Как-то, осенью пришел к Коле на Кофеиновый посёлок, он еще не вернулся с работы. Над его дверью висят початки кукурузы. Меня они повели на философию: если эти зерна посадить, а собранный урожай снова посадить, то через несколько лет кукуруза покроет всю землю. А потом что?
Нет, чтобы сообразить, что это никому не нужно. Задумка чисто риторическая.
Наслушавшись разных историй в больнице, подумал, что надо бы, их записать, чтобы не забыть. Начав писать, невольно старался писать литературно, беллетристично. Самому интересно становилось, что же дальше? Записал историю с варениками, которую рассказала мать, о разбойниках-грабителях могил — случайно нажали на грудь, а вареник выскочил из горла. Девушка ожила и пришла домой, напугав родителей. Вышла замуж за своего спасителя.
Понимал, что это черновая запись. Потом, как-нибудь найду время и оформлю в рассказ, думалось мне. На какое-то время я утолил страсть к писательству. Но потом стали происходить случаи, которые тянуло записать на бумаге.
Позже, перечитывая, прошлый и уже забытый день представал очень зримо. Когда Коля уже жил в Измаиле, я перепечатал ему историю с фильмом «Великий Карузо» и послал ему. Он удивился и в ответ написал: Я не знал.
Что, не знал? Что веду дневник? Или, что остро реагирую на обиды, не так сказанное слово? В последний год я сошелся с ним ближе, чем со Славкой, к которому тоже заходил, но реже. С Колей у меня больше общего. Он тоже один у матери, так же бедно живет, как и я.
Однажды у него увидел книгу Шпанова «Поджигатели». Про неё и про «Заговорщики» говорили, что они запрещенные. Когда же я, с большим трудом прочитал, так как не интересовался политикой, то так и не понял, что там крамольного? Зачем нужно запрещать?
Тогда же по рукам мальчишек ходила маленькая книжица Льва Шейнина «Записки следователя». Очень интересная и хорошо написана. Впервые прочитал о работе следователя, ворах, медвежатниках. Автор выглядел мудрецом и очень привлекательно. Мы не скоро узнаем, что он был следователем по особо важным делам при Берии, правой рукой Вышинского. Вел дело об убийстве Кирова. Вероятно, за это и был репрессирован. Потом освобожден. Уж ему было о чем поведать миру, не только о заурядных случаях воровства. У него самого оказались запачканные кровью руки.
Я мог только догадываться, что где-то лежат очень интересные и нужные мне книги, но, чтобы записаться во взрослую библиотеку, нужен паспорт. Позже узнал, что Шпанов до войны написал книгу о наших победных войнах на территории врага за две недели. Об этом же пелись песни, снимались фильмы.
Народу внушалось, что коммунистическая партия бдит и не допустит, чтобы хоть один волос упал с головы советского труженика. Допустила, и не только это. За первые три месяца войны 70% численного состава советских войск оказались в плену! Сами немцы не ожидали такого количества пленных. Народ не хотел иметь такую власть, и были готовы покориться немцам, но не случилось. Страна нищала, загрязнялось всё вокруг, но это же выдавалось за рост благосостояния народа.
Нам внушали, что мы живем в самой лучшей стране, где только и делают, что заботятся о народе. Разрыв, между декларируемым заявлением и действительностью, не замечался. Вернее, к нему привыкли, Это было повседневностью. Все понимали, что страна перенесла страшную войну, после которой мы еще не оправились.
Но нам говорили, что мы с каждым годом будем жить всё лучше и лучше. Каждое лето снижение цен. Небольшое, но всё равно, приятно. На следующий год еще снизят на что-нибудь. Так, постепенно и доживем до коммунизма. Другие семьи живут вполне прилично. Правда, у них есть отцы. Вон, в фильмах показывают, как хорошо живет советский народ.
Поэтому для всех было ударом хрущевское повышение цен на мясо, молоко, масло. Как сказано в газетах: временное повышение цен. Мол, через несколько лет всё наладится, и цены снова начнут снижаться. Да и здравый смысл говорит, что улучшать жизнь народа легче снижением цен, а не повышением зарплаты.
Всё же, иногда, задумываясь над неразумными действиями правителей, приходил к выводу, что, в конце концов, такая политика должна привести к краху этой системы. Виновата незаинтересованность в окончательном продукте, всё делается спустя рукава. Всё держится на сознательности людей. У кого её больше, тот лучше работает, но зарплату получают одинаковую. И такое положение повсюду.
Но, думалось, наверху ведь сидят не дураки, чтобы не понимать этого? Они должны сделать нечто такое, что спасет положение, потому что коммунизм – это лучшая формация человечества, постепенно она завоюет весь мир. Это справедливо, когда от каждого по способности и каждому по потребности.
Хорошие книги приходят через друзей. Так мне принесли «Четвёртый позвонок» Мартина Ларни, и мы были в восторге от юмора финского писателя. Даже принялись читать Лассила «За спичками», в переводе Михаила Зощенко, но там был дурацкий сюжет, не дочитал, как позже не стал смотреть и фильм с Леоновым в главной роли. Это всё на любителя.
Коля, часто, вечером приходит ко мне, и мы долго и быстро ходим по оживленным улицам города. Центральная улица Ленина заканчивалась приморским бульваром, упираясь в гигантский монумент Сталина. Невольно вспоминалась скромная скульптура Ленина с трибуной на площади, в несколько раз меньше.
И сама расстановка скульптур была сделана, как бы с тайным умыслом, мол, мы понимаем, что две скульптуры на площади стоять не могут, но и Сталина обижать не можем, поэтому и возвели огромную скульптуру Сталину, чтобы уравновесить причиненную несправедливость.
Хотя монумент и был очень высоким, под 20 метров, он почти не заметен издали, так как заслоняли пышные кроны деревьев. При переходе улицы смотришь не вдаль, а на автомобили, чтобы не попасть под них.
Монумент открывался в непосредственной близости и подавлял своим величием. Во многих городах Грузии монументы и скульптуры Сталина снесли, а у нас всё продолжал стоять. К нему привыкли, и казалось, что он так и будет всегда стоять. И только в 63 году подъехали военные тягачи и стащили с высокого пьедестала.
Нами давно замечены три красивые девушки, которые часто встречаются на нашем пути. Мы не можем с ними познакомиться, не только из-за стеснительности, сколько из-за хронического безденежья, поэтому дали прозвища по толщине талии: Целая, Половинка и Четвертинка, с осиной талией, очень красивая.
Мы им тоже примелькались и хотели, чтобы мы подошли к ним, познакомились, даже сели на скамейку, облегчая нам подход, но мы не решились, не представляли, как себя вести, о чем говорить? Долго решались, но так и не осмелились.
Лишь однажды заговорили с девушкой перед зданием грузинского театра имени Руставели. Она оказалась ученицей 7 класса моей школы, и знала меня. Не возражала, чтобы мы оказывали и дальше ей знаки внимания. Но мы слишком робки.
Коля с досадой говорил, мол, надо было пригласить к тебе домой. Нажарили бы картошки, провели бы время, познакомились. Так-то так, думал я, если бы эта картошка была бы дома.
Позже в нашей школе случились танцы, я пригласил знакомую и с удовольствием провальсировал один тур, поразившись крепко сбитому телу, которое, вероятно бывает лишь в 14 лет, и у редких девушек.
Однажды Слава привел ко мне двух пэтэушниц, принесли вина, какой-то закуски. Мы даже покрутили бутылочку. Но одна бутылка на пятерых не могла раскрепостить, мы были слишком зажаты, хоть девушки и смеялись.
Когда Коля долго не приходил ко мне, я ехал на Барцхану. Попутно заходил к Славке, который заканчивал 11-й класс в вечерней школе. Смеясь, рассказывал, что с ними учится старикан 60-ти лет.
Увидев на двери Коли, замок, шел на работу, и он выходил во двор. Однажды у него было игривое настроение, стал шутливо боксировать со мной, ударяя открытой ладонью по лицу, довольно ощутимо. Я отмахивался, у меня не было желания бить его, и несколько раз он пробивал мою защиту, и довольно смеялся. То ли он тренировался, прикидывая, сможет ли драться, если придется? А мне было несколько обидно от его ударов.
Иногда он приходил ко мне чуть ли не каждый день, и мы отмахивали по улицам по несколько километров, до одурения обкуриваясь «Примой», чуть ли не одну за другой. Кто-то сказал, что «Прима» тбилисской фабрики № 2 мягче, чем № 1. Действительно, разница есть. С тех пор стали покупать лишь «Приму» № 2, разыгрывая из себя ценителей табака и заядлых курильщиков.
В магазин «Табак», который располагался на улице Сталина напротив кинотеатра «Интернационал», выглядел весьма презентабельно из-за хорошего дизайна, и витрины и внутреннего помещения, не очень большого, по сути, и это пространство было излишним, покупатели редко заходили, а очередей никогда не бывало из-за скудности ассортимента.
Но вот, начали появляться болгарские сигареты «Дерби», «Джебел», наши — «Друг», с мордой овчарки на пачке, и «Тройка», более ароматные и дорогие, в хороших картонных пачках, проложенные серебристой фольгой, не стыдно и пофорсить ими в обществе.
Теперь только их и покупали. Правда, они не всегда были в продаже, тогда возвращались к «Приме». Но, чаще, в магазин никто не заходил, зиял пустотой: на витринах лежали пачки «Примы», «Памира», «Беломора» и других дешевых папирос, и «Золотое руно» в больших коробках — трубочный табак. Вот, трубок был большой выбор.
Но, кое-кто из ребят умудрялся доставать хорошие сигареты из вагона-ресторана московского поезда. И отныне я тоже несколько раз приходил на вокзал к прибытию состава, и, как только двери вагона-ресторана открывались, спешил к буфету и скупал весь остаток хороших сигарет. Буфетчица цену не задирала, продавала по-государственной.
Для связки слов привычно ругались матом. Как-то решили избавиться от этой дурной привычки, было заметили, ругань незаметно вылетела изо рта, когда совершенно этого не хотели. Договорились, за каждый мат получать удар по шее. Ударили по рукам и заговорили о другом.
Скоро я был неприятно удивлен сильным ударом по шее. За этот вечер получил несколько увесистых затрещин. Коля – ни одного. Он лучше контролировал себя, следил за речью, а я наивно подставлялся. Но ругаться отвык. Если и произносил, то не привычно, а сознательно, когда было нужно, чтобы человек понял.
В другой вечер мы решили оценивать свое настроение в единицах. В каких? Наконец придумали – в люксах. Самое высшее – 10 люксов. И в последующие дни справлялись друг у друга: Сколько у тебя люксов?
— Пять.
Высшую оценку никогда не давали, не было повода. То вдруг пришло в голову, хоть у одной девушки найти красивые ноги. Весь вечер присматривались, но так и не увидели пары стройных ног.
Кто-то мне сказал, что Слава встречается с аджарской девушкой. Я решил с ним поговорить, чтобы он был с ней осторожен, чтобы не завелись дети. Он промолчал, видимо, удивляясь моей наивности. Через месяц пригласил меня и Колю провести новый год в компании двух девушек в частном доме в поселке Бони. С одной девушкой он встречался, а второй Ирине лет 14, она училась в моей школе, но никогда не видел её.
Домик маленький, как и все стоящие рядом. Хозяева ушли, оставив дочку одну, которая и решила пригласить своего парня с его друзьями. Видимо, одной бутылки вина на пятерых было недостаточно, чтобы мы хоть как-то захмелели и почувствовали раскованность. Да и сознание, что Ира одна, сдерживало наш пыл, ни я, ни Коля не решались приударять за ней.
Вернее, Коля попытался меня отодвинуть на вторые роли, показывая своё старшинство. Я не возражал, чтобы он подружился с Ирой, но и он спасовал. Если бы Коли не было, может быть, я и повел себя свободнее, но сейчас и не пытался показать, что она мне понравилась. После бессонной ночи приехали домой к Ире. Она жила на углу Руставели и Сталина.
Дом красивый, но внутри неуютно, то ли в квартире не убрано. Распили бутылку шампанского, которое ничуть не захмелило головы, не помогло свободно вести себя с девушками. Приехали к Славке, сфотографировались, немного пообщались и разошлись навсегда. Позже Слава спросил, понравилась ли мне Ира, я лицемерно сказал:
— Нет.
— Ты ей тоже не понравился, — утешил он меня.
Как-то он мне рассказал, что его соседка Лейла, проходя по улице, увидела его на веранде, как он занимался своим членом:
— А я всего лишь положил его на блюдечко и поливал холодной водой.
Я ничего не ответил. Что уж тут говорить, если у всех одинаковые проблемы с ним. Правда, я не пробовал охлаждать водой, и не думаю, что это действенная мера. Он живет своей жизнью, отдельно от нашей, и не собирается с нами считаться. Ему срочно нужна девушка, женщина, кто угодно, лишь бы получить удовлетворение. Никто из нас не рассказывает другу, как выходит из мучительной ситуации. Это стыдное. Запрещенное. Об этом совестно говорить и даже думать. И в Библии так говориться: мысленный грех, тоже грех.
Однажды возле клуба ДОСАФ, где вывешивались таблицы лотерейных розыгрышей, я увидел объявление, желающих приглашали бесплатно учиться на радистов. Клуб радистов находился неподалеку от площади в деревянном здании между каменными домами. Поговорил с инструктором, молодым парнишкой, немногим старше меня. В комнате три парня слушали на магнитофоне запись пародирующего радиокомментатора Вадима Синявского. Очень похоже, и, кажется, смешно. Но я постеснялся задержаться, чтобы подольше послушать.
Славка не проявил желание стать радистом, а Коля записался, но ходил в другой поток. Он стал в армии радистом. В школе на мое решение соблазнился Женька Демуров, крепкий паренек с тяжелой нижней челюстью, из-за которой его иногда называют Фернандель, именем знаменитого французского комика. Он же, меня пытался назвать Гомулка, президентом ЧССР. Я не понимал, какая связь?
Видимо, этого не понимали и другие, кличка не пристала. Лишь он изредка напоминал, желая, привить кличку, испытывал, как я стану реагировать. Я же, был спокоен. Впрочем, у нас в классе никто не обзывался кличками.
В группе человек 15. Много свободных мест. Я — в дальнем, у глухой стены, напротив окон, весь класс передо мной. Два часа занятий. В перерыве курим по группам.
Берет некоторое недоумение, что Женька предпочитает общаться не со мной, а с толстым мужиком лет за 30, который охотно слушает его похвальбу, и сам рассказывает свои истории. Я не привык так запросто разговаривать с взрослыми, а Женьке нипочем. Хотя стою рядом, он говорит лысому:
— Я так ребят подкалываю (произнес более жёсткое, матерное слово), что они этого не замечают.
Я сразу же вспоминаю, что недавно он заговорил со мной о планах по окончанию школы, мол, собирается в Сибирь. Странное желание. У меня никаких планов нет, похвастаться нечем и я промолчал, он отошел. Уж не меня ли он имел в виду? Но где здесь подколка? Желал узнать о моих детских мечтаниях, чтобы потом с ребятами над ними посмеяться?
Девушек в группе мало. Но две особенные. Самые красивые. На Таню, года на два старше меня, смотреть страшно: голубоглазая блондинка среднего роста. Впервые вижу такое сочетание. В её взгляде утонуть можно. Очень женственна. Никто и не пытается заговорить с ней, понимали, красавица не про них.
И она на нас не реагирует, не замечает. После занятий её поджидает парень, и они спокойно уходили под завистливыми взглядами.
Юзя походила на прелестную куклу, и даже взгляд на мир был такой же наивно-доверчивый, незамутнённый. Мы её давно уже приметили, часто стояла в железных воротах маленького дворика, зажатого двухэтажными кирпичными домами. Но не делали и попытки подойти, хотя она смело смотрела на нас и не отводила глаз, как это делали мы. Ей, явно, было скучно, и она часами ожидала, когда же с нею хоть кто-нибудь заговорит?!
В первый же день я и Женька пошли ее провожать, благо, нам в одну сторону. Она охотно отвечала на его бойкие расспросы. Я же, молча, слушал, остро жалея, что путь так короток, всего сто метров до ее ворот, где она часто стоит.
Ей не разрешают выходить на улицу, потому что однажды чуть было, не украли. Подъехала машина, мужчина затащил и увез. Родители догнали и отняли. При всей своей фантазии не могу представить, как это можно сделать, догнать уехавшую машину? Но любые расспросы неэтичны.
Ей лет 16. Но по её взглядам, улыбке, можно догадаться, что она не столь и наивна, хотя некоторый инфантилизм и просматривался, хотя бы в той непосредственности, с которой она с нами разговаривала, не зная нас и рассказывая о себе почти без утайки, которой обычно жеманничают девчонки.
Мы поняли, что дружбы с такой девочкой не получится при столь строгих родителях, и я лишь единственный раз проводил её, хотя она намеренно медленно шла впереди с улыбкой Джоконды, а я ещё медленней, чтобы не догнать, не представлял, о чем с ней говорить? Хотя и видел, что она не против некоторого флирта. Именно в эти дни и начал снова вести дневник, хотелось запечатлеть волнующие дни, свои мысли.
Лишь через полусотню лет, когда появились «Одноклассники», мне рассказали, что я видел и любовался живой Лолитой Набокова. У неё был отчим. И этим всё сказано.
Трудно представить мужчину, который смог бы удержаться от такого соблазна, впору, как герою Льва Толстого, палец отрубить, да не один, а все!
Потом она выйдет замуж за лейтенанта и уедет с ним в Германию, на место службы. Юзя Гусарова. И она не моложе меня, ровесница, во втором классе училась с Неллей Артамоновой, которая и прислала фото этого класса, спрашивая, смогу ли я узнать Юзю?
Слишком большой разрыв во времени. С трудом, с подсказкой, всё же, разглядел у одной малышки зачатки будущей красоты. Воплощённое совершенство! Но не ума. Да и откуда ему взяться при родителях, которые боялись потерять дочку? Она должна была учиться в нашей школе, и, если бы очень повезло мне, в моём классе. Но, что же получается? Ей не дали окончить школу?
Дружбы с ребятами из класса не выходило. Я слишком закомплексован, излишне замкнут, сдержан, стесняюсь бедной одежды.
Мать купила черный костюм на вырост. Но я, вдруг, перестал расти. Пришлось, ходить в очень длинном пиджаке. Потом уже, после школы, я сам укоротил его, отрезал снизу пять сантиметров ткани, и сразу вид стал более приемлем. При перешивке мать и не подумала хоть чем-то мне помочь, хотя бы советом, но и не возражала.
Лишь однажды пошел с Левой Асламазовым к нему домой за обещанной книгой, наш единственный мальчик-отличник, еврей. У девушек – отличница — симпатичная Света Рабинович, которая после смерти мужа уедет жить в Израиль.
Лева жил на улице Сталина возле фотоателье, рядом с горкомом комсомола, в маленьком дворике, где между каменными домами пристроили деревянный двухэтажный домик с маленькими комнатушками. Во дворе не менее десяти семей. Мать у него учительница, но в другой школе. Поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж.
Поразился обилию книг в отличном состоянии, собранию сочинений, стоящих под стеклом в шкафах, и понял, что здесь не любят давать книги чужим, иначе они не были в столь идеальном виде. И больше не просил у него книги, и он не предлагал.
Мы с ним слишком разные. Ему родители рассказали, чего нужно добиваться в жизни, а меня, просто, отпустили плыть по течению, что гораздо менее хлопотно и затратно во всех отношениях, не нужно ни о чём думать, голову ломать.
Кто-то из ребят рассказал, что отец Левы после чтения Декамерона, набрасывается на мать. Видимо, Лёва с кем-то пооткровенничал.
Мне не решился показать свою лабораторию, которую ему соорудил отец в подвале. Там он мог проводить химические опыты. Привёл одноклассниц, которые потом подшучивали, мол, ты, наверное, здесь над кошками опыты проводишь?
Лет через восемь я случайно встречусь с ним на бульваре. Он был словоохотлив – учится в аспирантуре в Москве, всё нормально. Я молчал, мне нечем похвастаться, стыдно за себя, за свою серость. Мы прошлись один раз по бульвару и, без сожаления, расстались навсегда.
Лишь в конце жизни узнаю о его страшной кончине. Профессор, издавал книги, получал хорошие деньги. Естественно, захотелось купить автомобиль, пошел за деньгами в сберкассу, где его и проследили — убили в подворотне.
В десятом классе к нам пришла учиться потрясающе красивая грузинка, чуть полноватая, оттого и женственная, среднего роста. Румянец на щеках под черными глазами. Веселая, общительная. Но я слишком неприметен, чтобы на меня обращать хоть какое-то внимание.
Я догадывался, что ее красота скоро исчезнет. Это всё временно. И почему-то это касалось девушек-грузинок — они старели стремительно.
В этом какая-то загадка природы. То ли переставали следить за собой, за своей внешностью. Впрочем, это было в те, давнишние, времена, сейчас они научились.
Хотя, на самом деле, как потом меня поправят, Сулла была гречанкой. Значит, тогда я плохо разбирался в национальностях, все черноволосые были для меня грузинками, аджарками.
Нелли Артамонова позже напишет, что Сулла, вот уже, восемь лет как умерла, как и Арик Туманян, который станет главврачом кожновенерологического диспансера. «Я слышала, что погиб от слишком развеселой жизни».
Какое-то время со мной за одной партой сидит Игорь Кучерявенко, высокий, симпатичный паренёк, развит не по годам, часто прогуливает школу, потом, каким-то образом, его снова заставляют, и он скучающе присутствует в классе, не делая попыток учиться. Рисует шаржи на учителей, вероятно, талантлив. Взрослые считают его хулиганом. К нам относится равнодушно, если не высокомерно. Изредка проявляет ко мне необъяснимое недружелюбие: своими длинными ногами захватывает мою ногу и стаскивает под парту.
Почему-то я не решался дать ему отпор, то ли трусил, то ли не хватало злости, потому что помнил, в другие дни он относился ко мне, вполне, дружески, даже очаровывал. Его интересы вне школы, то ли не мог вписаться в уже сложившийся класс.
В девятом классе к нам присоединился Вова Цуладзе, больше, похожий на русского, чем на грузина, крепыш, интеллигентного вида, в очках, приехал из Средней Азии. Лишь однажды я с ним разговорился, когда у нас был свободный урок, пошли на бульвар и остались вдвоем. Он рассказывал о себе.
И нам невдомёк, что в будущем он будет полностью парализован, прикован к кровати. Растолстеет, поседеет.
Женька Демуров чуть выше меня, с крупными чертами лица, более общителен, но отталкивал вероломством, цинизмом. Он считал себя умнее всех ребят. Но его ум не пошел ему на пользу. Позже, его встречали одноклассники, пытались пообщаться, но он отвечал нечто неразборчивое и уходил.
Жизнь непостижимым образом расставляет всё по своим местам.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/03/22/500