НА ФОТО: германская противотанковая пушка 75-мм(75-sm) PaK 40. Низкий силуэт делал её трудной мишенью. Но цельнометаллические колёса без бандажей и подрессовки сводили это преимущество почти на нет. Обратите внимание на масивное утолщение на конце ствола - дульный тормоз. для чего он задумывался и кто первым предложил его массовое применение?..
Рекомендация насчет объединения копировщиц большинством голосов была одобрена. Но когда я заговорил о том, что принятый в КБ метод подготовки кадров конструкторов рассчитан на непомерно длительный срок, граничащий со срывом дела, что капиталисты много времени на подготовку обороны страны нам не дадут, партбюро не стало обсуждать этот вопрос. После этого я написал статью в стенную газету (она выходила на русском и на немецком языках), где обобщил материалы, собранные при обследовании, и изложил свои предложения о подготовке молодых специалистов.
Как тихо было прежде в конструкторском бюро, и как бурно стали развиваться события с этого дня! У стенгазеты постоянно толпился народ, шли горячие споры. Немцы, естественно, были против. Что касается русских, то почти все поддерживали мои предложения, лишь немногие стали оспаривать их. Ведь при распорядке, установленном немцами, от советского конструктора фактически ничего не требовалось. Если он не хотел, он мог вообще ничего не делать. Путь же, который предлагал я, требовал от нашей молодежи напряженной работы и полной отдачи сил. Некоторым это не понравилось.
В день выхода стенгазеты в мою рабочую комнату зашел Н. А. Торбин. Знающий инженер и очень хороший конструктор, но, к сожалению, человек крайне безвольный, бесхарактерный, он исполнял в то время обязанности начальника нашего КБ (Шнитман уже был освобожден от работы из-за несоответствия занимаемой должности). Зашел Торбин ко мне, чтобы пригласить на совещание, которое у себя в кабинете собирал Фохт по вопросам, поднятым моей статьей. Я ответил, что не признаю за Фохтом права созывать подобного рода совещания. Торбин уговаривал меня прийти, так как совещание все равно уже созвано, и если я не приду, то поставлю его в неловкое положение перед Фохтом. Он был напуган и явно искал компромисса там, где компромиссов быть не могло. В конце концов я согласился, так как на совещание были приглашены многие советские инженеры, и мне хотелось послушать их и еще раз изложить свои взгляды перед нужной мне аудиторией.
Фохт созвал нас, уверенный, что достаточно ему, сославшись на многочисленные патенты своих изобретений и солидный опыт работы, еще раз подтвердить незыблемость установленного им порядка, как взбунтовавшиеся русские сразу притихнут и поймут, где их место. Всех нас он ставил невысоко и был поражен тем, что подавляющее большинство советских инженеров смело заявило о согласии со мной. Мне оставалось в конце совещания лишь подвести итог всем выступлениям. Фохт был обозлен и резко предложил покинуть его кабинет. Все, кроме Торбина, вышли.
На следующий день произошло событие, придавшее конфликту еще большую остроту: Фохт собрал свои чемоданы и уехал в Германию. Он ничем не мотивировал своего отъезда и ничего о нем не сообщил заранее, но это было истолковано некоторыми как следствие моей «грубой» и «неделикатной» манеры обращения с иностранными специалистами. Меня уже обвиняли «в уклоне» и пытались наклеивать на меня всевозможные ярлыки».
Интересно другое: демарш Фохта явно носил подстрекательский характер, так как из сути конфликта было видно – кое-кто из немцев не заинтересован развивать конструкторские кадры в СССР. Напомним, что в царской России образованных людей на 100 млн. население приходилось всего 10%. Таким образом, хозяева Фохта, который был явным представителем компании «Рейнметалл», были заинтересованы, что бы дела шли по-прежнему. Русские будут остро нуждаться в подготовленных специалистах, будут вечно клянчить их у немцев. Таким образом, советская сторона прирастёт к немецкой и будет зависеть от её научно-технического и творческого потенциала. И ещё: у Фохта и его хозяев не могло быть сторонников или прямых агентов в самом ОКБ, в наркомате обороны СССР и его отделе вооружений, который в разное время возглавляли маршал Тухачевский и его приятель – бывший чекист Павлуновский. Грабин впоследствии пишет о втором положительно – он помог внедрить ему первую советскую дивизионку Ф-22, которая по настоянию Тухачесвского замышлялась как универсальное орудие. Но пошло оно в серию тем не менее «ограниченным тиражом».
Тем не менее – демарш Фохта как-то странно совпал с решение маршала Уборевича также запустить 37-мм пушку 1-К сверхмалой серией. Помимо всех недостатков это первое советское ПТО устанавливалось на лафет с обычными деревянными колёсами, которые не особенно хорошо влияли на транспортировку. Проще сказать – затрудняли её, особенно в непогожие времена. А германский аналог, который был запущен в серию с приходом Гитлера к власти, а до этого – в опытных образцах, имел подрессоренные колёса. Была ли это сознательная месть Фохта и его друзей – кто знает… Хотя демарш Иеронима Уборевича и его компании стоил Красной армии и СССР многих денег. Так, за лицензию на производство, за 12 опытных образцов и прочую техническую документацию пролетарский налогоплательщик, не считая крестьян и кулаков, вынужден был отсчитать немцам кругленькую сумму в 1,125 млн. долларов. Для Советской России, лежавшей в разрухе после Мировой и Гражданской войны, это был удар! И ответственен за него именно Иероним Уборевич, один из первых маршалов РККА, наряду с заметителем наркома обороны Тухачевским и прочей компанией троцкистов.
А у меня попутно возник вопрос: кому пришла идея переодеть немцев в белые халаты, а советских специалистов – а коричневые, цвета формы штурмовых отрядов НСДАП? И партбюро КБ не возрожало против такой халато-расовой дискриминации?
Кроме этого, обратим внимание: кофликт Фохта получился после принудительного увольнения одного из сотрудников с советской стороны – начальник ОКБ-2 Шнитмана. По определению Грабина, оный субъект с германской фамилией явно не соответствовал своей должности, но кто-то был в нём заинтересован. И, наконец, самое важное: большинство копировщиков ряда отделов просиживали без дела. А Фохт был в этом явно заинтересован, что попахивало вредительством. Нас с начала 90-х да и ранее учили, что ничего подобного в СССР не было, а были лишь сфальсифицированные и выбитые чекистами показания. Но книга знаменитого советского конструтора свидетельствует обратное.
И на закуску: какие интересные обвинения посыпались на Грабина после учинённого им «разгрома» германских кадров! Фактически политические! Ему могли приписать и вредительство по логике иных репрессантов, но ничего подобного не произошло. Кроме того, обратим внимание, что большинство советского персонала поддержала его, а заискивающий и крайне подозрительный Шнитман, представляющий явный интерес для ОГПУ, был мгновенно уволен. По сигналу Грабина или кого-то из сотрудников лубянского ведомства, вроде Торбина, работавших под прикрытием, неизвестно… Во всяком случае, поведение советского человека в 1930-м явно не поражает нас с позиции избитых клише: были напуганы в ожидании арестов, были поэтому забиты и малоинициативны. Ничего подобного по Грабину не наблюдалось!
Кроме того, нам все уши продудели – не было в 20-30-х в СССР квалифицированных кадров, потому как все талантливые и способные режиму были не нужны. Следовательно сидели в лагерях или были расстреляны. А на их места валили лишь стукачи да обманутые, что производили никуда не годную военную и гражданскую технику. Доводы весьма абсурдные, поэтому мы их долго и серьёзно рассматривать не будем. Но вот что пишет Грабин о тех рабочих и мастерах, что на полукустарном оборудовании ухитрялись изготавливать сложные артсистемы:
«Коллектив новорожденного цеха азартно взялся за механическую обработку и сборку узлов и агрегатов для пушек Ф-22. Лишь некоторые операции, требовавшие специального оборудования, передали другим цехам. Дело шло дружно, и трудно было отличить, кто здесь рабочий, а кто конструктор, потому что рабочие подобрались не просто исполнители, а все со сметкой, с творческой жилкой. Одним из таких людей был бригадир клепальщиков А С. Комаров, который еще во время первой мировой и гражданской войн склепал бесчисленное множество узлов и агрегатов для пушек. У Комарова были золотые руки и меткий глаз. Не было случая, чтобы работа его браковалась. Комарова можно было совершенно не проверять. Не спеша принялся он со своей бригадой за станину опытной пушки Ф-22. Сперва клепальщики досконально изучили агрегат в натуре и по чертежам, подготовили все, что им требовалось для дела, и только после этого стали по своим рабочим местам с инструментом и приспособлениями. Бригадир сел у станины, разложив рядом клещи с обжимкой, зубило и ручник. Напротив него у станины встал подручный. Между бригадиром и первым подручным стоял второй подручный — его инструментом была металлическая поддержка да еще козелки. Чуть поодаль находилось горна с горящими углями — хозяйство нагревальщика заклепок.
Несколько заклепок уже грелось. Бригада была готова начать, ждали момента. Вот нагревальщик потянулся клещами в горно, вытащил заклепку, посмотрел на нее и сунул обратно — не готова. Некоторое время спустя вновь схватил ее клещами у самой головки, вытащил — она вся искрилась. Он резко ударил клещами с заклепкой по стальному предмету — искры так и посыпались во все стороны. Нагревальщик мигом сунул заклепку в отверстие короба станины, в ту же секунду бригадир прижал ее ручником. Нагревальщик не успел еще убрать свои клещи, как второй подручный поддержкой прижал головку заклепки. Один за другим раздались несколько ударов ручником по коробу станины — бригадир плотнее прижимал к ней заклепку. Затем удары посыпались градом: ручник бригадира и ручник первого подручного били уже по заклепке. Они осаживали ее, раскаленную, чтобы она заполнила собой отверстие в коробе станины. Все это происходило с молниеносной быстротой.
Так же быстро бригадир кладет ручник в сторону и берет клещи с обжимкой. Первый подручный тоже откладывает свой ручник, подымает кувалду и сразу же ударяет ею по обжимке, которую Комаров установил на обсаженную заклепку. Еще два-три удара. Комаров наклоняет обжимку то в одну, то в другую сторону — он формует новую головку заклепки, а первый подручный непрерывно наносит удары: то сильнее, то, когда Комаров наклоняет обжимку, послабее. Несколько движений и ударов — и заклепка врастает в короб станины.
Бригадир откладывает обжимку и берет ручник. Первый подручный откладывает кувалду и тоже берет ручник. Но они не успели еще поднести свои ручники к станине, как нагревальщик с силой ударяет клещами с раскаленной заклепкой,— снова летят искры! — и мгновенно вставляет заклепку в следующее отверстие…