Внезапно по площади скользнула овальная тень. Фюрер присел и выронил коробочку. При этом почему-то стал креститься не по-нашему, с лева – направо. Старуха произнесла «свят-свят» и «изыйди, сатана». После этого Гитлер стремглав бросился к своей лакированной машине с Груздевым. Юноша с огненным мечом стал замахиваться на круглую серебристую «юлу», которая на поверку оказалась довольно большой. Быстро снизившись, она повисла над церковным куполом. Затем рванула дальше, на запад – с бешеной скоростью…
…Виктор разомкнул непослушные веки. Землянка, в которой он себя обнаружил, освещалась германской карбидной лампой на столе, что стоял в дальнем углу. Выход и по совместительству вход был завешан пятнистой плащ-палаткой. В правом углу на аккуратной вешалке, выполненной из берёзового дерева, висели офицерские плащи с прелинами, с одной или двумя звёздочками на серебристых погонах. В специальных нишах, прорубленных в брёвнах, виднелись бутылки с увеселительным, пачки галет, сыр и ветчина, нарезанные дольками, в прозрачных полиэтиленовых упаковках, плоские банки из-под сардин. В отдельной нише вытянулась канистра с синевато-жёлтой этикеткой, заполненная прованским маслом.
Лампа на столе светила слишком ярко. Виктор со сна не мог рассмотреть расположившегося на стуле человека. Лишь смутный силуэт в голубовато-сером, с серебристыми бликами на плечах подсказывал, что это «Федот да не тот». Мысль, что он угодил к немцам, как громом поразила его. Ошарашенный (он лежал на полу, прислонённый к бревенчатой стене, с туго перетянутыми руками и ногами), он тут же ощутил на животе пустую, распахнутую кобуру.
- Вот сволочи, - процедил он. – Похитили, значит.
- Не надо так драматизировать, товарищ капитан… как есть… о, товарищ Померанцев Виктор Павлович, - заговорил противный, но излишне любезный мужчина. – Вы действительно оказаться в германский плен. Ви это прекрасно понимайт. Это отшень важно. От ваш поведений будет зависеть ваш дальнейший судьба. Ви это понимайт, товарищ Померанцев? Ферштейн?
- Гитлер тебе ферштейн, а не советский офицер! – рявкнул Виктор так, что в голове помутилось.
- О, не надо так есть грубо! Зачем ви так говорить, товарищ Померанцев? Так ни есть надо. Ми должен стать ваш короший друг.
- Обсеришься! Какой я тебе друг, падла? Можешь меня пытать, можешь расстреливать…
- Зачем мне вас расстреливайт? О, ви думайт о нас с позиций красный пропаганда. Она показывайт через жидовски комиссарен всех немцев как дурак. Это совсем не так. Ми уважайт сильный и мужественный враг. Ви скоро убедиться в этом. А пока ви должен успокоиться и разговаривайт с приятный собеседник. Как будто ви есть мой приэтель. Альзо?
- С тобой что ли, гнида? Ты мне в приятели навязываешься? Ты башкой своей допри – из тебя такой же приятель как из говна… ну, это… О чём нам с тобой говорить, фриц? Ну, твари…
- О, ви опять ругаться напрасно. Это совсем не надо делайт, товарищ. Я тоже когда-то биль товарищ, Померанцев. Я бывши дойче коммунист, спартаковец. Рот фронт! – силуэт поднял над головой кулак. – Рот фронт, камрад! Ви это понимайт, товарищ?
- Зараза-а-а… - Виктор плюнул, но не попал. – Знаю, конечно. Как не знать! Психологический контакт вот как это называется. Тоже грамотные, так что… Научили тебя, так думаешь разжалобить? Слушай, б…, если ты действительно был коммунистом – знаешь ты кто!?! Тебя на огне медленном надо теперь изжарить, понятно? Я вот не коммунист и то – жалею…
Он с ужасом поймал себя на том, что начал откровенничать. Либо фрицев контакт сработал, либо его характер дал слабину. А это в условиях военного времени, знаете ли… Он хотел сказать, что отца арестовали ещё в 1934-м и он до сих пор не знает о нём ничего, но вовремя сдержался. Другая мысль поразила его: если те ребята из СМЕРШа, что сдали его тем двум мерзавцам на «додже», предатели или агенты, то… Кому тогда верить, товарищи? Есть ли вера вообще? В Бога, в совесть? Господи, помоги! Образумь и защити раба своего, Виктора. Не раба конечно – ученика…
- О, ви, кажется, хотеть мне что-то сказать товарищ Померанцев. Что-то про кипящий масло и медленный огонь, - вкрадчиво заметил голос, который начинал порядком надоедать. – Ви думайт так обидеть меня? О, найн! Я есть привыкать к такой обращений. Да, я есть бивши коммунист. С начала война на Восток я изменить свой убеждений. Могу объяснять. Национал-социализм оказаться близок мой разум. Это есть социализмус, что оказывайт близки мой разум. Это социализмус доказывайт величий арийский раса и германский наций в Европа, а также весь мир. Если другой народ будет следовать за германский, он также обрести этот величий. Ви понимайт, о чём я говорить?
- Не понимайт! – с наслаждением передразнил его Виктор. – Ну и ишак ты! Социализм ещё приплёл, ни к селу, ни к городу. Что ты знаешь о социализме? За него людей в паровозных топках сжигали, как Сергея Лазо. За него расстреливали из пулемёта, как в фильме «Чапаев». За него с раненых шашками кожу лоскутами сдирали, как у Серафимовича в «Железном потоке» и у Шолохова…
- Что ви знает о социализм кроме красный пропаганда? – встрял гитлеровец с возрастающим зловещим интересом. – Только фильм и книг не может дать вам знайт вся правда. Ви ошибаться, товарищ Померанцев. Ви ошибаться то, что правда так доступен ваш ум. Ви не думайт, что красный пропаганда может убедить вас не знать правда? Что красный пропаганда убеждайт вас поверит ложь…
- Какая ложь, сука!?! – Виктор, наконец, приподнялся и слегка подогнул ноги. Приятное тепло разлилось по отёкшим членам. – Что ты знаешь обо мне? Что ты знаешь о нас!?! Ни хрена вы не знаете, убийцы. Только жечь и разрушать можете. Насиловать женщин и мучать пленных. Живыми бы вас и всю вашу Германию…
- О, ви совсем национал-социалист! – тихо засмеялся гитлеровец. Его рука легла на стол, где покоилось нечто тусклое и железно, что заставило Виктора поостыть. – Совсем как фюрер, что есть требовать освобождать жизненный пространств от неполноценный раса. Жестокость и ещё жестокость, хотя надо оставаться добрый человек. Так сказать Адольф Гитлер и Генрих Гиммлер. Но я есть Абвер. Я не имейт отношений к полиций, СС и СД. Это есть подлый организаций. Это есть животный, но не есть человек. Ми так думайт в Абвер и Вермахт. Ви верит нам?
- Верит, не верит… По-русски выучись как следует, а потом вопросики свои хитрые задавай. Ферштейн? То-то… Конечно не верю. Тебе, фашисту, как можно верить? Хрень какую-то поносишь из себя, как сивая кобыла. Башку б тебе отшиб… Ишь, какие добренькие выискались! Мол, мы тут ни при чем, нас заставили. А кто воюет – только СС? Или ваш вермахт? Вы и воюете. Советских людей убивает и мучает только СС? Вы сперва убиваете, а потом они. Потому что вы первые идёте по нашей земле, а они – следом за вами. Понял ты, пучок дерьма? То-то… Если вы такие хорошие и благородные, на кой вы вторглись на нашу землю? Что вам тут, сметаной помазали? Что ж вы своему фюреру поганому башку не открутите!?! А!?! Ага… Язык-то проглотил, гуманист хренов?!?
- Тише, не надо так орать, - сухо заметил немец, махнув другой рукой. – Ви совсем оглушать меня. Я думайт вот о чём. Ви есть наверняка немного голоден. Я распорядился дать вам есть. Эссен, бите ком! Я правильно сейчас сказал, товарищ Померанцев? – удивительно чётко спросил он. – Вижу, что правильно. Вы хорошо держитесь, и это нам нравится. Мужественный русский нам ближе, чем трусливый немец. Если бы выбор пал между вами и таким немцем, я бы не колеблясь, отдал предпочтение вам. Что такое высшая раса, когда речь идёт о настоящем человеке? Это не метафора, не игра слов. Это жизнь, товарищ Померанцев. И вы сейчас выигрываете, потому что у вас настоящих людей больше, чем у нас.
- Ох, сейчас меня стошнит! Знаем мы и эти приёмчики. Только не ждите – ничего рассказывать не буду. И шпионом вашим не стану. Я советский офицер и советский человек. Это ясно? Или тупоумием страдаем?
- О, конечно! Но спешу вас разочаровать. Нам не нужны ваши данные. Мы и так много знаем о вас и вашей дивизии. Даже про ваш полк самоходно-артиллерийских установок СУ-85 под командованием майора Беспечного Павла Анатольевича. Члена партии… ВКП (б) с 1931 года, женатого, имеющего двоих дочерей, которые вместе с женой проживают в Астрахани. Проходившего свидетелем по делу о военно-троцкистской группе при Особом Краснознамённом Дальневосточном округе, по месту службы. Он отказался дать свидетельские показания против двух командиров, сославшись на то, что недостаточно знал их как новичков. Поэтому с августа 1937-го по ноябрь 1938-го он был задержан органами НКВД по обвинению в участии в военном заговоре наряду с остальными заговорщиками, мнимыми и реальными. Но ему повезло – военные действия против армии Японии, арест Блюхера и бегство Люшкова, главы дальневосточного НКВД, помогли ему и другим выйти на свободу. Его даже не били – совсем отрадно! Ну, мы отвлеклись, товарищ. Да-да, не надо злиться. Майор Беспечный, вам это будет приятно слышать, написал с десяток заявлений в партком дивизии с просьбой открыть для вас кандидатский стаж. Он рекомендует вас в партию, понимаете? Таким командиром надо гордиться. Он вас считает настоящим офицером и настоящим советским человеком.
Выдержав паузу, пока Виктор, потрясённый, молчал и шевелил губами, он что-то коротко бросил за плащ-палатку. Молодой голос по-немецки чётко ответил ему. Тогда сидящий встал, удовлетворённо размял пальцы и вышел из-за стола. Затем он сделал несколько шагов влево, где, скрытый светом, стоял на березовой столешнице массивный радиоприёмник в коже. Немец совершил щелчки. Вскоре из ворсистой ткани, что покрывала динамики, понеслась нежная, обволакивающая всё и вся музыка.
- Вы хотите – я могу поймать московское радио? – участливо предложил он. – Послушаете русские песни. Сегодня транслируют второй акт – пьеса «Фронт» театра Красной армии. Автор, если не ошибаюсь, Константин Симонов. Желаете?
- Слушай, рот закрой, - нехотя процедил Виктор, удерживаясь, чтобы плюнуть. – Театрал херов… А то сейчас блевать начну от твоих речей.
- Давайте знакомиться, товарищ Померанцев, - продолжил немец, как ни в чём не бывало. – Обер-лейтенант Ригель. Соответствует званию старший лейтенант Красной армии.
Он, наконец, выступил из света. Виктор с удивлением отметил, что перед ним стоит совершенный юнец. Голову с русым пробором, что был нерушим как каменный, этот «ариец» уверенно держал на длинной шее, которую поддерживал чёрного бархата отложенный воротник с серебристо-красными «катушками». Грудь под идеально сшитым френчем была украшена лишь красно-белой косой ленточкой какого-то ордена. Крылья галифе, что были подшиты замшей для верховой езды, белоснежные края манжет и полоска шейного платка лишь подчёркивали в Ригеле заядлого аккуратиста. (У Виктора это, впрочем, не вызвало ничего, кроме желания плюнуть, которое он тут же подавил.) В этом был, пожалуй, его недостаток. Это внушало к нему лишь отвращение. Участливые серые глаза на румяном лице, правда, внушали невольную симпатию. Но она существовала отдельно от его тела и от его мундира. Руки с тонкими, как у пианиста, пальцами, время от времени совершали плавные движения. Как будто их хозяин и впрямь тщился найти невидимые взору клавиши и как следует нажать на них.
Вскоре ладный германский солдат с массивной кобурой на поясе поставил на березовый стол эмалированную кастрюлю в соломенной оплётке. Из-под крышки струился аппетитный пар. Несло чем-то мясным или колбасным – чёрт их разберёшь. У Виктора набежала в рот предательская слюна. Стала выливаться наружу. Но он усилием воли заглотил её обратно. Не дождетесь, выродки. Солдат тем временем на мгновение замер. Затем, не дожидаясь разрешения, щёлкнул каблуками подкованных сапог (из бревен полетели щепы). Он остался было стоять с прижатыми к бёдрам локтями, но Ригель жестом отправил его наружу.
- Угощайтесь, товарищ Померанцев, - он сделал радушный жест, приоткрыв крышку.
- Ложку сначала положи, - хмыкнул Виктор, ощутив тошнотворный прилив голода. – А потом уже «угощайтесь». Или ты думал я руками из твой кострюльки жрать буду? А потом из мисочки водичку хлебать? На четвереньки встану и хлебать, понимаешь…
- Слушайте, бросьте! Еда это первый человеческий инстинкт. Первый инстинкт, после инстинкта самосохранения, разумеется, - Ригель так приветливо улыбнулся, что Виктору непременно захотелось испортить ему нос. – Еда, желание обладать женщиной или мужчиной, продолжение потомства, преумножение имущества и жажда власти. И, конечно, любовь, как пишут об этом писатели. Такие, как Шиллер и Гёте, Толстой и Достоевский. Но это лишь примитивное, хотя и замаскированное стремление человека подняться над самим собой. Победить страх перед жизнью. Скрасить своё одиночество в этом мире. Таком опасном и непредсказуемом. Вы согласны со мной, товарищ Померанцев? Ведь я процитировал вам то, что заложено в марксистской диалектике. Борьба и единство противоположностей – вот суть…
- Слушай, Ригель-шмигель, не буду я жрать. Понял или не понял? – презрительно сощурился Виктор и тут же пожалел, что назвал немца по фамилии.
- Браво! – хлопнул тот в ладоши. – Вы молодец! Хотел сказать, совсем молодец. Но так по-русски не говорят. Вы отказываетесь есть с завязанными руками. Это похвально! Вы не животное, товарищ Померанцев. Вы настоящий советский человек. Вы мне ещё больше нравитесь.
- Щас язык порву, если не закроешься! – Виктор почти дословно воспроизвёл одного уголовника из детства, которого конвоировали по улице двое милиционеров с наганами.
Он всё сильнее чувствовал к этому немцу странную симпатию, что настораживала и пугала его.
- Грубость украшает солдата. Но я не объект для вашей грубости. Я вам не враг, - сказал Ригель так будто и впрямь хотел подружиться. – Я хочу вам помочь. Ещё раз повторяю, мне не нужны ваши данные о Красной армии. Мне не нужно сделать из вас шпиона. Во-первых, шпионом так не становятся, - ещё участливей улыбнулся он. – Стать шпионом, значит прожить ни одну жизнь. А вы только вступили на этот путь. Кроме того, вы симпатичны мне. Я бы хотел стать вашим другом. Если вы позволите мне, конечно. Я могу надеяться на вас, товарищ? Я могу вас так называть?