Вьянелло этого не видел; во время этой миллисекунды соучастия-понимания между отцом и сыном он смотрел в сторону. Брунетти повернулся к двери и прошёл впереди молчащего Донатини. В холле он ждал, пока не появился Вьянелло, за которым следовали оба Филиппи и их адвокат.
Брунетти закрыл дверь в комнату для допросов, двигаясь медленно, чтобы дать себе время подумать.
Донатини заговорил первым.
- Что делать с этой информацией, решать Вам, комиссар.
Брунетти не ответил абсолютно ничего, и даже не стал утруждать себя тем, чтобы признать тот факт, что адвокат что-то сказал.
Видя, что Брунетти молчит, заговорил майор:
- Могло бы быть лучше, если бы семью этого мёртвого мальчика оставили с той памятью о нём, которая у них есть, - торжественно сказал он, и Брунетти стало стыдно, - комиссар понял, что, не увидь он этой мгновенной вспышки триумфа между ним и его сыном, его тронула бы забота этого человека о семье Эрнесто. Его охватило желание ударить майора по лицу, но вместо этого Брунетти отвернулся ото всех и пошёл вниз по коридору. Позади него закричал мальчик:
- Вы не хотите, чтобы я что-нибудь подписал? - и затем, секундой позже, прозвучало намеренно не сказанное прежде:
- Комиссар?
Брунетти продолжал идти, игнорируя их всех, с решимостью во что бы то ни стало вернуться назад в кабинет, как животное, которое должно вернуться в свою пещеру - для того, чтобы почувствовать себя в безопасности от своих врагов. Он закрыл за собой дверь, зная, что Вьянелло, как бы ни был тот озадачен поведением начальника, оставит его в покое до тех пор, пока комиссар его не вызовет.
- Шах, мат и - игра окончена, - громко сказал он, настолько пав жертвой закипевшей в нём энергии, что он не мог пошевелиться. Комиссар стиснул руки и закрыл глаза, но это не помогло - совсем: его не покидала картина этого подмигивания, этого поддерживающего тычка. Даже если Вьянелло это видел, понял Брунетти, в этом не будет никакой разницы, - ни для них, ни для Моро. Рассказ Филиппи был правдоподобен, - целое идеально спланированное представление. Он сжался от воспоминания о том, как его тронул стыд мальчика, как сильно он полагался на своё, остановившее его, мнение о том, каким, как он вообразил, был бы в подобных обстоятельствах ответ его собственного сына, и как увидел страх и раскаяние там, где на самом деле была только низкая хитрость...
Часть Брунетти жаждала услышать около двери голос Вьянелло, чтобы он смог рассказать тому, как их одурачили. Но в этом не было бы цели, понял комиссар, - так что он был рад, что инспектор остался позади. Его собственная поспешность в том, чтобы пойти поговорить с Каппеллини, дала отцу и сыну Филиппи время состряпать свою историю; не просто состряпать, но поработать над ней и вложить туда все ингредиенты, которые уверенно отвечали сентиментализму любого, кто её слышал. Какое клише они оставили нетронутым? Мальчики остаются мальчиками... Мой стыд больше, чем моя вина... О, спасите от дальнейшей боли страдающую мать мальчика!
Брунетти повернулся и пнул дверь, но шум и удар боли в спину не изменили ничего. Он столкнулся лицом к лицу с фактом, что всё, что бы он ни сделал, имело бы тот же самый эффект - ничего бы не изменилось, независимо от того, сколько боли это принесёт.
Он посмотрел на часы и увидел, что абсолютно потерял счёт времени, пока опрашивал мальчика, хотя темнота снаружи должна была сказать ему, насколько уже поздно. Он не отдал приказаний, хотя задерживать Филиппи, конечно, причины не было, и Вьянелло, естественно, должен был его отпустить. Комиссар отчаянно хотел никого из них не видеть, когда будет уходить, поэтому он вынудил себя стоять там, закрыв глаза и откинув голову на дверь, ещё пять минут, а потом пошёл вниз.
Трусость заставила его избегнуть офицерской комнаты, хотя ему был виден шедший из двери свет, пока он шёл по ступенькам вниз. Выйдя наружу, он повернул направо и пошёл к реке, на паровичок, внезапно возжаждав отвлечься, что могло дать ему множество людей на борту в это время.
Когда он пришёл на imbarcadero (1), один паровичок уже отходил, так что, пока он ждал следующего, у него было десять минут поизучать людей, которые прибыли, - большинство, судя по тому, как они выглядели - венецианцы. Когда прибыло судно, он взошёл на борт, прошёл на дальний конец его и встал у поручня, - спиной к славе города...
Когда комиссар наконец подошёл к двери квартиры, он остановился, надеясь, что внутри его ждут какие-то остатки человечности. Что, если бы он пришёл домой к такому сыну, как Паоло (2)? Как хвалить такого сына без того, что сначала ты его создал? Он открыл дверь и вошёл в квартиру.
- Я не куплю вам сотовые, потому что они создают расу бесхребетных слабаков; это сделает вас ещё более зависимым, чем вы уже есть, - услышал комиссар слова Паолы и обрадовался бессердечной безжалостности, с которой она отказывала своим детям в их желаниях.
Её голос раздавался со стороны кухни, но вместо этого Брунетти пошёл вниз по коридору, в направлении кабинета жены. Он знал, что годы лежания без сна в ожидании звука шагов возвращающихся детей настроили её и на его приход, так что он не сомневался, что вскоре она придёт и найдёт его.
Она так и сделала, и они поговорили. Говорил скорее он, а она слушала. Наконец, когда он объяснил всё и перечислил весь выбор, что был для него доступен, комиссар спросил:
- Итак?
- Мёртвые не страдают. - Это было всё, что она сказала, - ответ, который сначала его озадачил.
Привыкший к её манере думать, он некоторое время поразмыслил над этой ремаркой и наконец спросил:
- А живые могут?
Она кивнула.
- Филиппи и его отец, - сказал он, а потом добавил: - Это те, кто д о л ж е н. И Моро и его жена.
- И дочь, и мать, - добавила Паола, - которые н е должны.
- Это что - соревнование количества? - трезво спросил он.
Она отмахнулась от этого быстрым движением руки:
- Нет, нет, совсем нет. Но я думаю, это имеет значение, - не только из-за количества людей, на которых это повлияет, но из-за количества добра, которое это сделает.
- Ни тот, ни другой выбор не сделает никому ничего хорошего, - настаивал Брунетти.
- Тогда какой причинит меньше зла?
- Он мёртв, - сказал Брунетти, - независимо от того, каков официальный вердикт.
- Дело не в официальном вердикте, Гвидо.
- Тогда в чём?
- В том, что ты им скажешь. - Тем, как она говорила, Паола заставляла это прозвучать как свидетельствующее само за себя. Он смущённо улизнул от того, чтобы принять это, почти преуспел в том, чтобы предупредительно оградить себя от того, чтобы об этом думать, и тем не менее, в ту секунду, когда слова слетели с её губ, он понял, что это было единственное, в чём заключалась любая из частей всего этого.
- Ты имеешь в виду то, что сделал Филиппи?
- Человек имеет право знать, кто убил его ребёнка.
- В твоих устах это звучит так просто. Как что-нибудь из Библии.
- Это не из Библии, исходя из самого лучшего, что я знаю. Но это просто. И это правда. - В её тоне не было и следа неуверенности.
- А что, если по этому поводу он что-нибудь сделает?
- Например, что? Убьёт Филиппи? Или его отца?
Брунетти кивнул.
- Из того, что я о нём знаю и что ты сказал, я сомневаюсь, что он - такой человек, который сделал бы что-нибудь подобное. - И прежде, чем он смог сказать, что этого никто не знает, Паола произнесла:
- Но этого никогда не знаешь, правда?
И снова у Брунетти возникло странное чувство, что он дрейфует где-то во времени. Он посмотрел на часы и был ошеломлён тем, что увидел, что уже было почти десять.
- А дети поели?
- Я послала их за пиццей, когда услышала, что ты идёшь.
Постепенно, рассказывая ей историю своей встречи с семьёй Филиппи и их адвокатом, он утопал всё ниже и ниже в диван, пока уже не лежал головой на подушке.
- Я думаю, я голоден, - сказал он.
- Да, - согласилась Паола. - Я тоже. Останься пока здесь, а я приготовлю немного пасты (3). - Она поднялась и пошла к двери. - Что ты будешь делать? - спросила она.
- Я должен с ним поговорить, - сказал Брунетти.
Так он и сделал - на следующий день, в четыре часа пополудни - время, выбранное доктором Моро, который настоял на том, чтобы придти в Управление, нежели Брунетти пришёл бы к нему домой. Доктор пришёл вовремя с точностью до минуты, и Брунетти поднялся, когда офицер в форме провёл того к нему в кабинет.
Брунетти обошёл стол и протянул руку. Они обменялись напряжённым приветствием, а затем, едва сев, Моро спросил:
- Чего Вы хотите, комиссар?
Голос его был ровен и тих, лишён любопытства или, в этом случае, интереса. Произошедшие события начисто отмыли его от таких вещей.
Брунетти, скрывшийся за своим столом больше по привычке, чем по выбору, начал с того, что сказал:
- Есть кое-что, что, я думаю, Вы должны знать, доктор.
Он замолчал, ожидая, что тот ответит, возможно, с сарказмом, возможно, со злостью. Но Моро не сказал ничего.
- Есть достоверные факты, касающиеся смерти Вашего сына, которые, я думаю... - начал Брунетти, затем, промахнувшись, замолчал. Взглянул на стену позади головы Моро и начал снова:
- То есть я обнаружил некоторые вещи, и хочу, чтоб Вы их знали.
- Зачем?
- Потому что они могут помочь Вам решить.
- Решить что? - устало спросил Моро.
- Как продолжать.
Моро повернулся на стуле в сторону и скрестил ноги.
- Я не имею понятия, о чём Вы говорите, комиссар. Я не думаю, что есть какие-то решения, которые я могу принять; не сейчас.
- О Вашем сыне, я думаю.
Брунетти увидел, как в глазах Моро что-то сверкнуло.
- Никакое решение не может повлиять на моего сына, - сказал он, не сделав попытки скрыть злость. А затем, словно желая забить это сообщение на подобающее ему место, Моро добавил:
- Он мёртв.
Брунетти почувствовал, как на него хлынул моральный жар того, что только что сказал Моро. Снова он отвернулся, затем ещё раз взглянул на доктора и заговорил вновь:
- Я получил новую информацию, и я думаю, Вы должны знать, что это такое. - Не дав Моро шанса прокомментировать сказанное, он продолжал:
- Паоло Филиппи, студент Академии, утверждает, что Ваш сын умер по причине несчастного случая, и что для того, чтобы избежать позора - своего и Вашего, - он сделал так, чтобы это выглядело как самоубийство.
Брунетти ждал, что Моро спросит, не будет ли это также позором, но вместо этого доктор сказал:
- Ничто, что делал мой мальчик, позором для меня не было.
- Он утверждает, что Ваш сын умер в результате гомосексуальной активности. - Брунетти подождал, пока второй мужчина ответит.
- Хотя я и доктор, - сказал Моро, - я понятия не имею, что это может значить.
- Что Ваш сын умер в попытке увеличить свой сексуальный восторг тем, что почти задушил себя.
- Автоэротическая асфиксия (4), - сказал Моро с клинической отстранённостью.
Брунетти кивнул.
- Почему мне должно быть из-за этого стыдно? - спокойно сказал доктор.
После долгого молчания Брунетти понял, что Моро не собирается ему подсказывать, и сказал:
- Я не думаю, что то, что он мне сказал - правда. Я думаю, что он убил Вашего сына, потому что его отец убедил его, что Эрнесто - шпион или в некотором роде предатель. Это было его влияние, возможно, даже его поощрение, которое привело мальчика к тому, что он сделал.
Моро снова промолчал, хотя глаза его расширились от удивления.
В свете молчания второго мужчины лучшим, что Брунетти мог сделать, было сказать:
- Я хотел, чтобы Вы знали, какую историю расскажет Филиппи, если мы дадим делу ход.
- И какое же решение Вы позвали меня сюда принять, комиссар?
- Хотите ли Вы, чтобы мы выдвинули против Филиппи обвинение в непреднамеренном убийстве?
Некоторое время Моро изучал лицо Брунетти, прежде чем сказать:
- Если Вы думаете, что он убил Эрнесто, комиссар, тогда непреднамеренное убийство - не такое уж сильное обвинение, не так ли? - И, прежде, чем Брунетти смог ответить, Моро добавил:
- К тому же, это должно быть В а ш и м решением, комиссар. Не моим. - Голос его был так же холоден, как и его выражение.
- Я хотел предоставить выбор Вам, - сказал Брунетти тоном, который казался ему спокойным.
- Чтобы Вы не должны были решать?
Брунетти наклонил голову, но превратил это движение в кивок.
- В частности, да, но это делается также для Вас и Вашей семьи.
- Чтобы спасти нас от позора? - спросил Моро с тяжёлым ударением на последнее слово.
- Нет, - сказал Брунетти, измотанный презрением последнего. - Спасти вас от опасности.
- От какой опасности? - спросил доктор, словно ему на самом деле было любопытно.
- От опасности, которая пришла бы к вам всем, если бы это попало в суд.
- Я не понимаю.
- Потому что рапорт, который Вы скрыли, должен был бы быть представлен в качестве свидетельства, или, по крайней мере, Вы должны были бы засвидетельствовать его существование и содержание. Чтобы оправдать поведение Филиппи и злость его отца. Или страх, или что бы это ни было.
Моро поднёс руку ко лбу - и жест этот показался Брунетти искусственным.
- Мой рапорт? - наконец спросил он.
- Да. О военных поставках.
Моро убрал руку.
- Нет никакого рапорта, комиссар. По крайней мере, не об армии, или о поставках, или о чём бы то ни было, чего они боятся, что я сделал. Я отказался от него, когда в мою жену стреляли.
Брунетти был изумлён, услышав, что Моро говорит так спокойно, словно общепризнанной правдой было то, что в его жену стреляли намеренно.
Доктор продолжал:
- Я начал делать исследование их трат, и расследовать, куда ушли деньги, как только меня назначили в комитет. Куда уходят все деньги, было очевидно: их заносчивость делает их очень неряшливыми бухгалтерами, так что пойти по их следу было очень просто, - даже для врача. Но потом они выстрелили в мою жену.
- Вы говорите так, как будто здесь нет вопросов, - сказал Брунетти.
Моро взглянул на него и холодно сказал:
- Вопросов здесь нет. Мне позвонили даже раньше, чем её довезли до больницы. Так что я согласился прекратить моё исследование. В то же время они предположили, что я уйду из политики. И я это сделал. Я послушался их, комиссар.
- Вы знали, что они в неё стреляли? - спросил Брунетти, хотя он понятия не имел, кто были "они", по крайней мере, не имел понятия настолько ясного, чтобы к этому можно было привязать какое-то определённое имя.
- Конечно, - сказал Моро, и в голос его снова вернулся сарказм. - По крайней мере, я довёл расследование до этого.
- Но тогда зачем договариваться о раздельной жизни с Вашей женой? - спросил Брунетти.
- Чтобы убедиться, что они оставили её в покое.
- А Ваша дочь? - спросил Брунетти с внезапным любопытством.
- В безопасном месте, - было единственным ответом, который Моро пожелал предоставить.
- Тогда зачем Вы поместили своего сына туда, в Академию? - спросил Брунетти, но, пока он задавал этот вопрос, ему пришло в голову, что, возможно, Моро думал, что лучше всего будет спрятать мальчика на виду у всех. Люди, которые стреляли в его жену, могли бы подумать дважды о том, чтобы создавать плохую рекламу Академии; или, возможно, он надеялся их одурачить.
Лицо Моро собралось во что-то, что когда-то могло быть улыбкой.
- Потому что я не мог остановить его, комиссар. То, что Эрнесто хотел быть солдатом, было самым большим провалом в моей жизни. Но это было всё, чем он когда-либо хотел стать, - с тех самых пор, как он был маленьким мальчиком. И ничто, что бы я мог когда-либо сделать или сказать, не могло этого изменить.
- Но зачем бы им было убивать его? - спросил Брунетти.
Когда Моро наконец заговорил, у Брунетти появилось чувство, что наконец, за долгое время, тот получил облегчение и может говорить об этом.
- Потому что они глупы и не верили, что остановить меня так легко. Что я - трус и не стал бы входить к ним в оппозицию. - Он долго сидел, размышляя, и добавил: - Или, возможно, Эрнесто был меньшим трусом, чем я. Он знал, что я однажды планировал написать рапорт, и, возможно, он их этим запугал.
Хотя в кабинете у него было прохладно, Брунетти увидел, что на брови у Моро выступил пот и что он медленно сползает вниз по его подбородку. Моро вытер его тыльной стороной кисти.
- Я никогда не узнАю... - сказал затем он.
Двое мужчин сидели долго, и единственными движениями были старания Моро время от времени вытереть с лица пот. Когда наконец лицо его снова стало сухим, Брунетти спросил:
- Что Вы хотите, чтобы я сделал, доктор?
Моро поднял голову и посмотрел на Брунетти глазами, которые за последние полчаса стали ещё более печальными.
- Вы хотите, чтобы я принял решение за Вас?
- Нет, На самом деле - нет. Или - не только. Примите его для себя. И - для Вашей семьи.
- Вы сделаете всё, что бы я ни сказал? - спросил Моро.
- Да.
- Невзирая на закон или справедливость? - Ударение, очень недоброе ударение, было сделано Моро на последнем слове.
- Да.
- Почему? Вас что, не волнует справедливость? - Сейчас злость Моро была неприкрытой.
У Брунетти больше не было к этому вкуса - ни на миг.
- Здесь нет справедливости, доктор, - сказал он, испугавшись того, что понял, что имеет в виду, что справедливости нет не только для этого человека и его семьи, но и для этого города, и для этой страны, и для их жизней.
- Тогда отпустите это, - сказал измотанный Моро. - Оставьте его в покое.
Всё, что было в Брунетти хорошего, побуждало его сказать что-нибудь, что успокоит этого человека; но слова, хотя и собиравшиеся, не появились. Он подумал о дочери Моро, а потом и о своей. Подумал о своём собственном сыне, о сыне Филиппи и о сыне Моро, и вслед за всем этим пришли слова:
- Бедный мальчик...
1. Imbarcadero - пристань (ит.)
2. Паоло - Филиппи-младший, сын коррумпированного майора.
3. Паста - общее название для всех макаронных изделий, принятое в Италии.
4. Автоэротическая асфиксия - опасная мазохистская практика, когда человек из эротических побуждений сам душит себя удавкой (Google).
К О Н Е Ц