Посвящается Амаль.
Прокаленный солнцем и продутый всеми ветрами Баку встретил меня обычным незнакомым туристом, прилетевшим стамбульским, вечерним рейсом. Спустя десять лет я тоже узнал город с большим трудом. И не тому виной моя болезненная память. Память хранит тысячи зарубок об этом городе. В моём разорванном, но всё ещё не залатанном сердце, сохранился каждый его шрам, каждая морщина на бордюрах центральных улиц, каждая трещина на крепостных стенах Ичери Шехер. Всему виной появившийся лоск дорогого, бездушного гранита и робость заборов, стыдливо скрывающих бедные районы от глаз. Они лгут в глаза посетителям города. Я узнал Баку лишь в центре, благодаря неизменному окрасу старого кинотеатра «Низами» и месторасположению супермаркета «Континенталь». Дальше помогали лишь не изменившая мне визуальная память и разговорчивый таксист. Я возвращался в Баку в надежде отыскать счастливые воспоминания на узких, пыльных улицах, по которым за босоногой детворой гнался сердитый бакинский норд Хазри. Возвращался в город, где впервые полюбил вечность. Но амулеты памяти были заретушированы, а в некоторых местах и вовсе отсутствовали. Город стал красавцем, но не стал мне родней того, которого я покидал. Тот Баку был своим. Успокаиваю взволнованную память, поглаживаю разъярённые, вставшие на дыбы чувства. Шепчу им, что у меня есть пара дней, чтобы познакомиться с городом заново. Нагло вру. Ментальные эмоции можно обмануть.
…Поднимаюсь в ресторан, расположенный на последних этажах отеля, и сажусь за столик у окна, к которому незамедлительно подходит очаровательная официантка в накрахмаленной униформе. Что-то тараторит на английском, с блокнотом и ручкой в руках. На губах приветливая улыбка, контрастирующая с безразличием карих глаз. Ждёт моего заказа.
– Шяраб, – несколько сердито говорю я.
Она смутилась, но не отошла. Стоит и ждёт с той же улыбкой и тем же взглядом. В душе улыбаюсь своей находке и объясняю:
– Шяраб – это вино, в переводе с твоего родного, азербайджанского языка, а не грубая просьба замолчать, отражённое в «Shut up».
– Вам какой? – спрашивает она уже на родном языке.
– «Чинар».
– У нас такого нет. Могу предложить…
– Лучше принесите мне кофе, – перебиваю её и перевожу взгляд за необъятное окно, на всю высоту этажа.
Подо мной осенний Баку, сверкающий миллионами огней, отражающихся звёздной россыпью в безмолвном небе. Чуть поодаль, на востоке, горят огни какого-то гиганта, на западе же, над Аллеей Шахидов, нависли отели и рестораны уже знакомого мне по интернету Flame Towers. Что это? Дань погибшим за Родину в виде вечного огня? Сколько умалишенных выбирали место для этого комплекса? Слышал, что есть ещё и другие «тауэры» и в будущем их количество только возрастет, но к чему эти диковинные названия для восточного города?! Почему тауэры, а не сараи? Почему Flame, а не Alov? Если так продолжиться дальше, то вскоре и улицы придётся переименовать на стриты.
Я часто слышу, что в этом городе можно уловить мотивы многих городов мира, но где же сам Баку? Он исчез. Для меня он исчез десять лет назад, для кого-то раньше, а кто-то его только открывает для себя, скупая недвижимость тауэров в центре города, с прекрасным видом на море. Этот кто-то – новая элита, считающая для себя престижем жить в экологически не пригодном, забитом строительными лесами центре города, покрикивая на провинциальную жену и не всегда украдкой лаская падкую на лёгкие деньги столичную любовницу.
…Утром следующего дня я снял себе квартиру на девятом этаже знаменитого в Баку здания Монолит по улице Гуси Гаджиева. Квартира была обставлена скромно: старая сантехника и мебель, ветхие окна. В последний раз ремонт, наверное, производился ещё во времена Советского Союза. Поэтому и посуточная рента обошлась мне не очень дорого. Больше всего мне понравилась в этой квартире богатая библиотека. Пересматривая стройные ряды книг, заметил старую книжку по азербайджанской кулинарии, изданную ещё в далёком 1964 году. Пролистав её, я вспомнил чарующие ароматы детства, исходящие из маленькой кухни, где за плитой колдовала бабушка, запомнившаяся единственному внуку карамельным запахом ласковых рук.
Мне остро захотелось приготовить одно из описанных в этой книге национальных блюд. Выбор пал на «говурма из баранины». Этот рецепт показался мне наиболее лёгким в приготовлении. В последние годы я никогда не готовил что-либо сложнее омлета, но ведь надо же когда-то начинать! И я начал сегодня. После десяти лет разлуки с любимым Баку… и любимой Нарминой.
Я сходил на Тезе базар, купил мясо молодого барашка и все необходимые ингредиенты для блюда и теперь раздумываю, правильно ли разрезал мясо. В книге написано, что на порцию для одного человека требуется три-четыре кусочка, но не сказано, какого размера они должны быть. На пол-ладони или же на четверть? Решив, что последний вариант более приемлем, разрезал их и добавил нарезанный полукольцами лук и чабрец. Хорошенько посолив и поперчив, перемешал руками (при этом, не забывая сминать мясо и лук), накрыл тазик полиэтиленовым пакетом и оставил мариноваться. В кулинарной книге этот процесс занимает всю ночь. Я же вернулся к говурма спустя два часа, успев прочитать за это время несколько глав книги «Искра жизни» Ремарка. Очистив мясо от выполнившего свои функции лука, опустил куски в сковороду, смазанную бараньим салом. Немного обжарив, закрыл её крышкой и оставил ненадолго тушиться.
Прочитав очередную главу про живых скелетов концлагерей, вернулся на кухню и ещё раз обжарил мясо. Аромат стоял великолепный: баранина, чабрец, маринад. Венчаю палитру листиками душистого базилика – что на азербайджанском звучит ласковым женским именем «Рейхан». Таким образом, я добился маленькой победы: за окном, на улицах царит запад, – меня же окружает аромат восточного Баку.
…Вечером спустился в сад имени Алиага Вахида, расположенный вдоль крепостных стен. По крайней мере, так его называли до моего отъезда. Бюст поэта – газельхана здесь отсутствовал. Неужели садик в очередной раз поменял название? Хотя, он уже должен привыкнуть к таким переменам. Как его только не называли за недолгий век, но больше всего он запомнился бакинцам как Губернаторский. Так его и продолжают называть коренные жители города. Сейчас сад намного красивее, как и весь центр Баку, но это меня и разочаровывает. Здесь не осталось любимой скамейки, расцарапанной уравнениями наших с Нарминой имён, где итогом неизменно получалось слово «любовь». Теперь это место служит свежими воспоминаниями других любящих сердец. У кого-то это чувство зародилось впервые, а кто-то влюбляется в очередной раз, успешно позабыв прежнюю «любовь». А это значит, что список новых потерь и встреч на улицах города продолжает пополняться каждый день.
Любовь у многих заключена в кавычки. Она фальшива и неестественна. Я аплодирую этим людям – они прекрасные актёры. Даже великий театральный преподаватель и режиссёр Станиславский не смог бы им сказать свою легендарную фразу «Не верю!». Но когда-нибудь, где-то, человек проснётся рядом с сопящей, пожухлой «любовью», которая незаметно для него стала чужой и тогда ему придётся дать ответ несбывшимся мечтам, обхватившим затуманенную безрассудством голову. Они укажут ему, какую бесцельную и фальшивую жизнь он прожил. Он не оправдал возложенных на него надежд. Потом, услышав упоминание о себе, воспрянут из руин иссохшие надежды и уставятся на него с глазами полными слёз и печали. Когда это произойдёт, человек должен понять, что главным в жизни является искренность, а не изобретательство. Надо мечтать, а не сочинять мечты… Даст ли он надежду надеждам или в очередной раз предаст? Уверен, каждый поступит по-своему: кто-то поймёт, а кому-то в удаляющуюся спину терпеливо будут глядеть молчаливые надежды.
Бюст великого сказителя Алиага Вахида, за которым красовался отреставрированный дворец Ширваншахов, я нашёл в Ичери Шехер. Кому он не угодил? Быть может, его заботливо укрыли за крепостными стенами? Не знаю. Но здесь ему будет комфортнее. У него был схожий с Ичери Шехер характер. Здесь и мне немного уютнее. Всё более или менее знакомо: те же посольства, крепостные стены и те же извилистые улочки с уклоном к Каспию, по которым в разодранной одежде бежит ребятня из бедных семей. Чуть ниже Приморский бульвар – богатый фасад Баку, скрывающий нищету жителей крепостного города. К нему я не спущусь. Не там я поприветствую Каспий. Он мраморно красив… как кладбище. Там похоронены мои воспоминания.
Я сел на скамейку в сквере перед дворцом Ширваншахов и стал вспоминать, как часто прогуливался по узким улицам Ичери Шехер с Нарминой. Я – вооружившись фотоаппаратом, она – альбомом и карандашами. Я фотографировал – она рисовала. Мы всегда ассоциировали крепость с нашими чувствами. Она такая же древняя, как и наша любовь. По крайней мере, Нармина уверяла меня в том, что Аллах со времён сотворения мира запланировал и нашу любовь. Мы фантазировали, как с бойниц крепостных стен заряжаем картечью гаубицы, стволы которых направлены на врагов нашей любви, коих у нас было не много. Все они пали в неравном бою. Почему в неравном? Потому что мы были защищены крепостными стенами нашей прочной любви. Никто их так и не сумел взять приступом и затяжной осадой. Не осталось даже того, про кого можно было бы сказать «кроме него». Но что-то справилось со стенами, сокрушив их мощной, катапультирующей силой. Точно не могу сказать что именно, знаю лишь одно: Нармина не ушла к другому. Но для меня до сих пор остаётся тайной, почему она ушла? Для этого я и приехал в Баку, чтобы узнать причину и постараться вернуть.
Рядом со скамейкой, на которой я сидел, остановилась девушка в броской юбке намного выше колен и чуть ниже талии, кричащая в трубку:
– Ты причинил мне неимоверную боль!
Это были последние слова, обращённые к человеку по ту сторону мобильной связи. Дальше её собеседник услышал лишь гудки, а я – просьбу прикурить. Я спросил у неё, воспламеняя огонь кремниевой зажигалки:
– Разве тебе больно?
Девушка закурила, посмотрела на меня, выругалась и пошла дальше, одёргивая юбку вниз.
– Разве тебе больно? – повторил я вслед удаляющейся девушке в броской юбке намного выше колен и чуть ниже талии, – Разве твоя душа окровавлена и просит о помощи?! Разве она бьётся о монолитные стены равнодушной реальности?! Разве она окружена со всех сторон холодом стен в кромешной темноте?! Башни твоих надежд рухнули, заполнив собой глубинные пустоты острого разочарования? Судьба тушила окурки вымершей веры о твоё сердце, сделав из неё пепельницу? Разве тебе больно? Если да, то присаживайся рядом со мной – будем попутчиками, ибо меня пленила эта боль десять лет назад.
http://www.proza.ru/2012/07/11/1198