Глава 1.
«Во зле ты рожден…»
Голос купца убаюкивал, переливался жемчугами и золотом вышивок, журчал витиеватыми восточными узорами, обволакивал невесомостью материй, вспыхивал многоцветием струй стелившихся перед Кудеяром тканей.
- Посмотри, атаман, вот алтабас нежнейший! Алтун – золото по-нашему, бязь – материя. На вес золота ценится сия ткань! Гляди, как играет, как светится. Вот земля серая, вот гвоздичная, вот синяя, зеленая, а вот червчатая. Самому Иоасафу, митрополиту Московскому, упокой аллах его благочестивую душу, такую брали на саккос. А вот бархаты благородные… - проворные руки купца подхватывали другие рулоны, перед Кудеяром разливались новые реки – турские, виницейские, немецкие, флоренские, литовские, кизилбашские, бурские. – Вот гладкий – на оплечья, зарукавье, подольники идет, вот одноморхный, двуморхный, рытый с тиснением – Макарию, нынешнему митрополиту Московскому, да продлит аллах его дни, отсылали. Вот золотной бархат, видишь нити золота пряденого? А вот глянь, красота виницейская, - размотал купец очередной рулон, поднял вверх, дабы ткань, вниз падая, полыхала, ослепляла, продолжал бормотать за занавесью, - травы аксамитовые по земле зеленой кругами расходятся, за ними иные травы по алой земле, поверху орлы золотые петельчатые вышиты, а над всем сущим солнца золотые сияют.
- Все доставай, басурманин, и кажи! – Равнодушно отозвался сидевший рядом с Кудеяром Болдырь, длинно сплюнул на пол, чуть не попав на истинное произведение ткацкого искусства. – И митрополитов сюда неча приплетать. Не попов одевать думаем. Для иного!
- А вот и чудо из чудес! – Турок не обращал внимания на слова казака, понимая, что главный покупатель не он, а Кудеяр. Отложил ткань в сторону, развернул следующую. – Красота и непревзойденное мастерство кизилбашское. Здесь и барсы и драконы, звери и рыбы разные. Шелк и бел и зелен и ал. Где краски такие узришь? Не сравниться сия ткань ни с какой иной во всем свете! Сей бархат, господин мой, всем бархатам царь!
- Кизилбашский? – Переспросил Болдырь.
Купец кивнул, расплывшись в улыбке.
- Врешь, душа басурманская! – Опять сплюнул ему под ноги казак. – Цвета – узоры ярче, токмо виницейская лучше. А твоя полиняет быстро. Бери виницейскую, атаман. Я покудова жил средь купцов итальянских многого навидался, наслушался. Толк ведаю!
Купец зацокал языком, закатил глаза, воздел руки к небу самого аллаха призывая на подмогу, но Кудеяр оборвал его молитвенные потуги:
- Слушай, что говорит мой друг и товарищ. Отматывай виницейского товара с разноцветными землями по десятку аршин от каждого рулона. На пелены, покрова и плащеницы берем.
- Бархат? – Быстро уточнил купец.
- Он самый.
- На камку атлас возьмешь? Тафту на подкладку?
- Отматывай! – Махнул рукой Кудеяр.
- А на одежду священническую?
- Обойдутся!
- А для себя? Есть объярь на кафтаны, опашени, телогреи, шубы…
- Возьмем? – Кудеяр обернулся к Болдырю.
Казак кивнул:
- Можно. Износились молодцы, изодрались, не худо пошить одежонку пред богомольем.
- Принесешь в наш курень! – Атаман поднялся, швырнул купцу увесистый кошель, пойманный с необычайной ловкостью, несмотря на услужливо согнутую в нижайшем поклоне спину, и вышел прочь из лавки.
Каждый год Кудеяр делал богатый вклад в Суздальский монастырь – на помин души сестры Софии – Соломонии. С весны до глубокой осени гуляла ватага по приделам московским, наводя страх и ужас на воевод и служивых людей. Гонялись за ней дети боярские, да что толку-то! Нынче здесь, завтра там – ищи ветра в поле.
- Почище татарвы будут. Помилуй Бог! – Крестились опасливо стражники. – Сколь уже казны не довезли, один Господь ведает, да воры Кудеяровы!
Купцов не трогали, токмо если люди воинские, царские их охраняли, тех били смертным боем, после купчине расспрос учиняли. Коль товар в царские закрома шел – грабили, но живот щадили, если же от страха воев царских купчина набирал – отпускали, долю десятую себе прибрав.
Неуловимость ватаги, да справедливость при скором и честном суде рождали славу имени Кудеяра. Одним страх и злобу несли, другим радость отмщения дарили. Слухи быстро разбегались. Удачлив был атаман, дерзок, но осторожен – то Болдыря заслуга. Хитер казак. Взяли добро, казнили царевых слуг и прочь. Пировать далече будем. Спустя срок возвращались, тайно крестьян одаривали, закупали снедь добрую, расплатившись щедрей щедрого, и вновь в лесах скрывались, аль на Волгу уходили. Числом их было всего двенадцать. Сам Кудеяр, неразлучные с ним Болдырь, Семен Опара, Истомка Кожемяка, да еще восемь славных рубак добавилось, кто с Новгорода, кто с городков донских.
- Более нам и не надобно! – Решил Кудеяр. – Чем меньше, тем острее кусать будем, да и уходить от погонь сподручнее. – Остальные согласились.
С иными казачьими ватагами, что по рекам промышляли, атаман соединяться тоже отказывался.
- Басурманин басурманину рознь. – Объяснял. – Коль орда грабить идет – я с вами. – Не раз ходил Кудеяр со товарищами то на ногайскую, то на крымскую сторону. – Коль купец мирный, почто грабить его? Не с войной, а с товаром плывет. Царевы слуги – иное. Этим пощады не будет! Нет слаще мига, чем засадить нож в подреберье царскому дьяку! – И атаман сразу вспоминал ненавистного Осеева, замучившего его Василису с сестрой.
- Странен ты, Кудеяр. – Качали головой донские атаманы. – Но принуждать не смеем. Вольному воля!
- Царь без дьяков, да бояр, да войска, кто? Да никто! Это с ними он – сила! А без них? Человечишко. Полоснул сабелькой и душа вон, с головешкой так и отлетела прочь. Верно, братья? – Спрашивал казаков Болдырь.
- Верно! – Отвечали ему.
Так и гуляла ватага по пределам московским. Тянулась кровушка вслед ее.
- А не надоело тебе, казак, кровь лить? – Неожиданно спросил как-то Кудеяр своего друга.
- Не-а. – Беззаботно, по-детски отвечал Болдырь.
- А грех? «Не убий», ведь сказано.
- На то они и грехи, чтоб потом отмаливать. Грешу и каюсь, атаман. Да и велик ли грех-то пса царского, аль басурманина завалить? А ты, что молвишь? Аль сомнения одолели? – Казак с прищуром глянул на атамана.
- Нет. – Ответил Кудеяр твердо, но отвел глаза в сторону. Потянулся, подкинул сучьев в костер, возле которого ватага на лесную ночевку расположилась. Все уже спали, лишь атаман с Болдырем на стороже сидели.
- Все о Василисе думу думаешь? – Тихо спросил казак.
Промолчал атаман. Не ответил.
- Не вернуть ее, брат. Сколь раз тебе предлагали из полонянок черкесских, аль турских себе выбрать. Да и здесь, на Руси, любая баба с тобой пойдет, только рукой помани! Хоть на забаву, хоть иначе…
- Не хочу! – Нахмурился Кудеяр. – О другом думаю – сколь крови надобно пролить, дабы душа покой обрела? Ты ведаешь? Кому ты мстишь, Болддырь? За кого? За мать, отца? За плен свой?
- За отца, за мать, за плен, за казаков басурманами убитых иль сказненных, - повторил за ним Болдырь, - за тебя, за Василису твою, за новгородцев наших, - кивнул на спящих товарищей, - мщу московитам. – То моя дорога вечная, промысел Божий. Или мы их или они нас. Третьего не дано.
- Ты так решил, что промысел Божий?
- То не я решил, предки наши завещали, да в Писании о том же сказано! Око за око, зуб за зуб…
- Помнишь, под Псков занесла нас нелегкая в прошлом годе? – Перебил атаман казака. – В монастырь Печорский.
Болдырь кивнул:
- Что ж не помнить! И вклад богатый сделали и помолились.
- Старца там одного встретил я. Сам подле меня остановился. Совсем стар и немощен он был. Слеп на оба глаза. А встал, на клюку опершись, глянул глазами незрячими, все, как наяву сказал про меня.
- Что ж поведал он тебе такого, атаман, что ты вдруг вспомнил ныне?
- Вот что изрек слепец: «Во зле ты рожден, сын мой, зло от тебя и произрастает. Отмстителем за мать, за жену невенчанную себя видишь? Токмо помни – ничто не уходит без следа. Обида, грех нераскаянный есть семя иного зла и горя». Я молчал, не в силах сказать ни слова. А он продолжил: «Не в миру твоя битва, а здесь». И ткнул точно меня в грудь, хоть незрячий был. После добавил: «Придет время, сам ее завершишь. Господь вразумит. И узришь лицо Его и будет имя Его на твоем челе». Больше ничего не сказал старец, перекрестил меня и прочь ушел, словно растаял.
- Да-а-а… - Казак скинул шапку, задумчиво поворошил волосы. – Знамо, ждать тебе знака Господня.
- Знамо, Болдырь. – Тряхнул головой Кудеяр. – Вот и жду его…
К зиме ватага на Дон отправлялась, В Раздорском городке селилась с разрешения атамана в курене отведенном. Крепостца славная от суши отрезана с двух сторон Доном, с двух других - ериком. От городка вышки расходятся. Коль заметит сторожа татар вмиг сено припасенное, да водой смоченное, подпалит, по дымам и опасность учуют казаки. Не застать врасплох. Отсюда по весне в походы уходили, сюда зимовать возвращались. Ниже Раздор, на Гостевом острове, где Аксай в Дон впадает, купцы располагались, товары по лавкам раскидывали. Тут казаки награбленное сбывали, да припасы нужные делали.
Возмужал Кудеяр. В самый сок вошел, в плечах раздался, взгляд орлиный, брови черны, только борода, да голова не по годам седые, видать смерть Василисина, лютая, и душу всю выморозила, и снегом волосы посеребрила. Одевался атаман, как казак заправский. Портки широченные на сапоги с поножами стальными опускались, на тело рубаху посконную носил, поверх тегилей стеганый, далее кольчуга мелкая и панцири кованые на груди и спине. Заламывал лихо шапку высокую баранью, а перед боем скидывал ее, тафту войлочную натягивал и шлем островерхий с назатыльником кольчужным. Стрелка нос прикрывала, снизу личина застегивалась. Одно отличие – меч. Никак не хотел менять на саблю кривую.
- Память моя! – Отвечал на все уговоры.
Не было равных ему в бою. Давно к тому, что отец его приемный дал, мастерство Болдыря добавилось. Превзошел ученик учителей своих. Правда, хитрил Болдырь, отводил глаза, поражение в играх воинских годами оправдывал, мол, старею. Но улыбался, радуясь успехам Кудеяра.
На Гостевом острове выбирал Кудеяр ткани заморские для вклада богатого в Суздаль, после на богомолье по зимнику всей ватагой отправлялись. Из года в год. По дороге ехали смирно, никого не трогали. На расспросы застав отвечали:
- Казаки мы, с Дона, на поклон мощам святым едем! – Грамоту богомольную донскими атаманами выданную предъявляли. Все честь по чести.
- А ты кто будешь? – Подозрительно щуря глаз на Кудеяра, допытывался дьяк, что старшим над воями поставлен.
- Юркой кличут, а про отца не ведаю! – С усмешкой отвечал атаман.
- Кудеяр – разбойник не из ваших?
- Не слыхал такого! А что, сильно донимает? – Кудеяр взгляд пристальный выдерживал, не тушевался. Смешинку затаивал лишь.
- Лютует зверь! – Отводил глаза в сторону дьяк, крестился украдкой. Примечал атаман страх затаенный. – Вот ужо поймаем…
- Бог в помощь, служивый! – Встревал Болдырь. Ватага развалившись в санях внимательно прислушивалась к разговору, готовая вмиг обнажить клинки.
Не укрылось то от проницательного взгляда дьяка. Видать бывалый попался.
- Чтой-то оружья многовато у вас?
- Сам про Кудеяра неведомого нам сказывал. – Нашелся Болдырь. – Да и какой казак без сабли ходит?
- Он токмо служивых государевых людей живота лишает.
- Видать за дело. – Не удержался Кудеяр.
- Ты, атаман, говори, да не заговаривайся! – Дьяк повысил голос. Ватага мигом напряглась, руки легли на рукояти. Дьяк заметил, обернулся по сторонам, понял, что его воев вдвое меньше, а покуда остальных кликнут, не сносить ему головы.
- Не обессудь, дьяк. Мы казаки люди простые, языком болтаем плохо, можем и лишку ляпнуть, да невпопад. Мы зато сабельками горазды махать. – Примиряюще сказал Кудеяр. – А что давно ловите?
- Осьмой год, почитай. Сам царь-государь гневается, велит поймать, а он, как вода в решете сквозь все сторожи и засады проходит. Награда обещана!
- Большая? – Усмехнулся атаман.
- Сто рублев! – Дьяк поднял к верху указательный палец.
- Тогда точно словите. – Кудеяр весело посмотрел на ватагу. И дьяку - Помимо разбойника вашего, татарва рыщет порой. А с ними у нас вражда вечная и разговор недолгий.
- Чужих татар здесь не бывает! Те иными путями ходят. – Важно произнес дьяк, оглаживая длинную узкую бороду. Успокаивался, черт бы их взял этих казаков. Воры, ей Богу, воры, все, как один. Что тот Кудеяр, что эти. Рожи-то варначьи у всех. – Ныне казанские да астраханские татары государевы. Ихние царевичи царю нашему присягнули и служат.
- Нечто крест на верность целовали? – Удивился Кудеяр.
А Болдырь добавил:
- У татарина на лбу не написано – царев он или ханов, зато в голове одно – побить доброго христьянина, да последнее забрать, аль самого в полон увести. Аль они уже не басурмане, а крещенные?
- Нет. – Мотнул головой дьяк. – Твоя правда, казак. Нехристи! Сам не люблю. Но поостерегитесь бить их сразу. Царевичи их государю челом бить станут, тот розыск велит учинить… - Махнул рукой.
- Те, не те… мы их били и бить будем. – Не соглашался казак.
- Толкую ж тебе - те татары сюда не доходят. На Тулу идут сразу, прямиком из Дикого поля. – Разъяснил дьяк.
- То мы и без тебя ведаем. Зря, что ль на пути их, как кость в горле торчим. – Зло ощерился Болдырь.
- На-ко, держи служивый. За маету твою. – Кудеяр с усмешкой передал дьяку монету добрую. Тот обрадовался, быстро спрятал и скомандовал своим:
- Эй, пропусти казаков – богомольцев!
Так и ехали.
В Суздале Рождественный пост блюли – Болдырь строго следил за ватагой:
- Согрешили за год много, ныне отмолить надобно! – С ним не спорили.
После Рождества новгородцы с Опарой и Истомой во главе домой отправлялись, а Кудеяр с Болдырем оставались их в Суздале дожидаться. Неожиданно, прямо в Крещенский сочельник возвратился встревоженный Семен Опара. Не переведя дух, выпалил прямо с порога:
- Война будет!
- С кем? – В один голос спросили Кудеяр с Болдырем.
- Со свеями твоими.
- Зачем?
- Не ведаю. Кто-то побил кого-то близ рубежей. Иоанн за то велел войной идти на них.
Задумался Кудеяр. Болдырь расспрашивал далее Сеньку, усадив за стол, налив чашу кваса пенного.
- Откуда узнал?
- По пути под Тверью знакомых купцов новгородских встретил. Они и поведали.
- Тот-то дивлюсь, сколь быстро обернулся.
Семен кивнул, жадно глотая квас. Напившись, вытер рот рукавом.
- Истому с остальными дальше отправил, а сам возвернуться решил.
- И то верно. – Болдырь покосился на почерневшего от мыслей Кудеяра. Усмехнулся недобро. - Много ль народу собирают?
- Детей боярских сказывали с тыщу кличут с Новгорода, Пскова, Орешека. Ожидают татар царевича Кайболы.
- Когда выступают?
- Масленицу отгуляют, брюхо набьют и тронутся.
- Что в Великий пост воевать удумали? – Спросил Болдырь, неодобрительно мотнул головой.
- Дык, говорю, татарва идет. Служивых мало. Князю Бибикову велено рать вести.
- Кто таков?
- Не ведаю. С ордой татарской не воевать, а грабить идут. Что там конным делать? Бывал я в тех местах. Лошадь токмо по дороге идти может, чуть в сторону – камень на камне, мхами заросшие. Ноги враз переломают. Туда токмо пешими идти надобно.
- По дорогам награбленное вывозить татары умеют. Сколь по сакмам своим полоняников угнали. Не гоже христианскому государю на христиан же идти! – Заметил мрачно Болдырь.
- Так, сказывали, еретики они! – Удивился Сенька.
- Я все их страны прошел, во всех храмах молился, я что по-твоему тоже на еретика похож? Одной Богоматери, одному Спасителю молимся, одним крестом крестимся! – Зло ощерился казак. – Басурман ему что ль мало? Вона, мы казаки, каждый год под Азов ихний ходим, татар ногайских, аль крымских бьем. Отчего ж на них-то рать не двинуть. Аль не хочет ваш Иоанн своих басурман на других басурман посылать?
- Он такой же мой, как и твой. – Сенька начал наливаться злой обидой.
- Да не надувайся ты! – Хлопнул его по плечу казак. – Вона, глянь, что-то наш атаман в раздумья погрузился, да никак не выплывет. Эй, Кудеярушка, о чем мыслишь?
- На Дон вам уходить надобно. – Глухо отозвался атаман. – Там меня обождете.
- Э-э, - протянул Болдырь, - ты чего удумал? Чего от товарищей своих верных утаить решил?
- К свеям подамся. Предупредить надобно!
- Так и мы с тобой! – Взмахнул руками Болдырь.
Но Кудеяр поморщился.
- Нет. Разных людей набирать будут с Новгорода. Небось не токмо детей боярских, всех потащат, тяглых, купеческих. Не хочу, чтобы ватага моя, где почти одни новгородцы, грех на себя брала. Даром мы земли ваши завсегда стороной обходили? Слово мое атаманское последнее – на Дон идти вам.
- А я? – Удивился искренне казак. – Царь христианский на христиан пошел, нечто терпеть басурманство этакое буду. Нет уж, атаман, ты, как хочешь, одного не пущу. Ватага, верно, пущай на Дон вертается и ждет нас. А мы быстро управимся! У меня ведь и та грамота от лыцарей мальтийских не истлела еще. Пригодится!
- Ладно, Болдырь, уговорил. А ты, Семен, не обессудь, коль кто из друзей твоих там голову сложит по моей вине.
- Да, ладно, чего уж там… - Потупил глаза Опара. – Все едино, связаны мы с тобой, атаман, накрепко. Кровью.
- Какой дорогой пойдет войско, не ведаешь?
- От Новгорода путь один. К Неве - реке. Там погост есть Спасский. На ином берегу Сельцо Усть-Охта зовется. Оттуда дорога на Выборг свейский. Первая крепость в тех краях. Крепка. Сколь раз ходили на нее в былые времена – не взяли!
- Думаю и ныне зубы обломают. – Кудеяр прищурился не по-доброму.
- Чрез Новгород не ездите. От Твери на Тихвин сворачивайте, там к Орешеку, от него на Усть-Охту. Воеводам скажете, что на Коневец идете, Божьей Матери поклониться, аль к старцам валаамским.
- Дельно! Значит, до Твери вместе завтра поскачем.
- Так сочельник! Пост. – Попытался возразить казак. – В храм собирались…
- Некогда! После отмолишь.
- Ну, уж вы как хотите, а я ныне же сбегаю! – Не согласился Болдырь. – На путь дорожку, на дело благое, успею и свечку затеплить и благословение у попа исхлопотать.
- Собирайся только поторапливаясь!
- Мне собраться – рот закрыть. А там - на конь и с Богом!
Богомольная грамота, данная атаманами донскими, послужила хорошо. В Орешек вошли в темноте февральского вечера, с толпой смешавшись, лошадей ведя под уздцы, никто и не спросил. Зато поутру, как светать стало, народу прохожего поубавилась, пара верховых, да с оружием, не могла не привлечь внимание крепостной стражи. Тут-то грамота донская и пригодилась вновь. Сотник из караула ореховецкого, что башню воротную охранял, покрутил бумагу в руках, буркнул:
- Не во время молиться собрались, богомольцы.
- Для Бога всегда есть время! – Назидательно ответил Болдырь.
- Видать грехов у вас немерено? – Огрызнулся сотник. – Аж невтерпеж в Коневецкую да Валамскую обители? Воры, небось? Надобно вас до воеводы свести.
Болдырь хотел было что-то резкое кинуть, но Кудеяр придержал казака. Стражник пожилой вмешался:
- Я, сотник, казаков под Казанью видел, когда с государем нашим ходили. Истинные христиане. Опосля боя, первым делом молитву творили, да пост блюли, поелику хотя и басурман били, а все ж человеки они…
- Сусар Федоров ходил с казаками. – Хмуро добавил Болдырь.
- Верно. Так ватамана вашего величали. – Подтвердил старый воин.
Сотник, уже повернувшись к ним спиной, не глядя отдал бумагу и махнул стражникам, мол, пропускай.
За ворота выскочили, осмотрелись. Болдырь глянул на поднимавшееся с востока светило, показал в другую сторону.
- Туда!
Дорога впереди была пустынна, лишь вдали виднелись сани с одиноким возницей.
- Спросим у него. – Кивнул атаман. Отдохнувшие за ночь кони быстро догнали крестьянские розвальни.
- Куда путь-дорогу держишь, православный? – Миролюбиво спросил атаман. Пожилой, по виду за шестой десяток, крестьянин посмотрел исподлобья и настороженно, мельком на ворота крепостные оглянулся, откуда выехали молодцы, а рука все равно на топор легла. – Да, не боись, нас. – Успокоил его Кудеяр. – Войско ныне в поход собирается, вот мы в голове его и едем.
- Шиши знамо? – Деловито спросил возница. Настороженность вмиг улетучилась. Улыбнулся широко и добродушно.
- Казаки мы! – Буркнул зло Болдырь, не поняв смысла слов.
- Не серчай, мил человек, одно, шиши, коль вперед войска скачете. Знамо дорогу проведать.
- А-а-а… - Протянул казак.
- Так куда путь-дорогу держишь, добрый человек. – Повторил свой вопрос Кудеяр.
- Известно куда. Домой поспешаю.
- А живешь-то где?
- Да в Сельце Усть-Охте. Вона войско идти чрез нас собирается, надобно при хозяйстве быть, иначе беда приключится. И так оберут последнее, а не доглядишь, и вовсе разграбят.
- Ну, так и мы тем путем. Втроем веселей будет. Заодно, про места ваши расскажешь.
- Что ж не поведать! Тайны в том великой нет. – Развел руками крестьянин.
- Как звать-то?
- Ондрейка Федков сын Дмитров.
Друзья назвались тоже и поехали далее, пристроившись сбоку. Потекла беседа неспешная.
- Сельцо-то большое ваше?
- Сельцо-то… да, как сказать. – Призадумался мужик на мгновение, и разговорился. – Восемнадцать дворов наберется. Нас, пашенных, четверо… - стал загибать пальцы, перечисляя – мы - Дмитровы, еще Демеховы, Офонасовы, да Васильевы. Иные – поземщики. Пристань корабельная имеется, да церковь Архистратига Михаила. На том берегу сенокосы наши, на острове Сундуе. По две сотни копен ставим за лето. Эх, и пропадут ныне… - Горестно махнул рукой, но продолжил. – Тони рыболовные тоже имеются.
- Вольно живете? – Поинтересовался Болдырь.
- Да не жалуемся. Что далее будет – не ведаю. На все воля Божья. – Сняв шапку, Ондрюшка сотворил знаменье. - Прежде земли наши за боярами новгородскими были – Грузовыми, да Офонасовыми, покудова дед нынешнего великого князя, то ж Иван Васильевич, последнего наместника из ихнего рода, Тимофея Остафьевича, оковав железом, на Москву не свез. С тех пор, отец мой сказывал, про них не слыхали. Тяжко при них было. Голодали. Иной год кору сосновую ели, мох с листвой варили. – Крестьянин нахмурился, вспоминая. Замолчал ненадолго, после продолжил под скрип полозьев. - На том берегу еще Спасское имеется. То боярщина Хорошеевых - Семена, Грида, Третьяка, да Данилки. Пять обжи земли у них. Токмо туго им придется ныне. Туже нашего.
- Отчего ж?
- От Сельца нашего дороги расходятся на Орешек, Корелу и Выборг свейский. От Спасского – на Новгород. С Орешека и Корелы не слыхать было, чтоб воев в поход призывали покудова. Знамо, одни новгородские пойдут, у них в Спасском станут, чрез наш берег переправятся по льду и далее. Но беда-то не в том!
- А в чем?
- По кормам судя, что Хорошеевым заготовить сказали, дружина пешая новгородская невелика, сотни две, не более. Нам-то тоже сперва грамоту привезли, чтоб мол готовили. Я чего и в Орешек к воеводе бить челом ездил. Просить смилостивится. Урожай нынешний не ахти был. Слава Господу, сподобил. – Мужик скинул шапку, перекрестился, да опять треух свой заячий напялил. – Отменил воевода ореховецкий поход свой. Одни новгородцы пойдут. А с ними татарва. Вот где страху-то натерпеться придется! Не дай, Господи! – Мужик вновь сорвал шапку, еще разок знамение сотворил.
- Много ль татар?
- Сказано нам, почитай половину сена нашего и хорошеевского заберут, да овса без трех сотен тыщу четвертей. Вот и считай. Ежели по зимнику, татарам два-три дня ходу до Выборга. Знамо, на пару дней и набирать будут. Следующие корма в тамошних краях отымут. С две тыщи их наберется. – Уверенно заявил Ондрейка. – Басурмане! Нечто без них воевать не можем? Сказывали, великий князь московский, что царем теперича зовется, многих под свою руку принял.
- Да. Казань с Астраханью татарские взяли. – Откликнулся Болдырь.
- От, то-то! Надобно ли это? Усмирить, дабы не озоровали, не разбойничали – одно, под себя – иное. Татарву-то мы здесь видывали, хоть и не часто. Все, как один, воры! – Разгорячился крестьянин, но тут же опасливо посмотрел на своих спутников и добавил. – Вот мой язык дурной, нечто мне судить о делах государевых, - и посмотрел вопросительно на Кудеяра и казака, что, мол скажут.
Атаман промолчал, в думы погруженный, а Болдырь усмехнулся:
- По мне басурмане лучше, чем люди великокняжеские. С татарвой проще – бей без опаски, с того спросу мало. А зашибешь кого из царских… в воры тут же запишут.
- Верно глаголешь. Ныне и у нас грозятся двор государев поставить. – Тут же согласился Ондрейка. – Токмо, татарва, как мураши лезет, отбиваться тяжко.
- Давить и топтать проще! – Отозвался казак.
- А что со свеями? – Вдруг спросил Кудеяр. – В разладе вы, в обидах?
- Мы – нет! – Решительно мотнул головой крестьянин. - Иные - не знаю. Сказывали, с Корелы мужики все межу с ними делят. Одних побили, прогнали, те, в ответ, разграбили, пожгли, наши собрались отмстили, те кого-то поймали и сказнили, и так раз за разом. Вот ныне войско идет. Обиду за тех мужиков на себя великий князь принял. Вона как! Война… - Мужик погрустнел.
- А вас, выходит, свеи не трогают?
- Нас-то? Нет. Отец мой сказывал - приходили давно, боле полста лет назад, бусы чужие, пожгли-пограбили, но не свеи. Немцы какие-то другие.
- Почто знаешь, что не свеи?
- Так те немцы и свейских купцов побили. Отец сказывал – две лодки забрали у них с людьми и товарами. Пеши свеи ушли в Выборг, своему наместнику жаловаться. Что с ними воевать? Дорог много, купцы ездят, плывут, товары везут. Знай, покупай, меняй, продавай, живи… Ох, не время воевать ныне!
- Из-за поста что ль? – Полюбопытствовал казак.
- Нет! – Мотнул бороденкой Ондрейка. – Самое время лес валить, стволы стаскивать, поле новое зачинать. Худа больно землица наша. Одно бросать, другое расчищать надобно. Коль лес молодой рубить, пару-тройку лет урожаи сымать можно, коль постарше лет на полста, вдвое больше. Деревья свалить, да стволы вытащить, по весне выжигать. С местом не промахнуться главное. Не приведи Господь на торфяники нарваться! Не потушишь вовек. Так и будут чадить. Выжечь, межой огородившись, да россыпи каменные убрать. Ан нет, каждый год по весне каменюги заново всходят, будто змей их сеет, яко зубы свои. Корчевать после… Страшна работа. – Крестьянин аж головой закачал. – Сколь людишек на том надорвалось… А уж опосля токмо сеять, да сперва до четырех разов сохой пройдись, пяток разов оборонись, и тогда запахивай. Скородьбой не насеешь, заскорежится семя. Навозу бы, да скота маловато. Так и живем…
- Что ж и скота совсем мало? – Удивился Болдырь.
- Да есть коровенки, да лошадок немного… - Уклончиво отвечал старик.
- Из плена басурманского шел чрез немецкие, да иные земли, видал, как тамошние крестьяне зимой под ярь вспахивают. Про снега, да морозы и вовсе они не слыхивали. – Заметил казак.
- Нечто так бывает? – С удивлением оглянулся на него Ондрейка. – Райская поди землица. То благодать Божья, не иначе!
- Все едино плачут людишки тамошние. У них своих князей, да бискупов хватает. Обирают до нитки, до зернышка, до ягодки.
- Видать везде правды мало. – Грустно заметил Ондрейка.
- У нас своя правда, казачья. Нам иной не надобно. – Приосанился Болдырь, глянул на примолкшего Кудеяра. – Верно говорю, атаман?
- Истинно. – Отозвался не сразу.
Дорога была пустынная. Ни одной живой души за день не встретилось. Как стемнело, в лесу ночевку устроили. Костер большой от волков, да для обогрева развели. Лошаденку крестьянскую выпрягли, своих вместе с ней к саням привязали, овса шедро всем троим отсыпали. Кудеяр с Болдырем снедь богатую из торбы походной достали, накормили Ондрейку сытно. Удивился крестьянин:
- Пост ведь, а вы скоромное…
- На походе можно. – Важно ответил казак, отдирая еще крепкими зубами волокна вяленого мяса. – После отмолим. Жуй давай. Ты с нами, тебе тож дозволено.
- Ну тогда, прости Господи, согрешу, коль заодно. – Быстро согласился Ондрейка. – До Сельца доберемся, я вас попотчую в ответ. Токмо не обессудьте, бедновато живем. – С простодушной хитрецой добавил мужик, опуская глаза.
- А как бы один поехал? Не боязно? – Спросил Ондрейку Кудеяр, укладываясь спать на толстой подстилке из нарубленного Болдырем ельника.
- Не впервой! – Усмехнулся крестьянин. – С молитвой, да топором вострым… Тихо у нас, любой шорох выдаст, что о четырех ногах кто пойдет, что о двух. Волков лошадка за версту почует, всхрапнет сразу. Сон, как рукой снимет. – И казаку, устраивавшемуся поудобнее возле костра, дабы нести первую стражу. - Ты, добрый человек, ложись почивать то ж. Войны ж нет покудова. А в санях места всем хватит.
- Не можно слабину давать на походе! – Отказался Болдырь.
- Дело хозяйское. – Не стал уговаривать Ондрейка, тут же улегся в сани, да в сено поглубже закопался и затих.
Кудеяру не спалось. Лежал на спине, широко глаза распахнув, смотрел на небо звездное, старца печорского вспоминал:
- Рек он, что Господь вразумит, да и Болдырь согласен, что знак будет. Токмо когда? – Почему-то тоскливо было на душе, скреблись кошки. – И стоит ли в распри мужицкие из-за земли здешней вступаться? За смерть материну не держу уже зла на него. Его и на свете-то не было, дабы за дела родительские отвечать. За Василису? – Вспомнились ласки-поцелуи горячие василька ненаглядного, да вдруг обернулись они слезами жгучими, кровавыми, что вытекали из глаз ее потухших, с тела израненного. Заскрипел зубами атаман, заворочался. Опять полыхнуло в груди болью нестерпимой. – Знать рано еще знаки различать! – Сказал сам себе.