ЯРАНДАЙКИН
...Поздняя осень.
Тяжелые свинцовые облака, очень близко нависнув над землей, наглухо обложили весь вечерний небосвод над нашим двором. Листья давно уже опали, и деревья теперь стояли мрачно-голые, не двигаясь, отчего темнота во дворе была не только непроглядная, но и неуютная, от которой веяло сыростью и необычайной грустью, словно напоминая о быстро прошумевших и пролетевших летних месяцах...
Среди этих сумерек, на фоне будки Палкана, вырисовывались лишь контуры небольшой горки из собранных отцом в одну кучу выкорчеванной, а теперь высыхающей ботвы, кустов и стеблей от помидоров, огурцов, тыквы и сорняка.
И во всем этом, застывшем и ожидающем чего-то мире, только прохладный ветерок с легким шелестом гонял по уже начинающей промерзать земле полусухие виноградные и яблоневые листья…
...Внезапно, в моем правом боку появилась непонятно-режущая боль – моментально возникло чувство беспокойства и дискомфорта, и я, тогда еще второклассник, бросив рассматривать в окно осенние краски нашего двора, отложив в сторону тетрадки и учебники, прошел на кухню и не включая свет, подсел к теплой печке.
Сжавшись, не понимая, что происходит со мной, я теперь уставился прямо в печь, на его чугунную плиту, откуда шел вроде бы успокаивающий жар от раскаленных углей.
Однако, произошло почему то обратное – откуда то взялся вначале легкий озноб, а затем и легкая тошнота. Теперь боль справа усилилась, дыхание стало перехватывать, и я, только после этого обратился к родителям.
Осмотрев меня, отец быстро ушел к соседям, чтобы от них позвонить и вызвать скорую медицинскую помощь, а мы с матерью, переживая, остались сидеть в ожидании. Я, думая о завтрашнем дне и представляя, как утром меня не будет в школе, в то же время недоумевая по поводу того, что же происходит у меня там, внутри...
Время тянулось бесконечно долго, отец был на улице, ожидая машину, шел уже десятый час ночи, боль по-прежнему присутствовала, но мне все равно хотелось, чтобы скорая вообще не приезжала, потому, что она несла в себе что-то новое, неизвестное и пугающее. Хотя, в то же время мне было даже как-то интересно, что «скорая» приедет именно ко мне...
Вскоре, врачи наконец-то прибыли, и быстро поставив диагноз, посоветовали немедленно собираться в больницу. Как оказалось, это был приступ хронического аппендицита и промедление было очень опасно.
И вот, по исходу двух часов после появления этой боли, я уже находился как будто бы совсем в другом измерении – после нудного однообразного ожидания, теперь в короткий временной отрезок вмещалось множество новых для меня действий и переживаний.
Так, минут через двадцать я уже находился в больнице нефтяников, что на берегу Урала у моста, и меня, как в полусне, провели в палату хирургического отделения с высокими и тяжелыми белыми дверьми, высокими потолками и тусклыми, висящими на потолке, лампами.
В палате был полумрак, на кроватях лежали несколько человек, молча наблюдавших за суетой вокруг вновь прибывшего, которого, т.е. меня, положили на кровать прямо у входа.
Дежурный врач, внимательно осмотрев живот и прослушав мое бешено стучавшее сердце, полушепотом, в присутствии моей мамы, поручил, стоявшим рядом другим людям в белых халатах, к утру готовить меня к операции…
Внутренне я был ошарашен: «Как же так?.. Так сразу?.. Неужели, нельзя придумать ничего другого?..»
Видимо, мое лицо меня выдавало, а потому, мама тут же начала меня успокаивать, говоря, что все будет хорошо, что так надо и т.д.
После чего, все вышли из палаты.
После их ухода, в темной палате с высокими потолками, которые, когда смотришь на них лежа, становятся еще выше, наступила глухая и настораживающая тишина.
Дверь была прикрыта неплотно, и неоновый свет из коридора узкой полоской, уходя вглубь, освещал часть палаты.
Я, впервые попав в больницу и в эту новую для себя обстановку, конечно же, не мог заснуть, вглядываясь во все вокруг, бесконечно переживая и думая о предстоящей утром операции, практически забыв о боли, которая, казалось, куда-то вдруг уже и исчезла.
И тут, вдруг, в тишине раздался голос явно подростка, который опять же полушепотом начал расспрашивать меня обо всем – что болит, как зовут, как моя фамилия, сколько мне лет, где учусь, боюсь ли операции, уколов и т.д.
А потом, выслушав меня, присев на кровати стал рассказывать и о себе – назвал свое имя, а затем и фамилию, которую, в отличие от имени, я сразу же запомнил, так как она была совсем необычной для этих наших мест – Ярандайкин.
Тем временем, он продолжал удивлять меня и дальше – ему, оказывается, было то ли четырнадцать, то ли пятнадцать лет, и здесь, в Гурьеве он находился проездом, ехал один в поезде откуда-то из северо-восточной части России с тем, чтобы продолжить учебу в мореходном или морском училище, находившемся, как оказалось, в наших краях.
И тут, прямо в дороге случился с ним приступ, и теперь, после удаления аппендицита и находится он в этой больнице, после выхода из которой, ему надо будет попасть в какой-то поселок Балыкши, о котором я тоже слышал впервые, хотя вида об этом ему и не подал.
Слушая его, я действительно очень удивлялся - как это было возможно в таком возрасте и совсем одному ехать в поезде куда-то через всю страну, за тридевять земель, и в чужом городе, где нет ни одной знакомой души, смочь перенести и выдержать еще и операцию?!
Мой сосед, тем временем, уже совсем разговорившись и не обращая внимания на ночное время, стал увлеченно полушепотом рассказывать обо всех порядках в этой больнице. И через некоторое время я уже знал кто, как и где будет делать мне операцию, на что нужно будет при этом обратить внимание, что и где после этого будет болеть и т.д.
Затем, тяжело и медленно привстав с постели, Ярандайкин вдруг предложил мне выйти с ним в коридор. После короткого раздумья я согласился, и мы, один - долговязый, другой - значительно меньший ростом первого, но оба держащиеся за свои правые бока и в серых и уже изрядно изношенных больничных халатах и тапках, осторожно приоткрыв дверь, оказались в коридоре.
Свет от слегка притушенных ламп, тут же нарисовал на полу пустого коридора две несуразные наши тени, осторожно пробиравшиеся на ночную экскурсию по больнице.
На стене в коридоре, вверху, висели круглые часы, на которых стрелки показывали второй час ночи – и мое детское сознание сразу же отметило, что до утра, т.е. до операции есть еще достаточно времени, несколько приподняв мое настроение.
В тот момент вся моя жизнь моментально разделилась на две части – то, что было до операции, и то, что будет после. Если будет, конечно. Это помнится отчетливо.
Однако, неизвестно откуда вдруг взявшаяся медсестра прервала наш поход, быстро спровадив нас обратно в нашу палату, где уже раздавался чей то храп...
Развеявшись и несколько успокоившись после этой, пусть и неудавшейся экскурсии, мы опять улеглись в свои кровати, но уже так, как будто уже давно были знакомы, и которых объединяло как будто бы что-то очень важное.
Но как бы себя я ни успокаивал, меня вскоре вновь пронзила ужасающая мысль о предстоящей операции…
Так и пролежал я, практически не сомкнув глаза, до самого утра прислушиваясь к шагам и шорохам в коридоре, которые с течением времени стали однозначно учащаться, в такт которым стало учащаться и мое сердцебиение…
И вот, как бы мысленно я не оттягивал это мгновение, но вскоре в палату вначале пришла та же самая медсестра, а затем и группа врачей с моей мамой.
Вновь внимательно осмотрев меня, они начали что-то обсуждать между собой, стоя прямо надо мной.
Я тоже был ко всему очень внимателен, понимая, что от этого во многом зависит моя дальнейшая судьба, а потому и слушая весь их диалог, при необходимости отвечая на возникающие в мой адрес вопросы. И консилиум, как сейчас бы сказали, после обсуждения непосредственно при больном, еще раз прослушав мою грудную клетку в области сердца, совсем неожиданно для меня принял решение – пока не оперировать, а некоторое время понаблюдать за ситуацией вокруг аппендицита, и почему-то еще и за моим сердцем.
Выслушав все это, я, конечно же, облегченно и успокоено вздохнул...
Уже после завершения обхода и ухода врачей, я познакомил свою маму с Ярандайкиным, который тут же охотно пересказал и ей всю свою историю…
Ну, а дальше, в тот день, моя больничная жизнь потекла уже в следующем режиме – вначале я помог Ярандайкину сходить на перевязку, затем, будучи постельными больными, мы вместе с ним пообедали прямо в палате.
А потом, во второй половине дня, невзирая на нашу разницу в возрасте, что особенно заметно именно в детстве, уже бесконечно болтали на наши мальчишеские темы.
Вечером опять пришла моя мама и принесла банку сливового компота, чему я был несказанно рад, так как хотелось сделать что-то приятное для этого доброго и жизнерадостного подростка. В свою очередь и мой новый друг, видимо, этим совсем не избалованный, остался очень рад этой неожиданной заботе о нем совершенно чужих людей...
А тем временем, боль в правом боку незаметно и неожиданно ушла в прошлое, и, переночевав еще одну ночь в больнице, врачи к обеду следующего дня решили отправить меня домой.
Радуясь тому, что удалось избежать операции, я мысленно представлял, как приду в школу и расскажу о причине своего отсутствия и обязательно – о знакомстве и дружбе с подростком значительно старшего меня по возрасту и с такой интересной фамилией...
Тепло, по-дружески попрощавшись и обменявшись адресами, как тогда было принято, мы с ним больше никогда не виделись и не встречались.
Однако, моя мама еще несколько раз навещала Ярандайкина в больнице, принося ему из дома передачи со сгущенным молоком и печеньем, пока тот окончательно не поправился и не уехал в нужном ему направлении...
Вот такая вот история приключилась со мной поздней осенью 1966 года.
При этом только замечу, что тот аппендицит пока так и сидит во мне, в том же самом правом боку, периодически и с ужасом напоминая о себе, и о Ярандайкине, моем больничном друге из далекого Детства…
Опубликовано в книге "Облака плывут..."