Как-то ребята сказали, что на кофеиновом поселке ощенилась Найда, крепкая рыжая сука из породы дворняжек, и предложили мне взять одного щенка. Её кормили всем миром, у кого что оставалось.
Щенята обитали в подполье барака, где живет Николай Прохарчук. Я спросил мать, и она разрешила. Вместе с ребятами пошёл в посёлок и выбрали симпатичного чёрного пёсика. Кто-то из мальчиков открывал щенкам пасть, чтобы увидеть по черноте нёба, злой или нет.
Так у меня появился Пират и довольно существенная проблема, чем его кормить?
Кроме макарон у меня ничего нет. От души, щедро навалил их в кастрюлю, отварил, чтобы надолго хватило. Получилось под самый край. Часть макарон положил в миску.
Но щенок отказался есть такое варево, которое и я не смог, не заправил маслом из-за полного отсутствия оного. Через день выбросил макароны на помойку.
Почему-то я и не подумал, что нужно спросить разрешения у хозяев, можно ли мне держать собаку. Посчитал, коль мать разрешила, то все проблемы устранены.
В первую ночь Пирата оставили в сарае, железном фургоне, снятом с машины, и щенок отчаянно скулил в одиночестве, без материнского тепла. Пришлось выбраться из постели и забрать его к себе под одеяло, только тогда он угомонился, и быстро заснул вместе со мной. Так мы и стали жить. Хозяева, понимая, что мне нечем кормить щенка, подкармливали со своего стола.
Дядя Дима ожидал, что я наконец-то пойму свою несостоятельность и откажусь от щенка, а он возьмет его себе, и соответствующим образом начал его дрессировать, когда приносил еду: вырабатывая злость, отнимал еду, дразнил.
Пират зло рычал, кусался. Мне было больно видеть, как он обращается со щенком, но не мог остановить, понимая, кто кормит, тот и правит, я лишь формально числился владельцем щенка.
Изредка, раза два за всё время проживания у них, тетя Надя, сухопарая телом, болезненного вида, подкармливала и меня, чтобы имел представление, как они питаются. Приносила жирный борщ на красивой тарелке, с каковых никогда не едал, как и столь вкусного борща.
Отказаться не было сил. Стыдливо благодарил и с блаженством съедал. Потом мыл тарелку и отдавал Славке, который снисходительно принимал, понимая моё нищенское состояние, что сказывалось на наших отношениях.
Однажды его мать принесла мне кофейную чашку густого горячего шоколада, ароматного и вкуснейшего. Никогда больше не пришлось пить горячий шоколад. А через семь лет шоколадный порошок исчез из продажи. Я уже не голодал, как бывало в Салибаури, но сытной жизни не было. Заморил кое-как червячка, и ладно.
Как-то Славка повел меня за чайсубанскую дорогу и познакомил с Сергеем Шмелевым, семья которого снимала у частника полдома. Они уже 15 лет стояли в горисполкоме на получение квартиры на пять человек. И я отчетливо мог представить, сколько лет я с матерью должны скитаться по квартирам?
Вероятно, всю жизнь, потому что матери не сидится на одном месте, и не собирается становиться в очередь, которая растянется на 20 лет, в лучшем случае, а это и есть вся жизнь. А как же хотелось иметь свою квартиру!
У Сергея две сестры, на которых мы почти не обращали внимания, моложе нас. Да и негоже мальчикам засматриваться на девочек, друзья засмеют. За его домом и огородами находился большой пустырь с невысокой травой, куда собирались окрестные мальчишки играть в футбол. Мяч был у одного. Он уходил домой, и игра прекращалась, потому что и мяч он забирал.
Я стал чаще приходить к Сергею, чувствовал с ним комфортнее, чем со Славкой, который начал ревновать, что мы не приглашаем его в свои игры, не зовем. Пришел? Ладно, играй с нами, не возражаем.
Однажды его мать, тетя Шура, готовила рыбные пироги с луком, и угостили меня. Вкуснее никогда не ел, то ли оттого, что постоянно был голоден?
Во дворе Шмелевых росло большое дерево мушмулы, под которым они обедали. Я хотел было уйти, но они пригласили с ними пообедать, и я согласился, зная, что дома есть нечего, хотя мать и стала жить вместе со мной на летних каникулах.
В разгар обеда на узкой дороге за деревянным штакетником появился Славка, но в калитку не зашёл, с презрением посмотрел на меня и сказал:
— Кусочник. – И тут же ушел.
У меня навернулись слёзы. Не мог понять, за что он меня так? Что такого, если товарищ усадил за свой стол? Мы же друзья.
После этого случая я долгое время не разговаривал и не общался с ним. Он, понимая, что зря обидел меня, старался помириться со мной. И я простил, снова стал с ним общаться, хотя в памяти навсегда осталась эта сцена в летнем дворе и его появление за забором.
Дружба с Сергеем шла ровнее, спокойнее, равноправнее. Он не показывал, что старше на год, никогда не давил, не обижал. Может быть, потому что ниже меня. Они жили в достатке и сытости при одном работающем отце. Его мать всю жизнь была домохозяйкой, как и Славкина мать, ухаживала за детьми и мужем, огородом при доме.
Сейчас я могу понять, что Славка меня ревновал, его слова шли от обиды: как это так, я его познакомил с Сергеем, они дружат, а я в стороне.
Мы газет не читали. Взрослые нам ничего не говорили, то ли сами не знали. Даже слово – целина — не звучало. А там вырастили миллиард пудов зерна, но собрать не смогли. А то, что собрали, не смогли сохранить, негде было. Пропало 75% собранного зерна. Не хватало ума сообразить, что нужно построить элеваторы, амбары, дороги. Легче привезти из США, Канады, чем из российской глубинки.
Позже наши властители начнут упрекать Хрущева в выбалтывании секретов американцам. Мы терялись в догадках, что это за секреты такие? Каждый строил свои предположения, в меру своей фантазии.
Оказывается, сообщил цифры резервного запаса зерна! Вот уж – секрет Полишинеля! Так уж повелось, что всё скрывали не от американцев, которые при довольно простом анализе, могли знать всё, а от советского народа, который верил своему правительству. Ничего другого не оставалось. Природа не любит пустоты. Незнание заполнялось ложью.
Летом почти каждый погожий день ходили на море всей местной ватагой. Реже ездили в город на плавательный стадион «Динамо» и «Пищевик», где вход был платным. Там занимались спортсмены, стояли вышки, плавательные дорожки разграничены. Много спортсменов, на которых мы посматривали с завистью. Они же нас не замечали. Всё же нам как-то удавалось проникнуть бесплатно на территорию стадиона, смотрели за прыжками с вышки, как затаскивают яхты по смазанным салазкам.
Я давно мечтал научиться прыгать вниз головой в воду, все мои друзья прыгали, а я всё не решался, прыгал «солдатиком». И вот, здесь решился. Выбрал место, где не было людей, и прыгнул. Но не рассчитал, что ноги и голова поменялись местами, следовало раньше задержать дыхание, а у меня вдох получился в воде. Я захлебнулся, испугался неприятного ощущения, и навсегда получил стойкий иммунитет к таким прыжкам.
Чаще ходили на барцханское мелководье. Там можно пройти 50 метров, а воды по пояс. Ребята говорили, что здесь водятся морские коты с острыми хвостами-шипами, раны от которых долго не заживают. Поэтому остерегались купаться, хотя вода хорошо прогревалась, была намного теплее, чем в других местах.
Идти на мол надо чуть дальше, перепрыгивая по бетонным кубам, косо стоящим в воде. В одном месте карабкались, чуть ли не по стене, цепляясь за скобы.
На молу вода очень чистая, можно нырять с открытыми глазами, играть в ловитки. Купались до посинения, потом загорали, лежа на теплых бетонных плитах.
Иногда с нами ходила наша сверстница Валя, живущая в поселке по соседству с Колиной сестрой. Она росла как мальчишка, участвуя в наших проказах. Вместе с нами была при установке картошки на окно Софьи, когда она принимала любовника, а мы подглядывали с крыши сарая. На окно веранды воткнули булавку, через кольцо которой пропустили нить с привязанной картофелиной. Другой конец нити в руках мальчишки.
Скоро мы увидели, как к Софье, которую мы считали за проститутку, пришел молодой аджарец, моложе её вдвое, и они сразу же стали целоваться, потом опустились и скрылись за белыми занавесками. Подождав немного, стали дергать за нить. Картошка мягко стукнула в окно.
Софья приоткрыла дверь, но никого не увидела, снова вошла на веранду. Мы снова дернули нитку, и она снова выглянула, не понимая, в чем дело? В сумерках не могла видеть протянутую нитку к сараю и не догадывалась, что за нею наблюдают. Куда-то, в сторону от нас, стала кричать, что доберется до нас.
Опасаясь разоблачения, мы скатились с крыши и разбежались. В этой проделке я участвовал лишь один раз. Валя не привлекала нашего внимания, потому что была одной из нас, такой же плоской и худой, и очень некрасивой, особенно портили многочисленные веснушки.
Её старшая сестра была намного привлекательней, всё на ней было оформившееся, но нас это пока не занимало. А если быть точным, то - меня.
Правда, оставаясь наедине со Славкой, рассказывали друг другу различные истории. Я хвастался своими. Он завистливо слушал.
Позже, когда я в чем-то ему не уступил, или мы ссорились, он начинал шантажировать, что расскажет всем, чем я занимался с девочками. И я понимал, как опрометчиво доверился чужому и непорядочному человеку.
Я становился уязвимым. Но догадался, как обезвредить его шантаж: спокойно сказал, что всё я сочинил. И он растерянно замолк, потому что это более походило на правду.
После этого он никогда не пытался чем-либо меня шантажировать, то ли потому что вырос, сознание стало другим, то ли не было чем. Лично он такими историями похвастаться не мог, потому что всю жизнь рос при матери, был домашним и сытым.
Когда Вали с нами не было, мы плавали в море нагишом, чтобы потом не сушить трусы. Иногда старшие ребята завязывали одежду младших в тугой узел, едва можно было развязать. Но мне такое никогда не делали.
Не многие решались плыть с мола напрямую до берега, лишь самые уверенные. Я уже хорошо плавал и знал, что доплыву. Был лишь страх перед глубиной, что может схватить судорога, с которой я уже был знаком.
Как-то, в море, когда я далеко заплыл, ногу схватила судорога, но я смог выпрямить ногу, и боль прошла. Но память об этой боли не давала заплывать далеко.Понимал, что некому будет помочь, а про утопленников говорили, чуть ли не каждый день.
В основном, это были приезжие, которые не умели плавать в штормовую погоду. Они видели купающихся, ныряющих в огромные волны, и думали, что это просто. Но, заплыв далеко от берега, не могли справиться с течением, которое уносило от берега, других затягивало в бурун, и ударяло головой о камни.
Но однажды я рискнул, поплыл с мола напрямую к берегу. И даже не устал. Но больше не рисковал. Почти всё лето – основная одежда – трусы. Пока шел домой, они высыхали.
Босые ноги привыкали к горячему асфальту – экономились сандалии, которые надевались, лишь когда выходил в город. В автобусе могли наступить на босую ногу, да и неприлично ходить босяком.
В какой-то день я не смог найти компаньонов, пошел на барцханскую отмель один, что всегда скучновато, и купание не в радость. Поэтому, несколько раз окунувшись, отправился в обратный путь через Барцхану.
День в самом разгаре. На небе ни облачка. Я в одних трусах, которые почти высохли, но в паху были влажными, чернели.
Перейдя железнодорожный переезд, увидел идущую навстречу Жанну Селезневу, свою одноклассницу – приятное миловидное русское лицо, заметны груди.
Я увидел её удивленный взгляд, которым она окинула мой наряд. Мы поздоровались, не останавливаясь. Мы с девчонками никогда не разговаривали, я, по-крайней мере. Разминулись.
А я, вспомнив её удивление, вдруг, как Адам в Раю, осознал свою наготу и понял, как неприлично идти почти голым среди одетых людей! Не чаял дойти до дома, чтобы натянуть брюки, хотя они и были неприятны,особенно летом, полушерстяные, других не было.
Детство закончилось внезапно, в одно мгновение, даже сам это понял, что уже не мальчик, чтобы ходить в трусах среди одетых взрослых. Жанна уже была девушкой, а я, её одноклассник, всё еще, ощущал себя мальчиком.
Мать оформила свои отношения с Ветохиным. Ради мнимой молодости даже пошла на то, что отодвинула на пять лет срок получения пенсии.
Ветохин – стройный и симпатичный парень. Вполне возможно, что до призыва в армию не знал девушек, а тут польстило, что учительница знается с ним.
Срочная служба в Сарпи закончилась. Он подписал контракт и стал сверхсрочником в морской части Кобулети, куда я с матерью несколько раз ездил на местной электричке — 27 километров от Батуми.
Городок маленький, в одну вытянутую улицу с одноэтажными частными домами, по которой ходил переполненный автобус от железнодорожного вокзала, расположенного в семи километрах.
В первый наш визит Иван Иванович снимал комнату у местного жителя. Запомнилась кража энергии через патрон электрической лампочки, чтобы включить эл. плиту и подогреть или сварить обед, через, так называемый «жучок».
Во второй раз мы остановились в доме мичмана, где стоял полевой телефон связи с в/ч. Я впервые приложил трубку к уху, но не говорил. Был какой-то праздник. Возможно, Первомай. Мать приготовила большую кастрюлю голубцов в томате.
В комнате наткнулся на небольшую книжку стихов на хорошей бумаге – перевод с корейского. Странный выбор. Почему именно корейцы? Прочитал несколько, но в душу не запало. Еще не время.
Много позже догадался, что если бы посмотрел фамилию переводчика, то прочитал: Анна Ахматова. Она в это время зарабатывала переводами с корейского.
Мать сшила мне матросскую рубашку. Ветохин дал бескозырку и так меня сфотографировали ФЭДом. В этот день в клубе шел цветной фильм «12-ая ночь», комедия по Шекспиру, которая для меня очень далека и скучна. Даже от главной героини Клары Лучко не в восторге. Всё манерно, далеко от правды жизни.
Довольно скоро Ветохина перевели служить на сопку в Салибаури, где стояли остатки бывшей турецкой крепости. Как-то мы с ребятами совершили туда поход и увидели бетонные доты с кольцами на стенах, на которых растягивали пленных и пытали. Но, вполне возможно, кольца служили для другой цели, нам неизвестной.
Сейчас на высотке поставили РЛС, которая наблюдала за самолетами. Но, сколько я ни вглядывался, так и не смог её увидеть. С тех пор, как там обосновались моряки, доступ на сопку для мальчишек закрыли. Вернее, моряки были и в наш поход, но небольшой группой.
Когда же мы спускались с сопки, напрямую к городу, через сухой папоротник, кто-то из озорства поджег его. Скоро пожар распространился, и мы помчались вниз, чтобы нас не догнали и накостыляли по шее. За пять минут спустились с сопки, на которую поднимались полтора часа, правда – не напрямую, а по дороге, петляющей в гору.
Вдруг появилась мода на расшитые украинским крестом рубашки и сатиновые шаровары. Тогда мы не задумывались, почему такая мода? Много позже увидел фотографию Хрущева в украинской, расписной рубашке, и всё стало ясно.
Летом шаровары хороши, в них гораздо прохладнее, чем в полушерстяных брюках, в которых мы ходим и летом, и зимой, пока не вырастаем. Но шаровары быстро пачкались. После частых стирок линяли, теряли вид. Больше месяца носки не выдерживали. Стоило за что-то зацепиться, как сатин трещал.
В то лето и Ветохин щеголял в таких же шароварах. Мать научилась немудреной кройке, и сшила обоим. Впрочем, мода на шаровары продержалась одно лето. На фотографии я и Славка в таких шароварах держим щенка Пирата за ноги, перевернув его, двухмесячного.
Как-то мать заикнулась, мол, хорошо, если бы я начал звать Ветохина отцом. Но настаивать не стала, а мне в голову запало, всё думал, прикидывал. Мне Иван Иванович нравился, хотя и не стремился наладить со мной отношения, был равнодушным.
В какой-то воскресный весенний день мы все пошли к Анне в гости. Настроение праздничное, весёлое, голодное время для меня кончилось. Чтобы не толочься в маленьких полутёмных комнатах, свет проходил только через веранду, я навестил Кагляка, который уже успел отвыкнуть от меня. У матери здесь почти все соседи в приятелях, всех обошла, поговорила, потом передала мне, чтобы я позвал Ветохина, мол, уходим домой.
Я открыл дверь веранды Анны, где она сидела со своей матерью и Ветохиным, вошел и громко произнес:
— Папа, мама сказала, что мы уходим.
Заметил удивлённый взгляд Анны и фальшивость своих прозвучавших слов. Ну, какой он мне папа?
Я, тут же, выскочил на улицу, переживая своё моральное падение, унижение. Отныне я никогда его так не называл, старался избегать обращения. Да, впрочем, мы не так уж часто и сталкивались, общение проходило через мать.
Мать сняла комнату в отдельно стоящем, от хозяйского, домике с большой верандой, уже привычной для нас, куда я сразу же приделал гамак.Положил на него трехмесячного Пирата и сфотографировал.
Комната большая, во весь дом, опрятная. Но мать, видимо, спешила, или не подумала о близости свинарника с нашим жилищем, в которое слетались десятки тысяч мух.
Несколько раз пытались их выгнать из комнаты. Основная масса вылетала с возмущением, но добрая сотня продолжала хозяйничать. В комнате становилось душно. Двери снова открывали.
Иван Иванович сделал хорошую мухобойку. Как-то, в свободный и скучный день, от нечего делать, я ухлопал полторы тысячи мух за какой-то час. Гоняться не надо. Куда ни стукнешь, попадешь по мухе, да не одной.
Однако мух меньше не стало. С таким же успехом мог бы истреблять и в последующие часы. Поняв тщетность каких-либо усилий, перестал обращать на них внимание.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/25/965