Желание славы

Вячеслав Вячеславов
       28 сентября. Утром, уезжая на смену, на нашем перекрестке, где дорожные машины устилают асфальт, увидел изуродованные "Жигули" — весь передок смят в гармошку, колеса вместе с шасси стоят на обочине. Водителю в такой машине не выжить. 

Подумалось, стоит увидеть такую машину, как откажешься садиться за руль.  Но никто не отказывается, наоборот, все мечтают о своей машине, а уж молодежь готова пойти на любое преступление ради нее. Ездят лихо, словно в запасе несколько жизней.

"Еретический вопрос Милана Кундеры: "Какает ли Всевышний?" Отсюда возникает и следующий вопрос: Чем? Фиалками или говном?

Зашел в литцентр. Там все трое наших бронзовеющих начинающих чиновников. Скоро пришел неизвестный мужчина 35 лет с папкой, протянул руку:

— Мирослав. Рукописи принимаете на конкурс? Это ничего? У меня опечатки. Вчера весь день печатал. На конкурсе есть специальные призы, вроде автомобиля 09? Я бы не отказался.

— Поэты не должны проявлять материальную заинтересованность, они витают в облаках, — сказал я.

Как его загнуло! Россия — родина халявщиков. Автомобиль подавай. И именно 09. Он промолчал, листая свои стихи, под каждым подпись — Мирослав. Это его девиз, им он нам и представился. Это он сохраняет свое инкогнито, чтобы не дай Бог, не узнали его истинную фамилию.

 Его рукопись в 150 листов, над которой он трудился год, отпечатана на компьютере. На мой вопрос ответил, что не ходит в лито из-за отсутствия времени.

После его ухода, я не удержался, рассказал про приход ко мне Гришмановского. Фонфора подтвердил, что он увлекался марихуаной. Они не давали ему мой адрес. На мое удивление о предложении назначить председателем Рассадина, Володя сказал:

— Ты же не согласишься? Это чисто представительская должность. Оклад не будет получать. Мы опасаемся, что на общественных началах никто не захочет работать.

3 октября воссоединение Германии.

5 октября Николай Рыжков заявил, что преступности объявлена война. Уму непостижимо, сколько лет мы ждали такого заявления!

7 октября завершил повесть «Весенние попытки».

8 октября. Фонфора настоял на чтении моего рассказа, хотя я отнекивался; некому было читать — два пенсионера, две потрепанные девицы лет 27, которые пришли ради скуки, поразвлечься, взглянуть на идиотов, занимающихся творчеством. Кто-то им подсказал, чем здесь занимаются взрослые люди.

 Но, коль принес и отдал, надо читать. Рассказ всем понравился, замечания давали глупейшие. Пенсионер:

- На второй  день приходит следователь, а здесь не показано, написано "Волга", а потом "Жигули".

Косте показалось, что мало жаргона, и милицию величаю уважительно. Одна девица упрекнула в экзистенциализме.

(Экзистенциализм — иррационалистическое направление в философии и литературе, считающее, что предметом философии является человеческое существование, человек, который  рассматривается лишь как духовное начало.)

Я чуть было не спросил, что это такое?

 Другая — в коньюктуре. Они видели в этом свою задачу — подсидеть, уязвить автора.

 Толстов отказался критиковать, мол, он поэт. Видимо, помнил, как я реагирую на его критику.

 Слава, провожая меня, на улице спросил:

— Вы не подскажете, что делать — начинаю писать рассказ, а потом не могу дописать, сюжет продуман, а писать не хочется.

     Я улыбнулся наивному вопросу, который шёл от малой начитанности:

— Со всеми так. Это состояние Нагибин назвал коротким дыханием. Пиши, пока хочется. Не хочется — не пиши.

Бесполезно объяснять, что писатель не может не писать, он больше похож на графомана. Не желающий писать, не будет писателем. Больше я его не видел.

9 октября. Фонфора начал читать статью "Твою мать!" о матерщине и ее корнях. Обычно невыдержанный Сергей Тришкин в ещё большем возбуждении, то и дело перебивает пошлыми репликами, посмеивается и характерным жестом трогает пальцем ноздрю, как бы вытирая ее.

      Артикулова и молодая женщина слушают молча, редко высказываются, без смущения, которое испытывает Фонфора. Я долго сдерживался, потом не выдержал, отчитал Сергея, что надо приличней вести. Не в первый раз, я и раньше делал ему замечания. Он не обижается, оправдывается:

— Не сидеть же молча, как на уроке.

Меня никто не поддержал, словно это дело двоих, больше никого не касается. У меня всё большее недоумение, зачем я сюда прихожу, что мне от них нужно? Нельзя унижаться до такой степени, чтобы в них быть заинтересованным. И в то же время, хоть какая-то отдушина при моей серой жизни, когда вокруг не с кем поговорить. С ними тоже не поговоришь, но хоть словом перемолвиться можно. Какие-то общие интересы, и нельзя так высоко противопоставлять себя, каждый из них считает себя незаурядной личностью.

Спросил Брусникина:

— Что же, ваш сын не берет власть в свои руки?
— Не дают.
— Надо брать самим. Иначе скоро будут выборы, и народ скажет, что Брусникин не проявил себя, не выберут мэром.
— Они было попробовали поприжать кое-кого. Но прокурор не дал, мол, сами разберемся.

Я понял, что они хотели поприжать после августовского путча тех руководителей, кто поддержал ГКЧП.

24 октября пошел в лито, с намерением поменьше болтать языком. На проходной в картинную галерею снова никого. Охрана, в виде девушек выгодной наружности отлучаются куда-то, кто угодно может пройти. Да и то, зачем сидеть на одном месте, когда можно болтать с подружками. Правда, в позапрошлый раз они были на месте, не пропустили пьяных мужиков, уверенных, что идут в магазин:

— Ты кто такая, что не пускаешь?! — кричали они зло.

Меня же, они пропустили, не спросив, куда и зачем? Кудряшов наверху стоит с пенсионером, обсуждая мемуары. Я некоторое время слушаю Володю. Правильные замечания. Скучно растолковывать истину, которую не понимает старик, уверенный, что всё, написанное им, кому-то нужно. Он знает, что в архив могут принять, но ему хочется их напечатать. Хоть капельку славы получить!

Мы проходим в зал. Кроме нас троих — никого нет. Появляется Брусникин. Молча садится на стул и молчит. Неловкая тишина. Я не выдерживаю:

— Ну, когда ваш сын начнет воевать?
— С кем?
— Ну, если он до сих пор не знает, с кем, то бесполезно говорить.

Зря это сказал. Комсомольский вожак ни с кем и не собирался воевать, он сделал карьеру на волне перестройки, стал депутатом, потом банкиром.

Но запор молчания нарушен. И все начинают говорить почти одновременно, плохо слушая друг друга. Приходит Николай Трофимович. Володя предлагает ему поездку в Миргород на 4-8 ноября. Поедет группа в 21 человек. Тришкин и Рассадин отказываются.

  Я беру время на раздумье, стоит ли ехать? Терпеть лишения, дороги, чтобы посмотреть Миргород? Вот если бы в Ленинград! Или хотя бы — в Киев.

Долго обсуждаем злободневные дела. Фонфора пошел на спектакль Жванецкого, который идёт в соседнем зале. Пенсионер прочитал рассказ о розыгрыше: один сказал другому, что их друга назначают директором завода, и тот поверил, стал угодничать. Тысячный перепев Чехова «Хамелеон». Никому не хотелось высказываться резко, в глаза трудно критиковать, но кое-что сказали.

Я высказался резче, хотя и не понимаю необходимость критики, которая не идет на пользу. Он же не станет писать лучше, по-другому он не умеет, пишет, как может.  И надо ли в этой ситуации критиковать? Настраивать человека против себя?

Просидев полтора часа, разошлись. На улице холодно +5. Подходя к пандусу, услышал крик. Не разобрал и продолжал идти, меня звать некому, потом всё же оглянулся. Кто-то спешит. Кто может быть, не видно, возможно, не меня? Кудряшов. Разве нам по пути? Или что-то от меня нужно?

— Почему пешком? Тебе куда? Хорошо, пойдем, провожу, там я сяду на автобус. Всё меньше людей приходит, молодежь совсем не идет, — говорит он.

Мне хочется сказать, а нужно ли тянуть за уши, выдавая неокрепшим душам аванс, смущая их на, якобы, легкие хлеба, толкая тем самым на неправильный путь? Кто хочет, тот всегда найдет дорогу. Но и его понять можно, если нас не будет, то и они не станут нужными, поэтому молчу об этом, и спрашиваю:

— Как ты думаешь, есть ли надежда у России?
- Есть.

Оптимист. С одобрением говорит о статье Воронцова напечатанной 19 августа в день путча о жидомасонах в газете "За коммунизм". Продолжения статьи так и не напечатали. Газета сменила название и редактора, и уже опасно печатать про жидо-масонов.

Я удивлен и прошу разъяснить его правоту. Но ничего нового не услышу. Действительно, можно и так понять. Да, в руководстве были сплошь евреи, и они сделали всё, чтобы уничтожить русских и Россию.

Но здесь происходит подмена понятий. Уже не коммунисты виноваты, а евреи. Коммунисты, как бы ни при чем, они в стороне, у них были хорошие цели, а вот евреи — сбили с правильного пути. Очень удобная позиция для коммунистов, и, пожалуй, единственно верная, чтобы выжить в это время. Иначе, как оправдаешься за миллионы уничтоженных, за развал, обнищание могучего государства?

Володя оптимист. А я говорю:

- Сейчас уезжают сотни тысяч умнейших людей, которые всё просчитали наперед и, наверняка, убедились, что в России не будет поворота к лучшему, иначе бы остались, а они бегут, готовы на лишения. Словно крысы с тонущего корабля. А нам бежать некуда. К языкам нет способности. Сколько лет учили в школе, так и не выучили.

Перекресток.  И мы прощаемся.

Прочитал в дневниках Чивилихина — Леонид Леонов:

"Мы держали экзамен на бога, а выдержали на обезьяну. Истребление почв, лесов, отравление вод — это малочеловеческие деяния".

Юра Журавлев:

"Степень зрелости цивилизации — насколько далеко она может просчитывать, предугадывать".

Боюсь, что при таком раскладе наша цивилизация совершенно несостоятельна, мы только в начале пути, а всё время занимаемся самоистреблением. 

17 ноября. Я прирожденный оптимист. Вернее, это свойство присуще всем, или почти всем живущим. Почему-то был уверен, что мне дадут хотя бы третью премию, по-справедливости. Но ничего. Все неизвестные лица. К моему удивлению, на лит. вечер пришло около 150 человек, я ожидал на порядок меньше.

17 поэтов участвовали на конкурсе зрительских симпатий. Я заранее отдал голос Л. Бессоновой. Главным образом из-за жалости, да и стихи у нее хорошие. Она ещё больше пополнела, всё шарообразное. Со вкусом и модно одета, черная кофта с крупной вязкой, черная юбка, черная шаль, лакированные, тонкие черные перчатки. Откуда у нее средства? Или же расходов мало, может позволить траты на одежду? Я в новом костюме, сшитом по немецким лекалам, который сидит элегантно.

Володя Гришмановский читал отрывок из поэмы, долго, нудно, неумело, заумно, с потугами на оригинальность, мысли о смерти в его, как он сказал "надцать лет".

 Сергей Тришкин взял микрофон в руки и оглушил всех подражанием Блоку — Россия шлюха, такая—сякая.

Чтобы соригинальничать, готовы Родину, как угодно обозвать. Аршинов заявил в стихах, что ему всё равно с кем спать на сеновале: с Любой, Надей, а лучше с Верой.

Алексеев вышел в коротких голубых брюках, грубые ботинки с длинными белыми шнурками. Альпинистские? Через шею два раза обвернут черный женский шарф с бахромой. Светлая рубашка. Живописный вид.

 Отрывок из поэмы про Миклухо-Маклая с эксклюзивными вкраплениями, с галлюцинаторными эпизодами из современной жизни, где поклонницы Талькова изнасиловали Азизу, из-за которой он и погиб, застрелен 30 дней тому назад.

 Читал он мастерски, лучше всех, может, поэтому и завоевал приз зрительских симпатий: двухтомник Стругацких.

Пока подсчитывали голоса, шел концерт силами двух артистов из Самары, с хорошими, сильными голосами. Всё затянулось на три часа.

 Удалось поговорить с Никульшиным, который приветливо отнесся, сказал, что будет предлагать мои рассказы в сборники, могу ещё присылать. Поговорил с Орловым, попенял ему, что не поддерживает местных прозаиков. Он оправдывался, не узнав меня, сказал, что не помнит, носил ли я раньше очки? Мол, газетная площадь мала, и вообще, он не обязан.

23 ноября. Я не очень-то и расстроился, что не дали премию. Кто я? Не обязаны давать каждый раз. Значит, были лучшие кандидаты.

 В среду, в заводской библиотеке, когда собрался уходить к станкам, увидел свежий номер "Тольятти-Сегодня", где с удивлением прочитал, что мне дали вторую премию. Странно. Почему же об этом не сообщили на литературном вечере, когда объявляли всех лауреатов? Возможно, в газете ошиблись, перепечатали со старого списка, где я значился, а потом, по ошибке, и напечатали.

Дома лежит записка, что мне выделили вторую премию, надо позвонить Кудряшову или Фонфоре, что я и сделал. Саша стал извиняться: по недоразумению мою фамилию не прочитали на вечере.

— Это пустяки. Для меня — это не существенно, — сказал я, почти правду.

Договорились, что приду в понедельник, так как после первой смены не успеваю получить, кассир может сдать деньги. Конечно, раньше 700 рублей были деньгами, сейчас это месячная зарплата, но, спасибо и на этом в столь трудное время, какая-то поддержка.

В четверг поспешил в лито, так как собрание перенесли на час раньше, нам выделяют место в картинной галерее, где сейчас устроена выставка "Деловые люди", о предпринимателях начала века. Выставку почти не посещают, а в позднее время тем более. Охранникам и обслуживающему персоналу хочется закрывать ее пораньше, а мы мешаем.

В лито людей мало, семь человек. Поздравил Алексеева с призом зрительских симпатий, похвалил чтение стихов. Фонфора прочитал воспоминания Зелинского о встрече Сталина с писателями на квартире Горького.  После перерыва Вячеслав Смирнов прочитал коротенькие рассказы.

 Я было до этого решил не высказываться негативно, но, выслушав бодряческие рассказы в сюре, сказал, что сюр не понимаю, поэтому и не могу высказываться, но потом не удержался, сказал, что автору не хватает Борхеса.

Фонфора улыбнулся, сказав, что всем нам не хватает, кому Пушкина, кому Тургенева. Он прав. Но я такие рассказы не приемлю, не в моем духе, я не стал бы читать. Да и редко кто будет. Кому делать нечего, на любителя.

продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/01/850