Лоренс был давно и прочно завязан с группой военных, близких к адмиралу Канарису. Их интересы разделяли гражданские лица, среди которых были чиновники ряда министерств, представители таких крупных компаний, как «Мен», «Рейнметалл-Борзинг», «Симменс», «Мерседес-Бенц», Хеншель» и другие. Их мнения сходились в одном: войну на два фронта необходимо кончать и как можно скорей. Предпочтительней держаться курса на сближение с Соединёнными штатами Америки, на худой конец Британии, ну уж на самый худой – с Россией. Группа именовала себя «кружок Крейцау». Верховодил в нём Курт фон Шуленбург, брат бывшего посла в России и кадрового военного разведчика что, по приказу фюрера и Риббентропа, объявил войну Советам. Они намечали действовать самыми решительными мерами, чтобы повлиять на обстановку. Фюрера образумить не удаётся, значит, фюрер должен уйти, рассуждали они. Уйти, причём навсегда. Либо это произойдёт во время одной из его поездок на фронт, либо по пути в Оберзальц можно устроить «камнепад» или «снежную лавину», заложив на подходящем альпийском склоне мощный фугас, либо можно устроить взрыв в полевой ставке. До последнего времени Гитлеру чертовски везло. Он уходил из пивных раньше, чем срабатывал взрывной механизм, не пробовал отравленную пищу. В феврале 1942-го, фон Трескову была поручена задача – передать с лётчиком «Ю-58», на котором фюрер полетит в Берлин из Смоленска, коробку из-под конфет, перехваченную жёлтыми шёлковыми ленточками. В ней тикала с установкой на час (ровно столько занимало время перелёта!) сверхнадёжная английская мина. Но самолёт пробаррожировал до конечной цели и приземлился целёхонек. Оказалось, что часовой механизм таинственным образом не сработал. Теперь такие ошибки невозможны. Необходимо было действовать решительно и заставить «свинью» как можно быстрее «сыграть в ящик».
В обязанности Лоренса входило собирать необходимую информацию о тайной государственной полиции (Amt IV) , что следили за всеми подозрительными лицами и группами. Шеф этого директората РСХА, обергруппефюрер СС Иоганн Мюллер, был не то, что Нёбе, его подчинённый – твердолобый нацист. К нему лучше было не подходить с вопросами о переустройстве Германии. Пару раз он, правда, потревожил Вальтера Шелленберга после Сталинградской катастрофы. В этих странных разговорах он подверг критике карательную политику на востоке, назвав её непродуманной. «Что до меня, дружище, то я, прежде всего полицейский, а не цепной пёс, - мрачно пошутил он. – Быть палачом трудно и противно, даже по приказу. Иные из нас, войнов рейхсфюрера и СС, говорят так: «Что мне приказали…» Но имеет смысл уже сейчас подумать о будущем. Лично я не собираюсь отвечать за причуды своих шефов. Так и подмывает иногда сообщить русским о наших агентах в подполье и партизанских группах. Долг платежом красен – это их поговорка. Может нам это когда-то всем зачтётся. Если мы, конечно, прежде проявим хорошую прыть. Вы уловили мою мысль, старина?» Кроме всего он клялся Шелленбергу в вечной дружбе, которой никогда не было (оба ведомства увлечённо конфликтовали ещё со дня зарождения под одной крышей). Он уверял, что в КПГ у него – до сих пор друзья, так как ещё с 1918-го он «миловался» с мюнхенскими коммунистами и даже подумывал вступить в их ряды. Примерно в таких же симпатиях, по данным Лоренса и военных из «группы Крейцау», был замечен будущий фюрер, а тогда ещё ефрейтор 9-го полка Баварской дивизии Адольф Гитлер. Сбор данных упрощался одной немаловажной деталью. В этот же период «свинья» выполнял задание капитана Майера, начальника отдела печати и информации дивизии и 2-го военного округа, что также являлся сотрудником военной разведки. По совместительству Гитлер охранял вместе со своим приятелем лагерь русских военнопленных под Мюнхеном.
- Так вот, дружище, давайте немного ущипнём нашего русского, - хитро усмехнулся Лоренс. – Это только для начала. Он ведь готовит своего кандидата для предстоящей заброски в тыл?
- Да, партайгеноссе.
- Вот и отлично. А мы подготовим ему, этому Краснопольскому, небольшой сюрприз. Кунштюк, говоря на нашем языке. Если он что-то прячет от нас - это что-то должно показать себя незамедлительно. Пока вы его гладили по шерсти. Теперь мы погладим против неё. Увидите, что будет…
Он выразительно взглянул на Фоммеля, словно предупреждая будущие вопросы. На таковых не последовало. В дверь тут же постучали. Оберштурбаннфюрер сдержано прокашлялся. Тут же к ним вошёл секретарь – розовощекий и широкоплечий зондерфюрер. Вскинув левую руку в приветствии по направлению к обоим, но больше адресуясь к Лоренсу с его серебристыми кленовыми листиками в петлицах, он рявкнул:
- Обергруппефюрер, разрешите обратиться…
- Обращайтесь, мой мальчик, - Лоренс был, как нельзя благодушен и не склонен оттирать кого-то в тень даже по уставу.
- Прибыл русский, которого вы вызывали. Разрешите ввести?
- Да, конечно, - смешался Фоммель, зардел как невинная девушка. Он припас сюрприз для начальства, но не решался его выложить до сих пор: - Этот человек важен, очень важен в той игре, которая намечается, - и когда, по его знаку зондерфюрер вышел, добавил: - Это агент, которого я внедрил в подполье. Я уже говорил про него. Наш русский ходит вокруг него кругами. По его же заверениям, он получил из своего Центра задание – проверить подполье на предмет наших источников. Выйдет ли он на весь штаб? Вряд ли…
- Я так тоже думаю, - Лоренс был полон неподдельного восхищения, но и виду не подавал. – Зачем ему так светить себя? У его шефов наверняка есть доверенной лицо среди руководства подпольщиков. На него они и будут выходить. Вам это лицо конечно не известно. Хорошо, вот мы и узнаем. А пока распорядитесь, чтобы ваш малыш заварил нам кофе. Я люблю венское, с мороженным, приготовленное по рецепту Марии Терезии. Хотя можно ограничиться взбитыми сливками.
- Обергруппефюрер, я сожалею…
***
…Через час этот бой для Виктора и его товарищей бой закончился. Он перекрестился, что совершенно не удивило «латников». Почти одновременно с ним перекрестился Сашка, которому позволили потрогать Джульбарса за чёрный влажный нос. Собака лишь быстро облизнула его. Затем приветливо махнула лохматым хвостом.
Местность вокруг изменилась. Проходил второй эшелон 5-й гвардейской армии, что была направлена по приказу Ставки на ликвидацию прорыва. Вслед за Т-34, КВ и Т-70, в построения которых с лязгом вплетались всевозможные «суки» калибра 76-мм и 85-мм, что были хорошо знакомы Виктору. Характеристики СУ-122 с короткими гаубичными стволами из наклонных рубок он также неплохо знал . Но за ними следовали СУ-152 с длинными гаубицами соответствующего калибра, с решётчатыми пламегасителями на стволах. Тягачи и грузовики волокли пушки 57-мм и 76-мм, старательно объезжая разбитую технику и разной величины воронки с вывороченной землёй. Скорым шагом за ними колыхались коричневато-бурые, неровные массы пехоты. Навстречу группами и поодиночке вели захваченных в плен врагов. Среди солдат и офицеров в мундирах «морской волны», камуфляжных куртках с откинутыми капюшонами или чёрной танкистской униформе с черепами и молниями в петлицах попадались люди в красноармейских гимнастёрках и пилотках. Они испуганно озирались, их лица были сплошным мелово-бледным пятном, а глаза либо просили о пощаде, либо источали такую ненависть, что становилось прямо не по себе. Это были так называемые «добровольные помощники» или «хиви», что вербовались из числа пленных в вермахте и СС в качестве обслуживающего персонала при дивизиях. Чаще всего их задействовали на вспомогательных работах, но нередко «хиви» служили подносчиками снарядов при орудийных расчётах, были вторыми или третьими номерами пулемётчиков. Обычно таких в плен не брали – шлёпали прямо на месте. Это Виктор хорошо знал по Сталинграду, на развалинах которого с ними в составе почти 300-тысячной 6-й армии Паулюса сражалось около 60-тысяч таких предателей и малодушных. Но те «хиви» в плен не сдавались. Зная, что их ждёт, они расстреливали последние патроны из вонючих, замёрзших подвалов, блиндажей и дотов. Последний патрон обычно приберегали для того, чтобы свести счёты с жизнью. Нередко красноармейцы их так и находили – с кровавой, ещё дымящейся дырой в голове или громадным выходным отверстием на затылке. В сердце редко кто стрелялся – сердца у них не было, а у кого было, они его потеряли и не нашли. Так горько и остро шутили фронтовики.
Виктор помнил, как сдавшуюся СУ-122 окружили танкисты, когда рассмотрели своих, пусть и в непривычных глазу латах поверх маскировки. Но вскинулось из её корпуса вверх пламя – всё-таки пробили бензобак. Все принялись забрасывать очаг возгорания землей, черпая её, вывороченную, тёплую с жаром и запахом взрывчатки в ревущий, чёрно-рыжий куст на трансмиссии. Из недр самоходки тем временем застучали чем-то металлическим, а затем протяжно закричали: «Эй, земляки! Мы сдаёмся и вам живого эсэса сдаём. Только не убивайте, того… ладно? Ну, оступились мы по жизни, ну… с кем не бывает, братцы? Мы в особый отдел сами того, хотим. Вы нас только доведите – мы такое там…»
Как там происходило дальше, Виктор не видал. Только слыхал да и то такое… Причём сплошь в матерных выражениях. Более - менее культурно выражался лишь старшина-грузин с чёрными как смоль усами: «Какой я тэтэ зэмляк!?! Я тэбэ мамой клянусь, что нэ зэмляк. Гомо мамо…» Неустроев тем временем вступил в контакт с командиром танкового батальона, что отбил их у фрицев. По его требованию тот сперва нехотя, потом спешно связался по рации со штабом полка, откуда надо полагать, связь как бы нехотя покатила до дивизии. Может, ему показалось…
- Товарищ капитан, это ваши орлы? Оно конечно ясно, что орлы – на небе, а тут…. – неуверенно прозвучал сзади голос.
Виктор, точно подброшенный ударом из-под земли, увидел: группа пехотинцев буквально волочит на двух поразительно знакомых и близких ему людей в синих, покрытых ржаво-бурыми и тёмными пятнами комбинезонах. У обоих почерневшие окровавленные лица, запёкшаяся кровь в волосах. Руки вздулись и посинели на запястьях – стали как резиновые. Не помня себя от счастья, он кинулся к ним. Барефзес тем временем бормотал как исступлённый: «Товарищ капитан… Виктор, Витя, ты нас нашёл, ты нас спас… А я такое видел! Армяне на улицах Сочи – все рынки захватили. Ходят одетые во всё заграничное, разъезжают все на машинах, длинных таких, не сегодняшних… Не может такого быть! Там и русские такие, где я видел. Там почти все такие. Не может такого быть. И не будет…»
***
…Виктор и Сашка в окружении «пятнистых» бодро ехали на восток. Сдавшуюся СУ-122 – так уж и быть! – отдали танкистам и пехоте. Первые едва не зажгли самоходке бензобак, когда сноровисто стали палить из пушек. Но затем, разобравшись что к чему, стали забрасывать огонь землёй. Из «суки» тем временем неслось: «Эй, братцы! Славяне! Сдаёмся мы! Тока вы нас не стреляйте, ладно? Мы это… знаем, про вину, которую кровью искупить надо. Ага… С кем не бывает –ну, ладно? Мы это… в особый отдел хотим. Вы нас туда того… не отведёте? А то мы мигом и с удовольствием сами…»
Как происходила «почётная сдача» никто из ребят не видел. Неустроев, переговорив с командиром отдельной танковой роты, что отбила их у фрицев, связался со штабом полка. Оттуда, надо полагать, связались с кем повыше. Затем комроте что-то приказали. Он без промедления выделил «тридцатьчетвёрку». Но по тем сумрачным «да ладно» и по играющим на его скулах желвакам Виктор сразу смекнул: парня душит земляная жаба. Противная, вся в пупырышках, с заутробным, выворачивающим души «ква-а-а-а». Бывают такие, знаете… По одному взгляду комроты, молоденького лейтенанта, это было видать. Мол, не извозчик тебе, экипаж подчинённого мне танка. Он мне на «передке» во как надобен, пока вы тут со своими доспехами средневековыми не объявились. Гремите на мою душу, гремите…
Стало неловко, даже стыдно. Виктор и в самом деле не знал, что делать. Хотя опыт у него был, и в звании он ходил выше. Хотелось прикрикнуть и приструнить, но он нарочно давил в себе это. И ловил одобряющий взгляд Неустроева. К тому же всё внимание его было приковано к Барефзес» и Сергиенко, на которых было страшно смотреть. Их со всех сторон поддерживали пехотинцы. Пожилой, усатый старшина в застиранной добела гимнастёрке старого образца с отложенным воротником, забросив ППШ к вещмешку, дал Армену приложиться из фляжки. Наркомовские «сто» живо ударили ему в голову. Тевосяна, в котором едва теплилась жизнь, мигом подбросило. На какой-то момент его потускневшие, нечеловеческие глаза посреди кроваво-синих подтёков стали осмысленными. Он обнял воздух в направлении Виктора, что не решался приблизиться к нему. Лишь шевелил своими спёкшимися, сухими губами: «Простите меня, ребята, простите. Виноват. Перед совестью своей, перед Богом молю вас. Простите, не доглядел».
- Комбат, не вини… Ты ни в чём не виноват. Совесть всё простит, если душа чистая, светлая. Какие там горы, комбат, где я был! Какое там Солнце! Как на Красной поляне… в Сочи… После войны поедем туда… Я тебя на лыжах…