Иногда прошлое входит в дверь, совершенно неотличимое от настоящего. Кажется, что ты вдруг оказался там – в мире, отстающем от сегодняшнего дня на целых двадцать лет. И в первый момент будто короткое замыкание заставляет тебя вздрогнуть, быстро моргнуть несколько раз, замереть, и вот ощущение времени возвращается снова. Нет, говорит тебе сознание, это не сон и не другая реальность, это просто человек вошел в комнату, очень похожий на твоего старого знакомого.
«Но, боже мой! – думала Слава. – Как похож. И стрижка та, и одежда». Она внимательно проводила глазами молодого широкоплечего парня, лет восемнадцати на вид. Он прошел через женский зал парикмахерской, отразился во всех зеркалах и исчез из поля зрения.
Но потом она услышала его голос, и что-то сжало сердце. Голос тоже был очень похож.
- Как обычно, Славочка? – спросила тетя Лида.
- Нет, - хрипло сказала она, потом прокашлялась и снова повторила: - Нет! Я хочу покраситься.
Тетя Лида радостно всплеснула руками, заговорила о том, что давно пора что-то менять, и дальше Славу ждали два часа маканий, сушек, стрижек и разных запахов, которые она терпеть не могла. Не то что раньше, двадцать лет назад!..
Выйдя из парикмахерской на проспект, она не пошла на остановку, как планировала. Был ранний вечер, и солнце, проникающее сквозь кроны молодых лип, ощутимо грело голые плечи – сегодня она надела сарафан. Вместо того, чтобы поехать домой, она пошла вниз, по бульвару, который неминуемо должен был вывести ее на Набережную мимо самолета, больницы, старой школы. Бульвар изменился, и в лучшую сторону: вот тебе и фонтаны, и часы, сад камней. Но эта красота сейчас только расстраивала ее – ей хотелось увидеть сохранившиеся остатки прошлого и она продолжила свой путь по огороженной односторонними дорогами пешеходной аллее бульвара. Она спускалась ниже, и по мере того, как она удалялась от центральной улицы города, эти «остатки» начали проявляться то здесь, то там – старый кирпичный забор больницы, чугунная решетка ворот въезда во двор, открытая настежь много десятилетий назад, тогда еще, наверное, когда под ней находилась брусчатка, а не потрескавшийся горбатый асфальт.
Частная собственность обновлялась, и Слава отводила от нее свой взгляд. Вот слева показался скверик перед школой. Она никогда не была там, но знала, что это школа сталинской постройки, с биологическим уклоном. Перед школой, спрятавшись в огромных кустах уже отцветшей сирени, дремала бабушка с сумкой, притянутой к тележке, и Слава с ужасом подумала, что двадцать лет назад эта женщина была молода, а может быть, если учесть, как у нас стареют женщины, ей было столько же сколько и ей – тридцать шесть лет.
Задохнувшись от внезапной тоски, она охватила себя за плечи и только ускорила шаг, практически пролетев по идущему из-за близости реки под уклон бульвару несколько сотен метров и выскочив на пешеходный мост над Набережным шоссе.
Подул горячий ветер с асфальта и сразу за ним – прохладный ветер с реки. Самой красивой реки в мире, потому что других рек Слава не знала.
Горячий песок с речными ракушками и посеревшими окурками затек сверху сандалий, ракушки попали между пальцев, но она не останавливалась, пока не зашла в зеленоватую воду, где блаженная прохлада и небольшая рябь волны заколдовали ее.
- Подожди-подожди! – перебил ее Сергей. – Значит, ты считаешь, что все, кто живет в Заводском районе – одноклеточные? Сказано, конечно, круто, но не слишком ли круто?
Слава энергично закивала головой.
- На всякий случай спрошу: все ли, кто не учатся в вашем Лицее «одноклеточные»?
И совершенно дурашливо Слава замотала головой из стороны в сторону, заставляя крашенные в алый и зеленый цвета перья волос закрыть ей лицо. Потом аккуратно, длинным черным ногтем разделила их и убрала с лица.
- Значит, и я одноклеточный?
- Нет, - засмеялась она, - ты – положительная мутация.
И побежала вдоль берега, не боясь того, что вода замочила темную ткань лосин.
Сергей не любил лосины, вдруг вспомнила она. Он любил юбки. Но правда, учитывая его постоянное желание заняться сексом, любовь к юбкам носила вполне прагматический характер. А она любила модно одеваться, а тогда все носили лосины с длинными футболками.
На вечернем пляже не было практически никого. Только какая-то компания лениво перебрасывала волейбольный мяч да пара игроков громко шлепала картами, высоко занося руки, перед тем как кинуть.
В сумке зазвонил телефон. Картежники покосились в ее сторону. Незнакомый номер.
- Слава? – неуверенно спросил женский голос
- Да!
- Это я, Слава.
Голос показался знакомым, а потом она поняла.
- Ленка, ты?!
- Я, привет! Слава, знаешь, кого я сегодня видела?
И Слава застыла, сердце пустилось в тахикардический пляс, и вокруг потемнело.
- Я сына Сергея видела, слышишь, Слава. Я думаю, что это его сын – очень похож!
Слава пришла домой, села на пуфик в прихожей своей однокомнатной квартиры, и в неярком свете коридорной люстры стала рассматривать только что снятые сандалии. Наверное, их уже не спасти, лениво думалось ей.
Выронив их из рук, она прошла в ванную, вымыла ноги, потом пересилила себя и, сняв сарафан и отбросив на пол трусики с клейкой бумажкой ежедневной прокладки, встала под душ уже полностью, нещадно поливая всю ту красоту, которую успела наделать у нее на голове тетя Лида.
Сегодня напор был хороший, и она сама не заметила, как принялась крутить краны, делая душ все более контрастным. Пока не дошла до совсем горячего и почти холодного – летняя вода не могла быть ледяной по определению.
Потом сильно растерлась полотенцем и пошла в комнату.
Зачем заматываться в полотенце, если ты одна в квартире? Сбросила его и стала рассматривать свое тело.
Она никогда не была толстой. Всегда крохотная, худая, стройная, гибкая – мама ее отдала на танцы еще в три года. Она была желанным партнерам невысоких парней.
Её грудь всегда поднималась невысокими холмами с маленькими острыми сосками. Она нравилась Славе такой, и никогда у нее не было желания увеличить. Только сейчас как-то незаметно даже ее маленькая грудь умудрилась осесть, потерять форму. Оплыть слегка на ребра. Появилась складка.
Лолита. Она точно знала, кто она. Вначале у нее были ребята-подростки, а потом только старые козлы-Гумберты!
Из-за того, что она спала со старыми козлами, она состарилась сама.
Она накинула халат и села за ноутбук. Привычно проверила свои сайты и поставила на вывод сто долларов, которые накапали ей с контекстной рекламы.
Потом привычно открыла вордовский файл и начала писать.
«Что нужно одноклеточным? – писала она, легко скользя пальцами по клавиатуре. – Поесть, поспать, покормить кошку, выгулять собаку, покормить детей, развесить стирку, а потом лечь, умаявшись, и заснуть, может быть, занявшись перед этим потным сексом с толстым брюхатым мужем, который перед сном не почистил зубы.
А с другой стороны? Какая альтернатива? Путешествия? Это дорого! Да и смысл? Все равно у одноклеточных недостаточно денег для того, чтобы путешествие слишком сильно отличалось от их собственной жизни.
Но если ты откажешься от жизни одноклеточного, то тебя ждет такое одиночество, по сравнению с которым заточение в самой унылой одиночной камере, покажется веселым занятием – там хоть есть охранники, которые приходят к тебе, приносят еду и хоть иногда выводят во двор.
А что делать одному? Во двор выходить просто не хочется.
И остаются тебе только форумы таких же, как ты одиноких людей, которым нечего показать на Одноклассниках…»
Слава остановилась. Потом вышла на балкон и с высоты шестнадцатого этажа посмотрела на реку, которая темнела вдалеке, между домами.
Вдруг ей вспомнилось то самое ощущение, когда сын Сергея зашел в парикмахерскую. Тот трепет реальности, те удары тока, а потом – чувство вернувшегося настоящего.
И ей вдруг подумалось, что, может быть, если не дать чувству настоящего вернуться, прервать это согласование времен, можно вернуться в прошлое.
В темноте не видно нового, только река чернеет вдали, да бегут вдалеке огоньки машин между редкими фонарями.
Она пошла на кухню и отыскала пачку сигарет. Прикуривать пришлось от зажженной пьезо-зажигалкой газовой плиты, и она вернулась на балкон, по дороге гася весь свет в квартире.
Она снова вышла на балкон и попробовала вспомнить «то чувство», которое охватило ее в парикмахерской. И оно, как огонек сигареты, то загоралось в ней, то гасло.
А когда сигарета дотлела до конца, она вместо того, чтобы сбросить ее в темноту и следить за падением красной искры, перегнулась через балконные перила, легко оттолкнулась и полетела вниз вместе с ней. Глядя на тлеющий огонек в своей руке до самой смерти.