Ни местный бандит Михась, ни успешный, но несговорчивый, ресторатор Паша Фраже не могли знать при жизни, что отбывать вечность будут на городском кладбище в двух шагах друг от друга. Бытующее в народе «Бог дал, Бог и взял» применить к ним можно было только наполовину: оба отправились в мир иной по прихоти тайного недоброжелателя. Любые сомнения на этот счет разбивали аккуратные, похожие на лунки во льду, отверстия в лобных частях одной и второй жертвы.
Следствие готово было объединить оба нашумевших эпизода в один, но из мэрии просили не валять дурака и отнестись к случившемуся как к досадному совпадению. Хозяин города ничего не желал слышать про серийные убийства на закреплённой за ним территории, требовал расценивать всё, как случайность, как нежелательный казус, который горожанам надлежало пережить в спокойном неведении. Возможно, это были обычные домыслы, но, по слухам, в один из дней из окон рабочего кабинета городского главы, Виктора Фёдоровича Чернушкина, неслась громкая и мало разборчивая речь, которую народная молва сразу же расшифровала, подхватила и разнесла по городу:
— Я тебя лично урою, — с шальным блеском в глазах повторяли горожане на улицах, во дворах и в городском транспорте. — Так и сказал: «Урою! Ты понимаешь, — говорит, — что главное для нас — репутация города? Михасей и Паш у нас хоть пруд пруди, а город — один. О нём нужно думать, о его благополучии радеть».
Кому выговаривал грозные слова градоначальник, люди не знали. Да и для многих это было не важным.
«Кремень наш Фёдорыч», — одобряли законно избранного мэра простодушные долгожители и не зло язвили:
— Не даёт спуску своим обормотам.
— Чихвостит байстрюков.
Чернушкинский баритон, раскатистый, как первый майский гром, население знало по бесконечным митинговым оказиям. Редкий день обходился в городе без закладок там и сям памятных камней, установки мемориальных досок и обелисков. Чтя историю и древние традиции, Виктор Фёдорович находил возможность порадовать восприимчивых сограждан и грядущими переменами. Те, кто регулярно присутствовал на митингах, знали о городской программе «Кушать свежее!», более десятка лет набиравшей обороты и уже близившейся к завершению. Слыша из динамиков обнадёживавшие «здоровое питание», «высокая калорийность», «в сочетании с низкими ценами», люди громко хлопали. Под словом «радеть» каждый понимал одно: хуже не будет и от этого всеобщей радости становилось больше.
Уважал городского мэра и Толик Стовбун. Он не кричал на митингах решительное «Нет!», когда воодушевлённый явкой градоначальник интересовался у толпы: «Вам нужна диарея?». Ему не нужны были дополнительные аргументы, чтобы вместе с горожанами выступать за качественное питание. Борца за нормальный стул всех людей Толик знал со школьных лет.
Когда-то оба юных коллекционера с интересом толкались в городском клубе филателистов. Туда однажды и прихватил Толик очищенный им от ржавчины остов пистолета, обнаруженного на самом дне ящика с отцовскими инструментами.
— Витёк, хочешь посмотреть, что у меня есть? — по-заговорщитски начал он.
— «Голубой Маврикий»? — с кривой ухмылкой ответил тот.
— Дурак, — пестик. Смотри, — и Толик приподнял на поясе свитер, под которым из брюк торчала черная рукоятка пистолета.
В укромном углу Витька смог спокойно рассмотреть заворожившую его вещь.
— Дамский «Вальтер», — пояснил Толик, предвидя замечание о небольшом размере оружия, легко разместившегося на ладони товарища.
— Тяжеленькая штучка, — уважительно и с некой завистью произнёс Витёк и тут же предложил обменять пистолет на сорок марок из серий «Космос» и «Флора и фауна».
Толик сдался, когда цифры перевалили за сотню, и когда Сына — а именно так в среде собирателей почтовых марок звали Витька — пообещал отдать ещё и свой новенький кляссер. Если бы не обойма, намертво застрявшая в рукоятке пистолета, можно было получить с друга и поболе.
За год удачная сделка почти забылась. Интересы Толика качнулись в сторону гитары и музыки. Он всё чаще пропадал во дворах, где в сумерках горланил: «О, о, Рози! О нет, нет, нет, нет! Ты не права. Люблю тебя». Тогда-то, в один из знойных вечеров, к нему тайно, сзади, подошёл участковый милиционер, тронул за плечо и спросил:
— Ты Стовбун?
Отшутиться не позволили крепкие пальцы дядьки. Они намертво прихватили музыканта, отчего медиатор в его руке беспомощно завис над струнами. Толик почувствовал, как тиски стали сжиматься и безмолвно качнул головой.
На следующее утро исполнитель дворовых песен шёл под конвоем к двору Чернушкиных. Ноги не несли. Хотелось раствориться в жарком воздухе летнего утра, сделаться глухонемым, чтобы избежать и очной ставки с корешем, и ответов на вопросы.
— Сына, ты чего натворил? — охнула Витькина мамаша, как только он предстал перед глазами участкового.
— Тюрьма по вашему сынуле плачет, — изложил свою точку зрения участковый, нагнулся и, стараясь взглянуть мальчишке в глаза, гаркнул:
— Где пистолет?
— Боже ж ты мой! — запричитала испуганная женщина. — Да как это?!
Чернушкин-младший молчал до тех пор, пока на крики и стенания во двор ни вышел сам отец и с одного маха ни выбил из сына нужные показания.
— Я его выбросил, — понуро глядя себе под ноги, промямлил Витёк.
— Куда? — одновременно произнесли все трое взрослых.
Через минуту процессия двинулась вглубь двора, где за курятником стояла деревянная будка с окошком в виде сердечка на двери.
Участковый зашёл в нужное место первым, снял фуражку, нагнулся над идеально выпиленной в деревянном полу дырой и некоторое время озадаченно смотрел в разверзнутый под его ногами ад.
— Шест нужен длинный, — заключил милиционер, — и ведро.
После этих слов взрослые повернули головы в сторону, где переминались с ноги на ногу Толик и Витёк.
О своём позоре мальчишки никому не рассказывали: боялись, что друзья засмеют. Вспомнилась давняя история лишь спустя много лет. Витёк к тому времени уже примерялся к креслу градоначальника. Толик мыкался без работы, до срока списанный с армейского довольствия.
Встреча их произошла на городской площади, недалеко от бывшего клуба филателистов. Там кандидат в мэры, Виктор Фёдорович Чернушкин, требовал от собравшихся горожан голосовать за него. Толик почти сразу узнал на предвыборных плакатах старого корешка, присоединился к зевакам и громче остальных орал:
— Чернушкина — в мэры!
Стоящим рядом гражданам он радостно сообщал:
— Я Витьку с детства знаю. Мужик что надо, лишнего не говорит, — и продолжал подбадривать кандидата своим громогласным: «Чернушкина — в мэры!»
Глаза их встретились в тот момент, когда Толик протиснулся к подиуму, а Виктор спрыгнул со сцены, чтобы успеть пожать как можно больше протянутых к нему рук. Перед старым знакомцем он ненадолго задержался.
— А я думаю: ты это или не ты? — широко улыбнулся Чернушкин. — Ну и голосина у тебя.
— Армия. Она многому учит.
— Всё ещё служишь?
— Нет. Оттрубил своё.
— Так давай ко мне в штаб! Жду тебя вечером.
Короткий разговор друзей состоялся только ближе к ночи. Толик о многом хотел расспросить, многое вспомнить, но как только такая возможность возникла, он почему-то начал с вопроса, ответ на который хотел получить ещё в далёком детстве:
— А куда делся тогда наш «Вальтер»?
— Оно тебе надо, братан? Качумай. Сейчас почти у каждого ствол, —свернул разговор Виктор. — Жизнь настала сложная. Мы ещё с тобой об этом не раз потолкуем.
* * *
— Простой водички, без газа, — попросил Анатолий, остановившись у уличного киоска. — Жарко что-то сегодня.
— Есть только с газом, — лениво проронила продавщица.
— Ладно, давай. Вот эту маленькую, — указал он на пластмассовую бутылку, выбранную для отдыха жирной мухой.
— С витрины не продаем. Литровую такую будешь брать?
— Давай. Только быстро.
К остановке на противоположной стороне улицы подходил автобус, на который Толику обязательно нужно было успеть.
В салоне он свернул голубую крышку и тут же почувствовал, как из-под пальцев резко вырвалась шепелявая струя газировки. За время короткой пробежки содержимое бутылки возбудилось от предвкушения скорой свободы и радостно брызгало на головы сидящих пассажиров.
— Ты чо, лошара, сделал? — заверещала малолетка с фиолетовыми волосами. — Вася, посмотри, он мне всю прическу испортил.
Анатолий так и не понял, кто конкретно оказался Васей. Сразу несколько молодых людей подскочили с разных сторон и сшибли его с ног. Контрольный удар был пропущен от остроносой туфельки. Обмякшее тело Толика нападающие облили остатками газировки и со звонким гиканьем выволокли из автобуса.
Ночью в собственной ванной помощник мэра Стовбун изучал в зеркале полученные раны и осторожно касался развороченной губы. При каждом прикосновении он морщился и досадливо покачивал головой: по меньшей мере, он выпадал из обоймы на неделю.
— Что-то долго ты, дружище, стал дела обтяпывать, — недовольно пробурчал Чернушкин и посмотрел мимо Толика.
Мэр стоял в своём просторном кабинете у карты города и ладонью прикрывал ту её часть, где местные активисты препятствовали развитию инфраструктуры под программу «Кушать свежее!».
— Это же тебе не с полонием возиться, — пошутил он и сам же рассмеялся.
Веселье длилось не долго. Виктор Фёдорович резко посерьёзнел, вплотную приблизился к помощнику и почти прошипел в его напудренное лицо:
— Ведь простое дело тебе поручил: чик и всё.
«Простое, — зло повторил про себя Толик, — вот сам бы и попробовал…».
В слух же он смог только виновато произнести:
— Что вы от меня хотите? Преступность в городе.