Рассказ
1
Петрович сидел на замшелой поваленной сосне и задумчиво курил вонючую папироску.
Было раннее-раннее серое утро. Густой белый туман медленно-медленно рассасывался под лёгким дуновением ветерка. Плотная облачность надёжно маскировала едва взошедшее солнце. Громко кричали птицы, пролетая над верхушками невысоких и редких деревьев. Стрекотали невидимые насекомые. По траве в туманной испарине мелькали какие-то маленькие шустрые тени. От находящегося неподалёку озера тянуло холодной и липкой сыростью.
Всё это никак не волновало Петровича. Уже полчаса он дожидался компаньонов для совместной рыбалки, но они не явились к назначенному времени и, по всёй видимости, не торопились вообще.
Взглянув на старенькие часы «Ракета», привязанные к левому запястью тонким размочаленным ремешком, Петрович решил, что подождёт ещё минут десять, а затем отправится на рыбалку в одиночку.
Снова потянулся за папироской, но, взглянув на пять измятых окурков у себя под ногами, передумал, почувствовав лёгкую тошноту. От нервного томления он принялся рассматривать своё удилище. Длинное, сделанное из цельного четырёхметрового ствола бамбука, оно было толстым в основании и заметно сужалось к концу. Когда Петрович брал его обеими руками и слегка покачивал, то упругая волна пробегала по удилищу из конца в конец.
Ожидание затягивалось, и нервозность нарастала. Попинав, лежащий на траве, рюкзачок и, подобрав полы брезентового плаща, Петрович привстал и собрался было идти в полном одиночестве. Но тут до его слуха донеслись обнадёживающие звуки — кто-то к нему спешил. Он прислушался. Доносились тихие мужские голоса и шарканье ног по траве. Через пару минуты из тумана выступили три мужские фигуры. Они шли друг за другом с небольшим интервалом, негромко переговариваясь.
Один из мужиков, заметив Петровича, приблизился и робко произнёс:
— Привет!
Петрович сердито молчал и глядел на пришедших без малейшей симпатии. Его снова окликнули, уже громче:
— Петрович, привет!
Петрович стоял, не шевелясь, и напряжённо соображал, закатить ли ему тотчас скандал и отправить пришедших восвояси, или проявить смирение и пойти с ними на рыбную ловлю?
Окликавший подошёл ближе, почти вплотную.
— Петрович, ты чего молчишь? — мужик развёл руки, пытаясь обнять Петровича.
— Чего опоздали? — сердито буркнул тот и сунул подошедшему своё удилище, — На, неси!
Мужик опустил руки, но, немного помешкав, удилище всё-таки взял. Это был невысокий плотный мужичок лет этак сорока, с большой круглой головой в чёрной фетровой кепочке с длинным козырьком и хитроватыми серыми глазами под чёрными густыми бровями. Одет он был в солдатскую камуфлированную куртку и какие-то дореволюционные галифе, заправленные в невысокие резиновые сапоги красного цвета. Петровича почему-то смутили эти красные сапоги. «Бабские что-ли?» — подумал он. Но вслух произнёс уже более приветливо:
— Привет, Никодимыч.
Никодимыч с удилищем в руках повернулся к остальным двум своим спутникам и, показывая на них пальцем, начал торопливо оправдываться:
— Понимаешь, такое дело… Вася проспал. Его жена не разбудила. Он так торопился! На перекладных сюда добирался. Мы сами, в общем, его долго ждали. Вот…
Петрович снисходительно поглядел на опоздавших компаньонов, осуждающе покачал головой и, протягивая поочерёдно руку, начал знакомиться:
— Петрович.
— Нилыч.
— Что?
— Нилыч! Отчество такое.
— А!
Нилыч, который оказался ещё и Василием, был высоким худощавым брюнетом с костистым интеллигентным лицом, орлиным носом, глубоко посаженными чёрными, слегка азиатскими глазами. Из-под чёрного армейского берета свисали прямые длинные смоляные волосы, под носом росла тонкая линия тёмных усиков, а на подбородке торчало несколько клочков чёрных волос. Всё это придавало Нилычу сходство с бессмертным команданте Че Геварой. Одет он был в светлый непромокаемый плащ песочного цвета, из-под которого торчали длинные худые ноги, обутые в армейские берцы. В руке он держал связанное пучком составное удилище, обмотанное белой бельевой верёвочкой. Но самое странное было в том, что за спиной у него торчало нечто большое, громоздкое, размером почти с самого Нилыча, возвышающееся над его головой, похожее на лодочный мотор в тёмно-коричневом клеёнчатом чехле. Петровича это жутко заинтересовало, но он удержался от вспыхнувшего любопытства, не подал виду и уже знакомился с другим:
— Петрович.
— Арнольдыч.
— Чего?
— Ар-ноль-дыч!
— Это как?
— Папу моего — Арнольдом звали.
— А-а-а! Понятно.
Петрович почувствовал некоторое замешательство. Его насторожили эти странные и очень редкие отчества. К тому же, Арнольдыч был невысоким, полноватым, рыжим очкариком, с конопушками по всему лицу и в напяленной на голову немыслимой клетчатой шляпе с торчащим петушиным пером. Одет он был также странно — стёганая зелёная безрукавка, надетая поверх красной рубахи, какие-то застиранные до белизны джинсы и жёлтые, кожаные короткие сапоги с острыми носками. Зато за его спиной висел, хотя и большой, но вполне обычный рюкзак, а в руке он держал сложенную телескопическую удочку из чёрного блестящего пластика. Это немного успокоило Петровича и надежда на то, что эти новые знакомцы окажутся нормальными мужиками и приличными рыболовами, согрела его озябшее тело.
— Пошли, до озера недалеко, — твёрдо произнёс Петрович и, повернувшись, двинулся прочь. Никодимыч засеменил следом за ним, а остальные, выстроившись друг за другом по росту, сначала длинный Нилыч, за ним коротышка Арнольдыч, бойко зашагали следом.
2
Они шли по узкой тропке, пробитой среди невысокой, по колено, травы. Слева, рукой дотянуться, росли кустарники, за которыми стоял густой сосновый лес. А справа всё было открыто, и за стелящимся туманом угадывалась большая водная поверхность.
— Ты кого привёл, что за люди? — не оборачиваясь, негромко спросил Петрович идущего за ним совсем рядом Никодимыча.
— Хорошие ребята, нормальные мужики… Нилыч музыкант, а Арнольдыч журналист. Нормальные ребята, хорошие мужики, — затараторил едва ли не шёпотом Никодимыч.
— Никодимыч, сколько мы уже с тобой на рыбалку вместе ходим? Столько и прошу тебя приводить нормальных рыбаков, без выкрутасов, а ты всё норовишь привести какие-то редкие экземпляры. Вот в прошлый раз ты кого приводил?
— Ну, Петрович, он же был нормальным рыболовом, даже пескарей поймал на свой импортный спиннинг. Да и…
— А кем он был по профессии?
— Ну, подумаешь, гинеколог. А что такого? Что, по-твоему, мужик не может работать гинекологом? Он, кстати, хороший специалист, его уважают. А как он рыбалку любит…
— Да пусть он себе хоть… Только зачем ты его с собой на рыбалку притащил? Чего только мы от него не наслушались за весь день! Меня, аж до сих пор тошнит, как вспомню.
— Ну, не знаю, не знаю. Зачем ты уж так…
— А месяц назад. Помнишь? Ты притащил этого омоновца ушибленного, этого мента поганого? Чего он с нами вытворять начал, забыл, что ли? Ты вообще, зачем ему водку наливал, если знал, что он рассудок теряет? Мы ведь тогда едва не утопли, спасаясь от него. И зачем ты только всяких дуриков и ушибленцов тащишь? На что им рыбалка, на что им природа? Им бы только упиться до беспамятства и нам всё настроение обгадить.
— Не-е-е, Петрович, вспомни. Николай Палыч был с нами два раза, инженер с трубного, приличный мужик. Потом Марат с Уфы, помнишь? Ещё удочка у него такая импортная была, из белого пластика. Так ведь горя с ним не было, а рыбы, рыбы-то он сколько наловил тогда?
— Да-а… Марат был нормальный рыбак. Интересно, нынче приедет? И Палыч тоже… И рыбак хороший, и мужик приличный. И водку почти не пил.
— Да-да. Совсем не пил… — Никодимыч охотно поддакивал и соглашался. Разговор был ему интересен.
— Ну, а эти что? — продолжал Петрович, имея в виду шедших следом новообретённых товарищей по рыбалке, — Чего они из себя представляют?
— У-у-у! Нилыч классный музыкант! Он в областной филармонии в оркестре играет. Я сам видел, на Новый год они к нам приезжали, в заводском клубе выступали. Хоро-о-оший оркестр! И джаз играли, и из советского репертуара. Прибежал ещё тогда из городской администрации один такой наглый, не помню, как звали, стал кричать, что, мол, прекратите пропаганду тоталитарного режима… И всё такое прочее. Его ребята заводские чуть не затоптали. А оркестр тогда долго играл. Из кинофильма «Весёлые ребята» почти все песни сыграли. У них ещё солистом был такой толстый парень в малиновом пиджаке, но пел хорошо. О-о-очень хорошо…
— Я был на том концерте, только недолго. Когда этот прибежал, я, как раз, и ушёл. Вызвали меня на дежурство в котельную… Жаль, что не дослушал хорошую музыку… А этого, Нилыча, не помню. А на чём он играл?
— На контрабасе…
Петрович чуть притормозил и оглянулся:
— Чего-чего? На каком таком контрабасе?
— Ну, на контрабасе. На деревянном… Знаешь, такой инструмент, как скрипка, только большая и торчком на полу стоит. Он на грифе струны толстенные пальцами зажимает, а другой рукой щиплет их. Звук такой низкий, басовитый. Как гудок на тепловозе. Разве не слышал? — Никодимыч рассказывал азартно и даже пытался показать, как играют на контрабасе — приподнял левой рукой высокое удилище, а правой пошевелил возле него пальцами.
Петрович, конечно же, знал, что такое контрабас, но какая-то тревога промелькнула в нём. Непонятный огромный предмет за спиной у Нилыча по-прежнему беспокоил его.
— Да ладно, мне-то что. Пусть играет, на чём хочет… Лучше бы, конечно, если бы он на гармошке умел играть. После ухи, вечерком у костерка, на гармошке в самый раз, — Петрович снова прибавил шагу.
Он ещё хотел о чём-то расспросить словоохотливого Никодимыча, но они уже вышли к берегу озера и ступили на серый песок.
— Пришли. Располагайся, мужики, — тихо произнёс Петрович и первым скинул рюкзак на землю — Только, чур, сильно не шумите!
Никодимыч аккуратно положил длинное удилище на землю и скинул свою котомку. Остальные двое, сильно отстав при ходьбе, наконец подошли и тоже стали снимать свою поклажу. Тут Петрович обратил внимание на то, что за плечами музыканта Нилыча висел не какой-то лодочный мотор в чехле, а нечто уж совсем невообразимое. Смутное подозрение закралось в сердце взволнованного Петровича.
Он подошёл к музыканту и, протягивая руку к его ноше, спросил:
— А что это у тебя?
Тот бережно положил огромный загадочный предмет на землю и, распрямившись, улыбнулся:
— Это мой контрабас.
Петрович опешил. Такого он никак не ожидал…
3
Петрович пристально и задумчиво глядел на музыканта Нилыча, зачем-то притащившего на рыбалку, на берег лесного озера, свой громоздкий инструмент.
— Зачем?! — в голосе Петровича послышалась драматическая нотка. Нилыч блаженно улыбнулся и слегка развёл руками:
— Поиграть…
— Для чего?
— Для настроения.
— Для какого?
— Для хорошего.
— А рыба?
— Рыбе понравится!
Петрович оказался в интеллектуальном тупике. Он ничего не понял. А главное, не выяснил настоящей цели и истинных намерений музыканта. Контрабас на рыбалке — это была выходка ещё более странная, чем пьяный дебошир-омоновец или словоохотливый гинеколог, разбалтывающий профессиональные секреты и врачебные тайны. С таким явлением Петрович столкнулся впервые. И опять же он не знал, как поступить: то ли устроить шумную истерику, то ли сделать вид, что контрабас на рыбалке такая же обычная вещь, как и удочка. Ему хотелось поскорее начать рыбную ловлю, и приступ маленького и несерьёзного гнева сам собой спрятался в глубинах его организма.
— Ла-а-адно! — протянул согласительно Петрович и махнул рукой.
Рыболовы разобрали свою ношу. Подоставали нехитрые приспособления, размотали удочки, смонтировали и закрепили сложносоставные удилища и прикрепили к ним лески со снастями. Подойдя к кромке воды, начали изготавливаться к самому рыболовному процессу.
Туман над озёрной гладью уже почти растворился, только у далёкого противоположного берега ещё проплывали длинные белёсые полосы. Вода была удивительно прозрачной возле самого берега, а в удалении приобретала бирюзовый с малахитовым отливом цвет.
Слева, дальше по берегу, в воду выдвигался массив густых камышей, а справа над водой нависали плакучие ивы. За ними тянулась полоса прибрежных деревьев, с веток которых постоянно вспархивали птицы, в основном вороны, галки и сороки. Чуть выше реяли большие стаи стрижей и ласточек, а дальше, вглубь берега, клубились в воздухе воробьи и синицы.
Иногда раздавалась длинная дробь дятла. И где-то, совсем неподалёку, в камышах, шлёпая по воде, бродили цапли, и тихо постанывала выпь. Возникало ощущение, что весь воздух был пропитан птичьей биомассой, непрерывно перемещающейся в пространстве по воздуху.
— Здесь клёв-то будет? — полюбопытствовал Арнольдыч у Никодимыча.
— Петрович на плохое место не приведёт! — уверенно и с тихим восторгом ответил Никодимыч. Но журналист скептически помотал головой:
— Мелковато у берега будет.
— Ничё-ничё… Нормально всё будет. Зайди чуть подале, по колено, и начинай ловить, — забормотал Никодимыч, убегая в сторону. Он поковырялся в своём рюкзаке, достал жестяные баночки, сунул их в карман куртки и приблизился к озеру.
Зайдя в воду, насколько хватало высоты сапожного голенища, Никодимыч с сильным размахом закинул снасть далеко от берега. Спиннинг просвистел как праща, а крючок с грузилом, булькнув со всплеском, ушёл под воду.
— Началась… — пропел он и зажмурился.
Петрович, тем временем, излаживался со своим огромным удилищем. Он хмурился и был чем-то недоволен. Он перебрал в стеклянной банке из-под майонеза полудохлых дождевых червей, затем жестоко проткнул одного из них крючком и, зажав всё это пальцами, двинулся к воде.
Размах… И червяк, проколотый крючком, полетел в воду, таща за собой тонкую леску.
«Плюх!» — отозвалась вода. Удилище в руках Петровича приняло строго определённый градус над горизонтом. Сапоги у него были с высоким голенищем, выше колена, и он зашёл в воду дальше других. Было видно, что через полтора-два метра песчано-илистое дно резко уходит вниз и там становится уже очень глубоко. Поэтому, все снасти, заброшенные от берега, попадали на участок с переменной глубиной.
Слева, не заходя в воду в своих щеголеватых кожаных сапожках, пристроился со своим чёрным пластиковым удилищем журналист Арнольдыч. В шляпе с пером он походил на сказочного персонажа, но держал удилище молодцевато, и в очках его отблескивало сдержанное удовольствие.
Только музыкант Нилыч долго возился на берегу — не мог сделать наживку и не с первого раза закинул снасть в воду. Он тоже не стал мочить свои ноги в десантных берцах, а тихо месил мокрый песок возле самой кромки воды. Иногда он вытягивал снасть из озера, рассматривал крючок с наживкой, сильно качал головой из стороны в сторону, а потом снова всё закидывал обратно в воду.
4
Так прошёл час…
Никто не делал резких рывков удочкой вверх и не вскрикивал: «Клюёт!» Клёва не было. Туман совсем рассеялся, открыв прекрасный обзор всего озера: от края и до края.
Озеро было большим. Оно тянулось с востока на запад почти на километр, а в самом широком месте, посередине, раздвигалось почти на триста метров. Кое-где в озеро врезались небольшие узкие полуостровки, поросшие мелким кустарником и невысокими деревцами. В малых заливчиках стояли густые камыши, и вода там была покрыта плотной зелёной ряской.
На противоположном берегу лес подступал вплотную к самому озеру, а некоторые деревья, в основном ивы, росли прямо из воды. В трёх местах в озеро впадали лесные речушки, а в обеих его концах имелись заросшие протоки, которые вели к другим небольшим озёрцам.
Иногда в разрывы бело-сизых облаков проглядывало солнце. Оно поднялось ещё не очень высоко над горизонтом, и почти пологие лучи скользили вдоль озёрной поверхности, играя бликами на мелкой ряби, поднимаемой еле-еле заметным ветерком.
Где-то на середине озера с кряканьем вспорхнула утиная стая и низким скользящим перелётом спряталась в заросли камышей. В небе, чуть ниже кромки облаков, закружил коршун. Тихие всплески воды напоминали о том, что рыба не дремлет, а ведёт активный поиск пищи, и потому шансы рыболовов на удачный улов были достаточно высоки.
Но прошло ещё полчаса…
Руки у некоторых рыбаков уже устали. Кто-то выходил на берег, отдыхал несколько минут, а затем снова приступал к стоянию с удочкой. Но первого улова не было ни у кого.
Никодимыч всё метал и метал снасть из своего спиннинга, всё менял положение и место, потравливал леску, мотая её трескучей катушкой. Музыкант Нилыч, неподвижно застыв, почти не меняя позы, удерживал удилище в одном положении. Издалека он походил на Дон Кихота с копьём наперевес. А стоявший чуть поодаль журналист Арнольдыч в своей зелёной жилетке напоминал Санчо Пансо, и комичность этого совпадения была столь очевидна, что Петрович, усмотрев эту схожесть с бессмертными персонажами Сервантеса, начал непроизвольно улыбаться. Его тяжёлое удилище изрядно оттянуло ему руки и он, внутренне сопротивляясь желанию стоять до победного улова, всё же вышел на берег и присел под кустом.
Достав из рюкзака бутерброд из чёрствого ржаного хлеба с тонким кусочком пошехонского сыра и пластмассовую фляжку с бочковым квасом, Петрович приступил к нехитрой трапезе. Первая неудача слегка разнервировала его. Но гораздо большее беспокойство у него вызывали, ползущие вдалеке, фиолетово-сизые низкие тучи. Их направление было трудно предугадать, и в течение часа они стали крупнее, и, вполне возможно, могли превратиться в неожиданный проливной дождь. Такая перспектива заставляла Петровича тревожиться не на шутку.
Рядом плюхнулся на землю Никодимыч. Он откинулся назад и растянулся на траве.
— Не клюёт, — пробормотал он, — Досада!
Кепочку он положил рядом с собой и потёр голову.
— И ведь играет совсем рядом. Булькает! — вторил ему Петрович, дожёвывая свой бутербродик. — Возле меня раза три круги по воде пускала рыбина. Даже плавник над водой показала.
— Да, ну?!
— Вот те и ну. Есть рыба! Есть…
— Есть, да не идёт к нам.
— Наверно, наживки неважнецкие.
— Я сам вчера копал червя. Червь у меня живой, упитанный. Чего ещё рыбине надо. Кормись на халяву, — Никодимыч похлопал руками по траве.
— Да, рыба тоже нынче умная пошла. Просто так червя на крючке цапать не станет. Сначала осмотрится, и потом только попробует слегка. У меня, раньше, столько раз срывалась. Дёрнешь — только губу ей слегка зацепишь, а сама мимо! И прочь в глубину. Умная рыба пошла, осторожная, — глубокомысленно произнёс Петрович
— Это точно! — поддакнул без особой радости Никодимыч.
К ним подошёл рыжий журналист Арнольдыч и, положив удочку в траву, аккуратно присел рядом с распластавшимся Никодимычем.
— А может, перекусим немного, да по маленькой пропустим для настроения. А? — предложил Арнольдыч, хитро подмигнув, и запустил руку за пазуху. На свет появилась походная никелированная фляжечка с блестящими выпукло-вогнутыми боками и завинчивающейся крышечкой.
— Коньячок, московский. По глоточку… — он протянул фляжку Петровичу. Тот недовольно поморщился.
— Рано ещё, — строго промолвил Петрович и демонстративно отвернулся в сторону, — До первой рыбки — ни одной попытки! Как словим хоть что-нибудь, так и перекус с глоточком будет. А сейчас — не время. Спрячь!
Арнольдыч слегка растерялся:
— Да что тут такого? По глоточку-то можно. Веселей рыбалка пойдёт.
Но Петрович был неумолим. Никодимыч тоже — проявил солидарность, хотя и с аппетитом поглядел на чудную фляжечку. Арнольдыч изобразил обиженное лицо и спрятал коньяк назад за пазуху своей зелёной безрукавки.
К ним приблизился Нилыч и тоже сверзился на траву по другую сторону от Петровича.
— Не клю-у-ёт! — почти пропел он. Остальные переглянулись и слегка рассмеялись.
— Всё верно сказал, — Никодимыч подбодрил музыканта, — прямо научный вывод сделал.
Нилыч ничего не ответил, только откинулся на спину, на зелёную сочную травку и уставился в небо. Петрович невольно глянул вверх. Низкие облака по-прежнему плыли по небу. Кое-где в облачные разрывы пробивались солнечные лучи, а вдали набухали синевой тревожащие тучи.
На несколько минут воцарилась тишина. Каждый задумался о своём.
Природа была полна свежего легковетренного воздуха. Она звучала криками птиц и шумом лесной листвы, всплесками озёрной воды и жужжащим стрекотанием насекомых. Эти городские люди, выбравшись на природу, на берег большого лесного озера, ощущали огромное удовольствие от созерцания первозданной, естественной красоты мира. Умиротворение проникало в их души и даже навевало лёгкую дремоту. Хотелось просто, лёжа, вытянуться на траве, закрыть глаза и дремать столько, сколько позволит организм. И все присутствовавшие почувствовали эту сонную гипнотическую волну. Минутное колебание овладело всеми: то ли действительно, завалиться и поспать на свежем воздухе, то ли продолжить это сомнительное занятие по вылавливанию рыбы.
Но один за другим мужики встряхивали головами, отгоняя дремотный приступ. Нехотя вставали с травы, нагибались за своими удочками и, взяв их в руки, направлялись к воде. Первым отошёл от оцепенения и приступил к лову Петрович, а последним Нилыч. Впрочем, некоторое время он ещё стоял в раздумьях на берегу, не решаясь снова взять удочку в руки.
5
— А давайте я вам поиграю… — неожиданно произнёс Нилыч. — На контрабасе!
Все оглянулись.
Раз Нилыч принёс с собой на рыбалку контрабас, значит, он должен был обязательно поиграть на нём. Не зря же тащил с собой, в конце концов. А с другой стороны, ну не дико ли, посреди леса, на берегу озера, во время рыбалки играть на контрабасе? Какое-то лёгкое противоречие овладело умами рыболовов. Некоторый юмор в этом, конечно же, содержался, но и здравый смысл потихоньку протестовал против этого достаточно странного действа.
Первым нарушил затянувшуюся паузу Арнольдыч:
— А что, давай! Сыграй что-нибудь классическое.
Он улыбался и весело блестел очками. И было не понятно, то ли он шутит, то ли всерьёз, то ли подтрунивает, то ли подначивает.
— Давай, из Баха что-нибудь, — предложил рыжий журналист, и это уже точно была ирония.
Никодимыч, не оглядываясь на Петровича, чьё мнение в таких ситуациях было решающим, тоже поддержал это смелое начинание:
— Да-да. Давай! Сыграй. Только что-нибудь старинное.
Видимо, Никодимычу не терпелось послушать необыкновенную игру на лоне природы. У Петровича любопытство к музицированию на столь оригинальном инструменте тоже возобладало. Да и ситуация сложилась настолько необычная, что запрет не смог бы её разрешить. Помедлив, присоединился к просящим:
— Ладно. Поиграй, раз уж принёс. Чего там.
А сам зашёл с удочкой далеко в воду, едва не черпанув голенищем, и приступил к лову, чтобы поймать хоть какую-нибудь рыбу.
Нилыч вежливо и манерно поклонился, приложив правую руку к груди, и принялся расчехлять свой громоздкий инструмент.
Освобождённый инструмент произвёл на всех благостное впечатление. Это был огромный красивый контрабас тёмно-вишнёвого цвета. Светлый гриф тонкой грациозной шеей возвышался над массивным двояковыпуклым корпусом, изгибаясь в закрученную спиралью верхушку с воинственно торчащими чёрными колками. Издалека колки были похожи на разнесённые в стороны глаза улитки. Четыре разнокалиберные струны сбегали сверху вниз, образуя подобие строгого полосатого галстука, лежащего на мощной выпуклой груди. Подставка под струнами выпирала так сильно, что походила на женский бюст в декольте. Резные лекальные бока с изящными изгибами обозначали крепкую талию, а нижняя часть инструмента походила на широкие женские бёдра. Внизу торчал длинный массивный шпиль, напоминающий упёртый в землю моржовый клык. Контрабас был восхитителен в своих гармоничных пропорциях. Все присутствующие невольно залюбовались этим благородным инструментом.
Нилыч оценил впечатление, которое произвёл на всех его красавец-контрабас. Он довольно покивал головой, затем скинул свой светлый плащ прямо на землю и оказался в чёрном форменном костюме, в котором обычно ходят разные охранники в магазинах и офисах. Придерживая инструмент грудью, он раскинул обе руки в стороны и слегка помахал ими, как птица перед полётом. Затем, ловко обхватив левой рукой гриф, как бы придушив его, он встряхнул несколько раз правой кистью и замер на мгновение…
Его голова начала медленно кивать в слышимом только ему ритме. Он выкинул вперёд правую руку и стал делать щелчки своими длинными пальцами в такт киванию головы. Щёлкнув несколько раз, он резко кинул руку вниз на струны и извлёк первый звук.
— Бу-у-у! — поплыл низкий бархатный звук над берегом.
Петрович обернулся и глянул с интересом на музицирующего Нилыча. Поодаль стоял Арнольдыч с опущенной концом вниз удочкой. Никодимыч же снова принялся метать из своего пращеподобного спиннинга рыболовную снасть.
— Бу-у-у! — второй звук полетел над берегом. Низко промчалась ворона и тревожно каркнула.
— Бу-бу… — Нилыч извлекал низкочастотные звуки из толстых, почти с его же палец, струн. Теперь звуки стали вырываться чаще и начали складываться в ритм и мелодию.
— Бу-у-у! — долгий низкий протяжный звук.
— Бу-ба… бу-ба… — более высокие и короткие ноты вторили ему затем.
Получалось похоже на диалог: «Да?» «Да-да!» И снова: «Да?» «Да-да!». Но всё это звучало в строгом ритме, похожем на пританцовывающие шаги.
Нилыч продолжал кивать в такт головой, его длинные волосы встряхивались как грива у лошади. После щипка струны, он сильно откидывал руку в сторону, а затем, успев ещё перещёлкнуть пальцами, снова щипал струну, и она послушно отзывалась в ответ.
— Бу-у-у… Бу-ба… Бу-ба… Бу-у-у… — звуки мягкими толчками слетали со струн и скользили в разные стороны. И снова:
— Бу-у-у… Бу-ба… Бу-ба… Бу-у-у…
Петрович невольно проникся медленным, но очень выразительным ритмом. Басовые ноты вызывали в воздухе почти осязаемые волны, которые, долетев до Петровича, обдавали его лёгкой кожной вибрацией, от которой начинали пробегать мурашки вдоль спины.
— Бу-бу-бу… Бу-бу-бу… Бу-бу-бу… — темп потихоньку нарастал, а тональность звуков то подскакивала вверх к тенорному тембру, то опускалась к густому басу, почти инфразвуку. Волшебное звучание контрабаса потихоньку завораживало всех присутствующих рыболовов.
Нилыч начинал потихоньку входить в раж. Он не только тряс и мотал головой, но уже и пританцовывал, делая повороты своим туловищем то вправо, то влево. Его длинные ноги в десантных берцах притопывали и выворачивались носками то внутрь, то наружу.
Арнольдыч с блаженной улыбкой и бликующими очками, судя по всему, тоже стал пленником ритма и покачивал головой в такт. Его удочка так же ритмично покачивалась вверх и вниз.
Никодимыч же всё крутил и крутил над головой свой спиннинг, метая вновь и вновь снасти далеко от берега. Затем, он с лёгким потрескиванием быстро накручивал катушку, сматывал снасть обратно и вновь с сильным размахом и всплеском отправлял её в воду.
Тем не менее, как показалось наблюдательному Петровичу, метания крючка Никодимычем удивительно укладывалось в музыкальный ритм. «Бу-у-у!» — он закинул снасть. Она плюхнулась в воду. «Бу-бу!» — Никодимыч лихорадочно крутит катушку спиннинга. «Бу-бу!» — он снова изготавливается к броску. «Бу-бу-бу!» — Никодимыч раскручивает спиннинг над головой. «Бу-у-у!» — снасть опять улетает в воду. И — всё по новой…
6
И тут случилось чудо.
Петрович почувствовал сильный рывок лески. Поплавок резко ушёл под воду. От неожиданности, Петрович чуть не выпустил удилище из рук. Он сделал резкую подсечку, и из воды с брызгами подлетела крупная рыбина. Она было округла и толста. «Карп! — мысленно обрадовался Петрович, — Крупненький!»
Карп уже подлетел к Петровичу. Зажав удилище ногами, а руками обхватив рыбу за жабры, он осторожно вынул из её пасти крючок. Подняв добычу над головой и обернувшись к берегу, он крикнул, не скрывая радости:
— Гляди, мужики! Карпа поймал!
Но остальные уже заметили его удачу и подошли поближе. Только Нилыч продолжал играть, извлекая сильные и ритмичные звуки из контрабаса:
— Бу-бу-бу…
— Точно, карп! — с восхищением пробормотал Никодимыч и потрогал рыбу. Она шевелилась, пучила глаза и раздвигала жабры. Чешуя отливала мутным серебром, а плавники были большими и мясистыми.
— Конечно, карп, — подтвердил подошедший Арнольдыч, — Смотри какой крупный — почти с локоть!
В его голосе послышалась лёгкая зависть. Оглядев пойманную рыбу, он тихо вернулся на своё место.
Петрович вынес добычу на берег и кинул её прямо в траву возле своего рюкзака. Вернувшись на исходное место, он снова закинул удочку.
— Бу-бу-бу… Бу-бу-бу… — продолжал басить музыкальный инструмент в руках Нилыча. Но теперь Петрович почувствовал к контрабасу искреннюю симпатию. Он внутренне вдохновился, потому что теперь, наверняка, вернётся домой уже не с пустыми руками. Карп был весом с килограмм и уже обеспечивал скромную домашнюю уху.
— Пам-пам, — невольно подпел Петрович, ответив на «бу-бу» контрабаса.
— Бу-у-у! — донёсся новый звук.
— Пам-пам! — ответил Петрович снова, и улыбнулся сам себе. Настроение его значительно улучшилось.
— Есть! — донёсся с боку вскрик Никодимыча, — Поймал!
На его спиннинге висел лещ размером с хорошую ладонь.
Арнольдыч только блеснул очками и ещё ритмичнее стал покачивать удилищем вверх-вниз. А Никодимыч, спрятав леща в клеёнчатую сумку, висевшую у него на плече, снова по-молодецки метнул снасть в воду.
— Бу-бу-бу… Бу-бу-бу… — неслось над водой.
Нилыч всё наяривал. Его лицо сияло в улыбке, глаза блестели, чёрные волосы метались по голове, тонкие усики топорщились, а маленькая клочковатая бородёнка торчала дыбом. Он покачивал контрабас из стороны в сторону. Его левая кисть совершала возвратно-поступательные движения вверх-вниз. Правая, всё яростнее шевелила пальцами и всё быстрее и быстрее извлекала из толстых струн тугие звуки. Было заметно, как струны вибрировали, как будто раздуваясь и становясь толще. Сам же контрабас протяжно мычал и раскатисто пел, излучая эфирные волны, которые мягко обволакивали окружающее пространство:
— Бу-у-у… Бу-ба. Бу-ба. Бу-ба… Дуб-дуб… Дуб-дуб… Бу-у-у…
Петрович снова почувствовал сильный рывок и, не веря своему счастью, выдернул из воды ещё одного карпа. Этот карп был чуть поменьше первого, но произвёл очень приятное впечатление и тоже отправился отдыхать на траву. Петрович почувствовал какую-то внутреннюю уверенность, что этот карп будет не последним. Он с воодушевлением закинул удочку снова.
— Бу-бу! Бу-бу! Бу-бу! — неслось с берега.
— Пам-пам, пам-пам, пам-пам, — вторил ему Петрович, бормоча под нос, и чуть-чуть пристукивал по удилищу большим пальцем в такт.
Теперь вскрикнул Арнольдыч — он, наконец-то, поймал молодую щучку, сантиметров на тридцать, и от избытка радости душил её обеими руками.
Всплеск. Это извлёк из воды нового леща Никодимыч.
— Бу-у-у… — сопроводил его удачу контрабас.
Ритм ускорялся, и менялось звучание инструмента. Теперь он не только бухал отдельными вздохами, а начал ещё и бубнить в ритме беседы. Трудно было сказать, что играет Нилыч. То ли это был блюз, то ли медленный рок-н-ролл, то ли какой-нибудь гавот или танго. Но музыкальный ритм был ни быстрым, ни медленным, скорее, он звучал в такт неторопливому шагу человека. Топ… Топ… Топ.
— Бу... Бу, — пел контрабас. Но теперь он ещё чуть-чуть подстанывал и выплёскивал перекатистые трели:
— Уб… У-у-уб… Доб-доб-доб-доб-доб!
И снова:
— Уб... Уб... Доб-доб-доб!
Иногда выскакивала высокая нота:
— Плюм-м-м!
Но она звучала гнусаво и пронзительно, быстро затухая, а все низкие ноты ложились бархатно, плавно и звучали очень долго.
Мелодия пульсировала, и то подскакивала вверх, то проваливалась вниз. Нилыч, зажмурившись, вихлялся из стороны в сторону, часто-часто елозил левой рукой по грифу. Правой, сжимая и разжимая кисть, непрерывно манипулировал струнами, то ласково теребя их, то сильно ударяя по ним. Контрабас то гудел, то всхлипывал, то урчал, то бухал, то бормотал, то взвывал, то вдруг, неожиданно, воспевал почти человеческим голосом. Он уже вёл самостоятельную партию, а Нилыч только подбадривал его щипками и ужимками.
7
Рыба пошла…
Рыба попёрла!
Петрович вынимал уже пятого карпа, Никодимыч запихивал в сумку восьмого леща, а Арнольдыч снимал с крючка четвёртую щучку.
Удочки ритмично взмахивали, снасти плюхались в воду и удилища покачивались в такт музыке. Так же, с определённым интервалом, рыбаки по очереди вынимали из воды новых рыбин и отправляли их в места последнего приюта: в траву, в сумку, в полиэтиленовый мешок. Азарт нарастал.
Музыка ускорялась.
Все были в состоянии лёгкой эйфории.
Контрабас продолжал петь и всхлипывать, мычать и бубнить, гудеть и ухать.
— Паду-баду… Паду-баду… Уб-уб… Уб-уб… Дым-дым-дым-дым-дым... Бу-бу-бу… Бу-бу… Бу-у-у! — плыло над песчаным берегом и над водной поверхностью почти непрерывными звуковыми волнами.
— Паду-баду… Уб-уб… Плям-пам-пам... Бу-бу… Бу-ба… Бу-у-у!
И так далее.
Звуковая палитра контрабаса была удивительно богата и разнообразна, а извлекаемые звуки — красочны и сочны. Низкие, гудящие, переливающиеся тона завораживали и вводили в транс.
А рыба всё шла и шла.
Петрович вынимал и кидал в траву уже тринадцатого карпа. Никодимыч опорожнил сумку на берегу и уже снова почти заполнил её. Арнольдыч тоже выдёргивал попеременно то щучек, то лещиков — одну за одной.
— Паду-баду! — пел контрабас.
Свистели лески, жужжал спиннинг, гудели удилища. Плюхали снасти, всплескивала вода, шлёпалась в траву рыба, вскрикивали возбуждённые рыболовы.
— Дуб-дуб-дуб… Бу-ба-а-а! — вторил им инструмент.
Каркали вороны, барабанил дятел, крякали утки, чирикали воробьи, пересвистывались дрозды, заливались трелями соловьи. Шуршали от ветра камыши и шелестели листвой деревья. И всё это аккомпанировало, подпевало солирующему контрабасу, который гудел и пульсировал сочными протяжными звуками над гладью лесного озера.
Этот чудный оркестр звучал дивным многоголосьем, рассредоточенным в пространстве. Каждый исполнитель, производя звук самостоятельно, невольно вливался в общее объёмное звучание, образуя сложную и необычную полифонию, подчинённую ритму, заданному контрабасом.
— Паду-баду, паду-баду… Дуб-дуб-дуб-дуб-дуб! Паду-баду, паду-баду… Уб-уб, уб-уб… Паду-баду, паду-баду… Пи-у-у... Бу-бу-бу-бу, бу-у-у… — пел инструмент на разные голоса. И ему вторила вся взволнованная окружающая природа.
Распогодилось. Облачность понемногу рассеялась. Сизо-сиреневые тучи, грозившие непогодой, ушли в сторону. Солнце поднялось к зениту и уже во всю светило посреди лазурного прозрачного неба, вспененного редкими кучевыми облачками.
По-прежнему метались по небу разномастные птицы и по-прежнему издавали многоголосые звуки, и по-прежнему им вторил невидимый хор ноющих насекомых.
Рыбалка была в самом разгаре.
К Петровичу шли уже не только карпы, но и рыбины помельче, и менее серьёзные. Он уже и со счёта сбился, и даже не выходил из воды, а, размахнувшись, метал улов на берег в траву, где постепенно вырастала приличная рыбная куча.
Не отставали от него и другие. Никодимыч уже в который раз опорожнял и вновь наполнял свою сумку уловом. А Арнольдыч просто светился, блистал очками и рыбьей чешуёй, которая почему-то покрыла всю его одежду с головы до ног. Он тоже кидал улов на берег, и растущая горка бьющейся и извивающейся добычи приводила его в неописуемый восторг. Он, то улыбался, то вскрикивал, то начинал подсмеиваться, то вдруг надувал губы и удивлённо гудел:
— У-у-у!
Под этот звук из воды вынималась очередная пойманная рыба. И лишь один музыкант продолжал наяривать на контрабасе изо всех сил.
Нилыч был в экстазе. Он запрокинул голову назад, и взмокшие от пота волосы облепили его лицо, прикрыв глаза. Он скалил зубы в нервной гримасе и дёргал подбородком в такт. Левая рука душила и шлифовала гриф, яростно сжимая и отпуская струны. Его пальцы метались по грифу вверх и вниз, то растопыриваясь паукообразно, то сжимаясь в щепотку. Они, то приникали к самому низу, как будто ковыряясь в теле инструмента, то взлетали к самой головке грифа, желая, по-видимому, свернуть её напрочь. Правая рука продолжала ритмично взмахивать и поочерёдно терзать вибрирующие струны. Издалека казалось, что пальцы правой руки — это тонкие ножки маленького пляшущего человечка, который выделывает на поверхности деки немыслимый танец.
— Паду-баду. Паду-баду… Дуб-дуб-дуб-дуб-дуб, — пел контрабас почти человеческим контральто, баритоном и басом. И снова:
— Паду-баду. Паду-баду… Дуб-дуб-дуб-дуб-дуб…
Музыка пульсировала и создавала неосязаемый вихрь, который приводил в движение и людей, и природу.
Все четверо: и сам Нилыч, и те, кто ловили рыбу, все уже действовали в едином ритме. Нилыч музицировал и извивался, а Петрович, Никодимыч и Арнольдыч в такт закидывали удочки и вынимали поочерёдно пойманную рыбу.
Окружающая природа только создавала фон, была яркой декорацией. Как будто некая кинокамера скользила вокруг группы товарищей и, делая оборот за оборотом вокруг них, панорамировала эту азартную сцену и всё ускоряла своё вращательное движение, поднимаясь понемногу вверх. И над всем этим протяжно пел, низко гудел, сильно вибрировал, плакал навзрыд и жалобно стонал контрабас:
— Дуб-дуб… Бу-ба-бу-ба-бу-ба… Бу-у-у…
8
— Баста! — вдруг крикнул Нилыч и резко прекратил игру. — Перерыв!
Он аккуратно положил инструмент на траву, и сам устало рухнул рядом.
Музыка оборвалась столь внезапно и неожиданно, что на миг воцарилась глухая тишина. Не было слышно ни птиц, ни насекомых, ни шума деревьев, ни плеска воды. Как будто выключили звук у телевизора, а изображение осталось. Все замерли от такого чудного эффекта. Но это длилось лишь несколько мгновений.
Вдруг, звук снова включился. Защебетали птицы, застрекотали насекомые, зашумели деревья и камыши, заплескала вода — мир зазвучал снова. Но… Без контрабаса.
Рыболовы вышли на берег и присели рядом с Нилычем.
— Устал? —спросил Петрович заботливо у музыканта.
Тот, сидя с подогнутыми коленями, только улыбнулся и молча развёл руками. Он был весь в мыле. Мокрая голова со слипшимися волосами, потная шея, мокрый ворот рубахи и промокшие подмышки у куртки. Он дышал неглубоко, но часто. Его лицо светилось от блаженства и пережитой эйфории.
«Блин, неужели действительно такой кайф от музыки получают?» — удивлённо и с восхищением подумал Петрович, глядя на счастливого Нилыча. Но, вспомнив, как ещё несколько минут назад он сам ощущал волшебство пульсирующего ритма и красивого гудения контрабаса, Петрович уверовал в чудесное воздействие музыки.
Нилыч продолжал улыбаться, а Никодимыч, осторожно похлопав его по плечу, с искренним восхищением произнёс:
— Молодец, классно сыграл!
— Бесподобно, Вася, просто бесподобно! — Арнольдыч тоже потрепал по плечу уставшего, но счастливого музыканта.
— Смотри, какой улов! Такого я ещё не видывал! — радостно произнёс Петрович. — Словно это ты рыбу подманивал своей музыкой, а она пёрла, как…
Петрович растерялся, не зная с чем и сравнить такой невиданно большой улов. Он сел на корточки перед своей рыбной кучей и, неторопливо перебирая, сортировал и раскладывал её в сторонки.
— Гляди, Никодимыч, одних карпов только более трёх десятков будет. Да карпы-то какие, глянь, каждый почти по килограмму будет. Просто чудеса какие-то, — Петрович еле сдерживался от радости.
Он, действительно, такого улова ещё и не видывал. Чтобы за полтора часа на одну удочку наловить более полусотни разных и довольно-таки крупных рыбин.
— А лещи-то, лещи! Почти с карпа размером, а жирные-то какие! — пел Петрович, восхищённо беря в руки каждую рыбину, разглядывая её несколько секунд, а затем отправляя в отдельную кучку.
— А вот ты мне скажи, — Никодимыч тоже сортировал свою рыбу, удивлённо разглядывая, — вот откуда в лесном озере карпы взялись? А?
— Откуда, откуда… От верблюда, вестимо! — Петрович заулыбался, и голос его зазвенел, — Птицы приносят икру на лапках. Да и протоки тут есть, забыл разве? Корма хватает, вот и развёлся карп потихоньку.
— Да, но раньше-то карп здесь редко попадался.
— Ну, так всё меняется.
— Однако холодно в наших местах зимовать карпу.
— Ничо-о-о! Вон какие зимы-то тёплые пошли нынче. Третья зима подряд уже почти без морозов. Карпу это в самый раз. Ещё пара зим таких постоит, и тут одни карпы плавать будут. Задавят они остальную рыбу.
— Точно, задавят.
Арнольдыч подошёл к ним ближе и, показывая на коллективный улов, сделал неожиданное, но справедливое предложение:
— Мужики, Нилыч-то не ловил. Он ведь играл нам. Рыбу нагонял на улов. Надо с ним поделиться…
— Верно, Арнольдыч! — воскликнул Никодимыч. Он уже давно был без своей фетровой кепки и часто потирал обнажённую лысину в обрамлении чёрного пуха.
— Да кто же спорит?! — Петрович с благодарностью посмотрел на разумного Арнольдыча. Вот, что значит интеллигентный человек.
Петрович выбрал нескольких карпов покрупнее и пару мясистых лешиков и положил на расстеленную рядом с Нилычем полиэтиленовую плёнку. Остальные, тоже выбрав получше, положили своих рыбин, и у ног музыканта образовалась вполне приличная куча, сопоставимая с уловом остальных.
— У меня карпов только, больше чем на два ведра, — Петрович начал потихоньку затаривать свой рюкзак, — Нилыч, тебе рыбы хватит или ещё?
— Ребя-я-ята, — Нилыч просиял широченной улыбкой, — да куда мне так много? Конечно, хватит. Я сам бы столько никогда не наловил. Спасибо, ребята. Спасибо!
Нилыч, сидя на траве, улыбался и раскланивался, прикладывая руки к груди.
Неожиданно появилась заветная фляжечка Арнольдыча и, пущенная по кругу, с бульканьем была поочерёдно пригублена каждым из участников рыбалки. И без того возбуждённые хорошим уловом, мужики оживились ещё больше — коньячок произвёл на них благоутробное воздействие и подогрел эмоции на несколько градусов.
Арнольдыч смеялся и, разводя руками, показывал, каких размеров щучку он выловил. А Никодимыч вздымал, держа за жабры, своего самого крупного леща.
— Слушай, — допрашивал он Петровича, — а почему к тебе шёл, в основном, карп, к Арнольдычу щучки, а ко мне пёр один лещ? А? Почему?
— Не знаю, не знаю, — мотал головой Петрович, — чистая случайность.
— Какая же случайность? Там разные перепады глубин, — встрял Арнольдыч. — У меня была мелкота, потому и щучка в основном шла. Хотя, ты же видел, попались и лещики и карпик один такой крупненький.
— Да-да, — Никодимычу не терпелось высказать и свою версию необычной избирательности пойманной рыбы, — глубины разные — это одно. А ещё там течения разные. У меня, точно, поблизости ключ бил под водой, потому и лещ в чистой воде держался.
Петрович ничего не высказывал, ему было и так хорошо, и его не волновало совсем, почему к нему шёл, в основном, карп, а к другим он шёл с меньшим энтузиазмом. Главное, что впервые в жизни у него случился такой неожиданно большой улов, а причины такого рыбацкого чуда его не особо интересовали. Ну, почти не интересовали. Тайное любопытство, всё-таки, слегка царапалось в нём.
Фляжечка прошлась по кругу ещё раз и, совсем опустошённая, спряталась у Арнольдыча в недрах рюкзака. Рыбу потихоньку упаковывали — каждый по своим рюкзакам и сумкам.
У Петровича получился рюкзак под завязку и ещё большая холщовая сумка. У Никодимыча рюкзак тоже заполнился весь. Арнольдыч доверху набил свою заплечную сумку, а часть рыбы сложил в полиэтиленовый мешок. А вот у Нилыча рыба была упакована в два больших жёлтых пластиковых пакета с пластмассовыми ручками. С такими обычно ходят в магазин за продуктами.
9
У всех, почти одновременно, появилось твёрдое убеждение, что на сегодня рыбалка закончилась: рыбы было поймано много, коньяк был весь выпит, все эмоции и чувства были пережиты сполна, разговоры, вроде бы важные, были исчерпаны, а солнце уже миновало зенит. Начинало слегка припекать. Делать на озере было уже нечего и коллектив, дружно и не сговариваясь, засобирался домой.
Все присутствовавшие в данной компании, были людьми трезвыми и не особо охочими до спиртного. Алкоголем не злоупотребляли, и потому священный обряд завершения рыбной ловли не осквернили пьянкой. Вот, выпили по несколько глотков благородного коньяка и всё! Более — ни-ни.
— Ну, пойдём, что ли, мужики? — кряхтя, произнёс Петрович и закинул на себя тяжёлый рюкзак с уловом. Остальные тоже были готовы и только ждали его команды.
И все, друг за другом, в прежней очерёдности зашагали прочь от озера по той самой тропе, по которой и пришли сюда утром.
Петрович шёл впереди, слегка пригнувшись под тяжестью рюкзака, но это была приятная тяжесть. Он сам нёс своё большое бамбуковое удилище, положив его на левое плечо. В правой нёс полную сумку. Душа его ликовала.
Следом, широко шагая, тащил свою приятную ношу Никодимыч. Он шёл без кепки и без своей камуфляжной куртки, которая была скатана и приторочена к низу рюкзака. Никодимыч изредка улыбался и то ли бормотал что-то себе под нос, то ли тихо подпевал.
Третьим шёл музыкант Нилыч. Лицо его было просветлённым и нервно-одухотворённым. И неясно было, что же его радовало больше — хороший улов или так прекрасно сыгранное соло на контрабасе с природой вместо оркестра? За спиной у него покачивался зачехлённый инструмент, а в руках он нёс полные пакеты, набитые рыбой. Замыкал шествие чрезвычайно довольный рыжий журналист Арнольдыч, поблескивая очками и мысленно накидывающий очерк о столь чудесной рыбалке с контрабасом.
Они шли не очень долго, и совсем скоро вышли к той самой поляне с поваленным деревом, на пересечении больших троп, где утром произошла их встреча. Дорога налево вела к железнодорожной платформе. А дорога направо — к автобусной остановке.
Пришло время расставаться. Петровичу нужно было налево — на электричку, а его спутники, все трое, должны были идти к автобусу.
Они тепло попрощались, поочерёдно пожав руки Петровичу, и двинулись своим путём.
Петрович ещё некоторое время смотрел им вслед. Он с какой-то непонятной грустью наблюдал, как огромный контрабас в коричневом клеёнчатом чехле удалялся прочь, раскачиваясь, теперь уже в такт шагам, за спиной у Нилыча.
На какое-то мгновение в ушах у Петровича возникли гудящие звуки контрабаса:
— Паду-баду… Дуб-дуб-дуб-дуб… Бу-у-у!
Но тут же, они растворились.
Петрович улыбнулся, передёрнул плечами, вскинул повыше рюкзак, и, повернувшись, весело зашагал к платформе.
10 июня 2007 г.