«Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем». Екклезиаст гл. 1, с. 2.
ДЕСЯТЬ КЛАССОВ
На расспросы о родителях Павлик всегда по – детски честно отвечал: «Мама русская, папа гинеколог», и этот ответ полностью определял бытие и сознание семьи Калининых. Анастасия Игоревна, статная полная блондинка с модной тогда длинной косой, свернутой кольцами на затылке, из дома выходила довольно редко. Основным ее занятием было ожидание прихода из школы Павла и его старшего брата Петра и возвращения с работы, подчас довольно позднего, мужа, доктора Якова Наумовича Калинина, который по возрасту ей самой в отцы годился. Как познакомились и сошлись Пашины родители, история умалчивает, нам, дворовым пацанам, ситуация досталась в уже описанном выше состоянии. Жили Калинины по советским меркам богато. В нашем доме на каждой лестничной клетке было по две четырехкомнатные квартиры, разделенные на двух хозяев. Семья известного гинеколога проживала в большой квартире в одиночку, а благодарные пациентки тащили туда и жареным, и пареным, и кожаным, и деревянным. Впрочем, такое социальное неравенство не заставило братьев возгордиться, они принимали участие во всех дворовых разборках на общих основаниях и всегда смело защищали друг друга. Отец воспитанием пацанов не занимался вовсе, но то уважение, которое выражали ему окружающие взрослые, позволяло им гордиться своей семьей и стараться соответствовать ее имиджу.
Подразумевалось по умолчанию, что сыновья пойдут по стопам отца, станут врачами, но природа, со свойственной ей тяге к эксперименту, создала братьев настолько разными, что представить их за одинаковой работой было невозможно. Петя, высокий, плечистый, русоволосый в мать, старательный и исполнительный, в общем – радость матери и педагогов. Паша – почти полная ему противоположность, крепыш – брюнет с большим еврейским носом, невинными голубыми глазами и фонтанирующей энергией, постоянно ищущей точки приложения. Калинина - старшая часто смеялась над тем, насколько они были похожи на своих библейских тезок, рыбака Шимона и сборщика налогов Шауля.
В нашем огромном дворе располагалась куча торговых складов, но нас занимал, естественно только склад мороженого. Каждый вечер к складу подъезжала машина. Мы уже ждали ее всей бандой, ведь кладовщица, коварный эксплуататор детского труда, за разгрузку отдавала нам целую упаковку мороженого, которое мы тут же и съедали. Утром за ним приходили продавщицы с огромными ящиками на тележках, набивали их своим сладким товаром, сверху, чтобы не таяло, клали сухой лед и шли продавать по всему району. Целая гора этих ящиков ночевала возле склада, и Пашка придумал использовать их для игры в прятки, но однажды один из мальчиков свалился, сидя в ящике, с самого верха горы, переломал себе руки – ноги, и ящики исчезли. Этот случай помог нам избавиться от помойки, занимавшей самый центр двора. Мы стали ее поджигать. После каждого поджога участковый проводил расследование, взрослые кивали на нас, а с малышни какой спрос? Сначала он провел беседу с нами, потом с родителями, потом плюнул и устранил источник опасности. «Спасибо» за ликвидацию особо вонючего объекта нам, конечно, никто не сказал, но молчаливое одобрение всего двора чувствовалось безошибочно. Впрочем, триумф наш был очень недолог, на высвободившиеся территории наиболее ушлые жильцы немедленно впихнули свои гаражи, а поджигать их мы уже не решились.
Шалости с водой выглядели куда безобиднее. На сэкономленные на завтраках деньги закупались воздушные шарики, в них заливалась вода и сбрасывалась с балкона на головы ничего не подозревающим гражданам. На нашем и соседнем балконе громоздилась вывеска магазина «Дары природы», и за перегородкой их разделяющей весь день сидела бабушка – старушка и непрерывно курила. Почти все посетители, прежде чем войти останавливались, показывали на бабку пальцем, дескать, вот они – реальные дары природы, и хохотали до упада, поэтому получив в этот момент сеанс холодного душа, они не злились, а смеялись еще больше, думая, что у нас со старухой одна банда, и грозили пальцем. Придумал эту развлекуху Павлик, он же ее и убил. Попалась - таки нам тетка без чувства юмора, рассчитав примерно наше местонахождение, через несколько минут после водной процедуры она позвонила во входную дверь. Хотя дома никого не было, я запаниковал, мало ли какую гадость могут устроить эти взрослые.
- Не ссы! Все будет в ажуре,- объявил Пашка и громко спросил: Кто там?
Из – за двери послышался скрипучий женский голос:
- Открывай, мальчик, ты меня облил, я сейчас тебя проучу.
Пашка достал из кармана маленькую велосипедную масленку, наполнил ее из стоявшего на моем столе флакона чернилами, сказал голосом главного героя суперпопулярного тогда чешского детского сериала: «Никто не дома!», и выплеснул содержимое масленки через замочную скважину на и без того мокрое пальто склочной тетки. Немая сцена быстро сменилась нечеловеческим воем пострадавшей: «Ну, я тебе устрою!». И устроила. Она вернулась с участковым, в кабинете которого мы и провели оставшееся до прихода моих родителей время. Анастасия Игоревна прибежала почти сразу, благо опорный пункт был в соседнем доме, но Паша уходить без меня отказался наотрез, и мы сидели на высоких стульях, как два встрепанных воробья, слушая непрерывный поток жалоб от потерпевшей.
Помимо проказ Павлик очень любил мастерить. Естественно, что эта черта родителям очень нравилась, и отец выписал ему журналы «Знание – сила» и «Моделист – конструктор». Все чаще Павлик предпочитал тихую возню с инструментами дома бесшабашному дворовому футболу. Сначала мы над ним подшучивали, но когда он стал демонстрировать плоды трудов своих, зауважали. Он пытался создавать механизмы, выполняющие человеческие функции: хватательную, жевательную, ударную, с годами все усложняя и усложняя свои эксперименты. В результате, закончив школу, мальчик направил свои стопы не в медицинский институт, а в политехнический, чему даже родители не очень возражали, тем более что семейная традиция уже была поддержана братом Петей. Поступил Пашка на кафедру робототехники и с головой, а голова была светлая, окунулся в данную проблематику. На западе бум автоматизации и роботизации уже наступил и грозил вот – вот докатиться и до нас. Через пять лет он продолжил учебу в аспирантуре, начал писать диссертацию и женился уже после трех свиданий на очаровательной студентке – юристке Ирочке, которая через год родила мужу его копию женского пола. Паша и сам был не красавец, ну да кого интересует мужская красота, а бедная Машутка с самого дня рождения резала воздух папиным орлиным носом, торчавшим из – под сросшихся мохнатых бровей. И произошло страшное – безобидная Ирочка, может быть даже бессознательно, возненавидела мужа, за то, что ее дочь столь некрасива, и стала гнобить парня по полной программе. Крик: «Дай денег!» стал единственной фразой, которую Павлик теперь слышал от любимой жены. Впрочем, заставлять работать его не приходилось, он души не чаял в дочери и старался заработать для нее максимум, того что мог. Он читал студентам лекции, проводил факультативы, бегал на овощебазу разгружать вагоны, но денег все равно не хватало. И тут на Пашином горизонте появился змей – искуситель, сосед дядя Толя. Анатолий Сергеевич Плетнев был начальником участка золотодобывающей артели в Красноярском крае и дома появлялся настолько редко, что его и в лицо - то мало кто из соседей знал. Однако, жена его Ярослава Андреевна, была старшей по дому и по духу, и по букве. Она знала все обо всех, и во всем принимала активное участие. Видимо Андреевна напела что – то мужу в ухо про тяжкую Пашкину долю, потому что он вдруг явился к Калининым и предложил молодому человеку ехать с ним на участок энергетиком. Размер заработка был назван такой, что все хором переспросили, не ошибся ли он, а получив подтверждение, поблагодарили щедрого соседа и стали собирать сына в дальнюю дорогу. Пашка прекрасно понимал, что принимая предложение Плетнева, он отказывается от блестящей научной карьеры, бросает на неопределенное время семью, но цифра, названная работодателем, пересилила все противоположные доводы.
ТЫСЯЧА ВОСЕМЬСОТ РУБЛЕЙ В МЕСЯЦ
Через два дня они уже размещались согласно ранжира: Плетнев в добротном деревянном доме, а Калинин в холодном строительном вагончике. Оба жилища стояли посреди дикой тайги на берегу одного из бесчисленных притоков Енисея. Вагончиков в поселке было еще множество, а рубленых домов два, столовая и баня. Столовая была богата не убранством, а обилием продуктов питания. На длинных столах теснились огромные блюда с хлебом, маслом, пряниками, сахаром и вареньем, и есть можно было без ограничений, никто к тебе в рот не заглядывал. Кормили пять раз в день, на убой, но и работали артельщики совсем не так, как в окружающем совке. Восемь месяцев по двенадцать часов в день без выходных и проходных. Ну, а начальство и инженерно – технические работники проводили на участках по десять, одиннадцать месяцев в году. Плетнев вызвал к себе Пашу уже на следующий после приезда день, посадил его напротив себя и провел ускоренный курс молодого бойца:
- Осмотрелся? Ну и славно. Пора приступать к своим обязанностям, и я думаю, что ты с ними справишься, но чтобы тебя мужики зауважали надо совершить чудо. Вот тебе список возможных чудес: протянуть телефонную связь от ближайшей деревни двадцать два с половиной километра или снизить вдвое расход, вернее не расход, а плату за электроэнергию. Так что днем на тебе ремонт всей электрики, а ночью обдумываешь чудо. Вопросы есть?
- А у вас телефонный кабель на сколько пар?
- Какой украдешь, такой и будет!
Больше вопросов у начинающего старателя не было, и он немедленно приступил к исполнению своих обязанностей. Обязанностей было столько, что вечером он с трудом доползал до родной койки, но мысль о необходимом чуде не давала уснуть. Недели через две его командировали в Красноярск в Энергосбыт, разобраться со счетами за электроэнергию. Паша достал со дна чемодана цивильный костюм, постелил, чтобы не запачкаться, чистую тряпку на пассажирское сидение личного грузовика типа «Урал», единственного транспорта способного передвигаться по тайге без особых проблем, и отправился в долгий трехсоткилометровый путь. Ехали они всю ночь, а утром Павел погрузился в мир цифр и бюрократии. Его долго перепинывали из кабинета в кабинет, и лишь минут через сорок он узнал, что их организацией занимается экономист Южакова Елена Сергеевна. Наш герой зашел в очередной кабинет и обомлел, Елена Сергеевна была огненно рыжей, с ног до головы покрытой веснушками красавицей, очень стесняющейся своей необыкновенной рыжины. Надо было говорить на производственные темы, а вместо этого с губ сорвалось:
- Солнышко, кому же ты светила все это время?
Девушка смотрела на него широко открытыми глазами и молчала. По щеке ее скатилась одинокая слеза, она смахнула ее и протянула руку в его сторону:
- Давайте Ваши квитанции.
Голос был неожиданно мягким и глубоким для столь хрупкого создания. Он протянул ей бумаги и присел на стул возле ее стола.
- Лен, ты понимаешь, у нас очень большие счета за электроэнергию. Я в этих ваших расчетах не силен, посмотри, пожалуйста, может можно что - нибудь придумать умного.
Лена долго изучала квитанции, наконец, подняла на него глаза, глаза были по - кошачьи темнозелеными.
- А у Вас есть жилые дома на участке?
- Есть, конечно, мы ведь живем где – то.
- Присвойте вагончикам милицейские адреса, пропишите в них рабочих, и будете платить по тарифу для частных лиц, а не для промышленных предприятий, а он в два раза ниже.
На лице посетителя отразился такой восторг, что девушка невольно рассмеялась, протянула бумаги назад. Павел прижал их к груди:
- Я буду ждать тебя вечером внизу.
Лена кивнула, как будто это подразумевалось само собой.
- Как зовут - то тебя, мой принц?
- Павел Яковлевич.
- Очень, очень приятно.
Они рассмеялись вместе, и он, наконец, вышел из кабинета.
Казалось, что водитель грузовика, дожидавшийся его на окраине города, нисколько не удивился, что главный энергетик появился не вечером, а только следующим утром. Начальству виднее, а для него лишняя возможность выспаться. До участка добрались уже затемно, но Паша сразу побежал к Плетневу с докладом. Тот факт чуда признал, в кратчайшие сроки сам оформил все нужные бумаги в райцентре и отправил энергетика в Красноярск, приказав без победы не возвращаться. Павел целыми днями простаивал в очередях различной длины в разнообразные окна и кабинеты, а вечером бежал по заветному адресу, где его уже ждала девушка с волосами цвета солнца. У Лены был сынишка лет пяти, грустный сопливый брюнет, видимо в отца, она его куда – то сплавила, чтобы ничто не мешало им предаваться с вечера до утра своему безумному чувству. При нем ходила по дому только голышом, задевая то бедром, то грудью, и вызывала все новые волны желания. За неделю все бумаги были оформлены, но он проболтался в городе еще и выходные, будучи не в силах оторваться от своей золотой принцессы. Утром в понедельник он вернулся к исполнению обычных обязанностей. Постепенно он почувствовал, что отношение к нему и начальства и простых работяг меняется. Паша стал своим, незаменимым, совершившим чудо, отмеченное председателем не грамотой, а повышением трудового коэффициента, энергетиком. Теперь он получал еще более астрономические деньги, а Плетнев сквозь пальцы смотрел на частые поездки парня в Красноярск. В одну из них Павел совершил свой второй, правда, уголовно наказуемый подвиг. Огромный барабан телефонного кабеля лежал на краю траншеи, вокруг не было ни души. Они остановили грузовик и стали ждать. Прошло больше часа, но возле кабеля никто не появился. Водитель открыл борт кузова, спустил вниз две доски, и по этим доскам нанятые за литр водки несколько бомжей закатили барабан в «Урал». Шесть часов страха, и драгоценный груз был на участке. Два дня сумасшедшей работы и километр шестидесятичетырехпарного кабеля превратился в тридцать два километра двухпарного. Так на участке появилась телефонная связь, а главный энергетик получил двухнедельный отпуск домой. Не догадываетесь, где он его провел?
ТЫСЯЧА ДЕВЯТЬСОТ ДЕВЯНОСТО ВТОРОЙ ГОД
Экономическую реформу Гайдара наш герой встретил дома. По окончании сезона он проводил месяц с семьей, чтобы не забыли домочадцы, как кормилец выглядит, и опять пропадал на год. Он чувствовал, что отвыкает от семьи, что его постоянно тянет обратно в сибирскую тайгу. Там была настоящая жизнь: мужская дружба, женская любовь, и вдруг оказалось, что возвращаться туда экономического смысла больше нет. Теперь надо было как – то устраиваться здесь, хотя новых правил никто не разъяснил. Казалось, что правители отпустили поводья, и понеслась русская птица – тройка куда глаза глядят, а когда остановится одному богу ведомо. Проблемы с устройством на работу не было, его брали и обратно на кафедру и на любой завод энергетиком, только галопирующая гиперинфляция съедала заработную плату еще до ее выдачи, а семья Калинина – младшего уже привыкла жить на широкую ногу. Паша пошел проторенным путем русской интеллигенции – запил горькую. Когда стало очевидно, что останавливаться он не собирается, семейный совет поручил решение этой проблемы брату Пете, и тот пристроил младшенького завхозом во вверенный ему венерологический диспансер. Павел отнесся к должности с интересом, пока не узнал, что запасы спирта хранятся не у него, а у старшей медсестры, и она делиться ими не собирается. Тем не менее, привычка ответственно относиться к своим обязанностям позволила ему оторваться от стакана, вот только окружающая действительность к лучшему не менялась. Потолкавшись в диспансере пару месяцев, Павел вдруг улетел в Красноярск. На участке все работы были свернуты. Плетнев и еще несколько ветеранов – учредителей артели, вооружившись помповыми ружьями, охраняли склады и технику от деревенских жителей, жаждавших поживиться хотя бы металлоломом.
- Ты, посмотри, сынок, до чего эти дерьмократы нас довели! Вместо того, чтобы работать, сидим здесь, как сычи, добро сторожим. А ведь золото им все равно понадобится, только старать его будет некому и нечем.
Пьяные слезы катились по щекам Сергеича, а Паша этому экзотическому зрелищу вовсе не удивлялся, ему самому хотелось выть волком, и уже на следующее утро он с участка уехал. Дверь открыла пожилая встрепанная женщина, видимо мама.
- Вечер добрый. А Леночки нет, она сегодня дежурит.
- Где?
- На нашей автостоянке. Будочку возле арки видели? Она там.
- Спасибо.
Лену было почти не узнать. Она похудела, осунулась, под глазами глубокие тени, кроме того на ней был одет огромный мужской пиджак, теплая, невзирая на май месяц, юбка и резиновые сапоги. Они бросились друг к другу в объятия, целовались долго исступленно, наконец, чуть отдышавшись, Павел спросил: «Что с тобой, солнышко мое? Что ты делаешь здесь?». Женщина отвела глаза, долго молчала.
- Моей зарплаты хватает, чтобы закупить продукты на неделю. Мне банально нечем кормить ребенка. Здесь сахаром рассчитываются или мукой.
Ошарашенный этими словами, Паша обхватил ее голову, прижал к своей груди, он понял, что безделье закончилось, ему надо начинать новую жизнь. Он встал на колени перед любимой женщиной, снял с себя золотой браслет, цепь, положил ей на ладонь:
- Возьми. Пока это все, что у меня есть, но я найду способ заработать, поверь.
- Милый, я поверила тебе в ту минуту, когда впервые увидела!
Они просидели в будочке всю ночь, держась за руки и непрерывно целуясь, а с рассветом он ушел навстречу новой жизни. Как ему удалось добраться до дома без копейки денег, история умалчивает, но по возвращении Паша развил бурную коммерческую деятельность. Он все время что – то продавал и перепродавал, причем действовал всегда в одиночку, а поскольку ничего в этом роде деятельности не понимал, кратковременные успехи сменялись длительными полосами неудач. К счастью, бизнес главы семьи на ее доходы практически не влиял. Юристка Ирочка давно уже стала адвокатом Ириной Владимировной, имела обширную клиентуру и приносила домой куда больше мужа, не забывая ежедневно ему об этом напоминать. Павел упреков жены будто и не слышал, разрабатывал все новые и новые бизнес – проекты. Старый мудрый еврей Яков Наумович, чуя неладное, снова призвал старшего сына на помощь младшему. Теперь коммерция Павла была направлена на поставки лекарств и медицинского инвентаря для диспансера. Под братским присмотром бизнес расцвел и заколосился. Через два года, невзирая на то, что серьезная сумма ежемесячно улетала по небезизвестному красноярскому адресу, господа концессионеры уже собирались открывать собственную аптеку, но тут судьба - злодейка заложила очередной, никем не ожидаемый вираж. Чего еще от нее ожидать?
ТРИДЦАТЬ ШЕСТЬ УДАРОВ В МИНУТУ
Поздней осенью тысяча девятьсот девяносто девятого, возвратившись с работы, я обнаружил у себя на кухне нежданного гостя. Это был Павел, бедно одетый и весь какой – то потрепанный. Мы не виделись много лет, и я обрадовался его приходу, предложил выпить. К моему удивлению, от выпивки он решительно отказался, только шумно прихлебывал налитый моей женой чай и глупо улыбался. Тогда я вежливо поинтересовался, как у него дела.
- Мы же с тобой последний раз виделись, когда я у Петра в диспансере ловчил? Как – то раз я, как всегда, принимал участие в разгрузке машины с медикаментами, как вдруг упал. Хорошо, что кругом врачи, сделали искусственное дыхание, отхлестали по щекам. Вроде очнулся, все в порядке, но Петюня на следующий день повез меня в кардиоцентр. Три дня меня исследовали, и вот приговор: сердце у меня уже сейчас работает через раз, а в будущем будет еще медленнее. Никакой физической нагрузки, постельный режим, необходимо шунтирование сердца. Стоимость операции десять тысяч долларов, вероятность положительного исхода в России пятьдесят процентов, в Израиле девяносто. Петр принялся рьяно исполнять предписания врачей, но от хирургического вмешательства я наотрез отказался, ведь кардиологи гарантировали мне десять лет жизни и без операции. Я лежал дома на диване, деньги потихоньку таяли, а жизнь текла куда – то мимо меня. Попробовал забухать по привычке, тут же угодил в реанимацию. По возвращении из больнички узнал, что любимая жена подала на развод и раздел имущества, и что любимая дочь поддержала ее в этом начинании. В результате размена нашей трешки они получили двухкомнатную в центре, а я комнату на окраине. В соседях у меня была ветхая старуха, за которой дважды в неделю из области ухаживать внучка Татьяна, пышная женщина лет тридцати пяти. Она работала поваром, поэтому еды хватало и на бабушку и на меня. Обычно она не оставалась ночевать, а тут бабке было особенно нехорошо, Таня долго возилась с ней и опоздала на последнюю электричку. Мы попили с ней чайку, она протянула мне руку, и мы пошли ко мне в комнату. Где – то там, в другой жизни у нее был муж – алкоголик, две дочери – погодки, работа, заботы. Здесь же она утверждала, что отдыхает и душой, и телом, хотя не сидела без дела ни минуты, ведь ей нужно было обиходить сразу двух инвалидов. Вот так мы притулились друг к другу, и это помогало обоим переносить житейские трудности. Я все время пытался хоть как – то устроиться, но организм – сволочь постоянно дает сбои, поэтому единственное, что я могу делать, это сидеть на проходной в ближайшей школе, изображая бдительного стража. Мне даже зарплату за это дают, плюс пенсия по инвалидности, жить можно, но тошно. Примерно через год Татьяна выгнала своего алкаша, оставила дочек на попечение родителей и переехала в город насовсем. С работой у нее проблем, понятно, не возникло, и я стал просто, как сыр в масле. Потом умерла бабка, и мы и вовсе остались одни в трехкомнатной квартире. Казалось, все потихоньку устроилось, только грустны были глаза моей боевой подруги. Теперь она при малейшей возможности летела за восемьдесят километров проведать детей. Я думал долго, понимал, что с чужими детьми мне не ужиться, но все – таки предложил ей перевезти их в город. Она стояла передо мной на коленях, целовала мне руки, как будто я совершил какой – то подвиг, но мы оба чувствовали, что это начало конца наших взаимоотношений. В конце концов, у меня был неубиенный повод для отъезда – операция. И в один дождливый день я пошел в израильское консульство и подал документы на репатриацию. Татьяна привезла девочек, им было одиннадцать и двенадцать соответственно, и, видимо с ними по дороге была проведена нешуточная работа, потому что таких тихих и вежливых детей в натуре не бывает. Теперь Татьяна постоянно грустила из - за моего отъезда. Дети учились, бумаги оформлялись, а мы тихонько жили, наслаждаясь друг другом. И вот, меня пригласили на встречу с консулом, он проштамповал мои документы, назначил дату вылета. Я позвонил барону Ротшильду, предупредить о своем приезде. Откуда у меня такие связи? Это два разных человека: Ленька Барон и Вовка Ротшильд, мои приятели еще по учебе в институте. Оба, кстати, Ильичи, в честь Брежнева и Ленина. Они в Хайфе живут уже лет по семь. Запиши их телефоны, вдруг захочешь меня найти.
Он продиктовал мне длинные чужие номера, замолчал. Я понял, что Пашка пришел прощаться, что он вот так ходит по старым друзьям всю неделю и прощается со своей жизнью. Прекрасной, непутевой? Не мне судить. Возможно, что там, впереди, после операции у него все сложится хорошо, но это будет совсем другая страница, а тридцать восемь лет, прожитых в трудах и борениях здесь, в России, завершились безвозвратно. Вскоре он засобирался, я вызвался его проводить, мы вышли в суетный городской вечер, и молча, не спеша, пошли к автобусной остановке, думая каждый о своем. Когда подошел его автобус, мы крепко обнялись, и я, чуть не плача, пробормотал: «Удачи тебе Пашка на земле обетованной!». Он рассмеялся в ответ: « И тебе не хворать!».
УЧАСТОК ДВЕ ТЫСЯЧИ ВОСЕМЬСОТ СОРОК ПЯТЬ
Когда я через несколько лет попал в Израиль, я уже знал, что Павел попал в те десять процентов летальных исходов, о которых так не любят упоминать хирурги всего мира. Просто встретил случайно в супермаркете его брата Петра, преуспевающего венеролога. Визуально совершенно непохожий на отца, он уморительно копировал все его повадки великого специалиста, но посмеяться я не успел, он огорошил меня известием о смерти Пашки. Смерть ровесников очень неприятная вещь, она напоминает о том, насколько хрупким является наше бренное существование, и призывает отказаться от долгосрочного жизненного планирования. Налюбовавшись вдоволь на средиземное море с вершины горы Кармель, я набрал один из оставленных Павлом телефонных номеров его хайфских друзей. Трубку взяли довольно быстро: «Алло!».
- Могу я поговорить с Леонидом Бароном?
- Ви таки уже с ним говорите.
-Здравствуйте, я приехал из России, я друг Паши Калинина. Вы не подскажете, как мне найти его могилу.
-Ви обратились по адресу, кто, если не я, знает, где похоронен Пашка?!
Пишите, новое кладбище, участок две тысячи восемьсот сорок пять. Нет, Ви не найдете, я отвезу. Завтра суббота, выходной, я освобожусь в пятнадцать, встретимся в пятнадцать двадцать на тахана мерказит. Хорошо?
-Где,где?
-Извиняюсь, возле автовокзала, у меня белая Субару, номер 14 – 46.
-Хорошо, я буду в красной футболке с надписью «Россия»
-Таки оригинальненько, до встречи.
На следующий день в условленное время я уже прогуливался туда - сюда вдоль проезжей части в районе автостанции. Минут через десять возле меня остановился старенький седан белого цвета, из него вышли и решительно направились ко мне два человека. Первым протянул мне руку невысокий полнеющий и лысеющий товарищ: «Барон», затем наступила очередь высоченного и худющего брюнета с огромным породистым носом: «Ротшильд». Я сообщил, как приятно мне их видеть и как жаль, что Пашик не познакомил нас раньше, после чего мы взгромоздились в машинку и поехали. Ехали долго, даже учитывая столь непривычное для нас соблюдение всех правил уличного движения, я насчитал более двадцати километровых столбов. Гора Кармель осталась далеко позади, вокруг шелестели банановые плантации, и вдруг поле разгородила стена высотой не более метра, но она отделяла владения живых от обиталища мертвых. Израильские кладбища не похожи на наши, там нет ничего кроме камня, ни травинки, ни цветочка, только ровные ряды абсолютно одинаковых памятников. Мои проводники из местных долго плутали по периметру, пару раз даже поругались, но, в конце концов, нашли участок под номером две тысячи восемьсот сорок пять. Мы вылезли из машины и подошли к похожему на все остальные камню, с загадочной для меня надписью на иврите. Ротшильд понял, что мне нужен перевод, и, ведя пальцем по надписи, прочитал: «Калинин Шауль».
- А почему не по - русски, он ведь даже не знал этого языка?, - обернулся я к нему.
- Хоронили то за государственный счет, у него ведь родственников здесь не было, а надпись на русском надо специально заказывать, с раввинатом согласовывать, морока одна. Ему уже все равно. Один раз родители приезжали, брат пару раз, только мы на его днюху здесь и забухиваем.
-Сик транзит глория мунди, - глубокомысленно изрек Барон, обводя взглядом ровные ряды одинаковых надгробий.
Я тоже невольно огляделся вокруг, там, за кладбищенской стеной, качали листьями бананы, стройными рядами высились пальмы, жизнь властно звала назад к себе. Мы постояли еще минут пять, выпили по глотку из горла, купленной в дьюти – фри водки «Финляндия», и пустились в обратный путь. Всю дорогу промолчали, молча и расстались. Мои спутники, скорее всего, составляли планы на выходной, а я подумал: «Не будь я законченным атеистом, точно назвал бы это промыслом божьим. Призвать человека, который за пределами России отродясь не бывал, приехать умирать под пальмы и оливы, под которыми предписано лежать людям его народа».
Но разве я своим рассказом не доказал, что на сей раз все обошлось без божественного вмешательства?!