Это письмо было найдено на днях, случайно, при переезде. Так же случайно было прочитано: сначала – впопыхах, потом – как в замедленной съемке, с набегающими волнами мурашек по коже…
Плотный качественный немецкий картон, почти не пожелтевший, добротный, «на века»…
Бегущий стремительный почерк, слегка поблекшие чернила…
И – жизнь, целый пласт жизни… Уже исчезнувшей, но мелкими молекулярными цепочками все же сохранившейся в потомках – моем муже и моем сыне.
Это – письмо двоюродного деда моего мужа.
Ни одно слово в нем не изменено.
*******************
05.09.1945 г.
Дорогие мои!
Посылаю вам свою физиономию. Очень хотел бы и в оригинале заявиться к вам, но сумею ли, и как скоро это будет – не знаю.
Сейчас я включен в список едущих в первую очередь, как будто бы скоро должны мы ехать, но когда точно – неизвестно. У меня сейчас все мысли уже дома, с вами, с Сашенькой. Жду – не дождусь этого дня, и писать даже не хочется…
Я, как вы можете по фотографии судить, выгляжу неплохо. Здоров вполне.
Мне фотографий не посылайте, т.к. они могут меня здесь уже не застать – будет жалко, если пропадут. А письма, хоть коротенькие, напишите – может быть, я еще задержусь здесь.
Между прочим, эта бумага взята мной в доме в Берлине в дни, когда мы только что вступили туда, так что это – история, память.
Дом этот был – большой особняк. Жил здесь, должно быть, какой-то богатый и знатный «фриц». Дом пострадал немного, но в общем почти все сохранилось. Мы здесь ночевали среди дорогой мебели, битого хрусталя, ковров, солдатских окурков и консервных банок. А за окнами шли бои, ухали орудия, слышался шум моторов, и темноту ночи прорезывали шарящие по небу лучи прожекторов. Я нашел эту пачку конвертов и бумаги и сунул ее в мешок, тогда еще подумав: на память. А на утро мы двинулись дальше, вместе с танками громя сопротивляющихся, но уже обреченных «фрицев». Бумага у меня в мешке помялась и запачкалась, но все-таки несколько листов осталось как память.
Сейчас, когда все осталось позади, мне все вспоминается как сон, как какой-то кинофильм, только значительно ярче. Вспоминаются снега под Старой Руссой, Ильмень – озеро, стремительный бег аэросаней, кружащиеся над головой немецкие самолеты и полыньи от разрывов бомб на льду.
Наступление… Фантастические белые фигуры в маскхалатах, и стоны раненых, и клочья убитых, и тошный вой, и кваканье мин кругом…
И наконец – окружение и разгром, и вся унылая бесконечная тоскливая жизнь в неволе. Колючая проволока, пулеметы на вышках, прожектора ночью, собаки, «фрицы», голод, вши…
И наконец – бегство, пьянящее чувство близкой свободы, полная напряжения жизнь и блуждания на чужой земле, в тылу врага, и горечь неудачи…
Снова плен, снова – лагерь, голод, «фрицы».
Как ярчайший праздник – день освобождения, незабываемый день. Праздничные флаги всех национальностей над лагерем, возбужденная толпа, разорванная колючая проволока и наш советский, русский танк посреди лагеря.
А затем – снова свобода, снова армия.
Радостное чувство мести, валяющиеся кругом «фрицы», дымящиеся развалины Берлина и белые флаги в окнах уцелевших домов. Растерянные, испуганные, неудачливые «господа земли», и стремительный прорыв наших войск вперед на Запад.
А затем – сказочный марш через Судетские горы и освобождение Праги. Ликующие чехи, «Наздар!», цветы… Сумасшедший фейерверк и грохот самолетов, когда вся армия как один человек палила из чего попало вверх в темноту ночи, в Судетских горах, в ночь на 9 мая… Незабываемый день победы…
Лагерь в Чехословакии, отдых, праздники с чехами. Яркие их национальные костюмы и цветы.
Снова марш. Моравия, Австрия. Разрушенная Вена. Венгрия. И сейчас – мечты о Родине, о Москве, о вас.
Крепко, крепко вас всех целую.
Алеша
*************
Последние строки были приписаны на самом краю листа – кончалась бумага…