Жгучие Щупальца Его Любви
А Дорилин принял нас на удивление ласково, и пригласил меня ехать с ним на завод, и оттуда к нему домой.
Макс мрачно смотрел на то, как мы обнимаемся, и, наконец, подошел ко мне, и жарко зашептал на ухо:
- Нельзя так, Домиарн! Нельзя панибратствовать с человеком, который у тебя служит, и при этом тебя обворовывает, и все время плетет против тебя интриги! Должна быть черта между хозяином и слугой, а с такими вообще надо жестко! Его нужно убрать из руководства!
- Еще один папаша. Слушаюсь, господин Гидеалис!
Синелис резко отвернулся, пытаясь взять себя в руки.
- Прости! Но ты не знаешь и половины... Ты вообще ничего не знаешь, что тут происходит! Мы бегаем по кругу, и гоняет по нему нас... – он перешел на шепот - ... этот отвратительный горбун!
- Успокойся, Макс. Доверься мне. – Я положил ему руку на плечо, и улыбнулся. – Я должен идти.
Мой управляющий был в отчаянии, так как считал, что цепи, заставляющие нас бегать по этому, и другим кругам, разомкнуть нельзя. А я хочу вас спросить – зачем Бог дает нам невыполнимые задания? Дал бы учитель своим ученикам задачу, которую просто нельзя разрешить? Нет. Мы здесь не для того, чтобы умирать от отчаяния поколениями. Мы здесь для того, чтобы найти ответы. Но чтобы ответы появились, их нужно искать, и верить в то, что мы можем их найти.
Дорилин уже ждал меня на крыльце. Началась метель, но он отказался ехать верхом. Он всегда ходил пешком по своим любимым холмам. Главный эксперт, на котором держалось все мое производство, был окутан воспоминаниями о прошлом, и смотрел на меня теперь сквозь свет и тьму этих воспоминаний. Впрочем, как и всегда.
Мы ушли в кружащуюся пургу, несшуюся со склонов Кардиренских гор. Идти приходилось быстро, потому что в таких условиях я терял ту незначительную температуру тела, которая была. Это ни на что не влияло, просто мне никогда не хотелось опускаться до этого уровня.
Дорилин ковылял, как мог, и изливал на меня ту самую легендарную неисчерпаемость своего недовольства всем подряд буквально. Он хотел знать, почему я не приехал раньше, и он требовал, чтобы я «унял Синелиса», и искренне хотел знать, почему так трудно выполнять все его приказы быстро и правильно? Из-за этого путь на завод показался мне вечностью.
Зато, переступив порог своего любимого детища, он тут же забыл буквально обо всем, и радостно заковылял к котлам и печам, в которых пенились, шипели и плавились разные стадии обогащения меди.
Мы подошли к печи, из которой в формы вытекал раскаленный поток, будто светящийся изнутри матовым рубиновым светом.
- А что ты добавляешь в концентрат?
- Песок. – Дорилин похлопал по плечу какого-то молодого человека, возившегося у печи.
- А почему не карбонат кальция?
- Где я тебе его возьму? Оторвись от своих книг, Изиран, добро пожаловать в реальную жизнь!
Эксперт прошелся туда-сюда, следя за действиями рабочих, которые все были пеневелами, и выкрикнул пару указаний.
- Давай на последней стадии мышьяк добавим? – В глазах Дорилина отражался огонь от печи, и он стоял среди всего шума, переговоров и криков рабочих, и отблесков пламени, такой, каким за пределами завода его никто не знал - просветленный и безмятежный, полный глубокой радости жизни.
- Кому-нибудь в суп?
- Да зачем! – Он тихо засмеялся, и взглянул на меня, как смотрят на глупого ребенка.- В медь. Прочность повысим.
К нему подошли, и стали что-то спрашивать по-пеневельски.
И у меня появилась минута осознать, но не преодолеть, огромную волну стыда, за которой накатила волна удовлетворения. Я не знал, зачем в медь нужно было добавлять мышьяк. Но был несказанно рад, что мой ученик давно перешагнул пределы моих знаний, и отправился в совершенно необозримые просторы, недоступные металлургу-теоретику, который к тому же в жизни занимается совершенно другими вещами.
Домой к нему мы тоже шли пешком. Замерзли неописуемо, но Дорилина это не смутило. Он быстро развел огонь в камине, и сел перед ним на овечью шкуру с кружкой тыкумчаха и полосками сушеного мяса.
А наевшись и отогревшись, он удовлеворенно вздохнул, обнял меня, и уложил на шкуру.
- Только не говори мне, что ты устал. – Он навис надо мной - острый взгляд глубоко посаженных глаз под кустистыми бровями, и борода. Невозможно поверить, что он был мой ровесник.
- Нет. Я этого не скажу. – Я улыбнулся, и коснулся своими губами его губ.
Проснулся среди ночи от жгучей боли. Поднес руку к груди, потому что было тяжело дышать, и наткнулся на что-то скользкое, и очень крепкое. Огляделся, и увидел, что опутан темными, шевелящимися щупальцами, которые тянулись от Дорилина. Щупальца пульсировали сочившимся ядом, прожигавшим меня буквально насквозь.
Я пытался содрать с себя щупальца, но они не поддавались, а все сильнее сжимали меня. Одно из них потянулось к моей шее, и обмотало ее, начав душить. Я хватал ртом воздух, но его становилось все меньше и меньше. Чувство удушения было ужасным, и краем глаза я видел, что новые щупальца тянутся к мне в темноте, а Дорилин спит безмятежно, и даже не просыпается от моих хрипов.
В следующий момент я открыл глаза, и он полулежал, склонившись надо мной.
- И ты еще отрицаешь, что у тебя было тяжелое детство. Хоть бы раз ты проспал ночь без криков во сне. – Он похлопал меня по щеке молозистой ладонью. – Что тебе приснилось? А впрочем не важно. Мне завтра в пять утра вставать!
И он снова улегся, отвернувшись на другой бок.
А я даже не смог пошевелиться, и лежал, уставившись в расписанный ортосезерисом потолок, вспоминая и переживая свой кошмар. Спать уже не смог, и решил вспомнить проповеди отца Релемилла. Благо, у меня было много лет, чтобы зачитать их до дыр, пока он сидел в тюрьме, ожидая, когда я вырасту, и явлю миру сверкающий драгоценный камень его непокоренного интеллекта.
Я знал, что у Дорилина на меня много обид. Тут не надо было быть ясновидящим – он мне их постоянно высказывал. У Релемилла было много проповедей на тему обиды. Но подходил он к этому вопросу не с осуждением тех, кто любил обижаться, а с тщательным объяснением механизма этой язвы души.
«Обижаться - значит накидывать сетку на человека, и тянуть, тянуть на себя, причиняя боль обоим, ибо крепкая и болезненная сетка обиды соткана из ткани души того, кто злоупотребляет этим способом привязывания к себе небезразличного ему человека.»
Вот оно. Нашел. Кошмар просто дал мне понять, что я вижу, как Дорилин душит нас с Максом своими обидами. Я мог бы тоже дать ему список всех своих обид, и добавить все обиды Макса, купившись на сладкую приманку мести, чтобы направить себя, и тех, кто со мной, по очередному кругу тьмы и взаимной ненависти, но проповеди Релемилла советовали совсем другое.
Релемилл говорил, что между приманкой обиды и выходом из круга к Свету Негасимому мы всегда можем выбрать свет. Макс хотел, чтобы я заставил Дорилина выйти из круга первым. Но мы не можем потребовать от других идти к свету.
Мы должны подняться над сладким ядом своих собственных ран, и идти к свету сами. И тогда у тех, кто связан с нами по принципу сообщающихся сосудов, уже не останется выбора, и им придется последовать в свет, если они не хотят расстаться с нами навсегда.