- Поедешь, поедешь, - потрепал его по плечу старшина. – Только сейчас пока уймись. Не береди душу. Мы вас сейчас в санбат. Носилочки только соорудим. Эй! – кликнул он своих бойцов с винтовками: - Скидывая плащ-палатки – растягивай их и вяжи по винтарям своим! Как я вас учил, олухов Царя Небесного. Доставите в тыл обоих в наилучшем достоинстве. Да не растрясите по пути – у них рёбра да кишки отбиты. Понимать надобно…
- Фу, а я думал уже – второй танк затребуется, - на беду свою изрекла «комрота» и тут же затикнулась.
На него вперился глазами старшина-грузин. Чёрные как смоль усы, словно проснувшись, зашевелились. Мохнатый кулак прочертил по воздуху замысловатую фигуру:
- Эх-х-х! Мададой, маладой… Зачэм так гаваришь, таварыш лейтэнант? Слышишь, зачэм, а? Нэ нада так, дарагой. А то я таварышу Сталину пряма напишу. Эсть у нас такой нэсоснательный лэйтенат, таварыщ Сэлэзнёв Игорь…
Лейтенант, живо смекнув все возможные последствия, стал совершенно белым с лица:
- С собой мы того… взять конечно можем. Я хоть два танка на каждого выделю. Только, поймите: не выдержат они транспортировки на броне. Так что лучше им того, на носилочках, как товарищ другой старшина…
Не обращая на него внимание, Неустроев задумчиво чертил глазами воздух. Было ощущение, что он обводит огненным контуром всё происходящее. Затем к нему подошёл боец со снайперской винтовкой в надвинутом капюшоне. Оба они пошептались, и боец ни сказав ни «есть» ни старорежимное «так точно», что понемногу входило в жизнь, побежал к старой вороночке, где ранее схоронились Виктор и Сашка.
- Боец! – подал голос комрота. – Почему не отвечаете по уставу своему командиру? В шрафную захотели? У меня бы мигом нужную путёвку отхватил, - и сокрушённо заметил для своих: - Ну, распустили разведчики своих, мать их… Ох, скоро они по головам друг-дружке начнут ходить. А своему командиру – на шею…
- Нэ нада так, дарагой. Савсэм нэ нада… - начал было снова сокрушаться грузин. – Мамой калянусь, что нэ нада!
- Оставить разговоры, - изрёк Неустроев нарочито спокойно. – У нас свои законы. И не вам их судить да рядить. Кру-у-угом, марш! – скомандовал он своим, и те (вслед за ними Виктор и Сашка, что не отлипал от Джульбарса) рванули к Т-34.
- Да ты кто такой здесь будешь? – начал было Селезнёв Игорь, хватаясь за кобуру.
Но тут же он обмяк и нерешительно ссутулился. До него, наконец, дошло, что эта специальная команда, одетая в пятнистые комбинезоны с железными пластинами на спине и на груди, стянутыми ремешками, либо НКВД, либо СМЕРШ. Тем паче, что Джульбарс не подвёл – глухо зарычал, ощетинившись шерстью как колючками ёж. Весь его вид говорил: не уберёшь руку с «машинки» - откушу! Не побрезгую, что не мытая, в масле машинном да в соляре. Правда, многое было понятно. Погоны ввели не так давно – в феврале 1942-го. С тех пор началось возрождение традиций царской армии, что не мог не заметить даже самый ненаблюдательный и недалёкий. Впервые «красные офицеры» вместо «красные командиры» употребил незадолго до войны товарищ Сталин, что произвело эффект неразорвавшейся, но пробившей потолок бомбы. Сейчас этим не удивишь – так требовали называть себя все командиры. Старшие по всей Красной армии требовали «так точно» вместо «есть». Эти тенденции подогревал и усиленно запускал в обиход начальник Управления политпропоганды Лев Мехлис, что в открытую говорил своим политрукам, а также армейским начальникам: «А что вы всё ёрничаете, царская армия, царская армия! Вот я всю империалистическую фейерверкером, а затем унтер-офицером прослужил на батарее. Скажу вам – далеко не всё было плохо в царской армии. Многому надо поучиться, многое надо позаимствовать!» Бывшие твердокаменные троцкисты (из числа тайных да и явных) молча скрежетали зубами, но вынуждены были тянуться во фрунт и говорить «так точно» вместо «есть». Правда, начиная с февраля 1942-го, в армии вспыхнула мода на офицерские поединки. Искусственно кем-то подогреваемая, она унесла десятки жизней. Но усилиями органов СМЕРШ, а также политотдельцев волну эту удалось погасить.
Итак, танк ехал на Михайловку. Сашка не унимался – продолжал теребить Джульбарса по взъерошенной морде. С разрешения вожатого он легонечко трепал пса за ушами и за сами уши, отчего тот, сладко повизгивал. В голове Виктора тем временем продолжало вертеться: «Дяденька, вы не думайте – я на наших, ни на немцев, работаю…» Мальчик форсил или так было на самом деле? Он порывался спросить, но всякий раз ощущал железный ком.
Внезапно он встрепенулся – вспомнил о главном:
- Товарищ лейтенант! А насчёт убитого вы того… отдали распоряжения? Или нет? У-e-e… Тогда меня сорок восьмой…
Он хотел сказать, что им остануться очень недовольны, но вовремя ощутил железный ком. А Неустроев тем временем добродушно тронул его за плечо:
- Догада, капитан. Сообразительный, как моя тёща, я погляжу. Не твоя забота, однако. Всё, что нам приказано – всё исполнено. Успокойся и расслабься. Фрицев дело теперь – полный швах, я погляжу. Растрепали их танки под Понырями и здесь, под Прохоровкой. Это направление, пожалуй, главным у них было. Прошляпили они его. Никого, не таясь, скажу: дан приказ к общему наступлению. Во как! Войска Центрально и Воронежского фронтов скоро та-а-к вдарят, что Манштейну с Клюге мало не покажется. А вместе с ними - ихнему фюреру. Так что рвут и мечут они друг на друга.
- Понятно… Куда я такой? – Виктор явно намекнул на свой безобразный вид. – Если сразу по начальству, то лучше где-нибудь ополоснуться, и обнову какую…
- Понимаю. Думаю, случай тебе представиться. Ополоснёшься. И умоют тебя… - хитро прищурился Неустроев
Уже вечерело. Воздух наливался молочно-серым. Становился влажным и сухим одновременно . Первое, что бросилось в глаза при подъезде к Михайловке была батарея 76-мм пушек. Орудийные расчёты, сплошь киргизы, узбеки или туркмены, в нательном белье или без оного, сверкая мускулами на загоревших телах, рыли капониры. С востока по бездорожью ползла колонна СУ-152, которые совсем недавно стали поступать на вооружение. Сбоку от них пылило на «виллисе» какое-то высокое начальство с толстыми щеками под фуражкой с чёрным околышем да с широкими золотыми погонами, где угадывались два чёрных просвета. Сбоку, кокетливо подмигивая и звонко журча голоском, сидела судя по всему, военфельдшерица в сдвинутом синем беретике. На её габардиновой, комсоставского покроя гимнастёрке сиял солдатский орден «Славы», а также гвардейский значок.
Завидев одиноко пылящий в тыл танк с военными, у которых на груди тускло сияли железные пластины, как у кирасир времён Отечественной войны 1812 года, девица так и замерла. Несколько секунд она тряслась и подпрыгивала с начальством на мягком сидении. Затем послала ребятам воздушный поцелуй. Ребята, не будь дураки, отреагировали моментально – ответили раскатистыми аплодисментами.
- Знатная особа, - с видом знатока изрёк чернявый радист, что расположился на пышушей жаром трансмиссии. – Надо бы запомнить их номерок. Может судьба чего подарит, может я плод с ветки…
- Не, девочка разработанная, - порывисто сказал «тельник». – Куда ты её цеплять? Она кого хошь сама зацепит. А потом прицепит, а потом отцепит. Направление у неё такое оперативно-важное. Стратегическое…
- Эй, тишина на камбузе! – нарочно тихо сказал Неустроев, расположившийся с Виктором возле башни. – А то он сейчас воротится и расскажет вам, какое направление оперативное, а какое…
Он как в воду глядел. Через несколько минут сзади сработал клаксон. Юркий зелёный «виллис-форд» тут же вынырнул из клубов пыли слева и загородил дорогу. При этом едва не угодил под левую же гусеницу, что привело танк к незапланированной остановке. Ребята попадали друг на друга с весёлым матом. Собака взвизгнув, даже полаяла: Сашка едва не открутил ей нос, когда падал на колени радиста. Но главный сюрприз тут же появился на дороге. Из клубов пыли, что понемногу рассеялись, выкатил пузатый, низенького роста полковник. По его лицу, круглому и довольному, с маленькими неопределённого цвета глазками струился пот. Оно стало ярко-красным от ярости, когда он услышал хохот ребят. Было заметно – до смерти оскорблён знаками внимания к своей «пэпэжэ»…
- Куда, сволочи!?! – начал он орать, даже не отдышавшись. – Проститутки, дезертиры, предатели! В тыл драпаете с фронта, мать вашу так?!? Когда вся Красная армия, мать вашу разъедак… А ну, строиться всем в три шеренги, трам-тарарам! А то я вам ни тут, а здесь! Я вам здесь речью говорю по-русски, вашу мать, что принять положение по стойке смирно…
Ребята продолжали смотреть на него как на вредное насекомое. Тогда полковник, сообразив, что эдак он совсем опустит свою репутацию ниже плинтуса, потянул маузер. Это оружие, что встречалось лишь в кавалерии (у немцев – в войсках СС), он носил в деревянной кобуре через левое плечо вместо планшетки.
Тут же лязгнул передний люк. Из него показалась голова командира танка, что был смертельно напуган. Виктор сам чуть было не подался на землю, чтобы мячиком покатиться к разбушевавшемуся начальству. Но ситуацию упредил Неустроев:
- Товарищ полковник, так что разрешите доложить… Почему не по форме одеты? Вас приветствует взвод особого назначения Главного управления особых отделов контрразведки СМЕРШ. Моя фамилия засекречена и должность тоже. За малейшую задержку будете отвечать перед моим ведомством и товарищем Абакумовым лично. Лично я вас держу на прицеле, а мои ребята на мушке. Любое неосторожное движение и ваше имя – решето… Прошу немедленно освободить дорогу для служебного транспорта. Командир, трогай!
Голова испуганно закивала и медленно осела в люк. Заревел двигатель, зашумели выхлопные трубы. Полковник стал мучнисто-белым. Беззвучно шевеля толстыми губами, он наводил маузер то в землю, то в сторону проходящих самоходных гаубиц, из которых высунулись головы в чёрных шлемах. Глухой хохот повис в воздухе.
- Мальчики, с победой! – внезапно разрядила обстановку девица. Невинно состроив глазки, он махнула белой узенькой ладошкой. – Ой, это ж надо – какие доспехи у вас! Это что, сейчас для всей армии такие введут? А как же женщинам их таскать? Ума не приложу… Гавриил Артамонович, давайте, что ли поедем уже! - переключилась она на начальство, которое, заслышав её голосок, стало несказанно радоваться.- Забирайтесь снова на сиденье, что ли…
Глядя вслед подпрыгивающему в пыли «мячику» с золотыми полосками, Виктор, когда отъехали на приличное расстояние, восхищённо сказал:
- Ловко. У всех бы так…
- Если у вас так – бардак, а не армия будет, - усмехнулся Неустроев. – У нас особая статья и особая ведомство. Но дуристики меньше. Можно сказать, почти совсем нет, потому что там, - он взметнул палец к небу, - всё проверят и резолюцию свою наложат. А тут на словах – сарынь на кичку, а на деле – тягомотина да тянись во фрунт. Без последнего, конечно, армия ни армия. Но когда это над делом довлеет и не даёт развернуться - такая байда начинается! Как в 41-м! Все друг-дружку глаза едят, боятся начальству не угодить. Инициатива, причём, в самый нужный, критический момент – полный нуль. Ну, и сговор с врагом, ну, и потворство у иных и прочих, - он явно кого-то вспомнил, потому что на лицо его, открытое и широкое, с ровными скулами, набежала пелена, а серые глаза стали тёмными как ночь, - налицо, как говорится… И на лице, тоже. Ты думаешь, почему нас били и в хвост и в гриву вначале?
- Поначалу все думали, что танков у них больше с самолётами, - в свою очередь погасил свои мрачные воспоминания Виктор. – Но я этому слабо верил. Тогда и тем более сейчас. До войны наша экономика столько всего произвела… Достаточно было на парадах нашего военного округа быть, чтобы видеть – танков столько, что не счесть. Когда они шли колоннами через полигон, то пыль стояла до небес. Ну, а самолётов… Про то я уже не говорю! Наши лётчики в Испании себя здорово не показали. Если бы не предательство их Кассадо…
- Ну, ни тяни резину, комбат. Отвечай прямо на заданный вопрос.
- За первое, что ты говорил с последним.
- Вот то-то. Молоток. Снова соображаешь. Только соображать надо тоже осторожно. Ребята вот мои ещё не все доспели. Вишь, какого барбоса к себе притянули. То-то…
Они проехали, оставляя за собой шлейф пыли, мимо обугленных, исклёванных «илами» германских цистерн, вокруг которых валялось множество неубранных трупов в камуфляжных куртках и коротких, подбитых четырёхугольными гвоздями сапогах. Тут же стояли в разных положениях повреждённые и вполне целые полугусеничные транспортёры «бюссинг». На окраине, возле яблоневых и вишнёвых садов с золотыми головами подсолнухов, среди воронок и распаханной гусеницами земли стояли догорающие и вполне сносные Pz III с тонкими хоботами 50-мм пушек. Валялись сорванные катки, фрагменты траков, дощатых коробок, которые гитлеровцы устанавливали на трансмиссии и использовали для перевозки личных вещей, и обрывки камуфляжных чехлов. Рядом с одним из них притормозила вынырнувшая из-за бахчи «эмка» с помятыми крыльями. Из неё неторопливо вышла, жестом приказав кому-то остаться в кабине возле шофёра, серьёзная женщина в летах с погонами майора. Вскинув «лейку», она старательно стала снимать на плёнку ближайший уделанный панцер. Она вертелась со всех сторон, стараясь зайти с фронта и с тыла, будто вела свой персональный бой. Один раз даже опустилась на колено, что-то выискивая объективом под гусеничными траками. Затем у неё что-то не заладилось с двумя кассетами, торчащими поверх корпуса как верблюжий горб. Морщась, она стала бить по ним и трясти камеру. Та вняла усилиям: застрекотала сама по себе, что женщина-корреспондент не сразу заметила. Так что некоторое время бесценные кадры тратились на общие планы, включая разбитые бензоцистерны, воронки, валяющиеся трупы и просто землю, на которой она стояла. Но это, быть может, были самые ценные кадры в её жизни.
Эта мамзель хоть не боится по местам свежих боёв прошвырнуться, с невольным уважением подумал Виктор. А то иные и прочие корреспондентики нос из штаба не кажут. Что им начальство набрешет, то и напишут. Потом, правда, боятся на фронт выезжать – что морду начистят, понятное дело. Он вспомнил как одного из таких, щупленького и кудрявого (похожего чем-то на Фрайберга, если б не круглые железные очки), военкора «Красной звезды» нарочно разыграли в отбитом у фрицев Воронеже. Когда «боец пера» спал без задних ног (угостили спиртом штабные), они переодели одного из бойцов в немецкую каску и пятнистую плащ-накидку. «Хенде хох, руссиш швайн!» - заорал тот, подкравшись внезапно, и ткнул спящего в бок трофейным пистолет-пулемётом. Корреспондент, не продрав зенки, дал откровенного петуха. Он, не соображая, спросонья рухнул на колени и стал молить о пощаде. После чего, прейдя в чувство среди хохочущих танкистов и мотопехотинцев, немедленно смылся.
В Михайловке между тем был развёрнут полевой санбат. На грузовиках свозили десятки раненых промокших повязках. Напротив церкви высились зелёные палатки. В них были оборудованы операционная и перевязочная. Оттуда доносились крики и матерщина. Время от времени, шатаясь от усталости, на пороге одной из них появлялся военврач с прилипшей к губе папиросой. Сорвав с одной руки розовую от крови резиновую перчатку, он жадно курил, пуская дым витиеватыми кольцами. На санитарных автобусах ЗИС увозили в тыл тяжелораненых, что с головы до пят были покрыты слоями бинтов и марли с буровато-малиновыми выступами крови. Их вносили в распахнутые задние дверки на носилках. Тут же, по обеим сторонам площади возвышались две зенитки 85-мм, которые обслуживали девушки-зенитчицы. В гущах смятого подсолнуха высился PzIII Ausf J, что уже подцепили на трос ремонтники, а по соседству – зелёный фургон РАФ. Из его распахнутой дверцы доносилась порывистая морзянка, что свидетельствовало о преступной халатности связистов. Часовой, то ли так искусно замаскировался, то ли просто-напросто соснул, не казал виду. Из пяти СУ-85 из батальона Виктора на площади осталась только одна, принадлежавшая 6-й батареи героически погибшего Давыдова. (Виктор почему-то взял да и перекрестился.) Возле неё топтался пожилой, обросший щетиной на подбородке ефрейтор с ППШ, грудь которого украшал орден Красной Звезды и георгиевская нашивка за ранение. Рядом с зелёным плоским корпусом с поникшей пушкой смотрелся довольно странно PzIII Ausf A с белым номером 125 на приплюснутой квадратной башенке с боковыми люками. Это была одна из многочисленных трофейных машин, захваченных в ходе зимних наступлений 1941-го и 1942-го, которую использовали как командирский танк. Прислонившись к её зубчатым гусеничным каткам с двойной передачей, стояли незнакомые Виктору танкисты в количестве четырёх, у которых был нарочито-неряшливый вид. Комбинезоны были расстёгнуты до пупа, шлемы заткнуты у кого за пояс, у кого – за голенище сапога. Удручало, что самым неряшливым был самый старший – майор. «Не, зверь, а не машина! – хвалил он трофей, хлопая по «бронеюбке» чумазым кулаком. – Ни тебе проблем с передачами, ни тебе с фрикционом, как у «бэтух». Гоняет по колдозагрёбинам, точно конь лихой скачет. Жалко пушку пришлось убрать, что б нашу радиостанцию втиснуть. А то б…»»Да ну, нашёл о чём сокрушаться! – успокоил его нескладный белобрысый лейтенант, который почему-то время от времени смеялся безо всякого повода, что могло свидетельствовать о послебоевом стрессе. – Сейчас из 37-мм ничего не возьмёшь. Даже «семидесятку». Она юркая, точно блоха…»
- Пошёл я к мамке, дяденька! – вдруг оглушил его своим тихим возгласом Сашка.
Мальчик, невинно тараща глазёнки, погладил пса по влажному чёрному носу, отчего тот жалобно заскулил. «Дай ему лапу, Джульбарс! Хороший мальчик!» - призвал поводырь, непонятно к кому обращаясь в последнем случае. Пёс, заскулив ещё жалобней, простёр бурую в тёмных подпалинах сильную, прямую лапу. Сашка тут же пожал её. «Хо-о-рошая собака-бабака! Ну, прощай, Джульбарсик. Бей фашистов, как я. Свидимся…» Бойцы группы Неустроева заметно повеселели, а у Виктора стала медленно съезжать нижняя челюсть. Он только проводил взглядом чёрные, мелькающие в пыли пятки остановившимся взглядом и издал горлом странный звук, похожий на опустевшую раковину.
- Что ты делал на поле боя? – внезапно спросил он мальчика, состроив протокольную рожу.
- …Привет передавай от меня мамке. Скажи, один дядя велел кланяться и не наказывать, - предупредил его реакцию Неустроев, легонечко толкнув Виктора плечом.