У переправы

               
 

   На весеннем речном причале в ожидании рейсового катера гомонит пёстрая толпа.

 Набирающий силу морской отлив проворно вытягивает из реки в залив стаи  льдин. По соседству со мной на лавке расположился незнакомый мужичонка лет пятидесяти, неброско одетый и время от времени лениво отглатывающий прямо из бутылки дешёвое вино. После очередного «причащения»  мой сосед закусывает выпитое  плиткой печенья, хорошенько закашливается, после чего виновато смотрит по сторонам. Курит.
 Стоящий неподалеку интеллигент, сопровождаемый дамой, пытается пристыдить пьяницу – мол, вокруг полно детей, какой пример показываешь? Мужик понимающе кивает и прячет бутылку в свою сумку.

   А рядом, у берега, мальчик – озорник катался на льдине, отталкиваясь от дна шестом. Взрослые грозили ему:

  - Эй ты, мореход, не балуй! Давай к берегу! А то недалеко до беды!

   Но отважный мореход баловать продолжал. А беда и вправду пришла: льдину–кораблик другая льдина, покрупнее, разбила на части и маленький капитан прибрежного плавания оказался в воде. То ли плавал пацан скверно, то ли делать это в  верхней одежде затруднительно, только головёнка бедолаги окуналась в несущуюся стихию всё чаще и чаще.

    Взирающий на трагедию люд застыл от ужаса и немо наблюдал за приближающейся развязкой.

    Я не имею права осуждать тогдашнее бездействие толпы, её постыдную трусливость, потому как и сам  безмолвно играл в этой трагедии роль наблюдателя…

   И тут на «сцену» выскочил центральный персонаж. Мой подвыпивший сосед с резвостью новобранца, натаскиваемого старшиной раздеваться на скорость, скинув кирзачи, шапку, тужурку, стремглав метнулся в речной поток. С трудом настигнув горемыку, неожиданный спасатель пытался уволочь его к берегу, но течение и иссякшие силы не сулили ничего хорошего.

   Кто–то, расторопный, побежал в порт за катером, кто–то, догадливый, сообщил в «скорую».

   Из ледяной купели портовской буксир успел вызволить обоих «моржей» живыми. Медицинский УАЗик по дороге в реанимацию выжал из себя всё, на что был горазд…

    Дней через десять я повстречал того мужичка вновь. На той же переправе. На той же лавке. Словно  и не уходил он отсюда все эти дни. На нём – всё тот же наряд. В потрёпанной сумке – с десяток пивных бутылок, половина – ещё непочатая. Не спеша отглатывает из бутылки успокоительную влагу, отрешённо посматривая на выводок зябнувших на рейде посудин.

   До подхода пассажирского катера – есть немного времени. Сажусь рядом, интересуюсь самочувствием соседа. Тот нехотя отрывает взгляд от
горизонта, тихо роняет:

   - Сильно недужу. Душой… Хотя физически здоров пока.

   - Что это ты море всё разглядываешь? Не насмотрелся за прожитые годы?

   - Да так… просто так.

   - Парнишка тот как, тонул который?

   - Он уже во всю ивановскую в школу бегает… Приходила как–то ко мне в палату мамка его. Отблагодарить, вроде как. Хорошие деньги совала под подушку. Ну, я оставил себе на пропой, остальные деньги воротил.
   
   К причалу левым бортом подваливал «пассажир». Теранулся со скрипом о шины–кранцы и замер. И полился на берег по выброшенной сходне людской ручеёк.

   - Давай курнём? – попросил меня сосед, протягивая для знакомства костлявую кисть. – Меня Олегом звать.

    Я достал портсигар, незадолго до этого заряженный папиросами до отказа, угостил Олега «беломориной».

   - А меня – Виктором.

    Раскурив, Олег заговорил:

   - Я нынче без курева кукую… Меня тогда на «скорой» отсюда увезли, а пиджачишко да сапоги, что сейчас на мне, тут остались. И сумка эта тоже. Через неделю выписали – я сюда. Прихожу на причал – хм! Всё моё на месте – и одежда, и обувка, и кошёлка эта. Да кто на них позарится?.. Вот только сума была пуста, а ведь в ней оставалась бутылка вина недопитая, курево, харч кой–какой. Из тужурки, смотрю, забраны тридцать с чем–то рублей денег, да ещё за второй квартал продовольственные талоны, в том числе и талоны на водку и курево. Что ж, думаю, это вы, люди, когда нас с мальчишкой в машину совали, не докумекали барахло моё со мной отправить?..

   Разрешили посадку на катер. Встаю. Продвигаюсь к трапу, по рассеянности забыв под лавкой свой дипломат. Оборачиваюсь – Олег продолжает сидеть. Удивляюсь:

   - Ты что, брат, не едешь? Или на билет денег нет?

   - Никуда я не еду. И не собираюсь… Ты, Витя, вернись–ко, сундучок свой захвати.

   Возвращаюсь, забираю дипломат. Благодарю Олега.

   Тот, опять вперив глаза в рейдовую синь, произнёс:

   - Вот ты меня спрашивал – что это я море разглядываю?..  Двенадцать  лет назад сЫнка мой где–то здесь на шитике  перевернулся, а до бережка не доскрёбся… Нынче, я полагаю, вон под теми пароходами, что на рейде, лежат его косточки… Тоже сильный отлив был тогда. Рыбаков на берегу было немало. Все стояли, смотрели, сочувствовали. А намочиться никто не пожелал. А ведь август был, вода ещё неостывшая… Вот и хожу сюда, с сыном, вроде как, разговор веду. Только говорю один я, от него, почему–то, никаких слов не слыхать… И пошла после смерти сынишки вся жизнь кувырком, будь она проклята!.. Зря меня всё–таки спасли в прошлый раз – лежать бы сейчас мне рядом с его прахом…

   Олег извлекает из сумки очередную ёмкость с пивом. Откупоркой пробки ему служат натренированные для такой операции челюсти. Протягивая мне бутылку, профилософствовал:

   - Ты знаешь, Виктор, почему в России житуха худая? Не дружные мы. Каждый только за своё брюхо печалится. И ещё – ленивые, сонные…

   От пива я отказываюсь, спешно следую на завершающуюся посадку. Но успеваю расслышать робкую просьбу Олега:

   - Не оставишь ещё штучки три папироски?

   Я отдал подскочившему ко мне мужичку весь табак, коим располагал. Вместе с портсигаром. И заскочил на отшвартовывающееся судёнышко.


   1991 год.