Через час после того как Нармина покинула меня в очередной раз, я надел плащ и вышел в последний день октября. Одиночество, пытающееся поглотить меня, следовало за мной по пятам. Я останавливался и гнал его матерными словами. Но оно не пугаясь продвигалось ко мне. Я сопротивлялся любому движению. Будь то одиночество или город. Но им обоим было наплевать на моё страдание. Город продолжал двигаться праздным маршем, задевая меня плечами, толкая в спину, в направлении одиночества.
Я кричу, но крик эхом ударяется о гранит городских улиц и возвращается обратно скулящей болью. Люди весело оборачиваются, смеются над моим угрюмым лицом и проходят дальше. Когда-то заботливые бакинцы безразличны ко мне.
Много лет назад, в праздник Новруз, в национальной рубашке, с расширяющимися от локтя рукавами, чарыками на ногах Нармина ворвалась в мою жизнь порывистым ветерком. Взъерошила волосы, вырвала газету из рук, закружила в вальсе, взбудоражила жизнь! Надеюсь, что когда-нибудь Хазри, как и Нармина, серым волком ворвётся в дома каждого бакинца. Но в отличие от моей любви, поступит более жестоко: сшибёт пепельницу с недокуренной сигаретой, сорвёт очки, разобьёт их о стену миллиардами осколков и станет теснить в угол, швыряя в замерзшее лицо бумаги с письменного стола. Он зарычит, обнажая клыки, оглядится, размышляя, чем бы ещё запустить в них, наполняя сердца бакинцев леденящим страхом.
Хазри штурмом возьмёт Баку, облачённый в осенний наряд. Словно пики, поднимет над берегом волны Каспия, сгонит тяжёлые тучи, которые затмят стремящееся к зениту солнце. Сорвёт мощными руками кровлю соседнего дома. Он будет зол и страшен в гневе. Сшибёт с ног встреченных на своём пути горожан, как бы крепко они не упирались в землю. Серый волк будет беспощаден. Бакинцы услышат, как стонут трубы, скрипят суставы небоскрёбов – им будет больно. Боль почувствуют и они. Волосы будет трепать так, что, кажется, сейчас ветер сорвёт их вместе с головой. Они посмотрят в свирепые глаза Хазри и крикнут:
– Что ты хочешь? Прекрати!
Но куда там? Беседовать с ним неприятно и мучительно больно. Он не умеет слушать, обрывает, отвратительно перекрикивает. Из их уст успеют сорваться всего лишь пара осколков слов. Хазри вырвет их душу, отвергнет от плоти, и долго будет сотрясать ею, пытаясь что-то объяснить. Колючий ветер северным гонором с наречием южным вонзит в них свою боль, заражая свирепостью по сложной схеме кровеносных вен. Пульс успешно перелетит отметку сто и двинется дальше. Он заразит их. Только так они поймут его. Услышат, что он пытается донести до каждого бакинца. Хаос мыслей приобретёт содержание, лабиринт озарит прямая дорога к ненависти.
Вот оказывается, какие чувства тревожат Хазри. Он ненавидит разнеженного брата разносящего популярную у непопулярных людей музыку вместо азана. Бакинцы тоже возненавидят его, имя которому Гилавар. Хазри покажет им улицы восточного города, где отзвучали голоса мечетей, мугамов и струящихся слоганов точильщиков ножей и ножниц. Напомнит, что когда-то бойкие улицы были наполнены эмоциями и тонкими ароматами: чай сдобренный чабрецом и шафраном, запах люля кебаба с душистым базиликом, витанием миндаля над грёзами горожан. Они были наполнены звуками гостеприимных домов, задорным смехом, раздающихся из открытых окон, где рады каждому.
Бакинцы поймут то, что увидел я. А увидел я, что гримаса боли изменила лицо улиц. Когда-то привлекательные, обласканные восточным колоритом, они сегодня вынуждены встречать прохожих с западным безразличием. На них отзвучала разменной монетой жизнь. Нет больше звуков – только шум толпы, нанизанной в модные бренды и переговаривающейся с помощью склонения существительного слова из трёх букв на азербайджанском языке. Спасибо Западу за это! Нет больше чарующих ароматов азербайджанской кухни. Их перекрывают Макдоналдсы, пиццерии и многочисленные рестораны чуждых мне по гармонии вкуса. Но кажется, только мне. Я чувствую себя иным в родных местах, проходя мимо фастфудов, где горожане пожирают хот-доги, чипсы, гамбургеры, запивая всё это пусть не кокой, но всё же, какой-либо колой. И всё это в центре Баку, среди обломков истории. Бакинцы тоже увидят это. Спросят себя «Где наш национальный вкус?», поймут, что его успешно забывают. Скажут спасибо Западу за это!
– Не Западу! – прошипит им Хазри. – Тебе и таким же, как ты! Я хочу кружить над городом, вырисовывая узоры шебеке, а не натыкаться на чуждые для исторического района Баку новостройки и торгово-развлекательные центры. Вы перестали относиться с трепетом к вечности. Баку не Запад, – он Восток! Сегодня я сорвал чуждые мне – бакинцу, миниатюрные деревья и пальмы, пришедшие взамен густым чинарам – долгим трудам позабытых предков.
Бакинцы поймут, что Хазри слышит их, как и они его. Они поймут друг друга. Хазри крепко обнимет бакинцев за плечи, как заботливый дед, вдохнёт их запах и уйдёт. Хазри ворвался в городские дома, как и моя любовь. Они так же, одинаково, скроются.
Я же продолжаю идти по последнему дню октября. На витринах расставлены миниатюрные тыковки. Бакинцы уже отмечают Хэллоуин. Кажется, им всё равно, что отмечать, лишь бы был праздник с западным привкусом. Если так продолжится и дальше, то вскоре они будут отмечать день святого Патрика, апостолов Петра и Павла. Спасибо не Западу за это, а людям, стремящимся к нему! Спасибо, что я больше не один из них. Поспешил Есенин! Сейчас более актуально прозвучали бы его слова «Прощай, Баку! Синь тюркская прощай!». Я ещё вернусь в Баку на праздник Новруз, когда в родном городе можно будет увидеть знакомые с детства черты: в воздухе лёгкий шлейф горько-тягучего дыма от праздничного огня, а на земле плавное движение рук восточных красавиц с расширяющимися от локтя рукавами, словно нежные волны ласкающие берега. И плевать, что это всего лишь постановка.
Я ощутил на губах горько-солёные слёзы. Это плачут небеса после Хазри. Трудно дышать, осознавая неотвратимость перемен.