- Ваня, как всегда, - дядя Вася вылез из машины, весело протягивал руку. - Ты понравишься мне ещё больше, если скажешь, за что смеёмся и, дай бог, я тоже похохочу?!
- Извини, многоуважаемый, над вашим шикарным видом: где ты такой автомобиль-то взял - я думал Гитлер ко мне приехал?!
- Да, формы у него, как у того - Крайслер это. Внук купил, уехал в отпуск, а мне приказал двигать его каждый день туда-сюда: пропадает, вроде бы, авто, если долго стоит на месте и колеса, особо часто, сами откручиваются. Не из-за него ты развеселился: вопрос что ль имеешь?
- Рад я, что меня навестил такой человек, да и вопросы есть: пацаны рассказывали, будто бы ты рассказывал, что самого бога видел и даже с ним разговаривал?
- А ты его тоже видел, его все видели, только мало кто вспомнит, а я помню. Там, некоторые, тоже вспомнили, что что-то такое было, хоть и смутно, но вспомнили. Купить - это там рядом, сам знаешь, вот я и сбегал, потому они и вспомнили, хоть и смутно, и в конце...
- Где купить - я знаю, но никак не знаю или не пойму ли, зачем ты их «накачиваешь» - назавтра, они не могли вспомнить, как ты уехал! Что за «мода» у тебя?
- Послушать я, Ваня, люблю нашего, настоящего, русского - наш человек становится настоящим только тогда, когда хорошо выпьет.
- Слышал я, как ты «убедительно» всех подпоил, а потом послушал... В дом пойдём или сюда по глотку принесу? Хотя, ты за рулём - остановят и всю жизнь испортят...
- За двадцать лет жизни в Германии меня остановили один раз - десять лет назад. Я тогда молодой был и любознательный - только седьмой десяток мне шел. Возле дискотеки остановился, посмотреть, как развлекается современная молодёжь - посмотрел и поехал дальше. Возле дискотек всегда полиция крутится: остановили, мою, изношенную временем физию увидели, молча замахали руками и ногами, чтобы подальше и поскорей от них уезжал, даже не поговорили. А теперь меня и вовсе никто не хочет останавливать: видно, издалека видно, что меня уже нельзя обижать и настроение портить: идиоты - чувствую себя совсем стариком. Ты, кстати, не забудь, 10 ноября отмечаем мои семьдесят пять и поминаем нашего великого Бровеносца: как вспомню, аж сам не верю сколько мне будет - так что, неси сюда...
- Леонида Ильича?
- Ну, да... Так у нас с ним сошлось - я родился в это число, а он... Царствие ему небесное, преставился.
***
Дядя Вася зажевал свой глоток, потом спросил:
- Итальянская самогонка что ли? Ну, эта, граппа ихняя? Крепкая какая...
- Нет, сам гоню, экспериментами с очищеньями увлекаюсь... - Я смеялся с его сморщенного вида. - Виноград некуда девать, не ест никто, кроме меня: город вокруг, каких-то тяжелых металлов боятся - с магазина тащут и едят, а этот - пропадает. Животных тоже нет, скормить некому, вот я и пускаю его в дело: выкинуть-то жалко, вон его сколько? На два раза гнал, второй раз с молоком, чтобы металлы эти, тяжелые, в пар не попали: тошнОта что ли?
- Нет, самогонкой и не воняет, только крепкая. Сам-то что, тоже металлы?
- Я ведь не пиво, ни водку, ничего, кроме вина, да и дела есть, на машине придётся, а самогонку нашу или ихнюю ли, я и на дух не терплю, а ты рассказывай, что ты там пацанам на-рассказывал, а я тебе потом бутылку с собой налью, даже две - на него, на самогон этот, как и на виноград, тоже мало желающих.
- А я, прямо, Родину вспомнил - я на ней, на самогонке вырос! - Дядя Вася расплылся в самоудовольствии! - На Алтае я родился: а что такое Алтай? Богатейший край, всё там есть, только люди там бедно, не очень-то живут. Брага, самогон, медовуха, пчел-то у нас много было, а казенного - денег на это сроду не было, вот и пили, что сами сготовим. Ладно, слушай...
***
Дядя Вася закурил и начал:
- Рожать меня не хотели - у матери с отцом уже двое было. Я зародился вдруг, случайно. Жизнь, сам знаешь, какая трудная была, а возможности родителей были на пределе - не потянуть им третьего. Так что, пришлось матери позвать бабку-повитуху и избавляться от меня. Ну, а как иначе: двое есть, их-то выкормить бы, да хорошо бы и выучить сил хватило, до ума бы довести, а тут еще и я, третий и лишний...
Бабка эта, в деревне нашей была известная: пришла, приготовилась и тут, случайно, пришел мой дядька. Увидел он эту бабку, сразу понял в чем дело и выгнал её со двора, заставил мою мамку носить меня дальше, сказал, что заберет меня к себе, «...если вам не нужен будет» - детей у них с теткой не было.
Со слезами, с мученьями мать выносила меня и, вот, я родился...
Дядю Васю я люблю слушать - плетёт он складно, а он любит когда его слушают и тут, понял, что его уже слушают и засмеялся:
- Ладно, не утомлю! Выскочил я на белый свет, глаза открыть боюсь, страшно мне, да еще и роды принимала та же бабка-повитуха, которую я с тех пор не любил, как её дядька выгнал. Думал, что она злюка, а оказалось, потом, когда рос, наоборот, любила она меня.
Вылез я на свет белый, боюсь даже глаза открыть, но вижу или чувствую ли, сидит кто-то рядом, сидит и тихо так, берет меня на руки, кладёт на согнутую руку, хорошо так держит, а вторую, прямо на грудь поклал и тепло мне снова стало, прямо, как у мамки там было. Там, у мамки и, вообще, красота была - ничего я там ни делал, только размышлял и отдыхал все время, да чего-нибудь всё время жевал! Перекушу плотно, полежу немножко спокойненько и пошел, по углам пройтись: попинаю чего-нибудь там и сям, разомнусь-попрыгаю, да и снова отдыхаю, снова жую и за жизнь думаю. А тут, вылез когда, холод и все не то... Плохо всё: серо вокруг, хоть и никаких облаков, и солнце, вроде, светит, но холодно и ничто мне не нравится. Но у него, у этого неизвестного на руках, тепло мне и спокойно вдруг стало и тут он начал говорить то, что ты, Ваня, как раз и забыл...
- Сочиняешь ты здорово, дядя Вася. - Я смеялся, он тоже. - Говорили пацаны, что так вбивал, что и взаправду приняли...
- Я ничего не сочиняю: у меня друг был, мы с ним в один месяц и год родились, он бы подтвердил, что то же самое и ему бог говорил, но... - он сочувственно сморщился. - Жил он неправильно, не поверил, наверно, потому и нет его давно...
- Соболезную... И что говорил-то он?
- Наставлял он меня, как я понял, как надо жить рассказывал, а я потом не забыл, что он мне тогда наговорил, да и голос у него был такой, что нельзя забыть, как гвозди вбивает...
- «Времени у меня нет, чтобы тут с тобой долго, мне сегодня еще с миллионом таких, как ты надо поговорить, поэтому слушай и запоминай. Ты пришел в это, в новое для тебя - это, как раз то, что называют жизнью и чтобы быть здесь таким, как все, чтобы жить, тебе придется за это бороться и всегда трудиться. Ты будешь идти по жизни тяжело, выбиваясь из сил, но будешь идти, если будешь стараться, не опустишь от всех тяжестей этой жизни рук и так, стараясь, ты будешь жить и найдёшь в ней и радость, и счастье...
Уже сегодня ты подойдешь к большой, блестящей горе, вокруг которой много таких, как ты, а вверх по ней идут и идут люди - это гора жизни, а на ней дорога к счастью и начнётся она для каждого из вас узкой тропочкой: друг за дружкой, плечом к плечу с другими, такими же, пойдёшь ты вверх, толкаясь, плача и торопясь, к своему счастью. Все будут спешить, видя вершину счастья, до которой дорога в долгие годы, но которая так и блестит им, и манит, а достигнув её, вспомнят, что самое большое счастье было вначале, когда тебя любят, а ты познаёшь, поэтому не спеши, не торопись выйти из этого начала, впереди только труд. Будут и такие, что не поимеют счастья и здесь: несчастными, они побегут вперёд, надеясь выше найти своё счастье, а ты не торопись, у тебя оно уже есть потому, что у тебя всё и все есть...».
Дядя Вася засмеялся:
- Это я потом понял - про детство он. Да, прав был, там самое счастье и было. Хоть и бедно, и трудно жили, но там оно и было, и...
- Еще что-то говорил? - остановил я его, а то, он начнёт истории рассказывать, как они трудно жили, как будто бы кто-то тогда лучше его жил.
- Да, еще сказал...
- «Вершина ярко блестит счастьем, как ледник под солнцем, так и тянет к себе, и каждый хочет заиметь много счастья, некоторые сразу всё, пытаясь залезть на самую вершину, до которой никто и никогда ещё не добирался. Не лезь на самую вершину, оставь счастья и людям, его там много - и тебе, и всем хватит. Каждый будет стараться лезть вверх, но не каждый дойдёт, не осилят дорогу многие, а ты лезь и лезь, падай, подымайся и снова. Ты взойдешь на ту гору, счастье будет твое - бери сколько хочешь! Но, так будет, если будешь бороться. Не смотри на других, что сдались, выбились из сил и отказались бороться. Не жалей себя, не жалей ломаных ногтей, разбитых коленок, скребись, даже ползи вверх и вперед. Если можешь, помоги и тем, кто карабкается рядом, по той же дороге к счастью - может быть когда-нибудь и они помогут тебе. Не отталкивай от себя людей - счастья всем хватит, надо только добраться. Усталость будет ломать тебя, тебе захочется сдаться, но ты посмотри вокруг и увидишь тех, кто сдался, отказался бороться за свое счастье - у них закончилась жизнь, их больше нет. А ты, ты снова иди вперед, снова бейся, снова тащи за собой тех, кто хочет сдаться. Ты доберешься, я знаю, ты сильным родился и никогда не потеряешь веру в себя, а откажешься - всё, тебе незачем жить. Ты придешь ко мне, сдавшийся и несчастный, а я не приму тебя - таким ты не нужен даже и мне. И, запомни: все, что я говорю тебе, знает каждый - ни один не входит в эту жизнь, не услышав того же, но только не все это помнят и тогда идут по другому пути, указанному не мной. Помоги им, напомни...».
Рассказчик мой замолк, грустный какой-то стал, сам, наверно, поверил своим рассказам и я спросил:
- Это всё или еще что?
- Немного еще чего. Убрал он руку с меня, посмотрел мне в глаза, да так строго посмотрел, прям, как мой отец, потом сказал последнее:
- «И не играй с жизнью, береги жизнь других людей, береги это счастье. Иди в эту длинную дорогу, полную всяких событий, счастливых и не счастливых с надеждой и верой, что будешь стремиться, работать, искать, потому и будешь очень счастливым в ней...».
- Я хотел ему сказать, - дядя Вася засмеялся. - Запугал ты меня: а нельзя мне назад, к мамке бы? Не хочу я тут, не смогу столько, но не успел - он хлопнул меня по обеим холкам сразу, да так больно, что открыл я глаза, увидел свет, лицо этой бабки-повитухи, которая когда-то хотела, чтобы меня не было, испугался ее черных глаз, обгадился с испугу и заорал дурным матом...
- «Я уж думала не живой совсем? - запричитала эта ведьма своим ведьмачим голосом. - Живой ты, мой маленький, живой! Да еще и шустрый-то какой - сучит он тут ножками. Ох уж ты, гляди-ка на него, и побежал-то он? Подожди бежать-то, набегаешься иш-шо... По жизни, по этой, б..й, только с виду-то и сладкой...».
Так она еще долго надо мной приговаривала, делая свое дело, потом положила меня к мамке, сунула чего-то мне в рот, я пробовал теперь жить тут, вспоминал, как там у мамки было хорошо, а тут...
Громко орал, но потом понял, что всё - ушел этот, с которым я мог поговорить, а эти, кто остался возле, совсем меня не понимают и теперь придётся всё самому и, согласившись со всем этим новым, злобно засопел, собрал всю свою волю в кулак и уснул - да и будь, что будет...
***
Дядя Вася так довольно смеялся, думал, наверно, что и меня убедил, а я его расстроил:
- Не бог с тобой говорил - отец твой и не когда ты родился, а позже. Потом, ты сам переделал это в памяти и кажется тебе так. В моей голове то же самое есть, не совсем так, но похоже: а то ты своим детям не говорил того же?
- Рассказывал, конечно, учил, как надо бы по жизни идти. С чего ты, что отец-то?
- С того, что я и сам такое своим на ушко наговаривал, а еще раньше, когда мне лет десять было, своим годкам, и начинал с того, что «... Земля не круглая, как её рисуют, а как яйцо она, а на самом его «носике» стоит наш Алтай, а гора Белуха - вершина Мира, где всё счастье и находится, да и до бога там недалеко!». Многих убедил, что если на ту гору залезть, то всю нашу страну видно, а счастья там сколько хочешь - полные карманы если и сумки битком набить, то на всю жизнь хватит, а если громко кричать, то и с самим богом можно договориться, а он всё сделает, что не попроси...
- Где столько «ушей-то» нашел, чтобы слушали, да еще и поверили?
- Родители рано меня покинули и с пяти лет я в детском доме - там, про счастье, есть кому послушать и поверить. Друг у меня был, который так поверил, что я и сам поверил, и пошли мы на ту гору счастье добывать. Июль, а там холод - горы, там всегда холодно, но терпели и до самого «счастья» за три дня добрались. Лёд это, только вершина, до которой еще столько же, блестит издалека, как счастье, а рядом если - такой же лед, как и на нашей улице, только кровь на коленках и руках моего друга казалась мне краснее красной. Сильно он хотел счастья, за просто так: я еле ноги волочил, прилёг и уснул, а он ушел и вернулся уже к темну зарёванный и охрипший, и, первое, что сказал:
- Обманул ты меня - нет там никакого счастья и бога тоже нет. Я целый километр вверх карабкался - там никого и ничего кроме снега и льда. Звал, кричал, орал даже - тишина уши ломит...
- Бог, он не говорит, он слышит и не даёт, а помогает. Тебя он тоже, наверно, слышал: ты чего просил-то? Если счастья, то зря: он тебе давно насоветовал где оно и как его добывать - это я сейчас узнал, он только что со мной разговаривал!
- Врёшь ты опять? Никакого бога нет... - он выматерился, как пьяный мужик и на меня, и на бога.
- Есть. Сказал он, что за семь буханок, что мы с тобой сперли и пять дней - нас явно ищут, но нас не расстреляют и надо смело идти домой, а счастья, нам обоим, он потом и сразу даст, если мы будем вместе. Тебя он тоже видел и слышал: чего ты там просил, просьбу твою, он скоро исполнит...
- Не исполнит он. Он давно знает, чего я хочу: я ведь не денег и золота прошу? Это же немного? А теперь, всё зря и убьют нас с тобой старшие - на месяц всем запрет за ворота. Убьют, теперь точно убьют...
- Тебя не убьют - это я тебя убивал и заставил мои сумки тащить. Меня, может быть и побьют, а тебя не тронут - я заставил и тебе некуда было деться. А просишь ты зря - этого все просят и он не успевает и никогда не успеет. Таких домов, как наш, да и побольше, целых сто штук в стране: как же он успеет? Ждать надо, а лучше, проси у него золота, это ему легче будет и побыстрее...
- Ты - дурак и я еще с тобой попёрся: велика важность - золото? Раньше бы сказал, я бы с тобой, в такую даль, ни за что. А теперь всё - ни счастья, ни денег, сапоги и штаны разорвались и конец нам обоим...
***
- Хороший у тебя друг, наверно? Верил тебе - у меня не было, только я всем верил. Попало вам? Выбрались? - дядя Вася снова смеялся.
- Выбрались, как и забрались - сами пришли. Искали нас, конечно, но по станциям, думали, что мы на товарняках уехали мир посмотреть - лето было и у нас часто в это время сбегают. Дали нам обоим сразу, но не сильно - для порядку. Его больше не трогали, а меня целую неделю отводили на ночь в чулан, приходили те, кто хотел попинать негодяя и развлечься, но выжил и я, и друг мой - ничего особенного, так у нас положено: заработал - получи и зазря у нас никого не били. Друг, да, хороший был: вместе ПТУ, мебельная фабрика, армия, потом деньги зарабатывали вместе и, даже, чуть ли не на одной красавице поженились и две пули он в меня всадил - счастье, накопленное тогда, не поделили. Но, не он виноват - это были девяностые, когда брат в брата, в родном дворе без промаха стрелял и он тоже повёлся, но промахнулся... Вот она, память от него вечная, смотри...
Дядя Вася рассматривал мои « дырки-рубцы», крутил удрученно головой:
- Неужели из-за денег можно и так?
- Деньги тогда большие появились и стали смертью для многих: кладбища гудели музыкой, кишили людьми, как кинотеатры в премьеру, не успевали таскать и закапывать. Тогда, будь у тебя деньги - беды с ними не оберёшься и смерть твоя за тобой следом ходила - ты для всех и враг, и мишень... Чтобы это понять, тебе надо заработать миллион, желательно по-честному, чтобы больно было, когда увидишь, как его начнут растаскивать неспособные заработать сами. Сначала родственники и друзья, которым ты отказал в какой-то мелочи, станут проклинать тебя, оскорблять и желать тебе разных бед, потом приедут «братки» с автоматами, которых ты уже давно кормишь, но и они поздравят тебя с великим достижением и откусят свою, немалую часть от него, а потом, самое страшное - государственные службы, обязанные охранять тебя, постараются отобрать его остатки целиком и спасения от них почти нет: или отдай, или подведут под статью, сопряженную, кроме «хищений в особо крупных размерах», еще и с мошенничеством, а это - до конца дней твоих в неволю. Он из тех, моих «родственников и друзей», кому я больше всех доверял, но зависть, желания ненасытные довели его до забвения достоинства своего и нашего товарищества. Всё у него было: близкая к мечтам работа, девушки и деньги, но вот деньги-то не все, всё не его и хозяин не он, а это - это не то. Надо всё и сегодня - некогда ждать.
- Вы же вместе были? Обижал ты его что ли?
- Нет! Его подвела к тому моя бывшая подруга, на которой я хотел даже жениться. Я отошел от неё, а они как-то сошлись: сам не знаю, как? Симпатичный он был, такие нравятся женщинам с первого взгляда, куда мне до него, а она была торопыга, всё ей надо было сразу, а ещё больше, подозревала в обмане всех моих компаньонов, будто бы обворовывающих меня. Он занимался работой, а я организацией и администрацией, ничего от неё не скрывал и она постоянно считала чужие деньги и давила, давила... Я не выдержал, всё взвесил и сказал: - «Денег у нас достаточно, чтобы жить, а нападать на моих друзей, подозревать их в чем-то, я буду без тебя. Деньги тебя держат возле меня, а если их не станет, ты переступишь через меня легко. Ошибся я в тебе, на целых два года, что мы вместе, а дальше - не хочу надеяться!» Я ушел, а он как-то прилип к ней и, думаю, это она его и подвела - обещала мне «без штанов оставить»!
- Сознался он?
- Да, молча... В больницу ко мне заявился, а я спросил: - «Если бы у тебя была четвёртая пуля, неужто убил бы? Месяц назад ты просил у меня патроны, сказал, что всего три осталось и придумал тогда, брат мой, что Таньку стрельбе обучал, хоть она и до тебя еще, лучше тебя стреляла, но не ответил, почему на нас люди коситься стали? А если б я дал?» Мне показалось, что в душе он плакал, но ничего не сказал, подскочил и ушел... Навсегда ушел, больше я его не видел, а лет пять назад ездил я туда, был на его могилке и похлеще его там плакал - это ведь всё, что у меня было в жизни родного...
- «Попал» он, всё же? И ты не отомстил никак?
- Должен, говорят, много был уже тогда, а мстить - это не по нашей вере. Ты, как будто бы про бога знаешь: а главные наши заповеди? Игнорируешь или не помнишь? Я неверующий, но близок: «...дали по щеке - подставь другую...» - это, проще сказать, «прощай и не мсти!». Где-то, в других верах, может быть и по-другому, но у нас так: - «Не мсти!». - Поэтому, я никогда ни на кого не нападал, не бил первым, я только оборонялся...
- А чего тебя сюда-то принесло, в чужую страну?
- Пришел ко мне в больницу мой бывший компаньон, учитель мой - это он втянул меня в тот бизнес и когда-то я ставил ему такой же вопрос, но наоборот: - «Чего тебя несёт в чужую страну?». Но он уехал сюда, оставив мне все дела, связи, с пожеланием стать богатым. Откуда он узнал про больницу, про случай этот, но явился и, первое, что сказал:
- «Поздравляю! В бедных не стреляют, а ученики, бывает, уходят дальше своих учителей - рад за тебя и себя! Теперь ты понял почему я отсюда сбежал и теперь не смеёшься? Ты убежишь тоже если не хватит денег на хорошую охрану, адвокатов и судей - потому и бежим, что нельзя тут быть «немножко» богатым. Тут хорошо бедному или очень богатому, а середины нет. Буду рад, если ты окажешься возле меня - гарантирую, что там ты будешь живым и не будешь бедным...».
Я вышел из больницы и по его наставленьям раскидал все деньги по счетам своих друзей-дельцов, которых моя любовь вела за моих врагов, которые потом мне всё назад вернули по-честному, проценты, конечно, взяли, и сбежал сюда, в чужую страну, где меня никто не трогает: да и за что? Здесь я, того, что там, не могу: немцы верят русским на государственном уровне, а на частном - осторожно, с опаской, да и, вообще, считают, хоть с кем, но только не с русским - обманет! Есть у меня, конечно, и среди них друзья, но мало их и больше хотелось бы, но живу спокойно, работаю по мелочам и до конца дней своих так и буду тихонько работать. Никаких врагов, наездов и братков тут нет, а государство, наоборот, помогло начать свое дело. Но суеверным и набожным, и без посещений церкви, я действительно стал и за словами теперь слежу. Часто вспоминаю своего друга, наш поход в горы и думаю, что не надо было ему тогда бога отрицать и материть: может быть он разозлил его?
- Вспоминать всуе, не значит верить - ты обыкновенный неверующий...
- Всё же, наверно, верующий... Часто его вспоминаю, но, видно, не всуе - я ведь нигде в жизни серьёзно не пострадал! И я помню слово в слово те беседы с ним, про которые ты тут рассказываешь, но теперь я бы поменял главное, то условие, на совсем другое, присущее нашему времени и учитывая свой жизненный опыт...
- В какой части? - дядя Вася хитро улыбался!
- Там, где он говорит «помоги карабкающемуся рядом, не отталкивай никого от себя...», на «...присмотрись, тот ли он, кому надо помочь...», да и, вообще, «верь, но бойся, остерегайся ближнего пуще дальнего. Не высовывайся вперед, в толпе иди, все равно на ту гору ты никогда не залезешь...».
- Ты, вроде бы, уже там: чего тебе плакать и обижаться, если всё теперь есть?
- Нет, я остановился на половине той горы, хоть и не расстратил всех своих сил, но время мое, смутное, остановило меня и не только меня, но и всё моё поколение на полпути к нашему счастью. Я рад, что сумел пережить мое время не как другие и не переживаю потому, что не знаю, сколько его должно быть, этого счастья. Где его мера, кто знает где его предел? Он же говорил, что на той вершине никто и никогда еще не был? Я успокоился, не дойдя до вершины горы: а чем я лучше других у которых была та же мечта? Я такой же, как все и не жалею, не плачу о прошлом потому, что помню свои беседы с богом, а после них я никогда его не хулил и не подводил...
Иван Атарин.