Секретные материалы

                Виктору Суворову.

               


                О ШПИОНАХ И НЕ ТОЛЬКО…

 Я читаю его залпом, взахлеб, не отрываясь, водку так не пил никогда, а ведь самый вкусный напиток! Братец книгу подкинул, черта лысого он ее назад дождется. Бог мой, все стройно, логично, и так знакомо…
 Он чуть раньше меня ходил по тем же тропинкам, что и я, и узнаю я их изгибы, цвет почвы и запыленные кусты на обочинах. Вот вздыбленная земля – ее рвали траки его танка, а стену он дробил в нашем автопарке, я даже помню дыру и смятую дальше колючку с поваленными столбами. Какая разница, что в Казахстане, а не на Украине, армия-то одна. На всех. И танков – на всех хватит…
 И это именно я стоял на вышке, и не стрелял, а ржал, когда тяжким веером брызнули кирпичи от лобового удара, и даже салютнул хайлем толстой змее сизого дыма не успевшей сгореть соляры на полном газу. Не было пятнадцати лет разницы…
 И по Львову я плутал точно так же, только Богу слава, что не надо мне было переться в штаб округа. А был я там просто в командировке, и времени у меня было полно. Я к тому времени три года, как погоны сбросил, и два, как мундир по пьяни в мусоропровод спустил. Что характерно, поутру не на работу, а за пивом пошел, а за парадкой в мусоропровод и не дернулся лезть.  А вот работал я в такооом заведении… Свет туши.
Не «Аквариум», конечно, но та еще лужа…

 И тут нарываюсь. Глава шестая, часть 11. Входит он. Аккурат в мое заведение. Неее, то есть в Москве, конечно, не в Питере, но там, у Бородинских ворот такая же контора, даж покруче, головное предприятие, «Стрела» называется. Наше, «Домен», тоже у ворот, но Московских. Отточенный юмор у проектировщиков был. Насмешка над армейско – шпионско - космическим единообразием. Вот шпион я, скажем, нигерийский там, или еще какой. Как дом с секретами отрыть? А запросто. Тут шпион Витя на все сто прав. Встал спиной к райкому, через проспект глянул – есть! Домина необъятный с блеклой невразумительной вывеской, и у входящих морды повышенной серьезности. Он. Как войти? А никак. Пупок развяжется. Не зная процедуры, даже в отдел кадров не попадешь.
 Отвлекся. Идем со шпионом Витей дальше. Все доподлинно, именно так, пропуск разрисован значками, как задница матерого уголовника. Не в ту зону сунулся – ласты за спину, и в первый отдел. И пропуск не заводской, с собой не вынесешь. Чтоб за воротами даже с трупа никто документик снять не сподобился. Приходишь, в проходной вдавил кнопку с номером своей ячейки, таймер щелкнул, пропуск выпал в лоток охраннику. Он твою личину заценил, кнопочку нажал, турникет тебя этак вежливо по заднице - шлеп, впустил, и на блок перед следующим. Ты пропуск взял через окошечко, к себе потянул. Будка охранника – спектролит, фонари пилотные в истребителях из него делают, все видно и не всякая пуля пробьет, а над окошечком темненькая полосочка непрозрачная, а под нею щелочка. Лезвие там. Ежли ты чужую личину нацепил, задумал просочиться, а ус отклеился, охране только педаль нажать. Сирены не будет – сам заорешь, а пропуск с твоей кистью в будке останется. Сувенир.
 Я человек живой, завистливый и злобный, пятна на солнце страсть как искать люблю, вот и куражусь: министерство, на самом деле – радиоэлектронной промышленности, наверное, чтоб непонятней было, расплывчатее, И курить на территории кое-где можно. Мне, например, чтоб из лаборатории в курилку вырваться, надо два раза пропуск предъявить. Ну, и назад – тоже. Есть места и покруче, ВУМ, например, лаборатория высокого уровня мощности. Там курят, где хотят, хлопотно оттуда выбираться. Три трехтонных двери на пневматике, две бетонные, с кодовыми замками, шифры разные, и посередине – броневая, магнитной карточкой открывается, ее по заявке в Первом отделе получить можно. На заявке подпись не ниже начальника отделения. И не меньше, чем за двое суток до испытаний заявку подавай. Мало ли кто ты. Проверить надо…
 Из ВУМа вылез – лабиринт, драконьим зубом обшитый, это пирамидки такие, пластик с ферритом, чтоб излучение дробить, прошел его, стоп! Охранник, наган, пропуск. Наган – это против нас. Три этажа вверх, опять стоп. Охранник, пропуск, но уже ТТ. Это против посторонних, посерьезнее.
 На ВУМе бухать удобно, редкая падла влезть сможет, помешать. А если клистрон включить, вообще двери блокируются, никому не войти.
 Опять отвлекся. Мелькнула в толпе шпионская спина, раз, другой, за тепловоз маневровый завернула, паром из стены шибануло, скрылся, сердешный, пошел родину спасать. В принципе, мы в курсе, кто это, нас учить не надо, свои две тыщи рож за пару лет примелькались, а у командировочного пасть открыта всегда. И башкой вертит, аб не оступиться, любому ясно, что в этом заведении зайти так, чтоб была надежда выйти, можно только в одну, единственную, дверь. Все остальные ведут на Литейный или Шпалерную, и дальше – на север, на север…. Это в лучшем случае.
 «Течет серая масса по своим отделам…». Правильно все, Владимир Богданович, правильно. И Ваша спина утекла по своим делам, и нет мне, по сути, никакого дела до Вити-шпиона, у меня своих дел полно, они мне интересны, и было мне тогда глубоко начхать, что я на войну работаю. И Витины игры нам были по такому барабану, что ничего, кроме смеха, они не вызывали. Зря, кстати. Но это уж я потом задумался.
 Но сейчас… Неважно, где Вы, плевать, где я, может, Вы и впрямь сидите перед камином в старинном замке и потребляете что-то шотландское со льдом, а я попиваю воду из бутылки, воруя ее у цветов, стоящих на подоконнике узкого пенала в коммуналке, перед нами одно и то же. Чистый лист. На нем можно все. Даже правду.
 Смотрите.
 Не успел тепловоз, и пар не брызнул, не дал Вите-шпиону испариться, и я успел Вас догнать, и тронул за плечо.
 - Пошли? Разведка подождет. У нас тоже интересно…
 - Пошли. Раз интересно. А как же секретность?
 - Разберемся.
 - Но все же…
 - А вот как раз о ней…

                ТРЕВОЖНЫЙ ЗВОНОК

 - Валера, Жора где?
 - На плазму пошел, к Вадику.
 - Он что, охренел?! У нас ни одной детали в «Деснице» с напылением! И кто его пустил?
 - Да ладно тебе, шеф… В «Деснице» нет, в других будет. Сам потом его просить будешь, чтоб без очереди напылили. А чего ты такой встрепанный?
 - Звягельский из Москвы звонил, срочно нужны два прибора из нашей опытной партии, у них там вся серия черт те что показывает, сравнить надо.
 - Ну и посылай…
 - Им к утру надо!
 - Аааа… В Москву – это мы с удовольствием. Недельку, а?
 - Хоть две выпишу, только доставьте, а там гуляйте, сколько хотите.
 Тут кой - чего пояснить надо. Секретные приборы перемещаются только фельдегерской почтой или с сопровождением. Тонкостей почты я не знаю, знаю, что долго, но сопровождение выглядит так. В зашторенном  УАЗе везут облепленные пломбами и печатями ящики с приборами, на них сидят два регулировщика радиоаппаратуры с револьверами системы «Наган», у меня – 1898 года выпуска, в истертых до замши кобурах, на Московский вокзал. УАЗ въезжает прямо на платформу, мы вносим ящики в пустое купе, оно всегда зарезервировано в любом поезде, запираемся изнутри на железнодорожный ключ и бдим. Попытка влезть – застрелим.
 Любого.
 В пункте прибытия все так же, с точностью до наоборот: вагон опустел, выжидаем десять минут, один выходит, проверяет трассу, предъявляет документы водиле, проверяет его корки, возвращается в купе, заносим ящики в тачку, и - в заведение…

 Мы сидим с Вадиком в лабиринте установки плазменного напыления, начисто скрытые от посторонних глаз, и чинно приканчиваем двухсотый грамм спирта. День авиации – дело святое, Вадику я на день ВМФ проставился водкой, откат спиртом – подарок царский, и меня распирало от благодушия и благодарности. Из-за какого-то трубопровода вылезла Ленка Лапшина:
 - Вадим Валентинович! Вас там на вахте спрашивают.
 Вадик царственно шлепнул ее по заднице, и обратился ко мне:
 - Хочешь Лапшу? Бери…
 - Фи! Лапша со спиртом? Кому там неймется?
 Ленка отскочила от Вадика, но вяло, напрашиваясь на еще раз по заднице, и пискнула кокетливо:
 - Каверин, с науки.
 Я подскочил:
 - Зови!
 - Так у него пропуска нет.
 - А у меня есть??? Пшла, мухой! Оборзела, Вадь, ваша охрана, Валерку тормозить.
 - Да там новый какой-то, трех дней не стоял еще. Салабон…
 - Арбуз, мы на суше…
 - А вот Валера щас скажет кто, он морпех, земноводный, ни тебе, ни мне обидно не будет…
Отдернув брезентовую штору, вошел Валера Каверин, мой напарник во всех делах. То есть совсем во всех…
 - Валер, у вас как арбузов называли?
 - Плесень.
 - Сочно. Это мы про часового. Будешь?
 - Хе…
 Валера чинно выцедил полста грамм, длинно выдохнул носом и задрал бровь:
 - Ого! Ректификат! Жирует плазма…
 - Для хороших людей ничего не жалко. Сами-то  гидрашку пьем. Упадок… Горбач, мать его, трезвенник херов…
 Мы похрумкали яблоками, на их фоне спирт не учуять, и Валерка томно потянулся, кот, да и только.
 - Виноват, господа офицера, но я вам кайф обломаю. Жора, в Москву валим с двумя «Десницами». Прямо щас.
 - Обломал, слово держишь. Вадик, давай его в камеру засунем, распылим, вроде и не приходил никто.
 - Не выйдет, Лапша видала.
 - И ее туда же.
 - Дам нельзя!
 - Так мы ж не бить, так, в распыл…
 Валера хлопнул меня по затылку и каркнул:
 - Хорош, пошли, там действительно хрень какая-то. Славка на ушах стоит, начальство заметалось.
 - Плевал я на начальство. Но если Чапа на ушах… Пошли. Извини, Вадик…

 Слава Чаплинский, дважды кандидат наук, руководитель темы и старший научный сотрудник, звания свои носил не зря – в нас с Валерой он разобрался молниеносно:
 - Ишь ты, какие. А оружие вам выдадут?
 Мы даже не переглянулись, только Валерка презрительно хмыкнул. Слава махнул рукой и продолжил:
 - Надежда вам командировки оформила, сейчас принесет, вы сразу в кассу, в оружейку, и на склад первого отдела, возьмете две «Десницы», в пакет их, некогда с ящиком, и вниз, тачка ждет.
 Мы откозырнули и двинулись, было, в курилку, но тут до меня дошло:
 - Чапа, ты что несешь? Кто тебе приборы даст??? Со склада??? На них «СС» уже стоит!
 Славка аж сел.
 - Твою мать…Я и забыл. Витьке кранты…
 - А что там стряслось?
 - Вся партия, 72 штуки, в параметры не лезет, хоть тресни, им надо хоть пару для сравнения, что они не так сделали.
 - Все не так! Москва, что с нее взять… Деревня…
 - Ты это Звягельскому скажи! Хрен он тебя больше в «Сандуны» проведет…
 - Молчу, молчу. Считайте, что я не кот, а рыба.
 - Форшмак ты. Ну и нарезался…
 К столу подходила Надя Ишимцева, непревзойденный спец по любой документации. Любой, повторяю. К бумажкам у обывателя отношение резко отрицательное, оно возведено в разряд непреложной аксиомы, и автоматически человек, документами занимающийся, - тунеядец высшей пробы. Даже термин такой есть: «Канцелярская крыса». Надежда – канцелярский дракон, многоглавый, огнедышащий, с вертикальным взлетом, непреоборимой мощи и потрясающего разума.  Поясняю. Вот Славка задумал, с подачи Министерства Обороны, естественно, бесспорно гениальный прибор, в нем новое – все, вплоть до принципа действия. Мы его с Валерой воплотили, вставили в тракт, и охренели: всего год работы, а штатовский аналог он бьет по всем параметрам, как минимум на два порядка, то есть в сто раз! И неограниченные возможности для совершенствования. Но вот нас трамвай переехал, всех троих, или, еще проще, я, скажем, по пьяни болтанул, что мы сотворили, мы с Валерой сидим, Славку шлепнули. А прибор делать надо! Родина в опасности. А мы уже и не нужны. Есть документация на прибор, которую настрочила наша крысочка – раздай по заводам и ящикам, штампуй любыми сериями, собирай, втыкай на самолет, и любуйся с шестисот километров, как по земле тараканы ползают. Скорость, размер, направление движения, уровень опасности, все прочитает. Любой баран справится. А девке - едва двадцать семь, и она всего-навсего ЛЭТИ кончала.

 Надежда потянула, было, из-под мышки папку, но вгляделась в нас с Валерой, и положила папку на Славкин стол. Взяла Валеру за плечи, посадила перед столом. Потом меня. Мы замерли. Обошла стол, вперла в него кулаки, нацепила для убедительности на нос Славкины очки, постучала карандашиком, и раскрыла папку. Вправо – влево стали ложиться листы – командировочные удостоверения, предписания, допуски, задания, финансовая бодяга, и все это сопровождалось короткими возгласами:
 - Тарасов, Каверин, Каверин, Тарасов, Тарасов… Каверин, Тарасов…
 Сняла очки, взяла каждого за правую руку, положила наши ладони на соответствующие документы и изрекла:
 - Все. Вон отсюда, алкоголики, здесь вам не место. Это Москва все стерпит…
 Чапа потрепал ее по плечу, чмокнул в ухо на правах заслуженного пятидесятилетнего развратника, и повесил голову:
 - Ничего не нужно уже, Наденька, хоть и спасибо. Назад тащи…
 Нюанс: командировочные документы можно получить только ЛИЧНО. И никак иначе. А уж назад вернуть… Вообще никак – только через первый отдел, отдел финансов, и мордобой для всех, вплоть до начальника отдела. Только крыска наша. Запросто.
 Пока Надежда хлопала глазами, я сгреб свои документы, сунул во внутренний карман и аккуратно застегнул, скосив глаза на Валерку, мол, делай, как я, и откинулся на спинку.
 - Слав, дай по пятьдесят грамм?
Чапа аж подавился от возмущения, Валерка икнул, но промолчал, а я продолжал:
 - Мысля есть. Только дернуть надо для куражу. Не выгорит, я тебе литр отдам. Что тебе, сотки жалко?
 - Когда отдашь?
 - С последней пенсии. Давай, не жмись…
 - Нет у меня.
 - А в портфеле?
 - Нету!
 - Слав, время теряем, три часа уже.
 - Скоты. Надь, прикрой…
 В лабе тесно, проходы узкие, и лаз к Славиному столу  почти целиком закрылся от посторонних глаз изящной пробочкой, Слава открыл нижний ящик стола, извлек портфель, и поволок оттуда бутыль 0.7 с красно-коричневой жуткостью. Мы с Валерой счастливо улыбнулись и быстро выставили на стол три стакана. Это была самогонка Чапиного производства, осаженная по последнему слову химической науки лучшими в мире секретными абсорбентами, отфильтрованная в трех противогазных коробках и настоянная на калгане с кедровыми орехами. Градусов восемьдесят.
 После принятия внутрь Слава стал деловит, и открыл, было, рот для допроса, но Каверин многозначительно поднял палец и изрек:
 - Тссс… Наслаждаемся…
 Но я не стал, развезет еще… Я хлопнул в ладоши и начал:
 - Надя, упакуй какой-нибудь метиз ненужный, Слава, пиши заявку на хранение, подписывай у Пузакова, печать, и – Надежде. Надь, несешь его на режимный склад, сдаешь и смотришь, кто на вахте. Если только Верка, все в кайф, если сам Никандрыч – хуже, но преодолимо. И, хоть тресни, найди, где точно лежат «Десницы» наши. Выходишь и звонишь прямо сюда.
 Я хлопнул ладонью по Славиному телефону.
 - Только смотри, из коридора звони, там у лифта есть!
 - Учи меня, учи…
Надежда уже запаковывала какую-то железяку и отрывала полоску бумаги с лабовской печатью. Слава строчил сопроводиловку.
 Когда Ишимцева выпорхнула, Валера многозначительно посмотрел на  ящик стола. Слава махнул рукой и достал.
 Вкууусно-то каааак…. Слава принялся, было, объяснять, как хреново всем будет, если завалится партия в Москве, но тут телефон заорал. Я схватил трубку, но это был Звягельский, и я протянул ее Чаплинскому. Разговор легко можно было воссоздать по Славиным междометиям:
 - Не выйдет, они на складе.
 - Я организую запрос.
 - Не успеешь, полчетвертого, пятница.
 - Ты не понимаешь!!!
 - Все я понимаю. Есть мысль, молись, чтобы выгорело.
 - Что за мысль?
 - Не знаю, не моя. Молись, давай, у меня Кремль на связи. Через три часа будь  дома и прыгай у телефона. Повезет – сразу оттуда на работу рванешь. Все, отвянь, Витя…
 Он положил трубку, и тут же телефон звякнул. Шеф поднял, сказал:
 - Ага.
 Повернулся ко мне:
 - Вера. Третий ряд, седьмой стеллаж.
 Я подошел к другому телефону, навертел номер, и казенным голосом провещал:
 - Вадим Валентинович, на выход! Срочно, почта.

 Он уже ждал меня у двери цеха, когда я вылетел из лифта.
 - Вадик, ты с Верой так же?
 - Что за вопросы, поручик? О п… ни слова! И спирта не дам.
 - Сам тебе отвалю. Извини, Вадя, серьезно все.
 - Колись.
 - Щас ты идешь к двери склада. Ждешь. В тени. Проходим мы с Надькой, считаешь до тридцати. Заходишь, и галантно валишь мадам на стол. Мы хихикаем у стеллажей и отчаливаем. Потом у тебя минут двадцать, Никандрыч придет с Чапой. Сделаешь?
 - Ой, как слооожно-то… Пошли так, она все сделает.
 - Нет.
 - Ого. Иду.
 - И еще. Верка потом взбуч получит, ты уж там ее… Успокой, что ли… С Москвы приеду – «Фанта», «Тройка», чай «Бодрость» и блок «Явы». Ей.
 - Лады. Девушка описается от удовольствия.
 Я подошел к телефону у лифта и позвонил в лабораторию. Трубку взял Слава.
 - Делайте еще куклу, я сейчас.
 - Ждем.

 Мы идем с Надеждой и Верой вдоль стеллажей к запаснику нашей лаборатории. Перед глазами в сумраке проплывает мало кому понятное великолепие: стокилограммовая «Дора», это для стационаров и кораблей, сверкающая золотом и хромом «Астра», холодный прибор, в космосе летает, четыре «Двины» размером со спичечный коробок, золотистые от нитрида титана, для прочности, их на танки ставят, «Дели», «Дунай», «Десна», мой самый первый прибор в этой конторе. А вот и «Десницы» - 16 штук, отчаянно похожие на гранатомет РПГ- 9. Рядком лежат. Только Надя головой завертела, куда б приборчик положить, а тут и Вадик входит. Как говорится, весь в белом… Веруся только рукой махнула – туда, мол, кладите, и зацокала к страшному на вид, огромному, но такому привлекательному людоеду. Только б сожрал…
 А я уже тащу из кармана два ключа на десять, свинчиваю с двух «Десниц» по четыре крепежных болта, соединяющих фланцы, прячу уворованный крепеж в карман, отодвигаю приборы вправо на полметра, кладу между ними и остальной партией куклу, и мы с Надеждой в обнимку смываемся…

 Через четверть часа в кабинете начальника отдела режима набирает обороты скандал, причем нешуточный. Чаплинский даже придерживает Валеру, который рвется на Никандрыча в порыве благородного негодования:
 - У вас там Верка, что, опухла??? Какие, блин, «СС»??? Четырнадцать - да, приборы, а два я лично с Жорой раскурочивал на вибростенде! Это ж просто метизы, что вы их под одну гребенку, там ферриты внутри поколоты, их  даже регулировать нечем!!! Какой, к дьяволу, «Совершенно секретно»?!
 - Не дам, сказал, и все!
 - Слава, ну хоть ты ему объясни!
 - Гриша, ну что ты, в самом деле? Ну, напутали, хрен с ним… Машина уже под парами, везти надо!
 - Да не дам, сказал! «СС»!!! Они уже не ваши!
 Валера аж к столу рванул:
 - И не ваши!!! Говорят тебе – металлолом!
 - Каверин, пошел ты на хер! У меня все шестнадцать числятся, как приборы!
 Следующую сцену Валера описывал раз несколько. Со смаком и наслаждением.
 Слава сел в кресло поодаль от стола, вытянул длинные ноги, сложил руки на животе, покрутил большими пальцами, в одну сторону, в другую, и доверительно загудел:
 - А ведь это твой косяк, Григорий Никандрыч. Твоя служба таблом щелкнула. На сей раз, конечно, беды немного, без премии останешься, максимум. А вот если у тебя на складе что-то наоборот, а? Что, если вы на «СС» штамп метиза хлопнули? Валер, выйди-ка…
 Валера пулей вылетел из кабинета, а Слава продолжил. Я только зимой, в поезде, в вагоне с выбитыми стеклами, дословно про этот разговор узнал, когда мы Славин портфель от холода употребили.
 - Гриш, мы не дети, я сам испугался того, что сказал. Давай так. Ты по-тихому свой склад инвентаризируй, соус найдешь, только с разработчиками вместе обязательно проверяй, я тебе в этом подсоблю. А то шиш там знает, что твои кладовщики намутили, в приборах все-таки разбираться надо. И не чуть-чуть. Идет?
 - Все равно не дам.
 - Да и черт с тобой! Мне-то по фигу, а вот ты в понедельник в Москву так и так полетишь. А только на испытания полетишь на месяц в люксовый номер, или очко свое на ковер повезешь – тебе выбирать.
 - А ты меня не пугай, пуганый! Вы тоже накосячили. Как можно было рабочий прибор с метизом перепутать? А?!
 - Сам не знаю, но крайний есть. Давай, на склад пойдем, я туда Жору вызову, он и растолкует, как это так вышло. Это они с Валеркой с вибростенда приборы на склад таскали. А потом решим, кого к стенке гвоздями приколачивать…
 - Пошли!

 Я стоял перед стеллажом и чуть виновато разводил руками.
 - Григорий Никандрович, ну вы же помните, что творилось! Комиссия, на стенде шесть приборов лопнули, в пыль, веничками сметали, генератор полетел прямо на глазах у генералов, на климатике утечка кислоты была, ну что вы, ей богу…
 - Ты мне скажи, на фига ты их сюда притащил, раз они не секретные???
 Я стоял и мялся. Ох, думаю, не перебрать бы с виноватостью, а то разойдется – впрямь же посадит…
 Слава вздернул мне голову, и прошипел:
 - Ну?
 - Ну что «Ну»? Места нет в лабе, вот и притащил. Чё они там валяться будут, и так не повернуться. Почем я знал, что они понадобятся?
 Никандрыч налился праведным гневом и заорал:
 - А у меня, что, свалка??!! И как их теперь найти??? Какие из них?!
 - Тьфу ты, проблема, - я ткнул в два крайних – Вот они, лежат, там, где и положил. Их сразу видно, вон, видите, четырех регулировочных болтов нету. Железо и железо.
 - А вставить? Болты? Прибор же получится!
 - Хлам получится. Его никак не настроить. Это ж не просто болты.
 Никандрыч повернулся к Чаплинскому:
 - Слава, что он тут несет?
 - Правду. Хотя вот от кого, от  кого, но не ждал… Гриш, это действительно хлам. Жора, забирай их и валите, пусть Витя в Москве их рвет, на что хочет. Добился ты, гад, своего, расчистил место у себя на столе. Тащи, давай…
 Я нехотя сгреб приборы, побрюзжал, что самому упаковывать придется, начальники на меня рявкнули, и я поплелся к столу выдачи, и тут спиной услышал такое, что обмер. Я и забыл, что я пьяный…
 - Владислав Васильич, а чего это он у тебя косенький такой, а?
 И тут же отлегло.
 - Да я ему сам наливал. День авиации, свято…





                NACH MOSKAU

 УАЗ выкатился из ворот и повернул направо, на Черниговскую. Встал под светофором. Валера забарабанил в перегородку со стеклом, водила повернулся и вякнул злорадно:
 - Забыли чего? Не пустят обратно.
 - Шеф, Фрунзе, 19. Мухой! И счетчик выключи…
 - Вы, чё, ребята, вокзал…
 Тут и я рот открыл:
 - Дуй, куда сказано, здесь мы главные. Случая не было, чтоб вокзал без нас уехал!
 - Да у меня маршрут! Таймер!
 - Рот закрой. Ща лючок в полу открою, трубку рвану, три часа тормоза чинить будешь. Рули, куда сказано, я УАЗ не хуже тебя знаю.
 Валера открыл переговорное оконце и потрепал водилу по башке:
 - Не боись, мы не страшные. Полчаса всего, потом сто раз спасибо скажешь.
 На закуску я проворковал голосом кота Леопольда:
 - Водитель, давайте жить дружно! Чё заснул? Зеленый, зеленее уже не будет! Направо…
  УАЗ рванул со светофора направо, сразу же налево, на Московский, и через семь минут мы скрипнули тормозами у Каверинского дома. Водила и впрямь рулил классно. Валера выскочил и на ходу крикнул:
 - Пять минут, мужики!
 - Десять. Маринку чмокни…
 Я махнул рукой и повернулся к водиле.
 - Ты как на вокзал собрался?
 - С Гончарной, по вокзалу и на платформу. Пропуск есть.
 Он попытался даже предъявить, но я отодвинул бумажку.
 - Это на обратном. Сразу въезд-выезд оформишь. В будке ребята тоже поспать любят. Чего их два раза тревожить? И на Лиговке пробка. А мы на Обводный, потом через восьмое депо, там дорожка до самой платформы, со слипом, УАЗ пройдет.  Вот тебе и полчаса.
 - А где там въезд?
 - За вторым американским мостом. Покажу, только с Атаманского моста  – сразу в правый ряд, понял?
 - А точно пройдем?
 - Ну, если педали не перепутаешь. Эх ты, спецтранс. Знай и люби свой город. О! А вот и Валера, гони, давай…
 Про дорожку я прихвастнул, чтоб водила раньше времени не перепугался, но тропка между рельсами была накатана, для вездехода – тьфу, он, по надобности, и по рельсам пролетит, не «Лендкруйзер». Шеф от радости, что так ловко вышло, газ нажал, но Валера сразу цыкнул:
 - Скорость – двадцать!!! Я те дам понты кидать! Борзеть можно, но служба – службой. Мертвый я даже себе не нужен…
 За полкилометра до платформы Валера напрягся, но тут же мотнул головой, и я отпустил рукоятку, скосил глаза – нормально, пьянь, с работы, пятница. Только какой их черт в кусты занес? Отлить, не иначе…
- Седьмой вагон, тормози.
 Мы выскочили из УАЗа, огляделись, Валера прошел метров по десять взад–вперед по платформе, ткнул проводнице удостоверение, она отошла от двери, я жестом фокусника извлек поллитра из Валериной сумки, и переправил водиле на колени, Валера подмигнул, мы дернули пакет из салона, и внедрились в вагон.
 
 Дверь заперта, шторы задернуты, пакет под ногами, и я с вожделением смотрю, как напарник не торопясь открывает сумку. Мать твою!!! На стол легла огроменная книга. Карл Маркс «Капитал», том 1. А бухло где???!!! У меня руки затряслись, я и не подозревал, сколь жесток был недопой. Чуть слезы не потекли от обиды. Как в детстве. Дяденька нехороший игрушку отобрал…
 - Э-э-э-ээээ! Ты что? – Валерины глаза округлились.
 Я глянул на свой правый борт и обмер – наган уже наполовину вытащил… Ошалеть было с чего, наган – оружие безотказное, и, несмотря на возраст, страшное, моим, по крайней мере, с двадцати метров гвозди в стену зашибать можно. Я поднял руки и скроил покаянную морду с небольшой виноватостью.
 - То-то… Стрелок херов. Ковбой…
 Он подцепил ногтем страницы у корешка, откинул, под ними обнаружилась винтовая пробка – фляга, мать ее! Литр, не меньше…
 Ура.
 
 Москва, Кутузовский, мы прем по осевой, как членовоз, хоть и семь утра, и никого нет, валим вправо перед Бородинскими воротами, режем полосы поперек, и влетаем под арку. КПП. Пропуска, удостоверения, пропуска, допуски, пропуска, накладные, сопроводительные. Не дай Бог хмыкнуть, рожи у охраны…
 Как будто делом заняты.
 «Волга» тормознула у корпуса №6, я вышел с переднего, огляделся, Валерка выждал и вышел с пакетом. Зол я был на водилу страшно, и не удержался:
 - Своя тачка есть?
 - Да нет пока, а что?
 - А на своей потому что, по обочине крался бы, и ссал всего на свете. А на такой, значит, все можно. Раздайся грязь, дерьмо плывет! За что ты людей пугал, обмылок? Пусто ж было, мог по правилам. Не возьмут тебя в князи…
 У водилы еще и губы не дрогнули для ответа, а Валера уже рявкнул в его окно, он сразу все понял, и подкрался, пока я разглагольствовал.
 - Рот закрой, пулю схлопочешь!
 И я добавил:
 - Не злись, парень. Вот когда ты от Каширы до Химок так же на своей по осевой за стольник прокатишь, тогда позор и смоешь. Давай. Удачи…
 Мы входим в корпус и идем по коридору так, чтоб нас ни о чем не спрашивали: пакет между нами, идем в ногу, Валерка левша, кобура у него слева. И рожи. Цель такого спектакля одна, чтоб не принюхивались, флягу-то мы за ночь съели… А что еще в поезде делать? Сколько ни возьми, все мало. Чуть к проводнику не полезли за водкой. Хорошо, Москва на горизонте показалась.
 Поворот направо. Еще поворот, стоп. КПП. Тут никакие документы не спасут. Каверин вертит номер внутреннего телефона.
 - Виктор Семеныч, мы.
 Охранник стоит, как истукан, все в рамках процедуры. Стою и ржу про себя. Он же слышал шаги, издалека слышал, мы ж так маршировали, и два поворота, это три секунды, как минимум. А я его увидел из-за угла в последней стадии вставания, он еще сантиметров на пять распрямился, пока мы входили, и газетка… Как осенний листок в сентябре. Если б не турникет, запросто бы мимо прошли, задрав морды. Во-первых, застукали его во время неисполнения, он уже виноватый изнутри, во-вторых, устав он, наверняка не то, что наизусть, а вообще… Стало быть – врожденная неуверенность в себе. От незнания. А раз пакет весь в печатях, оружие, и морды такие, значит право имеют. И не рыпнулся бы. Психология.
 Из лифта вышел Кирпич, Лешка Кирпичников, Витин техник, и тут меня уж совсем согнуло от смеха. Кирпич – парень незлобивый и, на свою беду, вежливый. Только он появился в поле зрения охранника, как тот мгновенно преобразился из растерянной амебы в бдительного дракона. Лешке пришлось не только турникет открыть магнитной карточкой, но и пропуск дракону предъявить, прежде чем магнитку в щель сунуть. Как будто охранник его по пять раз на дню не видит…
 Мы спустились вниз, на седьмой этаж, и пошло… Лифт – пост, коридор – пост, пролет лестницы вниз – пост, лабиринт с драконьим зубом – пост. Все, последний. Вообще, в таких процедурах главное одно: все бумажки после предъявления совать в один и тот же карман. Шарить по карманам восемь раз от Бородинских ворот до подвала, как раз рабочий день и уйдет. А если посеешь что…
 Ой.
 Лешка набирает код на двери в бункер, тянет за кольцо, шшшш, чвяк, сработали пневмозапоры, уф… Ввалились.
 - Ого!
 Виктор Семенович Звягельский, начальник ведущей научной лаборатории головного предприятия «Стрела», доктор физико-математических наук и кандидат технических, к чужим пьяным сотрудникам относится либерально, но мы с Кавериным, пожалуй, были из ряда вон. Валера положил пакет с «Десницами» на стол и тут же рухнул в кресло. Я же оперся о стол и остался стоять. Сесть боялся. Витя мазнул взглядом по пакету, напрягся, прочитал штамп и тут его прорвало:
 - Хронь питерская! Вы что мне приперли??? Уроды! На кой черт мне метизы нужны??? У нас своих на дворе пять тонн! Половина – «Десница» ваша сраная!
 Я поднял ладонь, и, напрягшись сверх всякой меры, прошипел:
 - Тсссс. Пять минут, Семеныч, а? Потом расстреливай… Валер, панораму включи.
 Валеру вышвырнуло из кресла.
 Вообще – то мы с ним работаем, когда надо, как швейцарский хронометр. Пьяные, связанные, левой ногой, за пределами усталости, под землей, в танке, в аэроплане – по фигу, ни на процесс, ни на результат это не влияет. Я не хвастаюсь, дело не в этом. Это у всех так, когда нравится. Очень нравится. Больше, чем жить. Алкоголизм тут помешать не может. Проверено. Но и увлекаться не следует, расплата страшная. Депресс от того, что не получилось что-то, от того, что ты ошибся, протабанил или не смог, страшней любого похмелья, никаким спиртом его не зальешь, а вот удача - и никакой недопой не страшен. Тьфу.
 Я изящно извлекаю из заднего кармана нож и вспарываю пакет, тут же достал из кармана крепеж, и сболтил приборы. Валера с точностью робота собрал тракт, только быстрее - панорама еще и разогреться не успела, а мы уже воткнули первый прибор в тракт. Я сел за пульт и пошло… КСВ, потери, фазовая характеристика, температурная, нагоняю постепенно мощность, параметры ни на сотку не отклоняются, превышение по качеству заданных – вдвое. Порядок.
 Выключаю панораму и поворачиваюсь к москвичам:
 - Если это – метиз, то я – автобус. С вас по сто грамм.
 Звягельский почесал затылок:
 - А второй?
 Отозвался Валера:
 - Это уже по двести будет. Проверять?
 Семеныч неожиданно превратился из дотошного еврейского торговца, считающего каждый шекель, в разухабистого грузинского тамаду и заорал:
 - Какой проверять!  Все будет! Сто грамм будет, литр будет, шашлык будет! Ох, мужики…  Славка… Я думал, все… Чуть не сдох у телефона. Лешка, хватай, и в цех! Пусть разбираются, скажи – три часа у них, всех порву…
 Он уже открывал сейф, доставал хрусталь, спирт, погнал Галю в столовку за винегретами. Мы чокнулись по первой, я, было, воспарил, но штурвал из рук ускользал. Меня хватило только  на то, чтоб поднять глаза:
 - Вить, я, кажись, того…  Погорячился насчет ста грамм… Мне и запаха… Кранты…


                ПРОЗРЕНИЕ

 Вообще-то шпион Витя, прогулявшись со мной по коридорам двух секретных заведений, за такой рассказ вполне может плюнуть мне в харю, да еще и в глаз отвесить – не фиг так завираться. Про несчастного читателя, как говорится, с улицы, особливо, если он при социализме родился, вырос и созрел, я вообще не говорю…
 Шпиону Вите я отвечу кратко: у тебя режим покруче был, а тебе все едино в Британию перетечь удалось. Так что пьянка в секретном бункере под землей, и украденный с режимного склада прибор – детский лепет по сравнению с этим. И обманутый начальник отдела режима пожиже твоего Младшего лидера будет. Тот, как-никак, контр-адмирал был, а Никандрыч по табели о рангах еле на подпола тянет. А вот читателю…
 Знаешь, читатель, странно это, но не вру я. Но и говорю не все. Во-первых, такие эскапады мы далеко не каждый день проворачивали.  Да и мало кто из работничков на такое способен. А во-вторых…
 Я родился в пятьдесят восьмом, с рождения был схвачен за ноздрю и повели меня, сердешного, по тем самым рельсам, где встал в семнадцатом бронепоезд. Шаг влево, шаг вправо… Сами знаете, если жили тогда. Прыжок на месте – провокация. Хочется сказать, что не моя тут вина, слишком напористо разъедала меня пропаганда, мощнее которой не было в истории  человечества, но вина есть. Я ж человеком родился, а не совком. А вот – стал! Поддался. Так что основой моей души, краеугольным камнем, и стержнем, вокруг которого колобродила вся моя нескладная жизнь, стал страх. Я твердо уяснил, что кругом враги, и боялся их до судорог. Внешних, самых страшных, как-то не очень, а вот комитета, ментуры, режимников, да просто тетку из собеса или администрации района – вполне осязаемо. Глазки мне открыл на то, кто мой настоящий враг, занятный случай. Стая индусов в Кремле пыталась войти в Успенский собор, купив по неграмотности не те билеты, в их стоимость вход в собор не входил. Билетерша на входе знала английский в пределах армейского оккупационного разговорника, индусы трещали на таком потрясающем пиджен-инглиш, что я их только со второй минуты понимать начал. Растолковав им, в чем дело, и отправив в кассу докупать билеты в собор, я отошел, и на шестом шаге до меня доперло: у меня первая форма допуска к секретным работам и документам, и за простой разговор с иностранцем мне полагается пять лет строгого режима!!!
 Так кто мой настоящий враг? Копченый студент из Мадраса, которого при случае я соплей перешибить могу, ежли он на меня с ножиком полезет, или тот, кто меня на пять лет в тюрьму посадит и всю жизнь искалечит за то, что я гостю, который никому из нас зла не желает,  дорогу указал? И уж совсем непримиримый вражина – тот, кто комитету да судьям право дал со мной так поступать. И право, сволочь, дал, меня не спросясь. Депутат. Прокурор. Министр обороны. Член политбюро. Генсек. И все, кто помельче. Государство, одним словом. И разница между страной и государством стала предельно ясна. В стране живут люди, в государстве – враги. Враги людей, живущих в стране. Нелюди. Людоеды. Просто все.
 Понять-то я это понял, но бояться, сами понимаете, не перестал. Так и жил всю жизнь в страхе. Днем еще ничего, работа, интересно, не до страхов, а к ночи подкатывало. А заснешь, вообще кранты. Воображение у меня буйное,  даж тюрьма  разноцветной снилась. Жизнь только серая была. Это только сны цветные. Но страшные.
 А то, что пьяный восемнадцать ден из двадцати, так это, извините, тоже со страху. Пьяному-то море по колено. Только вот, лужа по уши.
 И это тоже пугает.
 А гусарство… Скорей всего, это бунт забитой человечьей души. Не знает меры в бунте затоптанная душа, неоткуда ей этому научиться. Меру соблюдать. Вот и психует. А оправдание подобным фортелям мы находили мгновенно – для дела же стараемся, не для себя! Да и много еще чему оправдания находились… Кондовый мужик Валерий Саныч Вечерин уйти не мог в нормальном состоянии духа с работы, не сперев чего-нибудь. Оправдывал чеканной формулировкой: «Не бывает краж у государства. Я просто возмещаю то, что мне не доплатили». Логично. Нашу зарплату иначе, как пособием по безработице не назовешь. Платят, чтоб только с голоду не сдох. А платить было за что. Поставь того же «Шмеля», для которого мы «Десницу» делали, или хотя бы недоделанный американский «Авакс», на гражданский самолет, шиш бы птицы в моторы попадали. Прав был Владимир Семенович: «А наши ребята за ту же зарплату…». Героически и даром. Да еще постоянно под дамокловым мечом ощутимого срока…
 Вот и снился мне этот карающий меч каждый раз, когда щека подушки касалась. Или чего там еще. Где только не засыпал…
 В данном случае это было что-то кожаное, потертое, и трясло меня отчаянно, сам я так не умею. Минут через пять дошло, что трясет Семеныч, благо орал он так, что мертвый встанет. Я и встал.
 - Блин, холодно как у вас тут…
 Бункер был совершенно незнакомый, так до потолка набитый аппаратурой, что размеры помещения даже угадывать не хотелось. Где это я? В поле зрения попал потухший белый ящик с алой надписью: «Внимание! Магнетрон включен!»
 Ага, ВУМ. Только не наш. Ё-мое, я ж в Москве! Аааа, ну тогда понятно… А я уж думал, Звягельский приснился.
 - Виктор Семенович, чего так холодно?
 - Вентиляция. Работать можешь?
 - Пф…
 - Пошли в цех, Каверин уже там.
  Я глянул на часы – полпервого. Нечленораздельно поворчал и выдавил:
 - Пяти часов не спал…
 - Семнадцати!!! Ночь уже…
 Мне стало стыдно, но шиш бы я признался.
 - Под землей всегда ночь. Пошли…
 Я сделал шагов пять, и понял, что Звягельский не врал, я был гораздо трезвее, чем думал. Сушило только страшно. Я прильнул к крану у входа в лабораторию, и Витя опасливо на меня посмотрел, но я ответил на незаданный вопрос:
 - Не развезет, мы в поезде водку пили…
 - Аааа…
 
 Пока мы из подвала выбирались, я весь извелся от нетерпения. Только не думайте, что мне что-то там такое работать хотелось, или чувство долга сжигало. В любом цеху есть автомат с бесплатной газировкой, без сиропа, конечно, ну да в таком состоянии, он, скорей, помеха. Излишество. Залог изжоги. Вот к газировочке – то я и рвался. Дорвался, наконец. Порции три выдул.
 Валера с Кирпичом колдовали у панорамы, рядом у такого же рабочего стола суетилась целая свора – цеховые регулировщики, слесаря, эти хоть делом заняты были, тестировали приборы, а над ними нависали начальница ОТК, приемщица, начальник цеха, и какой-то генерал, ясно, что ПЗ, представитель заказчика. Вот этим тут делать было точно нечего. Только рычать. Они и гавкали. Песики. Я на людях работать терпеть не могу, да и любой, наверное, глянул на Семеныча, но тот плечами пожал, и даже руки чуть развел, и я понял, что эту стаю ему ни под каким соусом отсюда не вывести. Злился я все больше и больше, но сдерживать себя и не думал, в курсе был, что со злости много чего толкового сотворить можно. Нужная штука, как и страх. Пользоваться только уметь надо.
 Я положил Валерке руку на плечо:
 - Смена. Пост сдал, пост принял. Что стоит? – я ткнул пальцем в прибор.
 - Сам не видишь? Местное…
 - А наш?
 - Вон! – Валера ткнул пальцем.
 - Ага. Ну ладно, начнем с простенького.
 Я вынул из тракта московское чудище, вставил наш образец, и стал юстировать панораму по образцу. Шиш там простенько, полчаса возился. Но все нормально, как и должно быть, превышение параметров по качеству раз в десять. Хороший тракт, грамотно сбалансированный. Работать можно. Вставил цеховой прибор, включил СВЧ. Елки-палки, вообще в параметры не лезет. Никак. Я не знаю, скажу ли я что-то новое, но когда бьешь лбом в стенку, забываешь обо всем. Отрешаешься. Я не то, что не видел окружающих, я их и не слышал. Валера потом рассказывал, что выглядел я, как стопроцентный клиент дурдома. Бурчал с видом тихо помешанного, метался, вскакивал, ходил по цеху, что-то выискивал. Железки какие-то хватал, ронял… Но это со стороны. А вообще-то я здорово растерялся. Не было разницы в конструкциях, в исполнении, не было, хоть тресни! И чего они показывали какую-то хрень, на уровне американских, было абсолютно неясно. В общем, спасла меня усталость. Я в сотый, наверное, раз вынимал прибор из тракта, но, с устатку, тракт не разболтил, взялся за поглотители, и характеристика на панораме резко изменилась, СВЧ я тоже не выключил, забыл… Я тут же сел. И стал осторожно пальцами давить на поглотители, они прогибались, совсем чуть-чуть, но для излучения и этого хватало. Поймал нужное и заметался в поисках керна и молоточка. Нашел, нащупал точку на приборе, приставил керн и тюкнул. Есть! Чуть еще. Еще… Попал! Чуть не заорал от радости, но знал, что за спиной куча народу, а ну как не получится? Надо ж чтоб уверенно, со стопроцентной гарантией. Случайность не должна получить ни одного шанса. Я настроил первый прибор, второй, третий… Порядок, везде тактика настройки одна и та же. И место кернения во всех почти рядом. Гарантия. Получилось. Я откинулся на спинку стула и, наконец, обернулся. Никого. То есть вообще. Только в другом конце цеха сидела за столами группа из трех слесарей и двух регулировщиков. Я пошел к ним.
 - Отцы, Звягельский где?
 - В ОТК пошел, там диван.
 - Как бы его позвать?
 - 975.
 - Ага.
 Я пошел к телефону.
 Он взял трубку сразу, ничего мне не ответил, и появился через десять минут, даже сквозь щетину отпечатались следы подушки, или на чем он там спал…
 Он посмотрел на характеристику, пощелкал режимами, поиграл мощностью, недоверчиво глянул на прибор и зачем-то потрогал его пальцем. Сказал утвердительно:
 - Мой.
 Погладил его и спросил:
 - Как?
 - А как все на Руси делается? Кувалдой.-  Я покачал в руке молоточек и взял в другую керн.- Вот и весь настроечный инструмент…
 - И что было?
 - Вы алюминий экономили. Кожух поглотителя слишком тонкостенный, прогибается. Ямка от керна работает, как настроечный элемент, плюс  дает жесткость кожуху.
 - А как место найти?
 - Пальцами!!! Да и все они примерно в одном и том же месте.
 - На ВУМе сгорит.
 - Фига! Ямка от керна меньше самого микроскопического настроечного элемента!  Пошли проверять! Три настроенных есть, буди вумовцев, вызывай сюда, ща посмотрим.
 - Чего будить, десять утра. На работе все. Выходных нет, аврал.
 Я оторопело посмотрел на часы – точно, восемь часов ковырялся. И в башке по кругу, по кругу, билась и металась какая-то не моя мысль: «Надо же, хоть одну ночь в жизни не зря провел…»

                ПОДПОЛЬНЫЕ ИГРЫ

 Интересно, до чего ж все-таки мощная штука азарт… Семенычу на ВУМе делать нечего, не та у него должность. Мог и в лабе посидеть, или в столовке, или вообще домой… Но в тракте – его дитя, которое чуть не умерло, выздоровело, и теперь его будут терзать, чтобы узнать, будет ли оно не только жить, но и работать, как ему положено. И он получше нас с Валеркой знает, что бывает с прибором, когда через него прет двести киловатт излучения. И что при этом бывает с окружающими, если чего не так. И еще он кое-что знает, что нам невдомек, начальник он все-таки изрядного калибра, ко многому допущен. Нам это предстоит узнать часов через семьдесят. А это уже прямо из текста «Апокалипсиса». Знает. Но стоит перед трактом, в метре от прибора, и регулирует на ходу систему охлаждения, нам рук не хватает. И ведь ни на кого это дело не свалил, даже Кирпича своего любимого выгнал, это его работа, задачка не из сложных, но муторная. Отвлекаться нельзя ни на секунду. И он стоит. Здесь.
 Штатная нагрузка на «Десницу» в самолете – сто двадцать киловатт, военная техника требует, как минимум, двукратный запас прочности. Вот и сидим на пороховой бочке, покуриваем.
 Сто пятьдесят. Сто восемьдесят. Двести. Двести двадцать.
 - Витя…
 - Сто градусов, пять бар.
 - Ого. Хорошая установка. Нам бы…
 - Не доросли, провинция.
 - Хами мне, хами… Двести сорок!
 - Порядок. Глуши.
 - Двести пятьдесят.
 - Жора…
 - Вить, я триста хочу.
 Валера повернул голову от экрана панорамы:
 - Я тоже. Обзываться не надо было…
 Звягельский осведомился, не отрывая глаз от стенда охлаждения:
 - А чего это смелые такие? Наглые, я б сказал. Пробовали уже?
 - Ннннуууу…
 - Давай.
 - Двести семьдесят. Восемьдесят. Девяносто. Витя…
 - Сто десять, четыре и шесть.
 - Валера…
 - КСВ – 1.17, потери в норме.
 - Триста. Ждем, минут десять.
 Стоят в полумраке два истукана, третий сидит. Цветомузыка, гул, шелест вентиляции, не справляется уже, жарко. Азаааарт… Эх, кино бы снять – все б в науку поперли от зависти… Оно и так красиво, даже если не петришь в этом ни шиша. Диодики там цветные, какие мигают, какие – нет, лампочки там, приборчики, стрелочки. Заманчиво и обворожительно. Но я-то, я знаю про это ВСЕ! Это мой инструмент, мне тут все понятно! Мало того, я их не вижу по отдельности, все скопом они рисуют мне картину полного успеха. Победы! И перед носом алюминиевый гранатомет, через который прет излучение мощностью в двести утюгов, а ему хоть бы хны! Работает, гад, как часы… Пашет, можно сказать, за троих. И тут я делаю то, что здравому человеку в голову точно не придет. Я скашиваю глаза на панораму, предупреждаю – «Валера…» - и трогаю пальцем кожух поглотителя. Горячо, зараза, градусов восемьдесят, нажимаю, линия КСВ, коэффициента стоячей волны, основного параметра, чуть изогнулась, отпускаю, вернулась. Уууфф…
 - Валер, на потери переключи...
 - Есть.
 - Щас еще…
 Я опять давлю пальцем на поглотитель, потом на второй, слышу:
 - Порядок, норма.
 - Витя!
 - Сто пять, четыре и восемь.
 - Ха, устаканился процесс… Еще пождем, а? С полчасика?
 - Давай…
 Звягельский вытащил «Яву» в мягкой пачке, и мы расселись, скосив по одному глазу на свои приборы. Бдим, типа, вполглаза… Семеныч затянулся, глубоко и смачно, и посмотрел на мой палец:
 - Кожухи надо жесткие на боевой.
 - Ага. В самолете вибрация. Мы с Валеркой в Таганроге чуть зубы не растеряли. И вообще. Заказывай.
 - Типа портсигара фигню такую с зазорчиком. Впритирочку почти.
 - Лучше – миллиметр. Настроил, клеем залил, и надел кожух. И настройка не уйдет, и прочность. Что-то типа компаунда.
 - Не, термостойкий надо. Двухкомпонент с керамической пылью.
 - Ты начальство, тебе видней…
 Валера задумчиво добавил:
 - А показания от НУМовских вообще не отличались. Отвечаю.
 Витя откинулся:
 - Не бывает.
 - Глаза вынь из кармана! Панораму видишь?
 - Вижу. Все равно не бывает.
 - Виктор Семенович, вы там без нас не добавляли? Глазки не заливали?
 - Валера, шибко умным быть нельзя. Да! Вижу! Понимаю. Хвалю. Чудо. Но тут этого нельзя. Объяснять долго, но параметры на шесть процентов хуже, понял?
 - А чего тут не понять? Нечего тут объяснять. Вообще-то я орден на грудь хотел. Заслуженный… Жалко…
 - Зеленью возьмешь?
 Мы с Валерой заорали хором:
 - Даааа!!!
 Спокойно, читатель, я не пьян, и бредить не начал. И не заврался. Конечно, не собирался начальник московской лаборатории расплачиваться с питерскими регулировщиками валютой самого опасного вероятного противника. Да еще в тысяча девятьсот восемьдесят шестом году. И в мыслях не было. Просто квитанция на сверхурочные работы для нашего финотдела зеленого цвета. Днем коэффициент – полтора, ночью – вдвое. А Витя имел право их выписывать. Я потер челюсть, и глянул на шефа исподлобья:
 - Вообще – то у нас аж на две недели командировка…
 - Неважно….
 Мы с Валерой дар речи потеряли – как минимум две зарплаты сверху светили, мы отродясь таких премий не видывали. А Витя глянул на нас и прошипел подколодно:
 - За каждый скормленный вам витамин я потребую множество мелких услуг.
 Валера развел руки:
 - Грузите апельсины бочками. Вляпались братья Карамазовы…
 Я посмотрел на невыбриваемое лицо Звягельского, на нос ятаганом, и мстительно скрипнул:
 - Он с нас только в Хайфе слезет.
 - Ну, потащим в Хайфу. Может, и мы на что там сгодимся…
 У Витьки сестра двоюродная еще с семьдесят шестого жила в Израиле, любил он ее страшно, разлуку переживал очень серьезно, а то, что он работал здесь, а не в Плесецке дворником, объяснялось замысловато: женат он был на дочери какого-то офигенного маршала. Чудны дела, твои, Господи…
 - Слушайте, а как вы приборы-то со склада утащили?
 - А Жора с них втихаря крепежные болты свинтил, а мы Никандрыча убедили, что это регулировочные были.
 - Вить, там тааакой театр был. Валера со Славкой по пять «Оскаров» наковыряли.
 - А Никандрыч, чего, не въехал? Вроде, не дурак…
 Валера развел руками:
 - Он просто не дурак. А мы умные! Игра в одни ворота.
 - Так потом же всплывет, что «СС» были! Как тут выкрутишься? Может, отсюда чего написать там, запросить. Хоть с самого верха.
 Валера откинулся, вытянул ноги, и засунул большие пальцы под халат. Вроде, как Ленин под жилетку.
 - Не всплывет. Красть, так миллион… Грамотно. Пока в государстве бардак, ничего нам не будет. Никандрычу есть чем и без нас заняться, он так за свой хвост со Славиной подачи пересрался, что теперь ему точно не до нас…
- Слушайте, а у нас тут с полгода назад такое было! Женька, со шлифовки, на спор грузовик с территории угнал.
 - Да ну? Ни фига себе, это не прибор вытащить…
 - Дело так было. Пили они с водилой, в обед, ну, недопой, понятное дело. Женька пуст, у водилы бабки есть. Ну и Женька ему на расткрутку – спорим на пять пузырей, я твой ГАЗон  у райкома на Кутузовском поставлю? Врешь! По рукам ударили, только Женька ключи у водилы выпросил. Кинул в кузов пару ящиков, и к проходной. Охрана – накладные на груз! А Женька – брось, это ж метизы, я в соседний двор, а там тепловоз дорогу перегородил, ща выскочу и в другие ворота заеду. Охранница уперлась – давай документы. Орали минут пять, Женька в ярости вылетел, борт откинул, ящики сбросил, и орет – «Открывай!!! Подавись своим мусором!». Ну, та, гордая такая, и открыла. Не дала секретную технику расхитить…
 Мы с Валерой оторжались, и я спросил:
 - А звон потом был? Как ГАЗон вернули?
 - Хе, он три дня у райкома стоял, водила водку же отдал, пока они с нею справились… Потом накладные выписал, с дачи пару ящиков привез, заехал, сгрузил. Тоже под тепловоз закосил… Еще и на дачу на халяву на служебном съездил, барахло какое-то отвез. Грех жаловаться.
 - Вить, если ты мне сейчас поведаешь, что охраннице премию выписали за бдительность, я верить перестану!
 - Фома… Не поведаю! Верь дальше… Ладно, хорош курить, здесь нельзя. Давай следующую! Валера, мы вдвоем, насос нормально работает.
 Я сразу воодушевился:
 - О! Я спать пошел…
 - Шиш тебе. Садись в будку, инструкцию по настройке пиши! И технологию. До каждого  движения. Список приборов, инструментов, все, в общем.
 - Не царское это дело. И вообще я неграмотный. Недалекий пролетарий, вчера от сохи. Ишимцеву вызывай, она инженер, имеет право.
 - Жора, ты не понял. Ты отсюда не выйдешь. И борт не лапай, наган твой у меня в сейфе. Не в оружейке, заметь, как положено, а у меня. Запросто могу в канализацию спустить.
 - Шантажист. Вот и делай добро людям. За это с вас строжайше взыщется!
 - О, кстати, напомнил! Ты когда мне «Мастера» отдашь? Заныкал, гад, на полгода, мне Нинка всю плешь проела…
 - Не ори на старших. Ты еще заслужи ее, плешь-то! – я торжественно провел ладонью по своей лысеющей голове.
 Нюанс: Звягельскому сорок два, мне – двадцать восемь. Только лысеть я начал рано. Чем и пользуюсь.
 - Вот трепло! Детский сад. Личинка…
 - Возраст человека определяется не количеством прожитых лет, а глубиной перенесенных страданий. Так что я старше вас всех, вместе взятых.
 - Иди, давай! Словоблуд… Поехали, Валера.

                ПОЛЕТ НАД КРЕСТОМ ЦЕРКВУШКИ

 - Жора, мы когда жрали?
 - Вчера…
 - Не, позавчера… Или вчера?
 - Не сегодня, точно. Пошли в «Фазан».
 - Это что?
 - Пивняк на «Студенческой», одна остановка.
 - И чего там жрать? Пиво?
 - Увидишь. И пиво тоже.
 - Пешком.
 - Пехотинец. Морской. Черт бы тебя… Ладно, пошли…
 Мы перешли по мосту Филёвскую линию и, не торопясь, пошли вдоль путей по узкому парку, поглядывая сверху на поезда. Черт знает, который раз я в Москве, а к наземным линиям так и не привык. Вообще-то мы счастливы, счастливы безмерно. Нам с Валеркой иной раз и междометий не надо, думаем и чувствуем мы примерно одинаково, действуем тем более согласованно. Мы можем трещать без умолку и молчать часами, нам не скучно. А сейчас мы молча перевариваем многогранную победу. Смакуем. Пронзительный август, нам нравится этот город, любой его район. У нас полно денег, будет еще, Витино слово свято, у нас два дня полной балды, пока настроят всю партию, и, самое главное – откатился страх. Вот это – самый кайф. Это с виду мы наглые и бесстрашные, ну и действуем напролом, но страх-то есть, да еще какой! Во-первых, я перепугался еще в Питере, на плазме, когда узнал, что здесь завал. Мог быть и наш косяк. Страшно. Москва известно как бьет – с носка, и слезам не верит. Особливо, когда у самой рыло в пуху. Когда я на складе приборы раскурочивал, вообще спина мокрая была. Это дело не подсудное, а подрасстрельное. И я очень себе это ясно представлял.
Когда за Тверью документы по пьяни проверять стал, тоже вибрировал, никак найти не мог, то одно, то другое. Револьвер, кретин, под подушку засунул, как  нарком какой-нибудь запуганный, еле нашел. А уж пока всю ночь сидел, искал, в чем дело с этими «Десницами», так вообще…
 Сто раз умер.
 - Шалман какой-то… А это чего за курица?
 - Не быть тебе орнитологом. Фазан это. Золотой.
 - Это работа не чеканщика, а кузнеца, кувалдой били…
 - И искусствоведом тебе не быть…
 - Мне б пожрать…
 Мы идем сразу к стойке, чтоб не ждать.
 - Шесть пива, четыре мяса в горшках, двое купат, два люля, креветки большие. Пиво – сразу.
 Валера пихает меня локтем:
 - А мороженое?
 - Валер, если ты меня до площади Ромена Роллана дотащишь – хоть обожрись. Хоть с сиропом, хоть в шоколаде.
 - Ха! В шоколаде! В говне мы щас будем. Про заворот кишок слыхал?
 - Ща, проверим. Чего-то меня только тут на жрать растащило… Аж сосет.
 Самое занятное, что мы за час смели все, что заказали, так и это еще не все. Дотопали до Филевского парка, вперлись в грот на Роллана, и нажрались-таки мороженого под  два по сто пятьдесят шампанского. Куда влезло? Загадка…
 Даже не икнули…
 В ведомственной ночлежке тоже повезло, тройной номер на двоих, оформились быстро, я вошел в полуподвальную каморку, роняя вещи, и подошел к окну. Узкое продолговатое оконце, распахнута рама, сирень тянет нежные руки к нам, в подвал, Мастер, ты рядом, и взвивается под твоим пером мантия угаданного тобой сына Звездочета. Московский ветер развевает плащ с кровавым подбоем, и вылезает из-под кровати кот с вызолоченными усами, совсем уже не страшный…
 Я люблю тебя, Москва…

 - Пошли на Арбат. Давно посмотреть хотел – Валера роется в сумке и вытаскивает «Зенит-Е», сумку с объективами, сумочку с пленками, еще что-то…
 Я даже не удивился, накинул куртку, сунул в карман два стакана со стола, во внутренний - Витину флягу со спиртом, и улыбнулся.
 - Станция метро «Смоленская». Покажу кой - чего…
 Валерка бывал в Москве часто, но только с сопровождением: вокзал – контора – вокзал. Москвы он, считай, не знал, и не видел. Меня захлестнула белая зависть – первое свидание у человека. Свидание не с дамой, которая может не прийти, обмануть, предать…С Москвой. Не с наглой столицей, а с Москвой. Это город такой… И поведу его на свидание я. За руку, как к невесте. Когда-то она была и моей невестой, я шел к ней в первый раз, замирая, а так ли будет, как я мечтал? Так. Даже лучше, чем так. И вот теперь он. Психи. Я счастлив тем, что делюсь с другом своей невестой.
 «Смоленскую» я выбрал не зря, выход оттуда – на Садовую, да я еще тельцем от него Арбат прикрыл, топаем вправо. Он щелкает высотку МИДа, ловит какую-то отчаянную панораму Садовой, пропал, короче, человек. Фотограф он Богом данный, я таких не видывал. Хотя и сам прилично волоку в этом деле. Но Валера… У него глаза – микроскоп с дальномером, чутье на кадр просто потрясающее, признает он только черно-белые, но это такое… Где-то на северо-востоке Онеги, пройдя от Пудожи дюжину верст по уши в грязи, он щелкнул бабушку, сидевшую на крыльце. Только лицо. 18 на 24. Не было человека, который не рыдал бы над этой фотографией, не было… Она спокойна и тиха, одни морщины. А люди плачут. Джоконда улыбается, а бабушка…
 Смотрит в вечность.
 Валера с фотиком – полупьяный тигр, изнывающий от голода, и плохо вылеченный от бешенства, охрана и оборона данного поста требует напряжения всех сил, мгновенной реакции, здорово подвешенного языка, и постоянной готовности молниеносно вступить в драку. И совершенно запредельного терпения. А мне нравится. Это почетно, это вам не самолеты с бомбами охранять. Я выдергиваю его из-под машин, втираю очки охраннику, которого он спиной столкнул с поста, да так, что тот шлепнулся задом на тротуар, отшвыриваю каких-то ранних гопников. Веселюсь, короче, от души, а сам подленько так веду его вправо. К Бронной, к Патриаршим… И получается даже лучше, чем я задумал, он вписывается на Патриаршие задним ходом, ловя в объектив здание с эркерами, оно здоровое, в кадр не лезет, он чуть не навернулся через низенькую ограду, сделал шага три назад, есть! Щелк.
 - Садись, покурим.
 Я буквально толкаю его на скамейку, сажусь сам, и достаю флягу с совершенно невинной мордой, как будто скамейка – обыкновенная, и место обыденное, и вообще… Присели двое дернуть по полста грамм… Он смотрит на меня совершенно безумными глазами, а я ухмыляюсь:
 - Она, она… Та самая. Турникет ищете, гражданин?
 - Жора!!!
 - Тссс… Наслаждаемся…

 Уже вечереет, мы не торопясь идем за Иванушкой по Спиридоновке, петляем по переулкам, с Воровского пересекаем Калининский, оставляем справа ресторан «Прага». Я опять умудряюсь прикрыть от него Старый Арбат, мы ныряем в переулки, я тащу его дворами, ни с чем не сравнимыми московскими двориками с тихой музыкой из окон, выныриваем на Волхонке, и входим в Лебяжий переулок. Я тычу пальцем в дом рядом с пельменной:
 – Похоже, здесь квартира. С ванной.
 - Иконка, свечечка… А с чего взял?
 - Смотри.
 Мы спускаемся по Лебяжьему к реке, переходим набережную, справа – ступени к воде.
 - Вот, черт!
 - Именно…
 Даже у меня ёкнуло – на ступеньках у самой воды сидел затрапезный мужичок с бородой. И курил…
 Валера замер. Я тронул фотик, он спохватился, но мужик тут же встал и пошел, хотя сидел к нам спиной, я опять тронул Валеру и тихо сказал:
 - Не надо. Пусть в памяти, а не на пленке. Так ярче.
 Валерка кивнул, мы спустились вниз, сели на ступеньки и я достал флягу.
 - Давай?
 - Ага.
 Думайте про нас, что хотите, но с ЭТИМ надо было как-то совладать. Больно круто все вышло. И отпустило нас не сразу. Эх, сейчас бы мне такое увидеть, я б за спирт не схватился – всю ночь бы с Михаилом Афанасьевичем беседовал… Молодые были, что с нас взять? Хотя насладиться все же удалось, наваждение продержалось довольно долго. Мы тяпнули,  Валера запил «Фантой», я просто втянул носом. Закурили, и Валерка на выдохе произнес:
 - Здесь он. Никуда не умирал.
 - А Каверин – он черт!!!
 Я показал на дым, выходящий у него изо рта, он мотнул головой, закашлялся, ухмыльнулся, и показал сигаретой через реку на театр Эстрады.
 - На Варьете на тянет. И место, вроде, не то.
 - Не то, не то… Будет тебе Варьете. Ща метро и три остановки. Или четыре… Пошли к «Кропоткинской».
 Мы уже подходили к бассейну «Москва», он даже в августе парил нещадно, когда Валерка встал, как вкопанный, и обернулся, глядя на театр Эстрады.
 - А валютчикам здесь стихи читали. В вертепе…
 Меня даже озноб продрал. Надо же…


 Как воспеть лунную ночь? А никак. Без меня воспели. А ртутная? Сизый свет ртутных фонарей сквозь ветер листвы дробится на стеклах и раме, втекает в подвал и пляшет пятнами далеких туманностей по полу и нехитрой мебели. Я делаю шаг в номер и замираю, рука машинально отходит назад и прикрывает выключатель, на  нее ложится Валерина ладонь. Он тоже понял, шагнул вправо и смотрит на танцующую на полу залетевшую в подвал из дальнего космоса галактику. А я скользнул к окну и жмурюсь снизу вверх на пятно фонаря. До рассвета часа три, поднялся туман, и прикрытый листвой фонарь окружен радужным нимбом.  И тихая песня далеких звуков бесконечного города сквозь шелест листьев. Валера ложится на койку, ногами на подушку, заложил руки за голову и летит. И я лечу рядом, стоя у окна, мы – люди, нам нужно неведомое… Мы не можем без этого жить…

                СОВЕТ В ФИЛЯХ

 - Жора, там осталось чего?
 - Ща, посмотрю – я протянул руку к куртке и извлек Витину флягу – Ого! Грамм триста.
 - Мало. Мне после этих надписей чего-то надраться хочется. Всерьез.
 - Да уж…
 Меня аж скривило от воспоминаний. Мы вышли вчера на Маяковке, перешли Садовую, Валера сразу метнулся к театру. Его уже никаким бесом удержать невозможно было, да я и не пытался, самого захлестнуло, я даже уболтал какого-то расфуфыренного швейцара, и он пропустил нас в сад Варьете, не помню уж, как этот театр на самом деле назывался, ну а потом, естественно…
 Вот он, дом, расположенный покоем, подъезд слева, последний этаж. И вся лестница до самой квартиры номер пятьдесят разрисована: коты, Лысая гора, Геллы, Марго, и цитаты, цитаты…
 А перед дверью я замер. Стоял, как истукан, и злился: я сам себя обманул. В дверь-то не войдешь. Даже ночным гостем из камина раз в год. Я шел на бал, а уперся в обычную дверь в сильно разрисованном подъезде. И сил у меня не было Валере в глаза посмотреть. Я-то сам приперся, а его-то привел! Мне и отвечать за разбитые мечты…
 Я машинально закурил, дым попал в глаз, я скривился, поднес руку к лицу, и тут сверкнула вспышка. Я на секунду совсем ослеп, а когда прозрел, уставился на Валеру, стоявшего пролетом ниже. Он ухмыльнулся и подмигнул:
 - Порядок, успел! Ох и долго ты столбом стоял… Увидишь потом.
 - Чего ты успел?
 - Вспышку! Руки аж тряслись, пока доставал, думал, ты отмерзнешь…
 - Псих.
 - Ладно, пошли, горемыка. Не май месяц, нас не пустят.
 - Пошли…
 Мы вышли через черный ход и в слабом свете, сочившемся с яркой Садовой, на стенах проступила стекающая на землю со стен пошлость:
 «Воланд, мы ждем! Твои Геллочки из Медведково.»
 «Кто хочет Маргариту? Дам.»
И так далее…
 Нас вынесло на перекресток, как незабвенного Григория Даниловича, разница была только в том, что такси мы поймали не на Садовой, а на Тверской. И огонек был зеленый, а не красный. Короче, так противно стало, что мы и про спирт забыли.
 Ну а теперь вспомнили. Осадок был – не приведи Господи. Облом настроения пополам с похмельем.  Мы дернули по полтиннику, запили прямо из графина и собрались уже, было, к лабазу, когда хлопнула дверь, и в проем вписался парень нашего возраста с сумкой, явно тоже командировочный. Я рявкнул:
 - Занято!
 Валера вопросил:
 - Ты хто?
 Парень опешил, потом начал лопотать, что он из Питера, и тут я его вспомнил:
 - Мишка? Радиометрист? Ты-то за каким чертом?
 - К вам в группу, завтра же испытания! Все уже летят – Никандрыч, Пузо, Лошадь, Чапа ваш…
 - Летят… А ты что – трансгрессировался, что раньше их?
 - Да я поездом. Быстрее.
 - Не, Валер, слышишь, прикол, а? Поездом быстрее!
 - А ты сам прикинь – отозвался Валера – три часа до Пулково, два часа на ожидание и регистрацию, час лететь, полчаса выруливать, да три из Шереметьево. И самолет только утром. От порога до порога часов пятнадцать. А поезд – семь, и по полчаса до вокзалов. И ходят ночью, как трамваи, один за другим.
 - Дааа. Если еще учесть, что самолет в два раза дороже…  Миш, мы вообще-то в лабаз собрались.
 - А у меня есть.
 Мы с Валерой переглянулись, задрав брови – это ж сколько с собой взять надо, чтоб осталось? И парень -  кремень, всю ночь в поезде и, как огурец. Похвально. Я широким жестом указал на стол, а Валера двинул к нему стулья.
 В общем, насчет «есть», он загнул – всего пол литра, и в башку ему хорошо дало с одного стакана, но делать нечего, потащили его с собой. Очередь была не меньше питерской, терпения у меня хватило на полчаса всего, и я начал искать барыг, должны же они быть, пусть город не тот, но страна-то та же самая! Нашел с трудом, метрах в трехстах от лабаза, взял у них три бутылки сухача, чтоб стояние в очереди как-то скрасить. Водки у них не было. Твою мать, столица называется…
 Мы чинно потягивали сухенькое, «Вазисубани» оказалось, надо же, приличным напитком торгуют, хоть в этом повезло, на второй бутылке преодолели пол очереди, и тут Миша рухнул. Валера стал всех откидывать, чтоб воздуху, я упал на колени, попробовал привести его в чувство, черт их знает, с радиацией работают, может, организм у него дырявый, или еще какой мутацкий, но оказалось, что он просто спекся. Когда я встал, Валера уже держал кого-то за глотку, драки, похоже, было не миновать, и я спокойным голосом, но громко сказал:
 - Умер.
 Пока народ стоял в ступоре, я взвалил Мишу на плечи, и пошел к ночлежке. Так и скрылся за углом под тишину. Переть было недалеко, полквартала, но умаялся я крепко. Свалил принесенное туловище на свою койку, достал флягу и глотнул прямо из горла. Подождал, пока приживется, водичкой решил не осаживать, чтоб не развезло, сел зачем-то на Валериной койке в позу лотоса, прочистил легкие, и пошел обратно. Солнце било в левое ухо, тени от листвы танцевали во все поле зрения, я даже стал раскачиваться на ходу, чтоб ритмично ловить вспышки солнца и резные пятна теней. Солнце запело под шелест листвы, а я шел, задрав лицо к небу, и уже не касался земли, нес меня на ладонях московский август…
 - Вот он!
 Тьфу ты, опять на землю шлепнулся, полетать не дадут. В другую сторону идти надо было. А очередь продолжала:
 - Где? Этот?
 - В люк скинул.
 - Какой люк!!!???
 - Канализацию не нашел, в газовый…
 Меня уже за грудки схватили, и я отмахнулся:
 - Да ладно вам, там «Скорая» за углом была, забрали…
 Народ потихоньку угомонился, я подошел к Каверину, и он протянул мне бутылку, многозначительно подняв большой палец. А и было с чего торжествовать, мы под этот шумок человек на десять в очереди продвинулись. Ай да Валера, с пол оборота въехал! Я отхлебнул малость, и задумался:
 - Одной мало будет.
 - Мало. А еще и Миша.
 - Ну, ему вряд ли понадобится.
 - А вдруг?
 - Нормааально… Одной мало, две – много, взяли три.
 - Три, так три…
 - Завтра испытания.
 - Четыре?
 - Валера!
 - Что – пять? Ну, ты и хронь…
 - Три. Пьянству - бой!
 - Все б тебе воевать. Чинно взяли, тихо съели.
 - Давай сухач добьем, у дверей почти. Мешать будет. Век себе не простим, если раскокают.
 Валера взглядом профессионала оценил свалку у дверей, и взял у меня бутылку:
 - Точно. Надо, чтоб руки свободны были. С Богом!

 Мы ввалились в ночлежку и осмотрелись в отсеках. Повезло, даже одежда не пострадала. Валера рухнул на койку и хлопнул себя по лбу.
 - Жратва! От, кретины…
 - Да уж… Давай этого пошлем.
 Я указал на Мишу. Валера только пальцем у виска покрутил. Но я продолжил:
 - Резервы человеческого организма неисчерпаемы. Вы, сударь, в этом ни уха, ни рыла. Но я, на правах заслуженного йога, клятвенно вас заверяю, что этот мешок сейчас не только встанет, но и через полчаса уставит стол всевозможными яствами!
 - Ну-ну. Полчаса? Засекаю!
 Я намочил полотенце, вылил полграфина на Мишу, кинул ему на лицо полотенце, прикрыл рот ладонью и зажал нос. Когда он дернулся от удушья, рванул вверх за лацканы и заорал:
 - Ты что, и про ментуру не помнишь!!!???
 Миша затрепыхался, но взгляд был еще мутным, и я продолжил:
 - На фиг ты пьяный на КПП попер? Корки где твои??? Во, баран!
 Я ткнул ему графин:
 - На, попей… Миш, ну как тебя так угораздило?
 Миша попил водички, вытерся влажным, потряс головой, и, наконец, изрек:
 - А что было-то?
 - Чего, вообще ничего не помнишь?
 - Не.
 - Ксивы проверь, может, обронили чего.
 Вот тут он заметался. Сдернул куртку, все, естественно, рассыпал, ронял то одно, то другое, наконец, разложил на столе пасьянс из документов, раза три пересчитал и вздохнул:
 - Вроде все. А чего было-то?
 Я отмахнулся:
 - Да много чего. Все хорошо, что хорошо кончается.
 Я достал бутыль водки и со стуком поставил на стол:
 - Давай. За то, что без последствий. Только закусить нечем, не успели.
 Миша уже натягивал куртку:
 - Мужики, я щас, пять минут!!!, Вы пока там в сумке… В пакете белом…
 И рванул за дверь.
 Валера долго смотрел на дверь, вздохнул, задумчиво перевел взгляд на меня, возвел очи горе, и еще раз горестно вздохнул:
 - Сволочь.
 - Знаю…
 - Нет, ну какая же потрясающая сволочь! Я, думал, щас чудо увижу, что-нибудь из тибетской медицины, иглоукалывание, пассы там, молитвы, воскрешение из мертвых… Как ты посмел так меня обмануть? Он – ладно, но меня??? Нипочем не прощу…
 Я уже рылся в сумке, извлекая курицу, котлеты, огурцы и помидоры, и бурчал глухо и утробно:
 - Во, люди! Ну, всего им мало! Чудо и было. Лежало бревно, встало и пошло в магазин. А вам все шаманских плясок с бубном подавай… Нехристь. Накрывай, давай.
 Валера встал и начал орудовать финкой, все еще сокрушаясь:
 - Нет, ну до чего человека довел! Ту жрачки на пятерых, закуси – на взвод, так у бедняги от твоей лечобы память так отшибло, что он еще и в магазин дернулся…
 - Поклеп. Ничего не отшибло – про сумку он сам сказал.
 - А ты и рад!
 - Скажи еще, что сам жрать не будешь…
 - Скажу! – Валера распрямился и впер руки в боки – Но жрать буду.
 Он посмотрел на часы и добавил:
 - Больше суток, как из «Фазана» вышли.
 Я поскреб затылок.
 - А ведь верно. Что-то мы с тобой, как верблюды. Раз в сутки едим.
 В коридоре послышался дробный топот, дверь распахнулась, и вошел Мишка.

 Сидели хорошо, Мишаню на целый час хватило, потом он прилег, успев рассказать бездну историй о том, где, когда, как и сколько, и как всем было нехорошо, а он всех таскал. А то, что он в очереди отрубился, это просто казус. Мы так и поняли. Филёвский парк накрыло вечером, окно распахнуто, тепло на диво, даже жарко от выпитого, скучно не было, но как-то… Я было, задумался на эту тему, но неожиданно меня упредил Валера:
 - А не зря на троих соображают, а, Джинн? Вот, лежит на койке и толку от него – ноль, а разбудить тянет. Ну, чтоб трое…
 - Тьфу на тебя. Телепат хренов.
 - Не, ну согласись!
 - Чего мне соглашаться, если ты мои мысли читаешь? Мои, понимаешь! Спер у меня нагло из башки, и озвучиваешь… Плагиатор.
 - А ты вари башкой быстрее, может, и вылезешь поперед батьки. По общаге пошарахаться, что ли?
 - Ну да. Здорово придумал. Только заводки нам не хватало.
 - Дурень, угостим кого, посидим…
 - А если разговорами душить будут? Как Миша.
 - Дааа, тогда уж лучше его разбудить. Ему в рыло дать рука не поднимется.
 - Буди.
 Валера и потряс несчастное тело, и стаканом над ухом позвенел, глухо.
 Я уловил его взгляд, когда он распрямлялся и злорадно проскрипел:
 - Валерий Васильич, а что-й то вы ему в бубен не насовали за то, что он компанию презрел и самоустранился? А? Ведь хотелось же.
 - Тебе щас дам! Прав. Хотелось. Еле, блин, сдержался. Веришь, хоть оплеуху дать хотел.
 - Во! Вот так междусобойчики и возникают. От мнимого презрения к коллективу. Стадный инстинкт, подавлять следует.
 - Тебя послушать, так в одиночку надираться надо.
 - Тоже не выход. Я, когда один пью, по рылу себя не бью только потому, что неудобно. Физически, имеется в виду. А хочется - спасу нет. Очень я для себя хреновый собутыльник.
 Валера прищурился и посмотрел на меня. Изучающе так, вроде как злобно.
 - Вообще, дело к драке идет. Я себя тоже не люблю. Давай, как викинги!
 - Не понял…
 - У них самоубийство не в чести было, так вот, если их окружали, и трендец наставал, они, чтоб не сдаваться, друг друга мочили. Ты мне поганому морду набьешь, я – тебе. Благородно.
 - И каждый станет от этого лучше. Возвышенно.
 - Ну, а я тебе про что?
 - О! Давай, лучше, как гусары, у меня колода есть.
 - Чего ж ты молчал, тихоня? Ща я тебя раздену! Кинг? Сека? Преф?
 - Покер. У меня пятьдесят две, полная, ни разу еще. Даже пасьянсы не раскладывали. Сестра из Вюнсдорфа привезла.
 Мы вывалили из карманов всю мелочь, разделили на две равные кучки, и понеслось. Валера свою кучу продул за три партии, в ход пошли бумажки, я уже стал воспарять, но покер есть покер, нарвался фуллом на каре, и Каверин меня подчистую обезналичил. Тут уж я бумажки из кармана поволок. Бой шел с переменным успехом,  Миша храпел, табачный дым слоился по комнате, когда от двери послышался возмущенный вопль:
 - Это что еще за вертеп???
 Я оглянулся, поднял для зрячести правое веко мизинцем и узрел все наше начальство, и питерское, и московское, отпустил веко и отмахнулся, повернувшись обратно к столу:
 - Ужин.
 Начальник нашего отдела, Пузаков, аж взвился:
 - Какой ужин?! Час ночи!
 Валера откинулся и покачался на стуле. Понял, что это дело рискованное, вытянул ноги под столом, засунул пальцы под майку – тельник и наставительно произнес:
 - Работа. Много. Сплошные сверхурочные. Правда, Виктор Семенович?
 Витя завел очи горе, но деваться ему было некуда, квитки он уже выписал, и он, злобно глянув на Валеру, пробурчал:
 - Они, правда, со стенда не слезали. Черт с ними.
 Чапа еле сдерживал смех, и, наконец, выдавил:
 - А бабы у вас где?
 Валера обиженно прожурчал московским говорком:
 - А где ж им быть, в шкафу, натурально, прячутся. Они стеснительные. Неодетые.
 Эти дятлы реально уставились на шкаф, и тут мы так захохотали, что даже Миша на другой бок перевернулся. Через секунду ржали все, кроме Никандрыча и генерала, Никандрыч двинул к столу и заинтересовался картами, а генерал шагнул к шкафу. На полном серьезе!  Тут уж я вообще с койки сполз. Валера встал, поднял меня, и усадил, добавив:
 - Во! А ты сокрушался, что веселить нас некому. Глянь, Жор, какие клоуны…
 Он сунулся под кровать, достал последнюю бутылку, водрузил ее на стол и пригласил:
 - Прошу, господа, на сон грядущий! Раз уж вы говорите, что час ночи…
 Как ни странно, приглашение они приняли, обстановка разрядилась, только безымянный генерал все еще производил впечатление плохо очнувшегося дерева. Но после второго тоста и он оттаял, и даже спросил, указав на Мишу:
 - А это что?
 - Homo Sapiens. Радиометрист - я погладил Мишу по голове – Вы его не тревожьте, он занят страшно. Обдумывает тактику предстоящих испытаний.
 – А он завтра встанет?
 Тут и Валера вмешался:
 - Хомо Сапиенс, отряд приматы, прямоходящий. Должен встать.
 - А вы?
 - Бестактно. Я и обидеться могу…
 Я первый понял, что генерал щас огребет, и встал между ними.
 - Ладно тебе, Валер…
 - Чего ладно??? Щас он у меня за обезьяну! Вон пошел, пока цел! Сундук  звездатый…
 Тут кое-что пояснить надо. На флоте мичман – сундук. Погоны без просвета, две звезды вдоль. Как у генерала, только маленькие. Этот, как назло, был генерал - лейтенант, тоже две звезды. Как у сундука. А Валера из-за такого ишака просидел в канатном ящике от Бискайского залива до Печенги, дембельнулся «под ёлочку» – 31 декабря в 24.00, да еще «Красной звезды»  лишился. Он в Анголе ЮАРовский БТР сжег, представили к «Звезде», а когда домой шли, морпехам делать вообще нечего, сиди в коробке месяцами, они от скуки брагу гнали в огнетушителях. Он герметичный, брага с искрой получается, вроде шампанского. Ну, и сливали по мере надобности. У Валеры раз надобность возникла, он к огнетушителю пошел, а там сундук присосался. Ну, Валера его и отметелил за крысятничество. Хорошо, не посадили…
 Чаплинский, Никандрыч и Звягельский Валеру хорошо знали, генерала быстро угомонили, разъяснив ему, что он, собственно, ляпнул, и что за это бывает, несмотря на чины и звания, с Валерой было сложнее. Я прижался к нему, охватив клещами руки у локтей, чуть навалился, и шепнул в ухо:
 - Всех придется. Они ж разнимать полезут. Остынь. Остальные ни при чем.
 Он еще подышал мне в ухо с минуту, тяжко и натужно, потом втянул воздух так, что мой замок на его спине лопнул, и выдохнул:
 - Черт с ним.
 Самое время было выпить мировую, но флягу Витину я нипочем бы доставать не стал: и жалко, и Семеныча подставлять…Водка – черт с ней, а вот за спирт ответить пришлось бы, его в магазине не продают. Где взял? А желающих такой вопрос задать – полкомнаты.  Я глянул на самого бдительного, на Никандрыча, и хмыкнул. Он уже не разглядывал карты, а сгреб колоду и изучал очень внимательно. Аж глаза горели. Видно, почуяв мой взгляд и смешок, он посуровел и придрался:
 - А откуда такое? Разврат.
 - Нормальные немочки. Демократичные. Бундес были б вообще без тряпья.
 - Ты мне баки не забивай! Откуда???
 - Оттуда! Из Шверина. У меня сестра в штабе ГСВГ работает. Офицер по связи со ШТАЗИ.
 Я сразу понял, что перегнул, все начальство ощерилось, в глазах мелькали приговоры, но тут выручил Валера:
 - На Кузнецком вчера купили. Смотрите, новенькие еще…
 Напряжение спало, но Никандрыч еще держал стойку, пес режимный:
 - Тарасов!
 - Да вы мне в личку гляньте, у меня и сестры-то нет. Ну, ляпнул… Это я от недопоя.
 - От чего??? – Пузаков покатал ногой три пустых бутылки и глянул на стоящую на столе четвертую. Тоже уже пустую.
 - Недопой! Слово такое. Означает нехватку жидкости. У нас все до грамма рассчитано было, но мы ж щедрые.
 - Гостеприимные – добавил Валера.
 - Вымогатели  – тут же спарировал Звягельский – Пошли к Славке в номер, не хочу я в вашем свиннике коньяк пить…

 Мы сидим с Валерой на койках в своем номере, свет не включали. От фонарей на улице светло и красиво. То есть, темно конечно, но у него ночное зрение не хуже моего, так что… Ни к чему лишнее.
 - Не, Джинн, больше я с кем попало, не пью.
 - Ага. Тесно с ними. Как в мундире. Генерал, вроде, затаил…
 - Да пошел он… Никандрыч на тебя тоже, вроде озубел. У тебя, правда, сестры нет?
 - Правда.
 - А Аллка тебе кто?
 - Которая?
 - У тебя их несколько?
 - Две.
 - И обе – сестры?
 - Которая в Германии – сестра жены, она мне родней супруги…
 - А вторая, что, тоже не здесь?
 - В Британии, в Кембридже. Это сестра троюродная. Любимая.
 - Есть нелюбимые?
 - Ольга, в Вишере живет, мы проезжали. Она на игле сидит, беда…
 - Ну, ты и родственничек…
 - Хреновый, согласен… Знаешь, за что я Москву так люблю?
 - Ну?
 - Прошлым летом они обе приехали на Белорусский на одном поезде, из Берлина, Аллка из Вюнсдорфа, а Алёна – из Хитроу до Берлина самолетом, а потом поездом. И я их встретил.  Из Питера, на «шестьсот весёлом» сидя трясся двенадцать часов, еле успел. Вчера мы с тобой шли по тому же маршруту, что и я тогда с ними. Я их познакомил, и мы шлялись целый день. Потом мы посадили Аллку в электричку до Владимира, она к родичам мужа ехала, а Алёну я проводил на самолет до Свердловска. Лето и ветер, им почему-то со мной хорошо, я иду с ними под руки, и нам все уступают дорогу, они щебечут, а я почти все время молчу. И до конца жизни по сто раз на дню я буду видеть хвост электрички и взлетающий самолет, и перед Богом валяться буду на коленях за то, что у меня такая  отличная память. Все это было секунду назад, еще воздух звенит от их щебета, и не разнес ветер запах их духов, и я жду в каждом московском дворике цокот их каблучков, и ищу на улицах их танцующие юбки…
 - В этой стране невозможно жить человеку. Если б тебя Никандрыч услышал, он бы не умилился, а отвел бы тебя к ближайшему менту, чтоб тот тебя шлепнул из штатного оружия.
 - Страна – хоть куда, прелесть, государство – дрянь. Давай спать.
 - По пятьдесят?
 - Давай. На сон грядущий…


                МЕТРОНОМ

 - Вот это даааа… Выгнать надо как-то это дело. Пошли, по парку побегаем.
 - Валера, я эти лошадиные спорты презираю, что бег, что лыжи, что плавание. Я лучше здесь разомнусь, во дворе.
 - Я там пруд видел.
 - Другое дело. Побежали.
 Организм мой бежал по частям – скелет сам по себе, мясо на нем тряслось и прыгало, а шкура и желудок вообще жили своей отдельной жизнью. И башка моталась, как тряпочная. Мы уже с километр пробежали, неслись, как олени, без тропок и дорожек, сигая через кусты, а пот еще даже не выступил, во, нажрались-то… Вдруг Валера заорал, показав вправо:
 - Сержант Тарасов! Армейский комплекс номер три!
 - Ух, ты!!! А пруд?
 - Вон!!!
 - Выживем. Вперед!
 Это была почти настоящая полоса препятствий – с улиткой, ямами, бревнами, стенкой, окнами и лесенками. Мы ее раз шесть прошли, когда у меня ноги подкосились, я рухнул, отдышался, и сиганул на турник. Валерка меня скинул, и стал вертеться сам, я его сдернул за ногу, мы малость подрались, и, уже на последнем издыхании, плюхнулись в пруд. За полкилометра до ночлежки я почувствовал зверский голод, но жрать мы не стали, опасно. Заснешь потом на полдня. Так, покусочничали немного, еще раз водой облились, и пошли в контору. Миши уже не было, смылся, пока мы бегали.

 Опять гудит установка высокого уровня мощности, журчат лесными ручейками системы охлаждения магнетрона и «Десницы», мигает цветомузыка стендов, и слышен из аквариума, где сидят вумщики, стук костей и шашек шиш-беша.
 - Виктор Семеныч, в норме все, ночь уже, чего не спится?
 - Да ладно тебе…
 - Витя, вали спать! Ты с этой комиссией весь день вошкался, теперь здесь, Бога побойся, ты утром НАМ свежий нужен, понял?
 - А вам-то на кой?
 Витя мотнул усталой головой, он даже отнекивается как-то заторможено. До чего ж мужика уважаю, слов нет. Слушать восемь часов претензии и бред орды из двух десятков чинов различного калибра, да у меня б терпение на второй секунде кончилось! Не шаришь, и не лезь! Получишь партию в конце испытаний, подпиши и вали. Чего людям нервы мотать? Так нет же, беда всех дилетантов. Вот надо свою осведомленность или причастность продемонстрировать, хоть тресни. Все напоказ, мать их, только за жопу и трясутся. Ведь тому ж генералу по фигу, по большому счету, накроется партия или нет, будут два разведсамолета летать, или еще год в Ташкенте в ангарах простоят, не колышет это его ни с какого бока, а вот что попрут за неудачу, это – да, волнует. Да так, что отовсюду подвоха  ждет, вот во все и лезет. Во все, потому что не знает НИЧЕГО. И ведь видно это, как на ладони. Нам. А тем, кто его попереть может – ни фига не видно, они в нашем деле еще меньше волокут. Вот и изображают причастность, деятельность и осведомленность. Чем выше, тем смешнее. Клоуны.
 Что ж за паяц на самом верху сидит?
 А что перед нами позорится, ему начхать, кресло дороже. И на нас начхать. Мы для него не люди. Так, ступеньки. Вот и проверяет – не шатаются ли…
 Как Витя это терпит?
 - Виктор Семенович, а вот генералы там, военные и штатские, члены комиссий, у них речь осмысленная, а? Вот если продраться сквозь лингвистику, лексикон, наукообразность, жемчужина-то, а? Сверкнет?
 Витя посмотрел на меня предельно подозрительно:
 - Ты это о чем?
 - Как ты эту херь по стольку часов каждый день терпишь!? Вот о чем. Сделали б начальником, на пятой минуте удавился бы…
 - Вы, сударь, не только полный баран в науке управления, но и в школе, смотрю, из двоек по истории не вылезали. Осведомленность на уровне амёбы.
 Тут уже я заподозрил неладное.
 - А ты о чем?
 - А знал бы историю, понял бы, что корни моего терпения в глубокой древности.
 - В Ветхой. Да?
 - Хоть Библию читал. Терпение – отличительная черта многострадального еврейского народа.
 - Слышь, страдалец, валил бы ты спать, три часа уже. Тебе завтра с этой мразью лясы точить, не нам…
 Валера тоже оторвался от панорамы:
 - Семеныч, правда, шел бы. Не выспаться и голодным остаться всегда успеешь. А без тебя нас сожрут. Кончай надрываться.
 Витя встал, потянулся до хруста и помотал головой.
 - Ухожу! Но только потому, что не могу работать в атмосфере травли со стороны завистников!
 - Иди уж. Многострадалец. В ОТК пойдешь?
 - Не, я у себя, в кресле. Удачи, антисемиты…
 - Давай…
 И опять, прибор, за прибором, снял проверенный, вставил новый, включил охлаждение, орешь в аквариум: «Врубай!», негромко взвывает в разгонном режиме установка, пятьдесят киловатт, сто, двести, двести сорок, десять минут теста, повышаешь температуру охлаждения до двухсот градусов, десять минут теста, отключаешь подогрев, пять минут теста, снимаешь параметры, заносишь в журнал, орешь: «Глуши!», команды не должны быть похожи по звучанию, вынимаешь прибор, ставишь личное клеймо, штамп «Поверено», в стеллаж…
 Следующий. Еще сорок шесть.
 И тут нам не везет. Установка охлаждения – два здоровенных шкафа и резервуар для ПМС-5, охлаждающей жидкости, на триста литров, все это хозяйство напрочь закрывает от нас сигнальный ящик включенного излучения. То ли бойцы в аквариуме заигрались, то ли мы рявкнули слабовато, то ли не сработало что… Это уже не важно. Все уже стало не важным в этом мире.
 Мы синхронно стали свинчивать болты с двух концов прибора, когда затрещала искрами лапша – прокладки между прибором и трактом. Первая молния ударила строго вверх из-под моих рук и лопнула на потолке, вторая, через долю секунды - наискось веером, задев Валерке плечо, и рассыпалась салютом на стене, я прыгнул спиной назад, метра на полтора, перевернулся в полете и, падая, ударил рукой рукоять питания магнетрона. Валера махнул через стол, тракт, прибор, оттуда било уже напропалую, и ногами ударил в предохранители силового щита, все загремело, на нас навалился мрак.
 Я лежал в какой-то щели, застряв между шкафами, в бока давили железные углы, и болела кисть. Именно от боли я понял, что жив. И мокрый, как мышь. В мозгу трепыхалась одна фраза:
 «Мертвые не потеют».

 Потом потекли мысли неторопливые. Молния же, может, я просто ослеп? Или сознание потерял. Да нет, вот оно, сознание, думает же. Мозгом. А, может, оно и без мозга может думать? А мозг я уже об какой прибор расколол. Нет, череп расколол, а мозг вытекает. А как это он вообще вытекать может, почему такую ерунду в книжках пишут, он же не жидкий… Кисть болит, живой. А если у неживого тоже болеть может? Вот оттяпали человеку руку, а она у него чешется. Или к погоде ноет. А у меня тело оттяпалось, а кисть думает, куда тело подевалось? Тело, может, сгорело уже, а ходят вокруг люди и смотрят на кучу пепла и кисть, чудом не сгоревшую. А она лежит себе и додумывает остатки мыслей. Скоро сдохнет и болеть перестанет. И думать. Вот тогда – точно конец. И вообще – я долетел, или не долетел? И куда?
 По глазам ударило красным, взвыла сирена, я вздрогнул и заорал, в бок впилась какая-то железяка. Матерясь, на чем свет стоит, я выкарабкался из разгромленного железа под свет мигающей красной лампы и попытался оглядеться.
 Господи, Валера!
 И звать не пришлось, из-под стола неслась отчаянная ругань – Каверин крыл в бога, в душу, в трех святителей вумщиков, тракт, СВЧ, бункер, институт, Москву - столицу и Министерство радиоэлектронной промышленности. Союзу Советских Социалистических Республик тоже на орехи досталось.
 Из-под стола вылетели какие-то обломки, волноводы, Валера распрямился, сшиб ногой со стола тракт с «Десницей», шибанул той же ногой в шкаф охлаждения, тот, загремев всеми костями, рухнул, и он двинулся к аквариуму. Я понял, что сейчас будет, и кинулся на него. Он отшвырнул меня, как щенка, я поймал, было, его руку, но он от первой же боли меня опять отшвырнул, и я, недолго думая, врезал ему кулаком в затылок. Он рухнул, как будто из него выдернули кости, опал на пол бесформенным мешком, я поймал его голову себе на колени, обмяк сам, прижал его затылок к животу, и тихо завыл.
 А под потолком с секундным интервалом мигало красным, и щелкал негромко такой знакомый Ленинградский метроном…
 
 - Ой, мать…-  Валера приподнял голову – это ты меня?
 - Башка болит?
 Он ощупал голову, потряс.
 - Нет. Куда ты меня?
 - В затылок.
 Он помял затылок, сначала осторожно, потом нормально.
 - Точно ты. Ни фига не болит.
 - Эт хорошо. Левой бил, думал, промазал.
 - Скотина…
 - Ты их чуть не поубивал.
 - Ща, встану…
 - Кончай собачиться, нам всем кранты.
 - Да ладно…
 - Полчаса уже…
 - Ща, разберемся. Есть кого допрашивать. Эй, отцы!!! Который там из вас постарше?
 - А без разницы – послышалось из аквариума – Теперь это совсем без разницы. Чего разлеглись, сюда ползите. Только потише.
 Валера задрал брови и вытянул губы дудкой, я тоже, мы переглянулись и вошли в будку.
 - А чего тише-то?
 Красный мигающий свет сюда еле доходил, морды вумовцев казались нереальными, да и все помещение размывалось от проблесков, преисподняя, ей Богу… Я указал на телефон:
 - Звонили? Чего там?
 Тот, что был поближе, протянул мне трубку:
 - На, покричи…
 - Понятно…
 Валера подвигал доску шиш-беша, кинул кубики, попытался разглядеть очки, и почесал затылок.
 - Пойду, предохранители вставлю обратно.
 Старший посмотрел на него с жалостью:
 - Не дергайся. Все обесточено снаружи, связи нет, и не будет, противовесы отстрелены, вентиляция выключена. Только самотеком.
 - У вас уже такое бывало?
 - Такого – не было.
 - А знаешь все откуда?
 - Ну, я ж начлаб, положено.
 - И что будет?
 - Не скажу. А вдруг живы останемся?
 - Жора, надави ему куда-нибудь, пусть скажет… Мне интересно.
 - Отвянь, Каверин, и так хреново. Только гестапо нам тут не хватало…
 Я задрал брови:
 - Напоследок?
 - Вот именно!
 Я чего-то обмяк и сел. Потянул сигареты, но начлаб мотнул головой и показал на отдушину вентиляции:
 - Не стоит. Дышим осторожно, двигаемся мало.
 - Лежим на спине – продолжил я.
 - Правильно. Молодец, все знаешь. Откуда?
 - Кусто читал, «В мире безмолвия», Принцхорна « Морские диверсанты», Боргезе… Ладно, ложимся, ждем колоколов…
 Валера лег на пол, заложил руки за голову, поморщился:
 - Хреновая у вас цветомузыка, раздражает. Вылезем, я вам нормальную спаяю. У меня еще тиристоры остались, на все семь каналов хватит. Киловатт по каналу, а? Сможешь аэродромные прожектора подключать.
 - Заметано – ухмыльнулся начлаб.
 Я прикинул в уме, все, что читал о такой жопе, в которой мы оказались, и спросил:
 - Слышь, Юпитер из подвала, а у тебя там заначки на такой случай нет? Типа, разбей стекло, надави рычаг. А там ампулы, или револьвер с пятью патронами.
 - Нет. Чего на нас тратиться…
 Валера поддакнул:
 - «Экономика должна быть экономной!»
 Когда все оторжались, начлаб спросил:
 - А почему Юпитер?
 - Повелитель молний, мать твою. Громовержец сраный…
 - Хамство прощаю, за погоняло – спасибо.
 - Носи на здоровье…
 Через минут десять тихого лежания Валера спросил:
 - Фонарик есть?
 - Был, но дохлый, наверное.
 - Давай, мне ненадолго, щит посмотреть.
 Я встал.
 - Я с тобой.
 Посмотреть действительно было надо, мало ли… Свет дадут, включится чего не то, или искранет, опять защита сработает, во второй раз уже точно не откроют. Мы пробрались к щиту, разгребли обломки, часть медных силовых контактов, в которые вставлялись предохранители, были здорово погнуты, два из них вообще придавлены к крепежной панели, я посмотрел на Валеру и укоризненно покрутил пальцем у виска, он пожал плечами. Часть мы отогнули пассатижами, часть пришлось молотком и монтажкой. Искали, чертыхаясь, сами бочонки, нашли четыре, вбили, два гнезда остались пустыми. Осмотрели еще раз щит, фонарик садился, Валера повернулся ко мне:
 - Магнетрон ты точно вырубил?
 - А то. - Я поднял правую руку с распухшей кистью – чего, думаешь, я тебя левой?
 - Кровь слизни, течет еще…
 Я стал, как кот, зализывать предплечье, Валера пробрался к щиту магнетрона. Через минуту оттуда послышалось:
 - Дааа, резервы человеческого организма неисчерпаемы. Как они его теперь включат?
 Я подошел к нему и почесал затылок. Рукоятка была отломана почти у основания, но это было еще не все. Тусклый луч фонарика уперся в лицевую панель щита, под обломком была вмятина, повторяющая форму ручки, глубиной в полсантиметра. Самой ручки нигде видно не было.
 - Ты уверен, что рукой?
 - А чем???
 Я ткнул ему в нос правую руку, изнанкой, он отшатнулся:
 - Башкой, бля!!! Чугунной…
 - Ты на свой щит посмотри! Тоже мне… Их забота, как включать. Сам не включится, и ладно. Пошли.
 - Так я ногами… И чего, это, получается, что кость прочнее железа?
 - Ручка латунная.
 - Все равно!
 - Ну не ожидала она такого, не ожидала! Расслабилась…
 - Еще раз о вреде расслабона. Пошли…
 Мы отдали фонарь и легли. Мыслей никаких особо не было, так, «Швейка» развернул на черном потолке и почитывал. Но тоже не лезло, как будто забывать стал. Потом все-таки мелькнуло:
 - Слышь, старшой, а чего ты там вякнул насчет «потише»?
 - Это вы валяетесь, а я занят. Слушаю.
 - Что?
 - Не скажу.
 - Ну и черт с тобой.

 По законам жанра часов через много мы должны были начать задыхаться, двое-трое незначащих персонажа скукожились бы от удушья, став нам родными и незабвенными. И вот, когда уже слабеющие руки стали бы скрести обломанными ногтями трехтонную дверь, тогда, когда и на это сил уже не было бы, а только на то, чтоб поддерживать зачем-то синеватую задыхающуюся голову верного друга, вот тогда бы зашипела пневматика, и откатились бы ворота из ада, и мы узрели бы благородных спасателей, ломившихся к нам сквозь неимоверные трудности. Бы, бы, бы…
 Н-дасссс. Теорию вероятности не дураки строили, и матожидание события – величина вполне конкретная. Никому еще на белом свете за всю историю человечества не удавалось отключить бомбу в последнюю секунду. Не бывает. Не верите – осильте хотя бы для начала учебник теорвера. Третий курс, фигня, в принципе, и школьных знаний достаточно.
 Лежали себе и лежали. Валера только поругивался, ему левый бок жгло. Вентиляция загудела как-то незаметно, только начлаб приподнялся. А вот то, что свет включили, мы заметили. Закурили, и стали резаться в нарды.
 Когда двери открылись, и мы вышли, случилось непредвиденное, на нас накинулись врачуги, их пришлось слушаться, чего-то накололи, хотели, было, нас на носилки взгромоздить, но до санчасти мы сами дошли, не больно-то и трудно оказалось. Вот если б генералы носилки тащили, тут бы я улегся…

                БЕЛОЕ БЕЗМОЛВИЕ

 Когда я очнулся, Валера стоял у окна палаты в одних пижамных штанах, и курил в форточку. Он, видать, услышал скрежет моих открывающихся век, не иначе, и сразу обернулся. Я судорожно глотнул, и меня прорвало. Когда я оторжался, то помотал головой, и ткнул пальцем в его сторону:
 - Болит?
 - Жжет. Теперь знаю, как на солнце обгорают.
 - Но чтоб тааак!!! С трафаретиком надо.
 Я опять захохотал.
 - На себя глянь, придурок! На одном пляже загорали…
  Я вскочил и подошел к зеркалу. Минуты две смотрел, и пнул его.
 - Зря они тут такое вешают. Хрень какую-то показывает.
 С Валериной раскраской, конечно, было не сравнить, но зрелище было жутковатое – от пояса вдоль левого бока шел багрово-синий узкий клин, разлетающийся на плече каким-то веником. Или салютом, так романтичнее. Но самый кайф – это синее ухо на совершенно нормальной голове. Я взялся за него, оттянул, в глубинах раковины оно было бело-розовым, хмыкнул.
 - Отрезать, что ли… Дисгармония.
 - На ВУМ сходи, второе подставь.
 - Нет уж, знаешь, я лучше отрежу. Пусть даже сам, и тупыми ножницами.
 - Интересно, мне сколько отрезать?
 - Четверть туловища, примерно. А, нет, изнанка у тебя белая. Одну восьмую, значит. А чего - отрезать? Довольно изящно. Такой бордюр называется меандром. Древнегреческий узор. Строго и красиво.
  - Лапша это называется!!!
 - Это тебе за увлечение фотографией. Чрезмерное. Под увеличитель попал. Вот с лапши тебе снимочек и напечатали (внутренняя часть лапши действительно – зубчиками, для лучшего прилегания).
 У Валерки полтуловища было обожжено – наискось, от правой части поясницы через грудь до левого плеча, и часть морды прихватило – щеку и ухо. Ну, и шею слева, конечно… Граница была очень четкой, и шла действительно меандром, потрясающая раскраска, как ни крути.
 - Не ссы, Валер, зато все бабы наши будут. У кого еще такое есть?
 - Плевал я на баб, у меня Маринка. Как я с мордой такой ходить буду?
 - Да пройдет…
 - С чего ты взял?
 - Те же кванты, что и солнечный свет. Только частота другая. Учиться надо было.
 - У нас в технаре этого не проходили. Это ты у нас студент - недоучка…
 - Школа, физика, седьмой класс. Двоечник. Слушай, а у меня чего-то не жжет.
 - Деревянный потому что! Вот она, где сущность твоя проявилась!!! Всегда ведь подозревал, только доказательств не было! Теперь не отвертишься…
 - Был бы деревянный, копыто б не распухло – я посмотрел на забинтованную до локтя руку, и добавил – И не болело бы…
 - Фантомные боли, мнишь себя человеком. А дерево тоже ломается. Подумаешь, веточку повредил…
 - Ты давно очухался? Где мы?
 - Я и не отрубался. Больно, жжет здорово. Даже уколы не взяли. Хожу, как дурак.
 - То-то хрень несешь. Знобит?
 - Ага.
 - Ложись, я попробую…
 - Куда тебе сейчас…
 - Ложись, на хер, вон зубами же стучишь. Посмотрим…
 У меня ничего не было, кроме воды и полотенца, но через четверть часа он все-таки заснул. А, может, лекарства подействовали, наконец-то…
 Я смыл под краном испарину, напился, как верблюд, сушило, будто с похмелья, и подошел, наконец, к окну. Мать, твою, санчасть на территории. И на скамеечке не посидишь…Вот, свинство…

 Лежать осточертело, я сижу на койке, Валера стоит у окна. Оба напрягаемся, шаги в коридоре, много. Переглядываемся. Началось.
Входит Звягельский, не мигает даже, Никандрыч, Чапа, за ними трое в разном, но штатском. Таакое, блин, штатское… Ну, прям, совсем. «Who ist das machen heir,Sie, zivilist???». Понеслось сразу:
 - Вы где стояли?
 - У панорамы.
 - Что это?
 - Измеритель, «Астра» у вас в Москве называют.
 - Почему стояли?
 - Не помню, потянулся за чем-то…
 - А то, что у панорамы, как вы говорите – помните?
 - Так я от нее не отходил.
 - А вы?
 - Правее, у  установки охлаждения.
 - Почему стояли?
 - Черт знает, не помню, Бог уберег.
 - Вот только этого не надо! Стоял почему?!
 - Да не помню я! Стула, вроде нет там. Или есть… Не помню.
 - Питание магнетрона ты выключил?
 - Вряд ли. Я не знаю, где это.
 - Не знаешь, а выключил?
 - Не знаю. Может, я на кнопку свалился?
 - Там рубильник.
 - Ну, не знаю. Грохнуло, я под обломками очнулся, уже когда меня вытаскивали. Может, и зацепил чем, вон весь в синяках.
 Я расстегнул пижаму, штатский отмахнулся:
 - Ты тут не хвастайся, тебя спрашивают, зачем установку сломал!
 - Да не ломал я ничего.
 - Значит, Каверин?
 - Вряд ли, он дальше был.
 - Тогда – ты!
 - Ну я, так я. Там так загремело… И ослеп. Я думал, вообще…
 - Каверин левее был, он силовой щит разбил?
 - Ну, знаете! Там же стол. И до щита метра три. Что мы, акробаты, что ли?
 - Вы не просто акробаты! Вы повредили тракт, из-за вас случилась авария, и вы еще следы замести пытались.
 - Ага. Здорово замели. Все известно, хреновые из нас диверсанты.
 - Кончай Ваньку валять!
 - Ничего я не валяю, рад, что жив и не ослеп, и ладно… Я б и сам рад знать, что там стряслось.
 Штатские насели на Валеру:
 - А ты что помнишь? Тоже – ничего?
 - Мало. Мы ж в одной лодке были. Сверкнуло, загремело, я только в аквариуме очухался.
 - Ну, пусть так. А кто тебя туда притащил?
 - А я почем знаю? Вумщики, наверное.
 - А ты и не спросил! Вы ж там пять часов были!!! Что, и спасибо не сказал?
 - А нам там не до спасибов было! Жгло бок, и лампа эта ваша… И Жора блевал, мы с ним возились.
 - А чего это он? Пьяный был?
Пора. Я вскочил и заорал:
 - А я и щас! По башке попало, у меня уже четвертое!!!
 В истории болезни наверняка было про три сотрясения мозга, да и про все остальное, я поперхнулся, кашлянул раз, другой, закашлялся уже по серьезному, проковылял к раковине, схватился за нее, наклонился. Ну, с Богом… Есть правда на земле, меня кааак вырвалоооо… Вовремя перепугался… В раковину, правда, хлестала в основном вода, которой я заблаговременно нахлебался, но это уже тонкости. Я включил воду, сполоснул морду, промыл рот, и распрямился. Не до конца.
 - Извините.
 На ребят этих явно не подействовало, но обстановка немного изменилась. Голос подал уже другой, который подобрее по сценарию:
 - Давайте пока так, без протокола, объяснительные потом писать будете. Что было?
 У нас тоже был свой сценарий, первым отозвался Валера:
 - Черт его знает. По-моему, я к Жоре поворачивался, вспышка, грохот, я ослеп, а потом не помню ничего. В аквариуме видно было плохо, щелкал этот метроном, лампа… Мы говорили чего-то, потом Жоре плохо стало, мы с ним возились, а потом свет включили.
 Валера помялся, помялся, и добавил:
 - Понимаете, там страшно было. Ну, и болело…
 - Вы что, и в туалет не пытались?
 - Слушайте, а ведь верно. Ни разу. Надо же…
 - А этого, вы говорите, рвало, как же вы, а?
 - Вумщики с ведром каким-то… Вроде мусорным. Там видно плохо было. Тряпку дали, я вытирал.  А они с ведром ходили…
 - Кто именно?
 - Да не видно там было!!! Только тени! Сами б там посидели…
 - Полегче!!! У нас своя работа.
 - Работа, работа… Ну ее на хрен, такую работу. Торчишь тут, как… Вы еще…. Больничный хоть выпишут? Два дня уже.
  Вмешался третий, самый, видать, строгий:
 - Карцер вам, а не больничный! Вот бумага, пишите! А мы сравним, кто из вас виноват – вы или на ВУМе. Они кой - чего про вас написали. Вот и посмотрим, кому из вас зону топтать.
 Валера, типа, онемел, а я встрепенулся:
 - Вы что, какая зона? Авария же просто! Мало ли там чего, тракт прорвало, усталость металла, скачок напряжения, да мало ли! Виктор Семенович, ну хоть вы скажите!
 - Я уже сказал все. Теперь комиссия работает.
 - Ааа, ну тогда ладно, давайте бумагу, будем писать. В конце концов, ТБ не нарушали, от программы не отклонялись, в журналах все есть. И не надо пугать, и так хреново. Виноваты - сядем. Чего раньше времени? Прибор-то цел?
 - Как ни странно – да.
 - Ну, значит, тракт… Или мощность…
 - Или нечистая сила – продолжил дознаватель.
 Я поднял глаза и смотрел на него долго и грустно. Кивнул:
 - Знаете, раз уж без протокола, то можете считать меня трусом или кретином, но этого я тоже боюсь. И думайте, что хотите.
 Валера добавил:
- Раз уж действительно без протокола, то мы не меньше вашего знать хотим, что стряслось. Чтоб еще раз не нарваться. Хотя бы. Нам и одного раза – за глаза!
 Опять вступил добрый:
 - Пишите. Разберемся. Скорейшего выздоровления. Пошли, товарищи…
 - Спасибо
 - До свидания…
 
                СЕРЕБРЯНЫЙ БОР

 - Виктор Семеныч, а не в падлу отсюда улизнуть будет, а?
 - Шашлыка обожрался? Мутит?
 - Хе! Ты к нам на день здоровья подгадай, Валерка тебе покажет, что такое настоящий шашлык. Вить, правда, смыться тянет…
 - Меня тоже.
 - За чем же дело стало?
 - У тестя полная дача оружия, пристрелит еще.
 - Тьфу, проблема… Валера, действуй. Дыра в заборе есть?
 - Калитка.
 - Ткни пальцем, где?
 Он ткнул, Валера кивнул, и пошел сборищу глаза замыливать, пока я Витю утаскиваю. Все прошло, как по нотам, Витин тесть, хоть и маршал, а с диверсантами явно дела не имел, Семеныча мы умыкнули в легкую, и сидели сейчас над Москвой-рекой в обшарпанной ротонде. Позади приемка, сдача, торжественный банкет, неофициальная часть. Пьянка, короче, змеей проползшая через пол Москвы, от Бородинских ворот через Фили к Серебряному Бору. Витя был не единственной добычей, три бутылки коньяку мы тоже увели, и сейчас действительно расслаблялись, попивая из горлышек, я сидел на краю, свесив ноги над рекой, Витя – на скамеечке внутри ротонды, а Валера развалился на перилах, опершись о колонну. Вечер оказался почему-то ветреным, листва шелестела над нами, и колыхалась на том берегу, и гула огромного города просто не было. И пахло почему-то лесом, а не парком. Коньяк разливался по жилам, победно затаптывая остатки дикого напряжения этих двух недель, но вопросы оставались, и жить дальше с этими занозами в душе мне не хотелось.
 - Вить, если не обидишься, я тебя поспрошаю немного, а? Стрёмненько все еще...
 - Валяй.
 - Комиссия по аварии. Что там нарыли?
 - Если б нарыли, мы б тут не сидели. Ты, хоть отдаленно, в курсе, во что ваш погром обошелся?
 - Без понятия. Знаю, что один феррит в «Деснице» дороже мотоцикла. А их там два.
 - Так вот, стенд охлаждения на два порядка дороже. Плюс остальное.
 - Ну, и что мы тогда здесь делаем? Рыть ничего не надо, смету на ущерб подписал, и в Магадан.
 - Догадайся.
 Валера потянулся, сел на перила и поднял руку с локтя, как школьник:
 - Дяденька, можно мне?
 - Каверин, к доске!
  Валера соскочил с перил, вытянулся в струнку и истовым голосом пропел:
 - У кого-то кто-то где-то…
 - Садись, пять. У начлаба ВУМа папа - генерал комитета. А без начлаба вас в хомут не засунуть.
 - Чудны дела твои, Господи… За комитет я, конечно, пить не буду, но за удачу… - Я длинно приложился из горлышка. – Стало быть, они и не рыли. А на фига объясниловки наши тогда?
 - Вообще-то ваши писульки – это литературный шедевр. Такие два барана тупорылых, все строем, по инструкции, и вдруг – бац, нечистая сила! С громом и молнией. А вам страшно, и вы писаете, сплошь кипятком, и ничего от этого не помните. На скачок напряжения списали, похоже, вашей заготовкой воспользовались.
 Валера наставительно поднял палец:
 - Виктор Семенович, какая заготовка, все так и было. Именно скачок напряжения. С натуры списывали.
 - Друг у друга вы списывали. Это у вас натура такая… Вредительская.
 - Ты еще тут! Куда конь с копытом, туда и рак с клешней…
 Но я все еще нервничал и гнул свою линию:
 - Литература, она и есть литература, не за эти же достоинства наши показания увековечили. Да еще, поди, под грифом «СС»…
 - А ты еще разок такое сотвори, тогда узнаешь зачем.
 - Тьфу ты, бес, похоже, Валера, мы реально из петли выскочили.
 - Дважды – грустно добавил Витя.
 - В чем дело?
 - Мужики, это не оттого, что я пьян. Просто мне почему-то надо, чтоб вы знали…
 Мы с Валерой переглянулись, я и не заметил, когда мы встать успели. Это было что-то очень серьезное. Ветер наддал, березы гнулись, и тихий голос Звягельского был еле слышен:
 - Над конторой вертолет часто летает?
 - Бывает. ГАИшный.
 - Чем ты СВЧ проверяешь на утечку?
 - Неонкой…
 - Это не ментовской вертолет. У него много чего на борту, но все сводится именно к неоновому индикатору. И если излучение вырывается на волю, за армированные стены и свинцовую сетку в стеклах, по сигналу с вертолета автоматом блокируются все источники излучения в институте. Что НУМ, что ВУМ. Чтоб у супостатов, что вокруг конторы непойманными шляются, неонки не сверкали.
 - О-па…
 - И пока не будет стопроцентной гарантии, что секретность не нарушена, ничего не включат. Ничего.
 - И не откроют?
 - Я сказал – Н и ч е г о.
 - И поэтому вентиляция…
 - Да. Ни газов, ни затопления, ничего. Просто задохнетесь. И приборы целы. Они от воды портятся. И от газов.
 - Как с Ленина и Сталина повелось, так, ****ь, все и осталось – наверху одни уголовники, при любых рамсах свидетелей валят. Падлы лагерные… А мы-то психуем, что это иногда в лаборатории генераторы НУМа отрубаются. Теперь буду знать, почему…
 Валера взял бутылку подмышку, подошел к самому срезу берега и посмотрел с трех метров в воду. Хмыкнул и полуобернулся:
 - Знаете, если мне надо будет проверить прибор на мощность, я, так же как и раньше, возьму его и пойду в подвал.
 Я кивнул. Шелест берез донес тихий Витин ответ:
 - Знаю. Поэтому и сказал…

                КОНВЕРСИЯ

 Я сижу в проходе между своим рабочим столом и стенкой. Ноги на столе, вяло смотрю на Ритку Александрову, которая красит ногти. Смотрю даже как-то вяло. Пол одиннадцатого, даже до обеда два часа. И что я не баба, хоть было б чем заняться…
 «Десницу» сдали год назад, выписали по сотне премиальных, и тему закрыли. Месяц я ходил, как дурак, ничего не понимал. Такая гонка, азарт, потрясающая победа, победа по всем статьям, над сроками, заданием, американцами, собой, в конце концов. Победил? Молодец. Твое место в буфете, жди вызова. Хотя, какой буфет, колхозы, овощебаза, какие-то дурацкие командировки по снабжению. Потом и они кончились. И тупое сидение от звонка до звонка на работе. До чего ж вредная профессия – бездельник. Изнурительная. Парадокс, время встало, а я стал стремительно стареть. Валерку через месяц посадили на какую-то безнадежную тему. Разработчик – откровенный олух, Славиного полета мысли там нет и в помине, рутина потрясающая. Валера скрипит зубами, но хоть что-то делает. Завидно. А он приходит ко мне покалякать раза два в неделю, и завидует мне. А Чапа кочует с больничного на больничный уже почти год…
 Звякает телефон.
 - Тарасова.
 - Умер.
 - В гроб постучите, это Палашкевич.
 - Витек, даже тебе с твоим ростом не достучаться до небес…
 - С каких это пор на небесах грешников жарят?
 - Отвянь. Надо чего?
 - На тебя местную на «Светлану» оформлять?
 - Оформляй…
 - Через четверть часа у КПП.
 - Буду.
  Я поднимаюсь, тоже как-то вяло, и бросаю Ишимцевой:
 - Надь, с цеховой лаборатории звонили, мне в местную командировку надо.
 - Сопьетесь вы с Витькой. Или за жабры когда-нибудь возьмут.
 - Выскользнем…
 - Вернешься, или до завтра?
 - Как кость ляжет…
 - Много не пей.

 Она посмотрела мне в глаза, ее веки дрогнули, так как-то по-человечески, и она добавила:
 - И мало – тоже…

Я кидаю окурок в урну, от цехового корпуса идет Витька с десятилитровой канистрой, и с ходу предупреждает:
 - С возвратом.
 - Как скажешь. А что это так?
 - У нас раздача слонов сегодня.
 - Везет же людям! Действительно, государство рабочего класса. У нас в науке шило уже полгода, как не выписывают. Пошли, гегемон…
 - А сам-то кто?
 - То же самое, только вид сбоку, без спирта…
 - Зря революцию делали.
 - Шутки шутками, Витек, а такое, на мой взгляд, только по пьяни сотворить можно…
 - Двигай, давай, диссидент, а то к Никандрычу потащу!
 Я прохожу первый турникет, он отсекает Витю, даю пропуск в окошечко, сую командировочное. Допрос, охранник какой-то незнакомый…
 - Куда?
 - Завод «Светлана». Этиленгликоль везем.
 - У них что, своего нет?
 - На обмен, не то прислали…
 - Аааа… А чего вдвоем?
 - Яд, положено.
 - Да, да, проходи.
 Он жмет педаль, я выхожу за второй турникет, Витька с канистрой предстает перед окошком. Теперь его трясут. Каждый раз, с тех пор, как узнал, боюсь, что педали перепутает охрана, черт знает, каких усилий стоит руку не отдергивать, когда доки в окошко сую. Удерживаюсь только тем, что сам себя убеждаю в том, что есть же, наверняка, какой-то предохранительный механизм. Охрана тоже пьет, мало ли…
 Вообще-то все про меня в командировочном написано, но! Я в курсе, как охрану инструктируют, и как их жестко контролируют, поэтому покорно отвечаю с некоторой ленцой на бредовые вопросы. Если охранник опытный, он с такой же ленцой и олимпийским спокойствием выслушивает мой бред, правила есть правила. Как говорят японцы, «Когда я приезжаю в страну, я не спрашиваю, какие там законы, я спрашиваю, как они выполняются». Ну, вот и выполняем. Игра такая…
 И обоим весело.
 Невесело, если, как этот попадется, с таким общаться – все равно, что на пост лезть, где на вышке арбуз стоит. Он от мандража запросто может не ту педаль нажать. Или сдуру за ствол схватиться, оружие штука стрёмная, к нему очень и очень привыкать сложно, так, чтоб нормальным человеком остаться. Редко у кого получается. Обычно от оружия люди наглеют, все время его в ход пустить хочется, а как сдашь в оружейку – чувствуешь себя ущербным, как голый на улице. В мороз среди толпы… Черт знает, что за психику надо иметь, чтоб такое выдерживать, да еще в мирной жизни. В армии проще было, я там, считай, весь срок с автоматом в обнимку прошлялся. А вот на гражданке, наверное, хрен бы выдержал. Каждый день – то король, то голый. Свихнешься.
 Выйдя из конторы, мы сломя голову метнулись в метро, докатили до «Светланы», с превеликой помпой, соблюдая все процедуры, внесли и вынесли нераспечатанную канистру.  И естественно, пропечатанные командировочные и накладные, чего ради все это и затевалось. И рванули назад, на «Фрунзенскую», пивняк был как раз напротив.

 В пивбаре «Выборг» сразу идем в сортир, выливаем воду из канистры, и к стойке. Вообще-то кабак  без названия, но стоит почти на углу Московского проспекта и Обводного канала, и прямо над входом висит дорожный трафарет «Выборг, трасса М10, Е10». Так что ни к чему названия. И так ясно. Мы закачиваем канистру пивом, по три бутылки берем с собой, и отходим к столику.
 - Жор, мне три рацухи надо, разряд повышают.
 - Вымогатель. Напишу. Ты на чем сейчас сидишь?
 - Вентили. Коаксиальные.
 - Волноводное что-нибудь возьми, на них проще. Пару хоть щас накатаю.
 - Возьми! Кто мне даст?
 - Улыбина попроси. Он тебе за Ленинградский вокзал должен.
 - Это да…
 Мы оба захохотали. Дело было года четыре назад, я еще только пришел, и работал в Улыбинской лаборатории, пока мне допуск в науку делали. Там изготавливали приборы небольшими сериями. Ну, и возили мы их тоже. В тот раз груду «Дор» в Москву, они тяжеленные, впятером катались. Когда уезжали, билетов на Питер не оказалось, про бронь кассирша хрень какую-то несла, а накачались мы тогда очень прилично, и Улыбин по пьяни сунул «Макаров» прям в окошко кассы. Подкрепил, типа, право на получение внеочередного льготного проезда. Все б хорошо, но оружие все-таки лучше одновременно с ксивой предъявлять, особливо в таком месте, как вокзал. Да и орать при этом не стоит. И с ментом не повезло, глазастый оказался, ствол разглядел, ну, а уж вопль «Билеты, или дырок в башке наделаю!!!» только б мертвый не услышал…
 Он кинулся на злодея с занесенной дубиной, в прыжке, но в полете ткнулся харей в Витину ладонь лопатой, и тут же обмяк серой кучкой на полу. Очнулся тут же, но в физиономию ему уже светило пять развернутых удостоверений, да не наших, радиоэлектронных, а Министерства Обороны, их полагается брать, только, когда с оружием едешь. И четыре полы курток, отвернутых, чтобы видно было кобуры. Ну, а пятый ствол Улыбин в руке держал. Хорошо, хоть дулом вверх. А у какого мента хватит духу против армии переть, да еще против пяти пистолетов? Законных… Инцидент был исчерпан, через двадцать минут он нам сам билеты принес, зачем-то извинился, но не перед всеми. Не вышло у него, зачинщик всего этого безобразия уже спал беспробудно. В купе мы этого злыдня, конечно, растолкали, и я назойливо втолковал ему, что он Палашкевичу по гроб жизни обязан, долети тогда мент до его башки, как арбуз бы ее расколол, знаю я, что после удара изделием ПР-76 по черепу остается…
 Мы оторжались, но, видимо, даже веселиться у меня не получилось, потому что Витька, протянув руку через стол, приподнял мне уголок рта, чтоб улыбочку симулировать. Я отмахнулся и сплюнул:
 - Отвянь, клоун…
 - Полегче! Что ты как с креста снятый?
 - Вот именно… Сам знаешь, я лентяй, каких поискать, но с этого безделья готов уже сам на крест лезть. С молотком и гвоздями… Что я, не видел, как ты мялся? А я тебе спасибо скажу, хоть какое-то занятие подкинул, хоть рацухи тебе написать, все не ногти красить…
 - Что, начал уже?
 - Тьфу ты, скотина, заткнись ты Христа ради, опять же подеремся!
 - Скажи еще, что не за дело тебе тогда попало!!!
 - Ну, за дело… Но мог бы хоть вякнуть чего, а то сразу в рыло! Откуда мне знать было?
 - Комсомолец. Энтузиаст херов. Мудило.
 - Вить, заткнись, я в тоске, тебя и твоих два метра не спасут…
 Знакомство у нас, по общепринятым меркам, было и впрямь неудачным. Я тогда только пришел, отработал от силы месяц. Ни хрена еще не знал, сделал только одну партию, с переделками, цвет грунта перепутал, в измерительной аппаратуре почти ничего не шарил, так, на уровне среднего пользователя. Язык на привязи держать не умел, вякнул что-то из университетского курса в курилке, и тут же был припечатан клеймом «Теоретик». В сильно обидном смысле, было за что. Сам с первого раза настроить и собрать партию не смог, а умничает тут…
 Второй прибор мне попался «Астра», он холодный, в космосе летает, и настраивать его нужно в жидком азоте, при минус восьмидесяти. Азот парит, не то, что настроечных шлицов, самого прибора в ванне не видно. За «Десну» я получил какие-то крохи, хоть и сам виноват был, но обидно, а настройка одной «Астры» стоила семьдесят с лишним рублей, и норма времени – семнадцать часов. Плюс сборка. Жирный на вид приборчик был. Но это только на вид. С первым я провошкался почти неделю, и понял, что влип. Голову включать не пришлось, сама включилась со страху и от жадности. Я еще в самом начале подметил, что существуют, оказывается, гибкие волноводы, потери только в них выше, с тоски собрал из них тракт, угробил пару дней, но сообразил, как пересчитать показания так, чтоб осуществить настройку. Сходил в инструменталку, выписал себе пару самых длиннющих отверток, собрал тракт так, чтоб можно было загнуть прибор в ванну с азотом, уселся и стал пробовать. Первый настроил часов за пять, потом по полтора часа на прибор. Все три понес в ОТК и стал клянчить, чтоб приняли, мол, конец месяца скоро, мне ничего не закроют, в прошлый раз я ошибся, вот, мол, перестраховываюсь. Надо мной посмеялись, приборы протестировали и приняли. Я дождался конца рабочего дня, пошел за ворота, и довольно изрядно напился. Шутки шутками, а страшно было здорово, ну как я чего не того намутил. А после проверки и штампа ОТК груз у меня с плеч свалился, вместе со страхом. Верной дорогой идете, товарищ…
 Партию легко сдал через месяц, не надрывался, и вообще жил спокойной жизнью. Спокойствие кончилось в день получки. Оно и понятно, у всех по 200, 250 рублей, а у меня без малого две тысячи. Директор столько не получает. Даже вместе с замами. Вот тогда до меня и дошло, где я живу. Я ж ничего плохого не делал, только мозгой шевельнул, но меня трепали, как Тузики грелку, лупили обо что попало, только ошметки в стороны летели. Неделю драли, подозревая банальные приписки, потом поняли, что дело хуже, и взялись за меня всерьез. При заключительной экзекуции надо мной стояло рыл шесть разного калибра, у меня тряслись руки от страха, я еле собрал тракт, оттрепал весь язык, объясняя поэтапно, что, как, и зачем я делаю, и настроил у них на глазах два прибора. Их оттащили в ОТК, проверяли часов пять, трясли на вибростенде и травили на климатике, три раза повторно проверили всю партию, и я уже собирался вздохнуть свободнее, но тут глянул на начальника цеха, и перепугался еще больше. На морде у него было написано: «Это что ж будет, если все так зарабатывать станут??? К стенке таких надо, денег же в государстве не хватит…». Приплыл, короче. Довыпендривался…
 И, понятное дело, чуть дуба не врезал от облегчения, когда Никандрыч, которого я тогда не знал, потрепал меня отечески по плечу, и предложил написать рационализаторское предложение. Писал я его по неопытности столь тщательно, что времени ухлопал уйму, и в следующую получку мне и получать-то нечего было. Но десятку за рацуху дали. И бумажку, красивую такую, с печатями. Нарисованными.
 Следующую партию «Астр» дали Палашкевичу. Ну, дали и дали, мне-то что, у меня заказ тоже весомый был. Стоим в курилке, балаболим, вдруг входит эта разъяренная мачта, и так бьет мне в скулу, что я пролет вниз с лестницы проколбасил. Вообще-то удар в морду в приличном институте, от сотрудника в белом халате – это экстра, есть, над чем задуматься. Поднявшись на площадку, я треснул ему ногой изнутри в колено, и добавил в ухо, когда он падал, но тут же отскочил, и попросил объяснений. Как ни странно, мне их дали. Причем все, вместе, и довольно злобно. Стоял и чувствовал себя врагом всего прогрессивного человечества. Было за что мне в рыло отвесить. После моей рацухи настройка «Астры» стала стоить 97 копеек за полтора часа. Чтоб ни один советский человек, чтоб он там ни рожал, больше пятерки в день зарабатывать не смел. А то и впрямь у государства бумаги на деньги не хватит. Витька хромал, башка у меня гудела, и зуб шатался, но нализались мы в «Выборге» потрясающе, весь кабак слезами и соплями залили, а друзья-товарищи замучились нас домой доставлять. Витька, ладно, он рядом жил, а меня-то через полгорода на такси…
 И что мне стоило настройку этой партии растянуть месяца на четыре, получать по триста в месяц за свою голову, и молчать в тряпочку? И секрет настройки братьям по классу передать, а не рабовладельцам. Ничего не стоило. Надо было только чуть мозгой поактивней поворочать.
 Так что должок по рацухам на мне висит, но отрабатываю я его с радостью, Витька того стоит. Наш человек.
 Витькина «Слава» звякнула, четверть первого, мы резко выдули пиво и помчались в метро. Одна остановка, за три минуты до конца обеда проходим КПП. Народу много, но допросец все же состоялся.
 - Что несем?
 - ПМС – 200.
 - Что такое?
 - Кремнийорганическая жидкость для систем охлаждения фазовращателей, вязкость 200.
 - Не умничай. Почему двое?
 - Яд.
 - Открой.
 - Яд, говорю. Турникет открой, тогда и нюхай, обед кончается!
 Я добавляю:
 - И скорую вызови, может, успеют…
 - Валите, Лукусты…
 Выхожу во двор института, как мешком трёхнутый, и дергаю Витьку за рукав:
 - Не, ты слышал?
 - Ну…
 - И что, тебе вот так вот по фигу?
 - Нормально. Человек Древним Римом интересуется. Или, может, по истории в пятом классе пятак был.
 - Вить, у меня двойка была, трояк из жалости поставили, но помню я все! Так вот, про Лукусту там ничего! Агриппина – да, Нерон, пожалуйста, Калигула… А про Лукусту ни слова.
 - Ну, не знаю, Сенкевича, может, читал…
 - Охранник. И сантехник может доказать теорему Бернулли.
 - Зато генсек Адама Смита не читал…
 - И веревка есть вервие простое…
 - А ты пасть закрой и в магазин зайди, там сразу видно, что наши экономисты читали.
 - Стихи в сортирах, и надписи на заборе.
 - По складам…
 - Зато без словаря…
 - Жора, ты еще из детства не выпал, всему удивляешься. Уверен, ты рот откроешь, если тебя дворничиха по-латыни облает.
 - Кхе… Открою.
 - А то, что в телеке никто двух слов связать не может, тебе пасть не распахнет, да? К этому привык, это в порядке вещей…
 - Не в этом дело.  Я к тому, что дебил никого удивить не может, что наверху, что внизу. Но мне каждый раз приятно, когда кондуктор цитирует Рабле, а кочегар интересуется вопросами эволюции и ставит под сомнение теорию Дарвина. Радует меня это.
 - Где ты такого кочегара отрыл?
 - Тесть мой.
 - Ну-ка, ну-ка…
 - В июне свинью пырнули, нарезались под свежую печенку, сидим у сарая, утка чапает. Он, вот, мол, утка, такая, а не как свинья. Я пьян был в дым, не сразу понял, потом дошло, допрашивать стал. Словарный запас у него нулевой, риторика в минусе, но мыслит ясно, охренеть. И ведь, как выяснилось, он все время мыслит, все время, понимаешь? Интересно ему!
 - В чем фишка, чего ты так завелся?
 - А в том, что до человека дошли.
 - От утки?
 - Вот именно! Она, кстати, лапой тоже землю роет, как курица, но когтей таких нет. И дед мне: «А человек бы гвоздик взял. А ей неудобно, а не берет» Подумал и добавил: «А ведь она тоже с соображением, но до нас далеко… А почему? Вон, на камешек лапу положила, и им гребет. А лопату ей все равно не придумать». Подметил, понимаешь, он пропасть между человеком и остальным животным миром…
 - Однако… Ты ему Брема подсунь. Или фон Дейнекена дай посмотреть…
 - А по мне, так образование тут помеха. Он, наверняка, единую теорию поля интуитивно чует, а Эйнштейну и Максвеллу знание математики помешало…
 - Теоретик… Как был, так и остался!
 - Хрен тебе! Я сам приборы пальцами и кувалдой настраиваю. Интуитивно.
 - А кто научил? То-то…
 - Вот как раз щас Черкесу и проставимся пивом. За былые заслуги…
 Сказал я это в тот момент, когда мы дверь в лабораторию открывали.
 У Витьки та история, видать, из башки давно вылетела, и он от неожиданного напоминания заржал так, что по дверному косяку сползать начал. Серега Черкасских, он же Черкес, повернулся к нам от панорамы:
 - Что это вас так разобрало?
 - «Дору» всс.. всс… вспооомнииилиии…
 Серега машинально скосил глаза на пол у края стола, тут уж и меня на хи-хи растащило. Аж до икоты. Да и было с чего.
 «Дора» весит килограмм девяносто, настраивается довольно легко, но восемьдесят процентов времени уходит на то, чтоб ее ворочать. Дело тогда было в пятницу. Горбач еще только лез по головам на трон, дурь свою принародно проявить не успел, и со спиртом было легче легкого, по пятницам выдавали ректификат граммов по 250-400, в зависимости от заказа и заслуг. Гидрашку(гидролизный спирт) никто не считал, запросто можно было в цех спуститься и хлебнуть из бака. Занятно, что стоял этот чудо-бак с краником аккурат рядом с газировочным автоматом. Спиртику тяпнул, газировочкой запил. Кое-кто из эстетов мудрил, коктейли смешивал. Ну, как говорится, на вкус и цвет…
 И в цеху, и в лаборатории этажом выше, один и тот же класс, рабочий, но ведь надо как-то пыжиться и демонстрировать свою элитарность. В вопросе питья все было очень строго – мы ж регулировщики, не слесаря какие, нам гидраху лакать в падлу. Мы ректификат пьем. На словах. На деле, пили точно так же, только украдкой, мол, просто в цех спустился, газировочки хлебнуть… Да, оно и понятно, что такое пусть и пол литра, но на целую неделю? Смешно.
 Короче, раздали нам слонов в пятницу, звякнул звоночек, рабочая неделя приказала долго жить, и понеслось.  Витька тогда вел «Дору», штук тридцать, загромоздил ими всю лабу, три из них  на нашем банкетном столе стояли. Они у него не шли, он бесился, спирт только жару подбавил. Серега ляпнул, что у Витька руки растут из странного места, в этом и причина неудачи, Палашкевич взвился и стал орать, Серега в долгу не остался, дело уверенно двигалось к мордобою, но тут Черкес махнул рукой в стиле итальянской жестикуляции. «Дора» слетела со стола и грохнула в пол так, что чуть в цех не провалилась. Мы замерли. Пьянка, прибор бешеной стоимости, грохот. Достаточно. Для чего угодно. И расстрелу бы не удивились. Кинулись вчетвером поднимать, и дрожащими руками вставили в тракт. Восемь глаз сверлили панораму, отказываясь верить изломанной линии характеристики. Настроен, гад. Блестяще настроен! Что за леший? Вертели так и этак, нашли вмятинку, углом она упала. Трезвые б не решились, но тяга пьяного мозга к рискованным экспериментам пересилила все. Взяли следующий прибор, дали ему в угол молотком потяжелее, и сунули в тракт. Порядок, правильно мыслим. В восемь часов вечера, когда нас выгнала охрана, две трети партии были успешно настроены. А спирт за воротами дохлебали. Технологию настройки, понятное дело, сохранили в глубокой тайне. Все ж таки в секретном заведении работаем, язык за зубами держать приучены…

 Мы втащили канистру на Витькин стол, народ подтянулся с шилом, но я серьезно пить не стал, пивка попил, потом вытянул Витьку из базара, заставил показать приборчики, которые он сейчас делал, поколдовал, и засел писать рацухи. Когда Палашкевич смылся, не заметил, не до него было. Так, гул какой-то фоном плыл из-за перегородки…
 Вот они лежат, шесть листков, исписанных моим неудобочитаемым почерком, на двух – рисуночки, мелочь, а приятно. Я почему-то прижимаю их указательным пальцем левой руки к столу и нежно, невесомо, поглаживаю правой. Я доволен, почти счастлив. Три секунды счастья. Вот и все, что дано мне в этой жизни. Только три секунды. На четвертой я уже не верю, что это я написал. На пятой вспоминаю, где это будет стоять. В бункере управления береговой батареи. В недрах рейдера или кунге аэродромного зенитного комплекса. На танке, бомбардировщике. Именно благодаря мне снаряд или ракета ударят точно в цель. Но цели выбираю не я, другие. И я знаю, как они, эти другие, выглядят. Очень хорошо знаю. Они, не задумываясь, и по мне ударят, и по санитарному поезду, и по лагерю беженцев, им по фигу. Им, главное, чтоб точнее. Я – не они, мне есть, над чем задуматься. И чем. Валить отсюда надо к чертовой матери… Пусть лучше без меня. Я не стал рвать листки, просто откинулся на спинку стула, заложив руки за голову. А ведь холодных приборов уже точно не будет, конверсия. Космос сидящим наверху стал не нужен. Осталась только война. И не называйте ее обороной. Во всех государствах есть Министерства обороны, но ни одного Министерства нападения. Или Министерства войны. А нападают и воюют все, за милую душу. Так что оборона и защита тут ни при чем. Просто обыкновенная ложь. Чтоб такие, как я, себе легче оправдания находили. Про палачей в форме я уж и не говорю. Им вообще оправдания ни к чему…
 Надоело. Было очень, очень, потрясающе интересно, но надоело.
 Я аккуратно собираю листки, иду к ребятам, отдаю рацухи Витьке, и, не разбирая, чей, пью спирт прямо из аптекарской бутылочки. В гробовой тишине втягиваю осторожно воздух носом, и на выдохе извиняюсь:
 - Пардон, мужики, что-то накатило…
 Все молчат, только Серега протягивает мне полный пузырек, 200 грамм, и говорит, хлопнув меня по плечу:
 - Твоё. Сбросились.
 - Спасибо, отцы. Пойду я. Не то со мной что-то…
 - Бывает. Мы еще посидим, ты как?
 - Извини, пойду… Удачи!
 - Удачи! Будь здоров, наука…
 Я выхожу за ворота, и сразу же ныряю в телефонную будку. Набираю номер брата, он уже дома, наверное.
 - Здорово, Бегемот!
 - Ха, Кроль! Ну что, надумал?
 - Да. Как там у вас?
 - Нормально.
 - Я не про это. Я увольняюсь, мне дня два, три надо. Как там у вас оформляются?
 - Как везде. Метро «Кировский завод», отдел кадров через дорогу. С девяти утра. Цех триста сорок, водителем – испытателем в бригаду Самойлова.
 - У меня прав нет.
 - По фигу. Я Илью предупрежу, он с Терехой поговорит.
 - Кто такой?
 - Терентьев, начальник цеха.
 - Ага. В понедельник тогда. Слушай, если Светка не против, я подгребу, у меня два по сто есть.
 - Против. Категорически. Я тебя в «Роттердаме» жду, давай шустрей, пока я там все пиво не выдул.
 - Еду.

                ВИЗИТ К МИНОТАВРУ

 - Вот черт, сволочь какая задумчивая…
 Я стою в эллинге яхт-клуба Кировского завода и пытаюсь перебрать допотопный «Салют», подвесной мотор. Когда это надоедает, я поворачиваюсь к другому верстаку, на котором лежит распотрошенная «Кама», рация для переговоров в речной обстановке. Ее, то ли уронили, то ли под танк укладывали. Когда бешенство от бессилия грозит добавить ей еще повреждений, поворачиваюсь опять к «Салюту». Как там Павлов сказал? Смена форм труда – лучший отдых. Вот и отдыхаю. Часа через три активного отдыха «Салют» затарахтел. А вот с «Камой» в тупик встал. Глухо. Матерюсь я довольно заковыристо, и Юрий Иванович Семякин, главный тренер яхт-клуба, прислушивается ко мне с уважением. Сам он моряк до мозга костей, язык подвешен здорово, но мои обороты отдают незнакомой для него спецификой. Ему интересно.
 - Что так разошелся?
 - Да кретин потому что. Я, когда с «Домена» увольнялся, по запаре забыл инструмент взять. У меня там пол ящика прихамлено было. С ним бы я твою матюгалку часа за три вылизал…
 - Так сходил бы, забрал…
 - Ты что, свихнулся? Ты, хоть отдаленно, в курсе, где я работал? В Кронштадте, твоем родном, на крейсер залезть проще.
 - Я запросто залезу.
 - Хм… Вообще-то…

 Московские ворота, полдвенадцатого утра. КПП для посетителей.
 - Паспорт!
 Даю.
 - Куда?
 - В отдел кадров, на работу устраиваюсь.
 - Кем?
 - Регулировщик радиоаппаратуры, 323 лаборатория, третий отдел, к Треховицкому.
 Охранник выписывает временный пропуск.
 - Третий этаж, направо, комната 309.
 - Спасибо. Счастливого дежурства.
 Медленно поднимаюсь по лестнице, черт, на три минуты раньше процедуру прошел… Таааак, справа отдел кадров, слева за поворотом, пост на третий, административный этаж института. Он не виден, сейчас, сейчас… Есть! Тягануло сквозняком, дверь открылась, на часы я не смотрю, они везде перед глазами, легко по таймеру идти. Заворачиваю за угол, пропускаю, типа, вежливо, стаю офисного планктона, метнувшегося наружу. Обед. Шагаю к посту.
 - Привет! Чтой-то тебя давно не видно было?
 - Командировка, Таганрог. Тссс… Как сам?
 - Нормально. Жор, у меня маг опять глючит, притащить?
 - Телефон давай, я лучше домой к тебе. Так проще.
 Охранник записывает номер своего телефона
 - Держи.
 - Ты когда выходной?
 - Послезавтра.
 - Ага, ну, я часика в три позвоню, нормально?
 - Сколько?
 - Какие деньги? Под пиво сделаю, литром отметим…
 - Лады. А чего это ты здесь, а не через центральный?
 - Переговоры. Новенького к нам в лабу берут.
 - Так, вроде, всех наоборот, сокращают.
 - А он по разнарядке, прямо из Универа. С моего факультета, кстати. Не повезло парню, надо ж, с детства, и на каторгу!
 - А ты учись хорошо!
 Мы ржем, и я ухожу по коридору…
 Первый отдел, на Никандрыча б не нарваться, черная лестница, четвертый этаж. Коридор, сто шагов, лифт, второй этаж. По лестнице не стоит, там КПП. Дверь, лаборатория климатических испытаний, пятьдесят шагов, Привет, здорово, ХА, здорово… Дверь, коридор, этаж вверх, шлифовка. Поднимаюсь в скворечник начальника цеха.
 - Никола, фигуру бережешь? Чего не на обеде?
 - Омары в столовке позавчерашние…
 - Так ты в буфет. Там мясо по-бургундски, и супчик прям из Парижу, в кастрюльке.
 - Я лягушек не ем… Каким ветром?
 - Штормовым.
 - Ты ж, вроде, уволился!
 - В лабу надо, я там инструмент забыл.
 - Ну, ты… А как ты на шестой этаж пройдешь?
 - Херня… Я у тебя до конца обеда посижу?
 - Валяй.
 - И халатик дай?
  Коля встал и достал из шкафа белый халат.
 - В голову проси, снизу, чтоб халат не забрызгать…
 - Я у стенки сниму, тебе вернут. Чистеньким. Только заяву заранее напиши, что у тебя в обед спецуху сперли.
 - Учи меня, учи… Пора, двадцать шесть минут.
 - Давай, спасибо.
 Лестница, три этажа вверх, курилка. Стою, курю. Двадцать девять минут, толпа в отдел, проходим.
 Мой стол все еще пуст, я собрал инструмент, рассовал по карманам, покалякал с народом, через полчаса трепа вошел начлаб, Треховицкий.
 - О, какие люди! Ты где сейчас?
 - На Кирзаводе, водилой.
 - И как платят?
 - Вдвое. Только корячиться здорово надо.
 - А чего ты туда? Здесь, вроде, почище.
 - Из-за яхт-клуба.
 - Аааа, я и забыл. А ведь врешь, поди, а?
 - Не все говорю. Вот книги писать начну, там я подробненько, Олег Васильич…
 - Тарасов, ПСС, том 78!!!
 Мы хохочем, как встарь, Сашка Сепелев хлопает меня по плечу, это его ж фраза, про ПСС, он мне всю жизнь ею рот затыкал, когда меня во время трепа заносило…
 Я предатель? Не знаю. Мне все равно сюда не вернуться, они уже чуть-чуть мне чужие. Хорошо, Валера в отпуске, тяжко б было. Нам есть, что вспомнить, ох как есть, но нам ничего уже не СДЕЛАТЬ вместе… Ничего. Нечего тут больше делать. И к Вадику я, наверное, не пойду. Не могу…
 Я уже встаю, когда входит Пузаков, начальник отдела.
 - О, Тарасов! Какими судьбами?
 - Кривыми, Анатолий Александрович, кривыми…
 - Постой, а как ты вошел??? Ты ж уволен!
 - Как всегда. Подумаешь, важность…
 - Ты отсюда не выйдешь!
 - Выйду. Могу, как вошел, могу по-другому. Бросьте вы, ей Богу…
 - А в Пентагон?
 - Не пробовал. Если б в Вашингтоне оказался, прошел бы. Везде люди. А вот из Союза выйти даже пробовать не хочу. Убьют… Тут псы.
 - Иди-ка ты отсюда подобру-поздорову…
 - Иду. Счастливо, мужики!
 - И тебе…

                ОКНО В ЕВРОПУ
 
 Мы сидим за странным столом. Он начинается с моего полуметрового подоконника, уставленного чахлыми цветами, и дальше, дальше, за огромное окно, нетронутым белым листом, завернувшимся свитком на Вашем конце стола, который я смутно вижу сквозь давно не мытые стекла. Угадывается каминный зал и глубокое кресло, но оно пусто, почему-то мне кажется, что пишете Вы, все-таки, сидя на стуле. Кресло, так, для размышлений, и столик рядом, с тускло сверкающим хрусталем. Лист перед нами уже не чист, но ведь совсем и не грязен. Это просто слова, а некоторые из них и не просты вовсе. Именно за этими словами, написанными на Вашей стороне свитка, я зыбко вижу Вас, не жуткого представителя ненавистной мне касты, а человека, шевелящего осенние листья в Венском парке.
 «Аквариум» дочитан и просмакован, лежит слева от меня, не хочу я на полку его ставить. Не хочу с Вами расставаться. Петляя по лабиринтам своих заведений, я и не заметил, как исчез Витя-шпион. То ли по-шпионски, то ли по-английски, я даже не уловил момент, когда перестал его чувствовать боком и спиной. То ли слишком ретиво я поскакал по ухабам своей памяти, закусив удила, то ли все это ему знакомо и неинтересно. Не знаю.  Мы сидим за столом, как в полицейском управлении развитого государства, я Вас вижу, хоть и смутно, Вы меня – нет. Вообще никак. Не потому что одностороннее зеркало, просто законы физики другие за этим столом. Я слишком мелок и голос мой слаб. Диод, можно сказать. Оттуда дуй, обратно -…
 Хотя, шанс есть. Призрачный, но есть. Прошло уже несколько лет с моего увольнения, рухнуло с треском название государства, которому я приносил присягу и давал подписки. Я много чего знаю, но за эти несколько лет уже давно смылись за бугор те, кто знал неизмеримо больше, я на их фоне блоха. И рядом с отложенной книгой лежит вызов от Алёны, погостить в Великобританию. Пойду - ка я в ОВИР, чем черт не шутит. Совесть моя чиста, ничего никому я рассказывать не собираюсь, и назад я вернусь, мне просто хочется узнать, есть ли на свете какой-то другой мир. С детства носили меня книги по всему свету, многое на этой планете я знаю, как свою ладонь, тот же Лондон, например, но как же хочется потрогать все это рукой! Пойду. Попробую. Не сложнее ж, поди, чем в секретный институт пролезть с одним паспортом…
 Я знал, в общих чертах, во что ввязываюсь, и отпросился у шефа на неделю, сославшись на семейные обстоятельства. На сбор всех справок, документов и разрешений еле хватило полутора. Очереди, мать их, против этой змеюги бессилен даже автомат Калашникова. И за стрельбу повяжут, и всех не перебьешь, да и палить по таким же, как ты, как-то не с руки. Свинство это. Да и автомата нет. Так что, ждем. Как в засаде, это мы умеем. Вода камень точит, документы приняли, наконец. Я лихорадочно ищу деньги, подсчитываю каждый пенс и обдумываю, что бы продать, чтоб скататься к сестре, в долги лезть неохота.
 Я иду по Большому проспекту сквозь февральскую пургу, но чхать я на нее хотел – в Кембридже зимы не бывает, точнее, то, что там есть в это время года, зимой никак не назовешь, даже с натяжкой. И я уже не шляюсь по музеям и историческим местам, а сижу в заштатном деревенском пабе с кружкой, как и хотел, и слушаю тихонько то, что говорят люди другого мира. И будет это в окрестностях Бристоля, чуется мне, что улыбнется-таки удача, и присядет рядом, с такой же кружкой, бывший офицер ГРУ, а теперь просто свободный человек…
 Ведь я уже на финишной прямой, два квартала, часа три очереди, и вот он, загранпаспорт. И часа не прошло, сую паспорт с мордой в окошечко.
 - Тарасов?
 - Да.
 - Вам в комнату номер шесть.
 - Есть.
 Дверь, стол, кабинет, некто.
 - Тарасов? Георгий Валентинович?
 - Да.
 - Где работаете?
 - ООО «Сторум», сварщик.
 - А до этого?
 - «Кировский завод», водитель-испытатель.
 - А до этого?
 - НПО «Феррит», регулировщик радиоаппаратуры.
 - Да ведь не просто «Феррит», а НИИ «Домен»! Есть разница, и вы сами это прекрасно знаете. Какая у вас форма допуска была?
 - Первая.
 - И что же вы хотите?
 - Так это… Сестра в Англию пригласила, на день рождения.
 - Бородина Алла Юрьевна?
 - Ну да.
 - А что это она там делает?
 - В Кембридже преподает. Историю юриспруденции…
 - А ведь она вам вовсе и не сестра. Седьмая вода на киселе.
 - Кровь не вода, и не кисель. И это неважно, что троюродная. Она для меня сестра и все!
 - Для нас нет. На сколько вы подписку давали?
 - Двадцать пять лет.
 - Вы плохо себя ведете, Георгий Валентинович. Часть приборов, к которым вы имели отношение, стоят на боевом дежурстве, вы в курсе частот, характеристик и конструкции. Ваша подписка пожизненная, и вы сами это прекрасно знаете!
 - Да что я там знаю? Я ж просто рабочий, винты крутил…
 - Вы зря нас недооцениваете. Вот копия вашей трудовой книжки. От ученика регулировщика до шестого разряда чуть больше года! Можно б заподозрить обыкновенный блат, но вот выписка из личного дела: двадцать шесть рационализаторских предложений и три заявки на изобретения. Причем незаконные, по рабочей сетке вы не имели права их подавать.
 - Да ведь только соавторство – вяло отбивался я.
 - Знаете, почему я с вами сейчас говорю?
 - Собеседник, наверное, интересный…
 - Ошибаетесь. Просто за то, что вы сюда пришли, я, молча,  должен был вас отправить на Литейный. Без разговоров, в момент подачи заявления. Говорю я с вами только из-за этой выписки. Не хочу вам жизнь ломать. Так что идите подобру-поздорову, и забудьте про ОВИР. А еще лучше, возвращайтесь назад. Мой вам совет. Все эти ваши ООО, ЗАО, ИЧП и прочий НЭП долго не продержатся. Вы, и сами, наверное, в курсе.
 - Догадываюсь. Ладно, я понял, пойду. Один вопрос без протокола можно, чтоб уж совсем понятно было?
 - Рискните.
 - Советского Союза больше нет, нет даже названия государства, которому я присяги и подписки давал, нет того, кому я что-то должен, все же изменилось. Кому же я теперь-то должен?
 - Вообще-то вы сами и ответили. Нет только названия. И ничего не изменилось. Идите.
 - Прощайте…
 Сдохла надежда. Сиди, Жора, здесь, остальной мир – просто декорация и фантазия, его просто нет, раз не дано его увидеть, он недосягаемее рая, я и после смерти его не увижу! И вообще, земля плоская…
 
                ЭПИЛОГ

 Март ничем не лучше ноября, может, даже, и хуже. В ноябре начинаешь верить, что придет зима, а в марте перестаешь верить, что придет лето. Я смотрю на свой обшарпанный «Москвич» и даже ключи не достаю, выхлоп от меня такой, что за руль лучше не садиться, завтра тачку заберу, а сейчас через полгорода своим ходом. Угораздило же с братцем вчера так нализаться. Заехал просто походя, случайно в его районе оказался, только вписался, а у него сабантуй в самом разгаре. А мне только предложи…
 Раз за руль не надо, то ноги сами к ларьку несут, чего ради на свой остров полтора часа трезвым тащиться? Ловко чего-то вышло, две сигареты, и очередь прошла.
 - Две 0.5, гретого…
 Первую кружку выдул тут же, залпом, со второй в сторону отошел. Примостился на узком подоконнике, отхлебнул, пиво стукнуло в нос и голову, мир стал прозрачным и различимым. О-па!!!
 - Григорий Никандрыч, какими судьбами?
 - Здорово! Я ж тут живу, на Авангардной.
 - Вот скажи мне кто, что мир большой… Как вы? Все там же?
 - А куда я денусь?
 Никандрыч хохотнул, владел он интонацией все-таки блестяще, и фразу стоило перевести так: «А куда, мол, они, без меня денутся…». Пургой дунуло в нос, я передернулся и пробурчал:
 - Не май месяц.
 - И не Италия.
 - А в Италии что?
 - Тепло в Италии. Я там в январе был.
 - В командировке?
 - Да нет, Новый год встречал. На следующий думаю в Египет поехать.
 - Везет же людям! И как выпустили? Ты ж находка для шпиона…
 - Да ладно… Мы народ проверенный! Нам все можно.
 Я допил пиво в один присест, и посмотрел начальнику первого отдела в ноги. В глаза не смог.
 - Ладно, бывай, пойду я…
 - Постой, столько лет! Может, опять к нам? А?
 И вот тут я посмотрел ему в глаза.
 - Нет. У меня нет второй жизни. И первой, как выяснилось, не было. Прощай.
 Я иду сквозь пургу, не замечая ветра и снега. Им все можно. Все. Как и раньше. У них есть право на все. У меня нет. Я бесправен. Что бы я ни сделал, каким бы ни был, если я не дворовый пес, мне ничего нельзя. Только водку жрать, чтоб не бунтовал. Права эта гадина в ОВИРе была, ничего не изменилось. Я поднял глаза и понял, что стою, как вкопанный, перед магазинным павильончиком. Ну, конечно, же, куда тебе еще, человек советский? Не в Италию же. Только доставая руку из кармана, чтоб заплатить за литр водки, я понял, что все это время, начиная со встречи у пивного ларька, я сжимал в кармане нож. Отличная финка, мне ее еще на Кировском заводе за поллитру уголовники сделали. Я отхожу за угол, свинчиваю пробку, и делаю здоровенный глоток на полстакана. Откидываю голову на стену. Перед глазами маячит довольное жизнью, ухоженное лицо, неплохого, в принципе, пожилого человека. У него все хорошо.
 Пока он со мной еще раз не встретился.
 Убью.
                Санкт-Петербург, Москва 2012г.