5 марта черный репродуктор сообщил о смерти Сталина, без каких либо подробностей. Взрослых дома никого. Я, как обычно, пошел в школу. По дороге уже можно пройти, не запачкав ботинки. Пасмурно. В курточке немного свежо, но не холодно.
В школе непривычно тихо. В большой прихожей плачущие девчонки жмутся к стенке. Я направился в свой класс. Одна из учительниц быстро подошла ко мне, чуть наклонилась и, ласково, тихо сказала:
— Сегодня занятий не будет. Иди домой.
Вышел из школы придавленный всеобщим горем и своей бесчувственностью, которая казалась моей ущербностью перед другими, более чувствительными натурами. Девчонки плачут, а у меня ни слезинки. Нехорошо.
Всё же, настроил себя на осознанное горе, выдавил несколько слезинок, что меня несколько успокоило: не такой уж и бесчувственный.
Как же мы теперь будем жить без Сталина? Страна погибнет. Имя Сталина с первых годов сознательной жизни. В первом классе учили стихи про двух соколов, сидевших на дубу:
«Один сокол – Ленин, другой сокол – Сталин».
В учебнике истории – героическая оборона Царицына, ныне Сталинграда, не сдавшегося немцам. Иначе и быть не может, такой город!
Редкий фильм обходился без монументально-торжественной фигуры Сталина. В своем кругу, мальчики иногда рассказывали всё, что знали о Сталине: Во время войны Сталин отказался покинуть Москву. Только благодаря его смелости, столицу не отдали немцам. Мы сознавали, как нам повезло, что у нас такой замечательный вождь и учитель.
Константин Симонов, былинным строем, писал:
Сталин, слава о нем — словно грома раскат,
Словно стяг над землею колышется.
И так скромен он стал, множим имя его.
Громче слава ещё не придумана.
В день похорон взрослые сказали, что по радио будут передавать скорбную минуту, когда все заводы и предприятия остановятся, как и люди.
Это было внове и интересно. До полудня оставалось немного, и мы собрались в горнице хозяйки, где на стене между окнами висел репродуктор. Внезапно послышался долгий, печальный гудок. Все стояли, не шевелясь. Никто не плакал, ничего не говорили. Гудок прекратился, и я вышел на улицу.
Газеты напечатали стихи К. Симонова и С. Эйдлина на смерть Сталина и фото – Сталин в гробу. Рядом Маленков, Берия, Молотов, Каганович, на заднем плане – Хрущев, фамилия которого долгое время ничего не говорила для нас.
Возобновились занятия. Никто даже не заикался о Сталине, словно его никогда и не было, как и всенародного горя. Никто из нас не знал о погибших в Москве на его похоронах.
Через 35 лет, случайно, в мои руки попадет февральская газета 1953 года с портретом Сталина, которого выдвигали депутатом на предстоящие выборы. С удивлением и жалостью смотрел на газету, которая сильно отличалась от современных: более крупный и разбавленный шрифт, словно издатели ломали голову и не знали, чем же заполнить газетные листы?
Тексты почти не содержали информации. Об этом же, писали месяц назад и два года тому назад. Каждый день одно и то же. Похоже отпечатан и Краткий курс ВКП(б) – им надо было создать видимость книги, а не брошюры. Вот и растягивали текст по страницам с огромными полями. Так печатают поэтов. Но здесь умом ничто не воспринималось, только зубрежкой.
В год 55-летия его смерти будут говорить, что его отравили, мол, в крови обнаружили препарат, разжижающий кровь, который и вызвал инсульт. Кто-то утверждает, что нашли в его крови цианид, все признаки отравления цианидом. И почти не говорят, что пришло время старику умирать.
Юрий Жуков сказал: «А этот инсульт у Сталина был четвертый. Спросите сегодня у любого кардиолога, можно ли было в 1953 году спасти человека, у которого четвертый инсульт? Вот и все».
Окна класса выходили на реку. За школой стояли метеорологические будочки, к которым нас водили записывать скорость ветра. Каждый день на своем листе надо отмечать, какая была погода, температура. Мальчики не понимали, зачем всё это нужно? Соответственно и относились к этому, как необязательному.
После уроков сразу домой, чтобы поесть и избавиться от тряпичной сумки. Скудный обед, кое-как заглушающий голод, или просто кусок хлеба. И сразу же, за письменные задания. По опыту знаешь, если сразу не сделаешь, то так и придешь в школу, с чистой тетрадью, заиграешься.
Быстро написал и на улицу, к друзьям. Благо, потеплело. Но собираются на теплой, южной стороне, где стена дома загораживает от еще холодного ветра.
Пацаны играют в «зоску», неутомимо подбрасывая одной ногой кусочек кожи с длинной шерстью. Мне с ними не тягаться, поэтому даже и не пытаюсь. И дома не потренируешься, для этого нужно иметь «зоску», не знаю, как её сделать. Имеют её немногие. А я даже её в руках не держал, видел мельком.
Чаще, мальчики играют в «стенку» на деньги, или кидают биту, попадая в столбик монет, а потом переворачивают битой на «орла».
Иногда, просто, предлагали, в какой руке монета? Отгадаешь — твое.
У меня же, денег никогда нет. Некоторые мальчики выигрывали по несколько рублей. Возможно, это и подогревало азарт, да и занятие какое-то, убивается время, которое девать некуда.
Меня никто не принуждал играть, то ли видели безденежного, то ли не хотели связываться с сыном учительницы, который, в случае проигрыша, мог бы и пожаловаться матери.
Многое забылось из того времени, напрочь. Но вот же, в конце жизни вспомнился весенний день на колхозной конюшне, куда привели сверстники.
Может быть, потому что не было никаких происшествий? Обычный весенний день. Большая замусоренная площадка перед длинной конюшней, в которой стояло не более трех лошадей. На нас, мальчишек, никто не обращает внимания, и мы скоро уходим.
Мать и здесь нашла верующих старушек. Они жили в большом добротном доме посреди двух дорог, огибающих с обеих сторон, даже палисадника не было, лишь зеленели два пышных куста сирени.
Один раз взяла и меня с собой. Они сидели за круглым столом и долго разговаривали, а я, под столом, играл с пятилетней девочкой – другого выбора не дали. Она чувствовала себя в привилегированном положении, чуть ли не хозяйкой, и вовсю показывала свою власть, что не придавало мне настроения, и отвращало, вообще, от девочек.
Старушки были скупыми, никогда нас не угостили, хотя бы чаем.
Перед пасхой мать сварила десяток яиц в луковой шелухе. По примеру мальчишек, взял пару яиц, и вышел на улицу, постукаться. Очень скоро у меня яйца разбили и забрали, как трофей.
Бить надо умело и, со знанием, которого у меня не было. Нужно сильно обхватить яйцо в ладони, и самому бить острым концом яйца. Товарищ рассказал, что некоторые, оба кармана забивают яйцами. А те, у кого деревянные яйца, набивают полный мешок яиц.
Это уже из области фольклора: обойдя всех мальчишек станицы, не набьешь и половину мешка. Да и жульничество сразу заподозрят. Но, помечтать так хочется!
В этот день яйца надоедали надолго: ели и просто так, и с соленым салом, с куличом.
Земля прогрелась, и хозяева начали засаживать огород картофельными очистками с глазками. Мы помогали. Земля плодороднейшая, особенно, по сравнению с глиноземом Аджарии. Часто, палки ивняка, воткнутые в землю, в качестве забора, прорастали. Возникала живая изгородь. Забор, зеленеющий нежными, зелеными листочками.
С удивлением увидел, как на краю станицы, между двумя посадками деревьев, пахали сохой на корове. Земля в кореньях, тяжелая. Я с Лёней Ус, моим одноклассником, случайно проходили мимо и узрели почти каторжный труд.
Магазин возле рынка привлекает обилием товаров. На крючке висел маузер в деревянной кобуре. Неужели продавался? Мы же, покупаем тетради, дешевые акварельные краски на картоне в виде палитры, лезвия – затачивать карандаши. Лезвия быстро ломались.
Как-то раз, я соблазнился пластмассовой дудочкой с тремя отверстиями. Показалось, что смогу выдувать на ней мелодии. Сбегал домой, взял у матери три рубля. Благо, после получки деньги были. И весь путь от магазина, тщетно, пытался выдуть хоть какую-то мелодию. Медведь наступил на ухо. Возможно, она не была приспособлена для мелодичной игры?
Через три дня нещадной эксплуатации, хрупкий раструб сломался. Дудочка стала походить на настоящую флейту, но от этого не легче, ничего мелодичного не получалось.
Ребята, постарше, мастерят скворечники из досок. Лёня Ус одного роста со мной. Много общего, любим фантазировать. Часто прибегал к нему домой, но родителей никогда не видел – на работе. У него отчим. В знании жизни, опытней меня.
Хвастался, что жил, как мужчина, с соседкой, взрослой женщиной, и той это понравилось. Я догадывался, что он привирает, но не стал уличать. Хочет так говорить, пусть болтает.
На его улице, напротив его дома, в палисаднике росли густые зелёные кусты мяты. Почему это запомнилось? Хотелось сорвать листочек и понюхать, но улица пустынна, каждый человек виден, что делает и куда идёт.
В огороде Лени кусты крупного, почти прозрачного крыжовника. Вижу в первый раз. Но он еще зелен, и кислый.
Как-то, за его просторным огородом, на свалке, нашли несколько перегоревших радиоламп, похожих на лампы в кинопроекторе. Тут же, начали мечтать, что со временем, соберем из этих ламп кинопроектор, и будем показывать фильмы для детворы.
Немедленно приступили к делу. В сарае навели чистоту, вымели мусор, побелили стены. Осталось поставить лавки для детворы. День закончился, и я пошел домой. Не догадывался, что Лёня в этот день был Томом Сойером, красящим забор.
продолжение: http://www.proza.ru/2018/04/11/1245