Жажда
То, чего нет у нас, нет ни у кого.
Хорхе Букай
Раз жажда есть, то где-то есть вода.
Ауробиндо Гхош
Старик подогнул края грязного балахона, сшитого не то из паруса, не то из холста, и неспеша сбросил разноцветные раковины. Его короткие пальцы с желтыми ногтями жадно скребли воздух. Лицо в бородавках и шишках походило на декоративную тыкву. Пепельная кожа в пигментных пятнах лишала его человеческого вида. Он был похож на ящера. Ракушки были разные от розовых и оранжевых гребешков до тонких серебристых завитушек. Их мелодичный звон эхом отозвался в подземелье. Девушка в клетке, прикрепленной к потолку толстой ржавой цепью, приникла к прутьям бледным лицом. Ее белоснежное кружевное платье было изорвано и покрыто пятнами. Советник в черной мантии с толстой золотой цепью на шее нервно подался вперед.
- Что говорит Великая Тень Немого Духа? – Грозно спросил он.
- Тень повелевает тебе послать ее в дар Монарху. На закате приведите девушку в порядок и заприте ее в усыпальнице. Оставьте вина и еды. Монарх покинет мир мертвых на несколько дней и насладится ею. Затем заберет невинную душу с собою.
Старик все также неспеша собрал раковины и тяжело поднялся. Советник сунул ему монету.
- Поди на кухню, скажи, я велел покормить тебя. Надеюсь, получив лучшую невесту, Монарх смилуется, и дождь прекратится. Пустыня заросла так, что стала непроходимыми джунглями. Караваны не могут подойти к городу, пища кончается, в колодцах грязная вода. Вчера оползень едва не разрушил городскую стену. Обезьяны разгуливают по дворцу. В фонтанах завелась рыба.
Девушка в клетке вдруг звонко рассмеялась.
- Не Вы ли извели всех юношей, вымаливая у Монарха дождь? Меня вы тоже убьете, и в городе останутся одни старики. Что будет дальше? Будете женить их на обезьянах?
- Молчи, несчастная. Тебе повезло, что Монарх пожелал тебя, не то, я посадил бы тебя на кол на площади за такие слова! И за попытку побега из города.
Он хлопнул в ладоши. Появились слуги.
- Приведите ее в порядок и заприте в гробнице на закате. Сколько обезьян отловлено? Сколько деревьев вырублено?
За разговором слуги опустили клетку и вытащили сопротивляющуюся пленницу.
- Не спускайте с нее глаз! Сбежит – всех посажу на кол. – Советник устало отщипнул крупную виноградину от кисти и вздохнул. – Убирайтесь! Глаза бы мои на вас не смотрели.
Слуги суетливо вышли из подземелья. Полутемные узкие коридоры змеились вдоль толстых стен. Пыльные ступени заглушали звуки быстрых шагов.
- Говорят, сегодня снова видели Немого Духа. Ночью гасил факелы и смеялся. Лошади разбежались, все утро собирали. – Рыжий Жак вздохнул. – Ну, что, девонька, мыться будешь?
Его усталые глаза смотрели с сочувствием и жалостью.
- Вода грязная, что мыться - то? Все равно все от дождя отсырело. Платье чистое дайте. – Она сердито блеснула глазами. – Кровопийцы.
Лео развел руками. Его темные влажные волосы с проседью топорщились ежиком. Тяжелый балахон был длинен и путался под ногами. Босые ноги тихо шлепали по теплым черно-белым плитам пола.
- Зловредный старик во всем виноват. Откуда он только взялся. Когда дождь только начался, все были счастливы. Принесло его суховеем и грязным ручьем, голодранца с ракушками. Подумаешь, великий оракул. Это он всю молодежь извел, он свел с ума советника и развалил город. Старый черт. Так иной раз взглянет – ей-ей сатана. В глазах сполохи красные. Сам видел.
- Что старик! – Снова вздохнул Рыжий Жак. – Это кара за то, что мы красоту выгнали. При Монархе, бывало, каждый вечер представления давали, да какие! Только успевай рот закрывать, чтоб не пересох. Помнишь, душевые и раздевалки на входе? Каждый зритель омовение совершал, облачался в специальный балахон. До чего же красивые были! Все звездами, лунами, кентаврами, единорогами расшиты! Чувствуешь себя… принцем, не меньше! А музыка! Помнишь, кожаный купол из самой Сирии караваном везли! Как натягивали, искали лучшее звучание, подмостки возводили… Как они расходились и сходились, хитрое такое устройство. А кушанья какие на подносах! Сначала актерам, потом всем желающим. И все были задействованы в спектакле. А после представления, одежду сдал и в канал – купаться! И ведь вместе с актерами плескались, и никто не гнушался! А сейчас одна древняя ведьма в театре и осталась. Всех передушила, змея старая. Петь-то уже не может, все волосы вылезли, разжирела, но советник ее уважает. Тьфу! Шакалий хвост!
В комнатушку заглянула Лиса. Она держала в руках чистое платье темно синего бархата.
- Вы бы потише, у стен и уши и глаза есть. Не дай бог узнает, со свету сживет. Ты бы, Фарук, отдохнул, с утра подслушиваешь. – Обратилась она к портрету, изображавшему полного вельможу с тройным подбородком, короткие пальцы которого были унизаны перстнями.
- Да тьфу на вас! Шакалий хвост! Только задремал! Помолчали ли бы хоть час, дали бы поспать на работе. – Проворчал портрет, сверкая влажными глазами с коричневыми прожилками белка. – Вот наплету напраслину, замолчите в темнице!
- Не гневи небо! – Округлила глаза Лиса. – Не то шербета вечером не получишь! Да еще опозорю тебя, уснешь, я тебе грудь побрею.
- Чур меня, ведьмино отродье! Болтайте сколько влезет, только тихонько.
Раздался оглушительный зевок, и глаза закрылись.
- Ева, примерь. Должно подойти. – Лиса обернулась к девушке, протягивая платье. – В театре нашла, в старом сундуке. Подвалы затопило – беда! Костюмы в сундуках в воде плавают. Все отсырело, подмостки прогнили, от кресел ничего почти не осталось. В душевой саламандру видела. Что-то будет дальше?
- Не хочу я в усыпальницу! Что я там не видела. Говорящие черепа? – Ева выхватила платье из рук женщины, открывшей рот от удивления.
- Что значит: хочу – не хочу? Сильвестр раскинул раковины? Это твой долг! Была бы я помоложе, сама бы пошла, только бы прекратить проклятый дождь.
- На закате он кровавого цвета, словно сгинувшие души плачут…Так живой небосвод кровенит воздух, как сказал бард. - Выдохнул Лео. – Погибель нас ждет, и надеяться тут не на что. Вчера обезьяны по дворцу скелет таскали. И где только нашли?
- Да что говорить, если Монарха после смерти никто не видел, как и мертвым. Только старик уверял, что встретил его Великую Тень на Тропе Мертвых, и стал его загробным голосом. – Снова округлила глаза Лиса. – А уж какой был красавец!
- Помедленнее, я записываю, а тут темно, как у крокодила в… Что там было после «никто не видел»? – Заморгал портрет.
- Я тебе запишу! – Взъярился Рыжий Жак. – Я тебе сейчас такого надиктую. Пиши: чтоб тебя шакалы …
- Понял, понял! Никаких условий для работы! А ведь я был лучшим шептуном во дворце! Меня уважали, где-то даже боялись, и что? Ни премиальных, ни сортира без очереди! Уйду я отсюда, приручу обезьянку или питона, буду ему дворцовые сплетни на ночь рассказывать, как в старые добрые времена. - Тяжкий вздох поднял облачко пыли. Глаза театрально закатились.
- Я тоже слушаю, между прочим, мне тоже интересно, я первый день на новой работе. – Донесся скрипучий голос из сундука. – Можно, я крышку приоткрою, очень уж душно?
- Жалкий любитель! – Возмутился портрет.
- И никому до меня дела нет! – Горько воскликнула Ева, оправляя синее платье. Она пнула сундук, и бросила злой взгляд на портрет. Глаза часто заморгали. – Я, конечно, такой жизнью не дорожу, но можно было и посочувствовать. Вас ведь не запрут вечером в усыпальнице?
- Да ладно, расслабься, детка! – Сказал третий голос из-за портьеры. – Это так эротично!
- Это еще кто? – Взорвался портрет. – Все, ухожу!
- Нет, это я ухожу! – Возмутилась Ева. – Даже до вечера ждать не буду! Сумасшедший дом! Там хоть тихо и никто не подслушивает!
Процессия выглядела крайне уныло. Прическа не держалась на влажных волосах, платье снизу моментально вымокло, став тяжелым и темным. Под ногами чавкала грязь, потоки грязной воды лопались серебристыми пузырями. Усыпальница пахла дождем, сыростью, водой и туманом. Мокрый мрамор потемнел и поблек, по лицам ангелов бежали слезы. Тяжелая дверь не открывалась, разбухнув от влаги. Поставив корзины с едой на постамент, мужчины дружно навалились на древний камень, пытаясь сдвинуть огромную плиту. Ева уселась рядом с корзинами, обхватив колени. Ее печальный взгляд был устремлен куда-то внутрь самой себя, словно она вспоминала что-то давнее. Наконец, дверь поддалась. Рев разбуженного камня заставил Еву вздрогнуть. Она нехотя соскользнула с постамента и подошла к раззявленной пасти усыпальницы. Там было темно и тихо. Девушка взяла корзины и решительно шагнула внутрь. За спиной раздался протяжный вздох Лео и тихий плач Лисы. Гортанные крики обезьян, клокот воды и шум мокрой листвы оборвались в одно мгновение с глухим стуком камня.
Ева устало опустилась на песок, обняв руками плечи, чтобы унять дрожь. Слезы душили, и она не могла больше сопротивляться. Все обиды с тех пор, как она помнила себя, воскресли в памяти с невероятной силой. Горечь и отчаяние сотрясали ее тело, словно хрупкий цветок.
Родителей она не помнила и не знала. При дворе вечно крутились сотни актеров, певцов и музыкантов со всех континентов, плетя тонкие нити интрижек и флирта. Уединенные уголки никогда не пустовали, смех и звуки страстных поцелуев раздавались повсюду. Монарх любил безумный накал в воздухе, словно питаясь энергией потных полуодетых тел. Детей было много, но занятые на сцене родители не успевали уследить за ними, так что ватага была предоставлена сама себе. На дворцовой кухне для них всегда был накрыт стол, спали где придется, свалившись от усталости в любое время суток. Подростков быстро пристраивали в зависимости от талантов: кто-то начинал играть на сцене, чей-то звонкий голосок вызывал слезы умиления на профессионально загриммерованых лицах. Кто-то помогал на кухне или конюшне, обиженных, как правило, не было, пробовать себя можно было везде, а мнение толпы было всесильным.
Ева была счастливой обладательницей бархатного голоса, выжимавшего скупые слезы даже из глаз Монарха. Она была любимицей, но и предметом вечной зависти, поэтому у нее не было друзей. Девушка привыкла к обществу старших, никогда не позволявших себе лишнего под ревнивым взглядом Монарха. Он был красив и благороден, но казался ей безнадежно старым. Они ни разу не коснулись друг друга, разве случайно, и Ева стала бесконечно одинокой звездой, рано уставшей от аплодисментов и цветов. Ей все наскучило и приелось.
Вдруг началась злейшая засуха. Мольбы и угрозы небу ни к чему не привели, тогда вереница юношей потянулась к Священной Гробнице. Последним ушел красавец Айзек, сын Лео. И тогда хлынул дождь. Он шел два года без малейшей передышки, превратив пыльную пустыню в буйный оазис невероятного размера. Город стал вымирать. Монарх исчез. Теперь уже девушки одна за другой исчезали за тяжелыми дверями Гробницы. Ева была последней.
Она пыталась вырваться, украла платье и вуаль старой ведьмы из театра, научилась пародировать хриплый голос, но отсыревшая подушка стала слишком тяжелой и выпала прямо в ноги стражнику. Раскачивающаяся клетка была настоящим кошмаром. Она реагировала на малейшее движение, крутясь на цепи, рождая головокружение и тошноту.
Когда слезы кончились, стало легче. Ева осмотрелась. Темные саркофаги на высоких подставках – колоннах вереницей уходили во тьму. Мокрый песок под ногами хранил десятки следов босых ног. Гулкая арка потолка уходила в темноту. Своды были вырублены в камне искусной рукой. Ева знала, что где-то наверху висят масляные лампы на проржавевших цепях, только наполнены они теперь были водой, капавшей через край. Девушка покружилась, подняв голову вверх, но не смогла ничего разглядеть. Найдя плоский камень, Ева установила на него свечи и выложила самое вкусное из корзин. Вытерев руки о платье, она с аппетитом набросилась на еду, запивая ее прохладным вином.
Альбер не мог поверить своим глазам, плотнее прижавшись к глазку. Она ела, напевая что-то вполголоса. Ноздри затрепетали от аппетитных ароматов. Юноша привстал на цыпочки, чтобы разглядеть ее всю целиком, до кончиков ног в грязных сандалиях. Девушка была прелестна. Темно - синее платье необыкновенно шло к голубым глазам. Белокурые волосы упали на плечи влажными кольцами. Губы были тонковаты, но четко очерчены, а ямочка на правой щеке намекала на резвость нрава. Альбер закрыл глазок и беззвучно двинулся по скрытому проходу между стенами. На выходе он столкнулся с отцом.
- Вот ты где, а я тебя везде ищу. Учитель ждет тебя начать тренировку.
- Уже иду. Мне показалось, дверь хлопнула. Пошел посмотреть, но это уборщики. Сняли паутину и ушли. Ничего интересного. – Опустив глаза, соврал Альбер. Он не любил обманывать, особенно отца, но девушка была только его добычей.
Юноша и раньше видел женщин, но редко и мельком. Дети Порока, они считались изгоями. Девочек и женщин содержали в отдельной крепости на острове, где они выполняли всю грязную работу: стирали, готовили и отмывали закопчоные казаны и сковороды. Так представлял себе это Альбер. И только небольшая часть их обладала особыми правами, как говорил отец, они обладали таинственным искусством. Для них был возведен высокий терем. Туда уходили ночами мужчины. Это томило и волновало юношу, которому скоро предстояло пройти обряд посвящения. Отец всегда возвращался бодрым и довольным, с блестящими глазами, но ничего не рассказывал. Альбер читал про разные искусства, например, вышивание или плетение кружев, которыми занимались только женщины. Он представлял себе, как отец втыкает в валик булавки, испытывая при этом необъяснимое наслаждение. Когда он намекнул на это отцу, тот расхохотался, сказав, что приблизительно так все и происходит.
Альбер давно присмотрел себе маленькую келью в верхнем ярусе каменоломни, по которой обожал бродить с самого детства, хотя отец не одобрял эту страсть сына. Он любил оставаться здесь один, предаваясь мечтам и раздумьям. Он изготовил валик и стащил иглу. В полной тишине, с разрывающимся сердцем, едва сдерживая порывистое дыхание, он воткнул иглу в валик. Его смех разнесся по лабиринту. После этого юноша успокоился.
Однажды он заметил внизу процессию, направлявшуюся вглубь каменоломни. Туда ходить было строжайше запрещено, под страхом смерти. Огромные буквы на стене предупреждали об обвалах и осыпях. Юноша прокрался следом. Так он узнал о существовании Усыпальницы – источника молодых рабов и рабынь, за которых давали хорошие деньги на торжищах. Забирая очередного юношу, процессия аккуратно расплачивалась со стариком в грязном рубище, вид которого неизменно вызывал у Альбера отвращение. Именно так юноша увидел первую девушку. Она вела себя как безумная, выкрикивая что-то и рыдая, тогда Альбер понял, почему они изгои. Юноши были не в пример спокойнее. Но за много лет поток рабов иссяк, и отец перестал запрещать сыну прогулки по лабиринту.
Его волновала лишь одна мысль: вдруг незнакомку обнаружат и продадут. Отражая атаки наставника, он обдумывал план. Его келья казалась ему местом подходящим, но как ее туда заманить без шума? Удар пришелся прямо в солнечное сплетение. Дыхание перехватило, и судорога свела мышцы. Альбер согнулся, ловя ртом воздух.
- Ты сегодня рассеян, Альбер! Я недоволен тобой, и обязательно поговорю с отцом! – Сурово изрек наставник. – Тебя ждет флейта. Постарайся восстановить дыхание.
Юноша вяло поплелся на урок музыки. Потом его ждала каллиграфия, верховая езда и библиотека. Надо было срочно что-то придумать. Время поджимало. Он заглянул на кухню. Никого. Посуда, бокалы и приборы были горами сложены на тележки, которые по подземному туннелю должны были отправиться на остров. Остатки пищи еще лежали кое-где на тарелках. Альбер брезгливо осмотрел еду. На одной из тарелок, не тронутой, на первый взгляд, лежали тигровые креветки. Юноша взял одну пальцами, содрогаясь до глубины души. Он добежал до зала музыки и затолкал креветку в рот. Дрожащими руками открыл дверь и поклонился учителю.
- Что с тобой, Альбер? Ты бледен, как полотно, тебя трясет! Что ты молчишь? Тебе плохо? – Учитель шагнул навстречу. – Альбер!
Креветка вышла быстро и безболезненно. Альбер закатил глаза и сполз на пол, держась за живот.
- Простите, учитель. – Простонал он слабым голосом, поглядывая на большие настенные часы из-под густых ресниц.
- Мальчик мой! Немедленно в постель, я пришлю доктора! – Учитель поднял ватное тело и поставил вертикально.
- Не надо, простое отравление. Я знаю, что делать: побольше воды и крепкий сон. Вздремну пару часов, сразу полегчает. - Ответил Альбер, стараясь сдержать радость в голосе.
Поддерживаемый учителем, он доплелся до двери.
- Немного пройдусь по воздуху – и в постель. – Уверил он, вымученно улыбнувшись. – Не надо говорить отцу. Не хочу беспокоить его из-за пустяка.
Главное было не сорваться и не побежать к каменоломне сразу. Альбер прошел по двору, держась за стену. Свернув за угол, он внимательно осмотрелся и опрометью метнулся к каменоломне. Стараясь не шуметь, он пробрался к глазку и нетерпеливо приник к щели, открыв задвижку.
Девушка безмятежно спала, подложив руки под голову. Белокурые волосы разметались по влажному песку, из-под грязного кружева юбки выглядывали пальчики ног с прозрачно - розовыми ноготками. Альбер невольно залюбовался девушкой. Спохватившись, он осторожно нажал рычаг в стене. Узкая секция отошла в сторону, осыпав юношу каменной пылью. Он с трудом удержался, чтобы не чихнуть, закрыв лицо рукавом. Осторожно приблизившись, он присел рядом. Она пахла цветами и виноградом. Дождем. Немного потом. Его волновал и пугал ее запах, теплое дыхание и ровно движение грудной клетки. Руки предательски дрожали. Альбер поднялся, вспомнив, что надо действовать быстро. Он взял корзины и отнес ближе к келье, в самое сердце горы. Там ее точно никто не найдет. Он вывел на песке крупными буквами слова «еда там» и поставил несколько стрелок вдоль прохода. Удовлетворенный, он последний раз взглянул на спящую девушку. Она нахмурилась, слегка перебирая пальцами.
«Наверное, отмываешь большой котел во сне», - Подумал Альбер. – «Ничего, я заставлю тебя плести кружево»!
Юноша тихо закрыл проход и помчался назад, беспрерывно чихая. Выйдя из каменоломни, он прокрался в свою комнату, выпил ледяной воды и лег в постель. Он едва успел восстановить дыханье и успокоить бешеное сердцебиение, когда в комнату заглянул отец. Присев на край кровати, он положил руку на разгоряченный лоб сына.
- Да у тебя жар! – Встревожено отметил он. – Что ты мог съесть?
Ева проснулась от странного звука. Ей показалось, что кто-то чихал. Она испуганно огляделась. Корзины с едой исчезли, а на песке появились странные каракули и стрелки. Спрсонья ей показалось, что Тень Монарха явилась в Мир Живых, маня ее куда-то в Мир Мертвых. Потом она вспомнила слова Лисы, о том, что Монарха никто не видел мертвым. Да и зачем было все так усложнять: во дворце люди любили друг друга везде. Она вспомнила, как в одной из постановок, большой черный мужчина не удушил свою жену в порыве ревности, а совсем наоборот, причем прямо на сцене под радостное улюлюканье толпы.
Она поднялась на затекшие ноги. Голова кружилась, и хотелось пить. Недолго думая, Ева направилась вперед по стрелкам. Коридоры ветвились и плутали, и очень скоро она поняла, что заблудилась. Воздух становился все суше, в проходах стали появляться лестницы, ведущие в основном вниз. Становилось жарко, губы запеклись, и Еве в первый раз стало страшно. Почему-то больше всего ее мучила мысль о скелете, который таскали по дворцу обезьяны. В сухом пыльном воздухе девушке мерещился ее собственный скелет с растрепанными светлыми волосами, сидящий в проходе, сверлящий пустыми провалами глазниц. Мысль о смерти никогда прежде не приходила к ней. Она никогда не испытывала жалости к тем, за кем закрывались тяжелые двери Усыпальницы. Не понимала скупых слез Лео, когда ушел его единственный любимый сын. Ее не касалась чужая боль, а свою она никогда не испытывала. Жалость, одиночество, отчаяние, но не боль. Ева бессильно прислонилась спиной к шершавой стене. Ватная тишина парализовала слух. Девушка закрыла глаза, и ей привиделся бесконечный дождь, беззвучно поднимающийся из глубоких луж к небу.
В этот миг дождь прекратился, и над городом повисла радуга. Лиса снова заплакала.
- Неужели Он принял Еву? Бедная девочка. Она была так одинока!
- Гордячка и зазнайка с куском черствого хлеба в груди вместо сердца. Все «я»! «А как же я»! «Можно было мне посочувствовать»! А много она сочувствовала, когда уходил Айзек? А ведь он был влюблен, но она была слишком высоко для него, простого декоратора. Любимица Монарха! Избалованная кукла. Шакалий хвост!
- Но голос у нее был отменный! – Вступился Рыжий Жак. - Я, бывало, плакал украдкой. Так выводила!
- Может быть, она еще жива? Сходим в усыпальницу, проверим? – Заволновалась Лиса. – Это не запрещено, если никто не узнает.
- Сами идите, мне туда больше соваться не хочется. Слишком много грустных воспоминаний. – Отмахнулся Лео.
- А я бы пошел! – Вдруг оживился портрет. – Посиди за меня часок, Лео?
- Никого же нет! – Удивился Лео. – Все ушли готовить праздничный пир по случаю Окончания Дождя и окончания траура по тому, что Все Когда-нибудь Кончается. Советник приказал расчистить двор перед дворцом и разжечь костры, чтобы просушить землю. Дыма будет! Надо успеть закрыть все окна.
- Я, простите, опять не успел записать. Здесь тоже темно, так и глаза испортить не долго. У вас нет свечки? – Гнусаво поинтересовался сундук.
- Я сейчас найду свечу побольше… – Проскрипел зубами портрет. – И исправлю тебе зрение!
- Я все записал! Все свидетели!
- Праздник сегодня, а вы ругаетесь! Кто пойдет в усыпальницу?
После короткой перепалки решено было идти всем вместе. Остались только двое, вооруженные до зубов письменными принадлежностями, зорко следя друг за другом: один сквозь щель в сундуке, другой сквозь прореху в портьере.
Тяжелая дверь усыпальницы дымилась под теплыми лучами солнца. Туман заплел землю густой белой паутиной. В щель хлынул свет, высветлив колонны и песок, с крупной надписью «еда там».
- Она же читать не умеет! – Ужаснулась Лиса.
- Интересно, кто это сделал и зачем? – В свою очередь удивился Жак.
Лео стоял у стены, плечи его дрожали, из груди вырывались беззвучные рыдания. На неровной поверхности сажей от свечи было выведено: «Отец, я вернусь! Айзек».
***
Альбера бил озноб. Два теплых одеяла не спасали от жгучего мороза, расползавшегося по венам. Отвары и настойки помогали мало, только влажный кусок ткани на лбу на мгновение приносил облегчение. Юноша терзался тревогой. Нашла ли девушка еду? Не заблудилась ли? Он вдруг понял, что она не знает каменоломню так же хорошо, как он. Что если она свалится в колодец? Там темно. Пот заливал глаза и шею. Воспаленные видения обжигали веки. Мертвая девушка на дне пустого колодца. Губы синие, под цвет платья. Ее мучает жажда. Застывшие пальцы скребут стены, она карабкается вверх, к нему, чтобы отомстить. Ее волосы развеваются белым кружевом. Руки с побелевшими лунками ногтей овивают его, обжигая невероятно сладкой болью. Это был огромный паук, с синим бархатным брюшком, опутывающий белыми душными нитями кокона. Его острое жало пронзало тело.
Он застонал и открыл глаза. Отец спал в кресле у кровати. В окно пробивался слабый утренний свет. Сколько же времени прошло? Одежда была мокрой, ноги не держали. Альбер с трудом стянул рубаху и нашел в шкафу сухую. Пытаясь унять стук в висках, сквозь ватную слабость он побрел к каменоломне. В глазах было темно. Юноша двигался автоматически, плохо соображая, что делает. Достав свечу, он медленно двинулся к корзинам, держась за стену. Корзины стояли на месте не тронутые. Страх тошнотворной волной прошел по телу Альбера. Как он мог быть таким самонадеянным глупцом! Теперь все погибло. Пять минут мрачного отчаяния показались ему вечностью. Затем, упрямо тряхнув головой, он взял воду и первый попавшийся сверток из корзины, и направился вверх по проходу. Он наткнулся на девушку через несколько минут. Она сидела на ступенях, привалившись спиной к камню, с закрытыми глазами. Альбер, замирая, прикоснулся к ее запястью. По сравнению с его раскаленными пальцами, оно казалось ледяным, но через несколько секунд он ощутил слабые толчки вен. Он поднес воду к ее губам. Девушка жадно глотала, не открывая глаз. Когда бутыль опустела, выпав из слабеющих рук Альбера, она сидела все так же, не шелохнувшись, бессильно откинув голову. Он сел рядом и закрыл глаза. Из глубоких луж к небу медленно тянулся тяжелый дождь.
Ева открыла глаза. Увидев у ног бутыль, она жадно допила последние капли, и лишь тогда заметила юношу. Его юное лицо могло вызывать только умиление, которое обыкновенно возникает при взгляде на щенка или котенка. Щеки его пылали, длинные темные ресницы вздрагивали, разгоряченные губы, цвета алого мака на заре манили роковой чистотой. Все в его облике говорило, что он еще ребенок, хотя крепкие мышцы рук и торса были заметны даже сквозь рубаху. Она никогда не видела ничего подобного. В городе дети начинали целоваться и интересоваться телами друг друга, едва научившись ходить. Этот же юноша производил впечатление непорочного ангела с иконы. Она коснулась его губ кончиками пальцев. Юноша вздрогнул, казалось, ему недостает сил раскрыть ресницы. Он был объят пламенем лихорадки. Испарина сверкала на лице крупными бусинами. Он тяжело дышал.
Ева растерялась. Ей стало страшно, что сейчас он перестанет дышать, станет прозрачным и струйкой дыма вознесется к облакам. Она будет видеть его профиль, плывущий по небу, но не сможет никогда больше прикоснуться к его губам. Девушка вспомнила, как восточный акробат учил ее, что на теле человека много точек, которые управляют им. Зная нужные, можно быстро унять лихорадку, кашель и даже боль сердца. Большинство располагалось на стопе. Она сдернула ботинки с ног ангела и попыталась сосредоточиться. Подушечками пальцев она стала осторожно массировать стопы, начав с пяток. Юноша снова вздрогнул всем телом, словно пытаясь вырваться из силка. Ева терпеливо продолжала, продвигаясь вверх по стопе. Вскоре дыхание ангела стало ровнее, пульс замедлился, и он со стоном открыл глаза.
- Господи, до чего же приятно! Это и есть тайное искусство? Не останавливайся! О, господи! – Он снова закрыл глаза.
- Это все! – Сурово отрезала Ева. – Жар спал.
Юноша удивленно уставился на нее.
- А я хочу еще! – Задохнулся он.
Альбер слышал, что рабыни бывали строптивы, в этом случае надо было напомнить им, что хозяин может быть жесток. Он грозно свел брови. Девушка рассматривала его, как его как забавную зверушку, это напрягало и смущало. Он сжал губы, как, бывало, делал отец, когда сильно сердился. На юношу это всегда действовало. Но девушка лишь рассмеялась.
- Ты смешной чудак! Как тебя зовут, ангелочек?
Это окончательно смутило Альбера. Она и не думала бояться. А обращение «ангелочек» выходило за рамки всех приличий.
- Как ты смеешь? Я – твой хозяин! Будешь плохо себя вести, продам беззубому старику или паралитику. – Он задумался. Фантазия разыгралась. – Или заставлю плести кружево день и ночь. Я еще не решил.
Он старался держаться независимо и гордо, как отец, но он ясно видел искорки в бесовских глазах девушки. Ему снова стало жарко. Альбер чувствовал, что инициатива непостижимым образом ускользала из его рук к дерзкой рабыне.
- Какое длинное имя, сразу не выговоришь. Кажется, я уже забыла половину. А как-нибудь попроще? – Промурлыкала она, подбираясь ближе.
Альбер запаниковал. Никогда в жизни он не оказывался в столь затруднительном положении. Она привлекала и отталкивала одновременно. Юноша смутно ощущал, что не владеет всей ситуацией, потому, что девушке известно нечто большее, способное гипнотизировать его, подобно удаву. Она вдруг оказалась совсем близко, изогнув спину, как кошка. Он чувствовал ее волосы и дыхание у самых губ. Альбер понял, что его тело сейчас разорвется от напряжения, забрызгав кровью прелестное лицо незнакомки и стены пещеры. Юноша ясно представил, как она с наслаждением плотоядно оближет окровавленные губы и кончики пальцев. Страх сковал его. Его круглые от ужаса глаза слепо смотрели в ее. Тело парализовало, на губах зрел крик. Внезапно она отступила, зайдясь в необъяснимом хохоте, сотрясшем пыль веков.
- Ты что, никогда не целовался? – Икая от смеха, спросила она, сквозь слезы. – Видел бы ты свое лицо! В жизни не видела ничего подобного. Думала, тебя разорвет от натуги! Расслабься, я тебя не сегодня съем, если, конечно, ты будешь хорошим мальчиком. А нето продам старухе из театра, она всегда любила мальчиков.
Альбер был сокрушен. Слабость вернулась, голова кружилась, в глазах плыло. Он сдался коварному зверю в синем бархатном платье. Он хотел ответить что-то дерзкое, но губы не слушались. Глаза слипались, и, сквозь шум в ушах, Альбер почувствовал, как она кладет его голову на колени, лаская его волосы. А потом из темноты возник голос, прекраснее которого он никогда не слышал. Он обволакивал бархатными волнами, будя в груди что-то давно спящее, горячей волной взрывающее воздух. Слов он разобрать не мог, но узор музыки завораживал, уводя в лабиринт наслаждения и тоски. Дождь снова беззвучно поднялся в небо, расплескивая молоко облаков. Небо пело.
Альбер очнулся в кровати. Внезапно постаревший отец сидел в кресле, подперев голову рукой. Он взглянул на сына глазами, полными горечи.
- Как ты напугал нас, Альбер! Я даже не представлял, как люблю тебя, я чуть с ума не сошел! Когда ты, в бреду, исчез, я подумал, что потерял тебя навсегда!
Отец порывисто вдохнул, пытаясь унять просящиеся слезы. У Альбера защекотало в носу. Он вдруг представил, что пережил самый близкий человек из-за его эгоизма. Ему стало стыдно, что об отце он не подумал ни разу. Юноша опустил глаза, борясь с чувствами, затопившими до края его сознание за последние сутки. Ему показалось, что он стал старше на десять лет.
- Где она? – Непослушным голосом спросил Альбер.
Отец вздохнул.
- Я велел продать ее, за то, что она посмела прикоснуться к тебе. Рабыня не имеет права… - Он вдруг осекся. – У тебя сегодня день рождения. Я оставил ее на острове. Она будет только твоей.
Альбер подскочил в кровати и порывисто обнял отца.
- Спасибо, па! Это лучший подарок! Ты слышал, как она поет?
- Слышал. – Усмехнулся отец. – Иначе бы мы вас не нашли во мраке.
***
- Выбросите эту падаль за борт! – Приказал капитан. – Весла не для его изнеженных рук.
Он пнул безжизненное тело юноши. Его руки были стерты вкровь, спина слиплась коркой от кнута, лицо так сильно обгорело на солнце, что черт было не разобрать. Обесцветившиеся космы волос делали его похожим на старика. Помощник капитана и боцман раскачали худое тело и швырнули за борт.
- Что уставились? Гребем! – В воздухе тонко просвистел кнут.
Весла дружно опустились в воду.
Над морем собирался шторм. Чайки метались над свинцовой поверхностью, хватая испуганных рыб. Далекие раскаты грома вспенили верхушки волн.
На борту прогулочного судна играли музыканты. Трепетали на ветру пестрые флаги и фонарики. Разодетая толпа веселилась и смеялась, стремительно опустошая запасы погребка. Капитан недовольно поглядывал на богатый сброд.
- Шторм собирается! Обойдем или вернемся на пристань? – Задыхаясь от бега по лестницам, спросил Клео. Это был коренастый крепкий юноша, племянник капитана, бредивший морем. Его простое открытое лицо с плоским носом было покрыто веснушками, а выгоревшие волосы собраны в маленький хвостик. Голову он повязал платком на пиратский манер.
- Вернемся, они уже хороши. Не дай бог, кто за борт свалится. Разворачивай!
Корабль резко накренило. Люди посыпались на палубу, весело хохоча, визжа и пихаясь. Музыканты пытались играть сквозь порывы ветра. Кто-то танцевал, качаясь из стороны в сторону, хватаясь за канаты.
Зеленоглазая девочка в нарядном платье скучающе смотрела в море. Вдруг она оживилась и побежала к отцу.
- Там человек в волнах! Пап! Смотри!
Капитан приставил к глазам подзорную трубу. Несколько минут он задумчиво курил, попыхивая трубкой.
- Очередной каторжник или раб. Он мертв. Их трупы сбрасывают с галер. Тебе не стоит на это смотреть.
- Раб? Настоящий? Хочу посмотреть! Одним глазком! Потом выбросим обратно.
Отец удивленно приподнял бровь.
- Лили, это у тебя от матери. Любопытство тебя когда-нибудь погубит. Он к тебе ночью придет.
- Пусть приходит, поболтаем. Достань его! Ну, пожалуйста.
Капитан сокрушенно покачал головой. Тело было совсем близко, достать его было не сложно. Ему стало любопытно, не испугается ли дочь. Захотелось наказать ее любопытство.
Клео неохотно закинул сеть. Тело было легким. Выпутав его из сети, он откинул седые космы старика. Лицо было опухшим, но молодым. На шее четко прослушивался пульс.
- Да это не старик, и он жив! – Удивился Клео. – Позвать врача?
Капитан перестал курить, наклонившись над телом.
- Крепкий парень, досталось ему здорово. Зови Грея, пусть посмотрит, что можно сделать.
- Возьмем его домой, пусть посуду моет и убирает в моей комнате, а то мама вечно ворчит, что там все разбросано. Он ведь, теперь наш?
Корабль вернулся к причалу. Заметно погрустневшая от качки кампания вывалилась на берег, разбредясь по кустам. Придя в себя, толпа продолжила веселье на берегу.
Клео перенес юношу в каюту. Врач обработал раны, зашив наиболее глубокие разрывы на спине, и напоил водой.
- Особого лечения не нужно. Жидкие каши на воде, овощи, хлеб на первое время. Когда желудок привыкнет, можно будет все, и побольше жидкости, организм сильно обезвожен.
Лили развела кипучую жизнедеятельность вокруг новой игрушки. Она остригла спутанные волосы, намазала сгоревшее лицо специальной мазью и постоянно подносила к растрескавшимся губам горлышко прохладной бутыли. К вечеру он ей прискучил, поскольку не подавал признаков жизни, разве что дышал. Девочка покинула каюту, присоединяясь к танцующей толпе. Клео лишь усмехнулся, помешивая жидкую кашу.
***
Бледный Альбер сидел во главе длинного стола, уставленного яствами. Он чувствовал слабость и усталость после жара, его мучила жажда. Это была не обычная жажда, которую можно легко утолить стаканом прохладного сока. Ему хотелось, чтобы сок к его губам поднесла она, улыбаясь бесовскими глазами. Пусть бы она спорила и дерзила, это разжигало юношу еще больше. Она принадлежала только ему. Ни к чьим больше стопам не прикоснутся ее нежные пальцы.
Альбер так замечтался, что кусочек курицы соскользнул с его вилки на скатерть. Сидящий рядом Бред хихикнул. Юноша очнулся, обведя глазами смеющихся и жующих гостей. Все они были мужчинами, друзьями отца и самого Альбера, главами общины. Мужской союз был крепок и прекрасен, тогда как женщины все время таскали друг друга за волосы и ругались, как слышал Альбер. До чего же они странные существа, размышлял юноша. Отец поднялся с бокалом вина. В другой руке он держал сверток. Ласково посмотрев на сына, он произнес тост.
- Дорогой Альбер! Когда ты был еще озорным мальчишкой, я часто обещал тебе игрушки и сладости за хорошее поведение, но не всегда помнил и выполнял свои обещания. Но сегодня, в день твоего совершеннолетия, я хочу вручить тебе все, что обещал! Наслаждайся!
Он вручил сыну увесистый кулек, пахнущий шоколадом и карамелью. Этот незамысловатый подарок взволновал и растрогал юношу до глубины души. Ему показалось, что было невозможно выразить любовь сильнее и проще. Они обнялись под бурные овации друзей.
Вечер перетек в ночь, и небо осветилось великолепным салютом. Веселые гости пели любимую застольную «зажги ярче солнца», когда отец и двое старейшин подозвали именинника к себе.
Альбер знал, что сейчас на специальной лодке его отправят на остров, к ней. Ноги сделались ватными, в желудке кто-то ползал, а сердце готово было выскочить.
- Мальчик мой, - начал отец, глядя в глаза сыну. – Ты должен был отправиться на остров…
«Должен БЫЛ»? – Все мысли смешались в голове Альбера. Он не увидит ее? Он еще больше побледнел, но ничего не сказал.
- Но ты дрожишь! Проклятая лихорадка ослабила тебя, а девушка не готова, поскольку в отличие от других избранных, не проходила курса обучения. Возможно, стоит повременить, хотя бы неделю?
- Отец, - как можно спокойней начал Альбер. Голос предательски срывался. Юноша прочистил горло. – У меня возникло к ней несколько вопросов. Полагаю, мне хватит сил задать их. Что касается всего остального… - Он многозначительно посмотрел на отца, удивленно приподнявшего бровь, - то это я решу на месте.
Старейшины почему-то прыснули, хлопая друг друга по плечам.
- Хорош, мальчишка, весь в отца. Тот всегда все решает на месте! - Сквозь смех протянул один из них.
Отец тоже улыбнулся.
- Желание именинника – закон! Подайте лодку.
Белоснежная ладья, украшенная сияющими огнями, увитая цветами и лентами, тянувшимися до самой воды, бесшумно причалила к берегу. Альбер почти упал в нее от волнения, вцепившись в борт, чтобы не ударить в грязь лицом перед гребцами. Нежная музыка флейты и скрипки наполняла ночь неизъяснимой истомой, от которой почему-то хотелось плакать. Юноша прикидывал, как можно укротить рабыню, если она начнет ломаться. Посадить на хлеб и на воду. Нет, пригрозить ей плеткой. Как-то слишком. Тогда лишить богатых подарков. Он знал, что это слабое место любой женщины.
Ладья мягко толкнула берег. Альбер заметил, что от волнения все еще сжимает отцовский подарок. Мускулистые гребцы помогли ему сойти на берег, обменявшись многозначительными взглядами.
- Альбер, ты ничего не хочешь спросить? – Вежливо осведомился один. - Многие юнцы слишком горды, чтобы спрашивать отцов, а мы – другое дело. Никто ничего не узнает, не стесняйся.
Они шли по лабиринту узких улиц спящего города. Воздух здесь был особенный, напоенный незнакомыми ароматами. Над узкими улочками сохла одежда и белье странной формы. На подоконниках в горшках стояли цветы, что очень удивило Альбера, так как их полно было на улицах, совершенно не понятно было, зачем тащить их в дом. На крыльце ближайшего дома стояло блюдце с молоком. Зачем? Городок был непостижим всей своей логикой. Наконец они остановились у отстоявшего в глубине улицы дома, в окнах которого горел свет. Альбер видел смутные тени на пышных занавесях, похожих на юбки. Глаза юноши встретились с вопросительным взглядом гребца.
- Спасибо за помощь, но как снимать ботинки я сам знаю. – Вызывающе ответил он, приосанившись.
Гребцы недоуменно переглянулись.
- Что ж, удачи тебе, Альбер. Мы будем ждать на пристани.
Он решительно взялся за теплую бронзу ручки. Дверь мягко открылась, пропуская юношу внутрь. Внутреннее убранство потрясло воображение юноши: такого обилия тряпья он не видел с рождения. Помимо трехслойных занавесей разных цветов, на полах лежали толстые куски шерстяной ткани, на диванах не было места от подушек, рюшей и пледов. Пройдя первую комнату, он оказался в узком коридоре, пахнувшем сладкими духами и благовониями. Альберу стало дурно от сладкой застоявшейся духоты. Он хотел позвать на помощь, запутавшись в тяжелых портьерах, когда дальняя дверь приоткрылась. Задыхаясь, Альбер вошел в полутьму, мечтая распахнуть окно настежь, чтобы глотнуть воздуха. Он услышал звук бегущей воды и щелчок запираемой двери.
В неверном свете свечей, расставленных на полу, он увидел ее. Волосы были взбиты и уложены в затейливую прическу, на губах искрился блеск, глаза были подведены прямыми линиями, делавшими их зрительно больше и глубже. На ней было легкое короткое платье, открывавшее ноги ниже колен, и, облегавшее тело самым беспощадным образом. Альбер понял, что разучился дышать. Воздух упорно отторгался легкими. Он схватился за полог огромной кровати, на которой она лежала. В темнеющем сознании прозвучал удивленный голос.
- Опять ты?
Прохладная вода освежила лицо и губы. Он открыл глаза. Она рассматривала его, как игрушку с сочувствием и жалостью. Этого взгляда Альбер боялся больше всего. Он дернулся, пытаясь оторвать отяжелевшую голову от мягкого ковра.
- Лежи, ангелочек. Я открою окно.
«Опять это ужасное слово и тон!»
- Я – Альбер, изволь называть меня по имени! – Он хотел гневно прорычать приказ, но из легких вышел слабый стон.
- Что ты здесь делаешь? Мне сказали, что придет мужчина.
-?!
Это было последней каплей. Он решил ударить ее по лицу, чтобы поставить на место раз и навсегда. Это была крайняя мера. Он медленно сел, собираясь силами.
Она открыла окно и схватила сверток.
- Это мне? Ну-ка, что здесь? – Девушка ловко раскрыла пакет.
Альбер дернулся всем телом, но не успел.
- Игрушки? Конфеты? Какая прелесть, я съем шоколадку? – Она бесцеремонно развернула плитку и засунула в рот. – Мальчик, ты пришел поиграть, чтобы никто не видел? Играй, только не здесь, сюда сейчас придут.
Она подтолкнула ему машинку.
Альберу хотелось умереть. Подобного унижения он не испытывал ни разу в жизни.