Нет, ты не молчишь. Или молчишь уж как-то очень громко. А, говоря, не утруждая себя доводами, твердишь, что во мне столько всего не так.
А мне, думаешь, все так во мне?
Сколько б всего поправила, подтерла, назвала бы по-другому. Этого бы вот не сказала, а вот с этим за поездом ушедшим бежала бы, немыми руками размахивая… Да…
Да никто тебя не меняет. Ради Бога!
Просит просто. А реакция странная, неправильная, смотрящая больными обижающими глазами.
Мы вместе, но не целое.
Нет, не так.
Мы не целое, но вместе. Ты думаешь, что я на тебе – омелой. Я думаю, что ты на мне – плющом.
Так и живем. Дрейфуем на своей подводной лодке из понедельника в понедельник, а у лодки пробоины еле-еле пластилином замазаны и в иллюминаторы не видно ничего, потому как: а кто в них смотрит?
Ты у меня не первый. Я у тебя не вторая…
Может, все так поэтому? Может, первых беречь надо было? А мы научились только дверями хлопать. Виниться не научились, доверяться. Вроде споткнулся о глаза, а мимо все-таки прошел…
Зачем я это пишу? Тебе? Ты и так все знаешь. И знаешь, как надо правильно, по-людски. И я вот знаю, другим рассказываю, и знания эти уже в голову не помещаются, наружу топорщатся.
Нам с тобой говорят, что мы умные. Мы ж, конечно, не отрицаем. Прия-а-а-тно…
А думать, оказывается, не головами, – сердцем надо, а мы не умеем.
Вот и живем сорняками-вредителями, плющом да омелой. Понимая умными головами, что не правильно…