- Называй сколько влезет, если из тебя прёт, - вынужденно сломался Виктор. - Тебя ж не переубедить, что я, советский офицер…
Он хотел заметить, что «конь свинье не товарищ», но решил не ронять офицерскую честь.
Внезапно пятнистый полог отогнулся. В землянку стремительно вошёл человек в кожаном плаще и высокой фуражке. В красных петлицах блеснули золотистые ветви. Скрытые под сенью козырька глаза были не видны. Этот высокий чин даже не посмотрел на него. Он стал отрывисто и жёстко говорить с Ригелем. Тому вскоре ничего не осталось сделать, как принять положение «смирно», оттопырив локти, и отдать через полог какое-то распоряжение, не требующее отлагательств. Тут же двое солдат подошли к Виктору и одним рывком вскинули его на ноги. Как и следовало ожидать, они потащили его к выходу.
- Я сожалею, но я вынужден. Это приказ, - только и смог вымолвить обер-лейтенант, но тут же замолчал. Надо полагать, под взглядом своего начальника.
Чувствуя нехорошее, Виктор сделал попытку сопротивляться, но ему тут же загнули руки к лопаткам. Его вывели по бревенчатым ступенькам, посыпанным опилками, наверх. На поляне, огороженной колючей проволокой, стояло нес колько машин, среди которых он заметил ВАЗ АА, ЗИС-5, «студебеккер» и германский трёхтонный «опель-блитц». Всё пространство было покрыто соснами и усыпано рыжими хвойными иглами. Ни слова ни говоря, Виктора толкнули к одному из деревьев. Его поставили лицом к стволу. Один из солдат вытянул его руки вперёд и завязал их ремешком. Второй из них, довольно рослый парень с белёсым пушком на лице, посмотрел ему прямо в глаза с холодной решимостью. «Рот фронт», - внезапно прошептал он, когда первый забухал сапогами от дерева. Лучше б он этого не делал. Потому что тут же, без всяких изменений, этот фриц достал из кобуры на животе «Люгер». Отошёл вслед за своим товарищем назад, где шумно оттянул на себя затворную раму.
- Ах ты, гад! Совестливый, значит… Ты себя пожалей, а не меня! – выкрикнул Виктор, но тут же подумал: «Господи, если Ты есть! Помоги…»
Выстрел блеснул и грохнул так, что на мгновение он перестал видеть и слышать. Сверху на волосы посыпалась сбитая пулей кора. Ему даже показалось, что пуля шевельнула волосы. Но ничего – стерпел. Раздался ещё выстрел и ещё. Но голова уже ничего не соображало. Уши и заполнило ватой, будто при нём никогда не стреляли вовсе. Но эта была другая вата. Она была серая и тяжёлая; вязкая, как глина. Она прорывалась через уши, но главным образом через лоб и заползала в мозг, делая из него ручное, послушное им существо.
- Господин генерал хочет вам сказать, что следующий выстрел будет точно в цель, - раздался, казалось, над самым ухом голос Ригеля. – Советую подумать и сделать правильные выводы. Если, конечно…
- Всё! Я сказал достаточно, - внезапно раздался другой, незнакомый ему голос. – Развяжите…
***
…Семельченко, как и было условлено, вышагивал впереди. Он словно с любопытством озирался на покосившиеся, уцелевшие за две оккупационные зимы, сараи и заборчики с германскими приказами и цветными плакатами, вроде «ГИТЛЕР ОСВОБОДИТЕЛЬ!». Патрули от комендатуры и полевые жандармы нисколько его не пугали. Он даже нарочито вызывающе шёл им навстречу, а они обходили его (очевидно, принимали за агента хипо-полиции или ГФП). Пару раз он сочувственно покивал в сторону двух мужчин, которых гнал перед собой жандарм на лошади. А на площади, где покачивались тронутые разложением трупы повешенных с табличками «Я НАРУШИЛ ПРИКАЗ ГЕРМАНСКОГО КОМАНДОВАНИЯ», даже сплюнул. И, что самое главное, перекрестился на видневшийся вдали купол собора. На бабулек и дедулек, что развернули тут же бойкую торговлю (война войною, а жратва жратвою), это произвело должное впечатление. Им время от времени подбрасывали листовки в корзины по указанию штаба городского подполья, но это их проняло лучше всяких «бей немецко-фашистских захватчиков!». В довершении ко всему Семельченко громко (что было уже чересчур!) сказал: «Хоть по-русски грамотно писать научились». К вящему облегчению Цвигуна, он тут же стал сматываться в нужном направлении.
Васька следовал за ним по пятам, хотя и на почтительной дистанции. Облачённый в тёмно-синий шевиотовый костюм и галстук, в низко надвинутой фетровой шляпе, он был похож на коммерсанта из Берлина или, по крайней мере, из солнечной Одессы. Его тоже обходили патрули. Правда, в одном случае он дал небольшую промашку. Отпустил ситуацию, засмотревшись на ехавшего германского офицера с яркой дамой на неизвестно откуда взявшейся пролётке со старорежимным кучером в козлах. И тут же услышал: «Дяденька, а вы огонька не дадите?» Молодой рябой полицейский в ещё необмятой униформе возник рядом, как будто прятался в сточной канаве. К губам у него прилипла самокрутка. Глаза смотрели заискивающе, но одновременно с хитрецой. «Das du fortkomst! Shneller! » - гаркнул Васька оглушительно. Полицай испарился с поклоном, будто вместо него кипел чайник. Однако Васька тут же отчитал себя за небдительность и занёс выговор в незримую «книгу поступков», как учили его в СМЕРШЕ. «…Держите перед собой в трудные часы эту книгу открытой, представляйте строчки уже исполненных дел, а также записывайте воображаемым карандашом новые дела и свои планы. Разбейте каждую страницу на два столбца: ваши успехи и ваши провалы. Так изо дня в день вы научитесь соотносить свои дела с делами других сотрудников, ведущих точно такие же книги. Таким образом создаётся одна Единая Книга, которую рано или поздно учатся читать все», - так учили их на курсах.
С Фоммелем у него была договорённость, что СД не будет его «плотно водить» во время маршрутов по городу. В любом случае подпольщиков, с которыми он будет выходить на контакт (в основном, подставных или тех, что под подозрением у Центра) они арестовать не смогут. Хлопотно это хотя бы потому, что надо запрашивать санкцию у ГФП. Так можно и все нити оборвать, потому как гестаповцы как раз большие охотники на подобную информацию. Сами норовят кого-нибудь арестовать и отчитаться по «рус бандит». Кроме того, пока резидентура СД подготовит запрос, пока группа тайной полевой полиции его, может быть, утвердит, памятуя о том, что некий русский убил одного их сотрудника и покалечил другого… Фоммель, правда, пустил слух, что этого русского, которого он взял под опеку, вскоре за несговорчивость застрелили «при допросе на местности». Но разве ему не желают отомстить? Рассчитывать приходилось наудачу и удачу большую.
Цвигун вовремя обратил внимание: рослый офицер с шевроном танкогренадёрской дивизии «Великая Германия» увязался за Семельченко. Это было совсем некстати. Часы на запястье показывали без 10 минут 12. Ровно через 20 минут Ваське следовало найти на рынке торговца сахарином, что носил чёрный картуз и чёрную визитку. Торговца звали Иван Ипполитович. Так было обозначено в ЦУ СМЕРШ. Он был местный и имел разрешение на торговлю от городской управы. Помимо этого он, выполняя указание резидента 4-го управления НКВД, которому был подчинён до февраля 1942 года, инициативно пошёл на контакт с отделом III-a полевой командатуры. Контакт, как и следовало ожидать, быстро закончился предложением о доверительном сотрудничестве со штабом местной Абвергруппы. Иван Ипполитович, используя германскую зафронтовую агентуру, о которой имел самое отдалённое представление, успешно прошёл проверку. Суть её заключалось в следующем: тайно списаться со своим родственником, который служил начальником учётного стола офицеров запаса крайвоенкомата, у которого в свою очередь брат работал в сборном цеху «Уралмаша», а деверь – в комиссии по приёмке Т-34. Родственники по достоверным данным, получившим подтвержение в Абвершталле, были скрытые, но закоренелые троцкисты. Получив письмо с оказией, родственник-военный повёл себя правильно, с точки зрения местной абверовской агентуры. А именно: в НКВД не побежал. Даже в 3-й отдел по месту службы не обратился. Напротив, по указанному через оказию адресу отписался, что «вареники дошли в наилучшем виде, в коробке за время следования не укатались». Это был условный сигнал о согласии на взаимный контакт. Вскоре через доверенное лицо германская резидентура стала получать данные о мобилизационных мероприятиях, графиках движения эшелонов с пополнением и техникой, а также многое другое.
…Капитан из «Великой Германии» с зелёным кантом поверх белых «катушек» и ускоренным шагом догнал Семельченко. Но тот уже давно ощутил к себе интерес. Однако он шёл к собору, не оборачиваясь. Даже не сбавил шаг, чтобы не спровоцировать интересующуюся сторону.
Как бы раздумывая, приближаться к нему или нет, капитан гаркнул на плохом русском:
- Эй ты, Иван! Хальт! Бистро, шнеллер! Слюшайт моя команда, бистро!
Семельченко замер в полуобороте. Потёр грудь, затянутую в кургузый пиджачок, застиранный в подмышках и спине.
- Это вы мне? – его лицо изобразило искреннее недоумение.
- Ти есть презирать германский империй? Альзо, ферштейн? – немец предупредительно положил руку на кобуру и надавил пальцем на клапан.
- Ой, граждане… господа-товарищи! – деланно завопил парень, расплывшись по рыжей широкой физиономии. – Что это деется? Иду себе, иду, а тут… Ни за что, ни про что! Вот тебе и новая власть! Вот вам и новый порядок! А думали, что такое только при усатом Сталине! Жить, значит, стало лучше, жить, значит, стало… На тебе, повеселились, едит их мать!
Это он, орёлик, зря, с досадой подумал Васька. Вот за это я ему башку оторву, но уже потом. Не после войны, конечно.
- Shvaigen, Verfluht! Ausvaise, Shneller! – повысил голос немец, побелев от напряжения и подступающей ярости. – Документ, живо показайт!
Руку он всё ещё держал на клапане, будто кого-то и чего-то опасаясь.
У Семельченко не было никаких документов. В этом и состоял смысл мероприятия: пройти по городу и не быть задержанным. Если мужчина крепкой наружности или юноша призывного возраста попадались на глаза патрулю, их немедленно останавливали и проверяли документы. Если документы были не в порядке или просто вызывали подозрение, равно как внешность и поведение, то их обладателя немедленно арестовывали и допрашивали в хипо-полиции или ГФП. Если «материал» был никчёмный, то есть не представлял никакого оперативного или «активного» интереса», задержанного ждала незавидная участь. Его или её обычно расстреливали за городом, приказав предварительно вырыть для себя и других бедолаг могилу. Могли отправить в концентрационный лагерь, что был неподалёку от всех крупных населённых пунктов областного или краевого значения. Там «объект» или «материал» подвергался «фильтровке» со стороны двух разведорганов третьего рейха: СД и Абвера.
Вариантов решения такой судьбы становилось больше, но все они являлись неутешительными.
…Семельченко быстро отыскал выход. Он медленно, чтобы не спровоцировать немца, вынул из внутреннего кармана какой-то листок и развернул его перед лицом офицера. Тот на мгновение опешил. Он простоял несколько минут без движения, лишь шевеля губами. Семельченко учтиво кивнул и спрятал листик снова в карман. Затем он, не торопясь, нырнул в толпу, что шумела вокруг торговых рядов, и был таков. Даже Васька потерял его из виду.
Немец тут же пришёл в себя. Он мгновенно вынул из кобуры «Вальтер ПП». Оттянув назад затвор этого маленького удобного пистолета, он стал озираться, как затравленный. (Как будто его со всех сторон обступили «руссиш партизанен», готовые растерзать, или сварить живьём.) Затем, справившись с собой, он позвал двух полицаев, что проходили мимо в патруле. Те мгновенно, согнув спины, оказались рядом. Затаив дыхание, они слушали приказы немца. Но Васька их не слыхал. Он уже был к тому времени в условленном месте перед лотком, где в специальных секциях из фанеры гнездились мешочки с сахарином. (Сахарин обменивали у немцев и, чтобы не было вопросов у полиции, продавец расфасовывал их, таким образом, отсыпав из полиэтиленовых упаковок.) У лотка сидел высокий и крепкий старик, одетый, как и было условлено. Его скуластое, почти без морщин лицо украшала седая бородка-эспаньолка с редкими усами. Старорежимные, белого металла очки с дужками в виде скачущих жеребцов торчали из верхнего кармана, откуда змеилась цепочка, звенья которой представляли собой знаки Зодиака. Старик время от времени зазывал прохожих. Но делал это не просящее и слёзно, а будто одалживал кому-то под солидный процент. Это привлекало даже самых отчаявшихся покупателей без советского гроша в кармане, не говоря уже о синих сотенных или коричневато-бурых оккупационных марок. Они наперебой, отталкивая друг-друга, предлагали ему заместо денег какие-то вещи, как-то старый утюг, спираль или змеевик от самогонного аппарата. Поторговавшись, старик иногда уступал наиболее настырным и нуждающимся, зная наверняка: товар пойдёт по кругу и достанется ему. Сахарин зачастую сбывали за продукты питания, а никто кроме него, прикрывшись разрешением на торговлю, не промышлял на рынке этим товаром.
В указании Центра значилось по объекту, что кроме пароля-отзыва, а также установленных приёмов бесконтактного или контактного обмена информацией, существует условленный сигнал тревоги – канцелярские нарукавники чёрного шёлка. Если таковые окажутся у Ивана Ипполитовича, к нему лучше не соваться.
- …Сахарин есть первейшее средство от скуки и нужды, - нарочито-вежливо, глядя перед собой и кругом живыми, но выцветшими синими глазами, вещал старик. – Главное, что не дорого – по карману не ударит. Состоятельным господам – как выкурить папироску «Месаксуди»…
Услыхав последнее, Цвигун, не медля, подался к нему. Тут же, отпустив своё напряжение, кинул через плечо:
- У вас, милейший, действительно есть хорошие сорта табака? Из дореволюционных запасов?
Глаза старика ещё больше оживились, но он спрятал этот волнующийся блеск за седыми кустистыми бровями:
- Если поскрести по сусекам, сударь мой, то непременно найдётся.
- Когда мне к вам зайти, милейший?
- А завтра поутру, часам к девяти. Как раз начинаю в это время свой промысел, сударь мой.
Цвигун почтительно приподнял шляпу. Затем повернувшись на каблуках через левый бок, он отправился к собору. Это означало следующее: контакт прошёл чисто, наружное наблюдение за собой он не привёл. При этом Васька знал наверняка: пока он задействован в операции, которую будто бы санкционировал сам Шелленберг и сам рейхсфюрер СС Гиммлер, его не тронут. Но это – до первого же провала. До первой неудачи или смены настроения у этих шефов, что вообще его любят менять. С их молчаливого согласия его могут подстеречь и ликвидировать, списав на него, как разоблачённого агента «огэпэу» свои промахи. К этому на всякий случай он всегда себя готовил и старался заранее отработать «уход».
Теперь, когда первая часть контактов с подпольем оказалась выполнена, ему предстояло отработать дублирующую явку. Завтра старик должен будет передать ему устную информацию о месте и времени встречи с представителями штаба. Возможно или скорее всего эти данные окажутся ложными. А как же – тут обижаться нечему. Ибо подполье да и сам Центр так отрабатывает варианты борьбы с «кротами» и «подставами». Но о его прибытии сегодня же поступит информация в штаб городского подполья. Вернее, представителям подпольного горкома ВКП (б). Оттуда же – в УКР СМЕРШ Центрального фронта, а оттуда – в ГУКР СМЕРШ в Москву. Как говорят в конторе – дойдёт по инстанции, не боись.