно переправил меня через мелковатую и быструю Важинку. С полчаса хрустел сучьями, примерялся фотоаппаратом из кустов к Никольской церкви.
- Ну, чё-е-о? Пора?!– подгонял меня с того берега Серёга. Я предусмотрительно пообещал расплатиться с ним по возвращении в деревню.
- Чё-е-о к нам?!- нашарил в кармане сигарету явно не деревенский мужик.
- Да вот, приехал….
- Чё-е-о вдруг?! –не отстаёт мужик.
- Поснимать церковь с окрестностями.
- Поснимал?!
- На сегодня поснимал.
- Может беленькой по стописят ?!
- Ну-у...
- На природе?!– искушал он.
Сидим на колокольне. Выше - только облака. Деревня, как на ладони. Я отстаю на три рюмки. Рыжее солнце цепляется за осины.На крыше облезлого «запорожца» спит на солнце кошка.
Ещё утром был Свирский монастырь, потом душные рейсовые автобусы, райцентр Подпорожье, плотина, река Свирь, Согинцы. День казался каким-то безразмерным.
- ...а теперь жизнь смела нас, как мусор,- макал хлебом в рыбные консервы ранний питерский дачник Сан Саныч.
Я пребывал в новом для меня пространстве. Ещё голый лес закат облил оранжевым цветом. Картинку сильно портили комары.
- Дожили... В деревне никто скотину держать не хочет! Все к телевизорам прилипли! Один Никодимыч вкалывает за всех, а ему седьмой десяток пошёл! А у него корова, овцы, куры! Во-он, видишь чёрная «Волга» едет?! Это он со скотного двора навоз на огород повёз! Молодец мужик! А местные его мироедом считают: он, видите ли, молоко продаёт по тридцать рубликов литр... Дорого им! А самим поработать - так нет! Зачем? Когда в магазине всё есть?! Теперь за гуманитаркой ходят к иеговистам в соседнюю деревню – у них там секта. Охмуряют наших деревенских, а нашим чё-о?! Халяву раздают, так они и радёшеньки – всё польза. Масштаб его мыслей доходил до меня сквозь вату опьянения.
Короче, вечер у меня сложился.
Ещё дважды сидел я на колокольне, правда, без Сан Саныча, и без водки. Теперь в Согинцах доживают свой век старики, на лето приезжают дачники. Как встарь, полощут тётки бельё в Важинке, и ещё продолжает стоять над этим божьим миром в удивительной тишине рубленная ещё в семнадцатом веке Никольская церковь.
Таганка. Июль 2012