Июль.
Полдень.
Ни ветерка.
Грунтовая дорога на деревенской улице покрыта толстым слоем раскалённой, кремово-серой пыли. Кругом ни души. Только стреноженные колхозные лошади лениво пасутся, разборчиво выискивая среди пыльной травы, растущей у заборов, хоть что-то съедобное.
Щёлкнула щеколда одного из домов.
Медленно открылась дверь.
На крыльцо вышло подобие человекообразного существа. Полуспущенные брюки его держались вопреки законам физики, что-то прикрывая, называемое в народе срамом. И это, что-то, видимо, мешало им упасть. Фланелевая рубаха, в крупную клетку непонятного цвета, с одной оставшейся пуговицей была аккуратно застёгнута. Цвет рубахи никто не помнил потому, что она стиралась последний раз года полтора назад вместе с хозяином, когда он, возвращаясь с праздника Рождества, провалился в прорубь, прорубленную не там. Причёска на голове была чуть менее опрятна перевёрнутого вороньего гнезда, но прикрыта серовато-серенькой кепочкой скрывавшей часть уникальной, единственной во всём мире стрижки полугодовалой давности. На носу интеллигентно сидели очки в толстой, надёжной, роговой оправе, правда, с надбитыми толстыми минусовыми стёклами, делающими глаза на лице несоразмерно мелкими.
Это был местный живой экспонат – единственный пьяница на две деревни, по прозвищу, Витька Очкарик. Его показывали детям и говорили:
«Если будешь пить водку и бездельничать, то так же и жить будешь!»
Он вышел на прогулку.
Ему было Плохо!
Опустив голову, Очкарик медленно спустился с крыльца. Прошёл на средину дороги, слегка чередя босыми ногами по пыли. Тяжко вздохнул. Почесал торчавший из-под рубахи живот. Поднял взгляд к белёсому небу. И вдруг, увидел лошадей…
Это же непорядок!
Ему так плохо!!
А тут – лошади!!!
Одна жерёбая кобыла, не торопясь, из-за пут тяжело шкандыбая, переходила пыльную дорогу.
Нужно навести Порядок!
Срочно!!!
«Иди на …!» – грозно послал он. Кобыла приказ игнорировала.
Очкарик решительно направился к ней. Поднял кулак, чтобы проучить её ударом по крупу.
Кобыла была не согласна с ним.
Молниеносным движением задней ноги, она ударила его в поддых. Любитель порядка на мгновение завис над дорогой, а потом всем прикладом рухнул в пыль. Кобыла так же спокойно, лениво отмахиваясь хвостом от мух, закончила переход и захрумкала травой.
Минут через пять, с лёгким скрипом отворилась дверь соседней избы и на крыльцо вышла вековая, сухонькая старушка вся в черном. Очкарик лежал неподвижно. Старушка, медленно сделала с десяток шагов в его сторону. В нерешительности остановилась, опёршись двумя руками на палочку.
В доме напротив открылось окошко. Отодвинув герань, выглянула круглолицая старушка помоложе:
«Аль, убила?…»
Не получив ответа, тоже вышла на дорогу. Постояли поодаль, очень похожие на двух кур, пёструю и чёрную, которые разглядывают червяка на земле, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. Почувствовав поддержку, чёрная старушка осмелела, постепенно подошла вплотную к Очкарику, пошевелила его палочкой…
Очкарик очнулся и зашевелился сам, сел.
«… … мать!» – сказал он.
Старушки поняли, и, молча, разошлись по домам, закрыв двери и окна.
Очкарик некоторое время сидел в пыли и сосредоточенно вспоминал – что он, где он и почему? Процесс шёл туго. Лошади уже ушли. Зацепиться было не за что.
Ему было совсем худо!
Наконец вспомнил:
«А-а-а,рас-так … … конюха мать!» – поднялся и неуверенной походкой, но решительно направился к дому конюха на окраине деревни. Забарабанил в окно:
«Генка … … … твои лошади … … …!»
Конюх спал после первой упряжки. Он вышел на приглашение поговорить, но проснулся не сразу. Выслушав доводы Очкарика, среагировал просто и молча – отвесил ему приличную оплеуху и тот плюхнулся в пыль.
На этот раз Витька вернулся в действительность быстрее и сразу выдал в эфир:
«… … … убью!» – и побежал домой. Вернулся, на ходу заряжая двустволку.
«Генка, … … …, выходи ...! Убью!» – повторил он.
Раз пригласили, конюх вышел опять.
Очкарик, яростно потрясая оружием, изрыгал свои доводы о недисциплинированных лошадях. Генка сосредоточенно слушал некоторое время щупленького прыгающего Очкарика, потом молчаливой горой пошёл прямо на ружьё, отобрал его, разрядил и, широко размахнувшись, в располовиненном виде забросил на крышу ближней избы. Затем, опять молча, вручную объяснил Очкарику положение вещей. Тот опять лёг в пыль.
Недолго полежав в нокауте, очнулся, сел.
Беседа казалась логически не завершенной. Опять стал звать Генку.
Открылось окошко, и, наконец, конюх убедительно послал:
«Иди на …!!!»
Очкарик осмыслил. Вынужден был согласиться.
От обиды заплакал и медленно побрёл на ..., нет, на крыльцо дома.
Ему не полегчало.
Гулять больше не хотелось.
Щёлкнула, закрываясь, щеколда.
На деревенской улице опять воцарилась душная тишина.
Вдали мирно паслись лошади.
Над пыльной дорогой переливаясь, дрожало, марево.