На небольшой площади расположенной между французским и креольским кварталами Нового Орлеана, городские власти назначили суд над Уильямом Гартом. Солнце палило нещадно. Ни малейшего дуновения даже слабого ветерка, без которого жизнь в этом городе становилась невыносимой в летние месяцы.
Весть о том, что произошло в пабе «мамочки Глэдис», разнеслась с невероятной быстротой, и к утру к площади со всех сторон стали съезжаться плантаторы со своими свитами, охотники, праздно шатавшиеся в городе в ожидании сезона охоты, торговцы и обыкновенные бродяги. Все они являли палитру вооруженных винтовками и пистолетами рекрутов прибывших по сигналу мобилизации, хотя по серьезному выражению их лиц можно было бы и предположить, что они собирались отражать нападение индейцев на фронтире. К началу суда их собралось несколько сотен.
Поскольку фактическая власть в городе принадлежала окрестным плантаторам и торговцам, они то и организовали судебный процесс, придерживаясь таких юридических формальностей, которые соответствовали их пониманию юриспруденции.
Много времени не понадобилось, для того чтобы судьям – представителям местной знати, и присяжным из числа их компаньонов выдвинуть обвинение против Уильяма в преднамеренном убийстве некоего работорговца Мордехая Кинсли.
Уильям Гарт стоял перед судьями со связанными сзади руками под палящим солнцем, истекал потом, и изжаривался, в его угнетающих лучах.
Председательствующий – моложавый джентльмен в светлом смокинге и такого же цвета цилиндре на голове, предложил выступить свидетелям.
Все как один свидетели, показали на факт того, что якобы Уильям Гарт или «морячок» как его прозвали, спровоцировал конфликт во время игры в карты, и первый, выхватив оружие, сначала угрожал, а потом пустил его в ход, застрелив мистера Кинсли, который в целях самозащиты, только и успел всего-то, выхватить пистолет из-за пояса.
Толпа «почитателей» Уильяма, с которыми он все это время распивал грог и потчивал своими рассказами о странствиях, проявила малодушие, и возможно по причине элементарной, конечно же, он от них не ожидал.
Единственным свидетелем и защитником в одном лице, который показывал на абсолютную невиновность Уильяма в конфликте, была Глэдис ван Лейба.
– Так вы утверждаете, мисс ван Лейба, что подсудимый вел себя адекватно и не угрожал убитому, – спросил председательствующий.
– Абсолютно тотчно, Ваша честь, – гордо ответила Глэдис, – взмахнув несколько раз веером.
–Тогда, почему мистер Гарт стрелял в мистера Кинсли?
–Видимо, мистер Гарт защищался, Ваша честь.
–Вы видели, как мистер Кинсли напал на мистера Гарта?
–Нет, Ваша честь. Я слышала только выстрел, так как находилась в соседней комнате, в момент инцидента.
–Тогда почему вы утверждаете, что мистер Гарт не виновен? Вы же ничего не видели?
–Да потому, что эта старая шлюха спала с морячком. Вот и защищает его! – вмешался «обвинитель», торговец бакалеей на рынке.
–Эй, Глэдис! – крикнул кто-то из толпы, – сколько раз ты ему дала?
Волна смеха прокатилась в толпе присутствующих.
–Леди и джентльмены, мадам, месье, синьоры, синьорины! Я требую немедленно прекратить шум, – зычно призвал председательствующий. Потом, обращаясь, к невозмутимо стоявшей Глэдис, продолжил. – Прошу вас, мисс ван Лейба, говорите.
– Он невиновен. Кинсли спровоцировал конфликт, потому что мистер Гарт его изобличил в жульничестве. Другой же человек, – и Глэдис указала на стоящего в стороне джентльмена, – вон тот, пытался насильно заставить мистера Гарта продолжать игру, выгораживая Кинсли, и угрожал пистолетом. Мистер Гарт отказался и врезал ему по шее, для того чтобы остальным неповадно было перейти пределы дозволенного.
– Последний раз спрашиваю. Вы лично видели, кто первый, Кинсли, или Гарт, пустил в ход оружие?
–Нет, Ваша честь, – удрученно молвила Глэдис.
– Спасибо, мисс ванн Лейба. Суд удаляется на совещание, – резюмировал председательствующий.
– Момент, Ваша честь, – прозвучал еще один голос. – Я, кое-что видел, и считаю своим долгом сообщить суду и присяжным.
Из толпы вышел человек в белой рубахе, его голову покрывала черная касторовая широкополая шляпа.
– Кто это, Баутисто, – спросила изумленная Глэдис, узнав в незнакомце того самого импозантного джентльмена, предвкушая во всем этом спектакле какой-то подвох.
– Он работает на Аддерли, – прошептал Баутисто.
– Аддерли? – задумчиво молвила Глэдис. – Провалиться мне на этом месте, если все, что сейчас происходит, не замутил именно он.
– Да, ну что ты? – не согласился Баутисто, – твой «малыш» сам нарвался, и не стоит тебе убиваться по этому поводу.
– Да пошел ты ко всем чертям, дурак, – грозно отрезала Глэдис.
– Представьтесь, мистер, будьте так любезны, – сказал председательствующий, сняв котелок, и вытерев платком пот с лысины. – Да, и, присягните на Писании.
– Я, Натан Хитч. Клянусь говорить правду и только правду, и ничего кроме правды.
– Хорошо, хорошо, – торопил председательствующий, изнуренной жарой.
– Тот, кого вы называете «Кинсли», первый выхватил пистолет и намеревался выстрелить, – сообщил суду Хитч, – но парень оказался проворнее и виртуознее в обращении с оружием, поэтому Кинсли мертв.
–Вы считаете, свидетель, что мистер Гарт не виновен в содеянном, – не хотя молвил председательствующий.
–Можно и так сказать, Ваша честь, – выдавил из себя Хитч.
– Ну, что же, суд удаляется….
Не успел председательствующий договорить, как толпа начала скандировать: «Последнее слово!», «Слово подсудимому!», «Пусть морячок скажет последнее слово!»
– Спокойно! Спокойно! – кричал председательствующий. – Конечно, последнее слово. Прошу меня извинить, забыл. Жара, знаете, ли, - оправдывался председательствующий.
Когда, толпа успокоилась, слово предоставили Уильяму, который настолько потерялся и почти ничего не соображал.
– Мне жаль, Ваша честь, что так получилось, – сказал он и рухнул в обморок.
– Дайте ему воды! – кричала Глэдис.
Пока откачивали Уильяма, судьи, присяжные совещались. Одни предлагали повесить его, другие просто упечь в тюрьму, третьи требовали для него каторжных работ на Гавайских островах.
Председательствующий настаивал на повешении.
– 26 июля 1816 года. Новый Орлеан. Штат Луизиана.
Гарт Уильям Тревор, одна тысяча семьсот восемьдесят восьмого года рождения, от Рождества Христа, из Арканзаса. – Начал читать председательствующий, – приговаривается к смертной казни через повешение. Приговор обжалованию не подлежит.
Вскоре люди уже суетились у места казни: одни перекидывали через перекладину веревку, другие обустраивали эшафот. Особенно в этом усердствовали «почитатели Уильяма», те насмешники, подпевалы и забияки, с которыми он играл в карты, пьянствовал и дрался до крови. В толпе раздавались смех и шутки, но слышались и возгласы, в которых отчетливо прослеживалось несогласие с подобного рода приговором.
Никто не заметил, как в толпе появился эффектный индеец, верхом на великолепном арабском скакуне. На его бронзовом лице бликами играло солнце, ни один мускул не выдавал в нем напряжения или озабоченности. Длинный лоснящийся волос спадал на цветастую ситцевую рубаху, края которой спадали на серые хлопковые штаны, заправленные в высокие мокасины. Голову покрывал алый тюрбан, перевязанный в несколько слоев. Перед собой индеец держал ружье, на спине крепился колчан, в котором находились пару стрел и лук, на шее в обшитом бисером кожаном чехле болтался увесистый нож, парфлеш через плечо и полый рог завершали его костюм.
Кто-то все же обратил внимание на этот колоритный персонаж остановившийся прямо у эшафота.
–Эй! Краснокожий! – крикнул этот кто-то.
– Цвет моей, кожи, гораздо привлекательнее, чем твоей, бледная поганка, – огрызнулся индеец на французском языке.
Визави индейца, кажется, разобрал, о чем сказал краснокожий.
– Наглая скотина! – прокричал человек, и бросился на индейца с кулаками.
Но, краснокожий ловко спрыгнул с коня, и ударом ноги остановил нападение противника. Тот от боли скорчился. Потом индеец выхватил нож и приставил к шее обидчика.
– Все, все, все! Брат! Я пошутил, – сказал человек.
Индеец небрежно отбросил его тело от себя на землю, вскочил в седло и медленно удалился.
– Ведут! – послышался окрик, и на эшафот возвели Уильяма.
Пока палач закреплял петлю, Глэдис стояла, склонив голову, и слушала пастора, призывавшего Уильяма усердно молиться, за спасение своей души.
Глэдис сердцем ощущала необыкновенную скорбь перед утратой. Знакомые слова молитвы слетали с ее губ. Голос молившегося Уильяма прерывисто дрожал, и он бросал на Глэдис беспокойные взгляды. Выражение его лица было страдальческим. Лицо Баутисто застыло в страхе.
Едва только палач собрался выбить из-под ног Уильяма бочонок, на котором он стоял, раздался выстрел, и палач свалился замертво. В толпе зевак раздались разнообразные возгласы и крики. Откуда не возьмись на эшафоте появился тот самый индеец и другим выстрелом срубил петлю на шее Уильяма. Такой дерзости никто из присутствующих не ожидал, поэтому и не помешал индейцу, перерезать ремни на запястьях Уильяма.
Индеец, толкнув Уильма в спину, бросился к краю эшафота и вскочил на спину своей лошади.
– Rapide (быстро – франц.)! – крикнул он Уильяму.
Мало, что понимавший в тот момент Уильям оттолкнулся от злосчастного помоста и одним прыжком, вскочил на круп лошади позади индейца. Тот со всей силы вдавил пятки в бока лошади, и животное стремглав понеслось на толпу, рассекая ее на две части.
– Стреляйте! Стреляйте! Уйдет! – кричала толпа.
– Безумцы! Их или застрелят, или догонят, – говорил Баутисто.
– Да, но пытаться спастись от верной смерти – и какой смерти! – разве это безумие?! – радостно кричала Глэдис. – Беги, малыш, беги!
Вслед беглецам последовали выстрелы. Стрелки прицеливались один за другим – слышался сухой треск, похожий на учебную стрельбу отряда пехотинцев. Среди них было немало метких стрелков, но трудно попасть в такую цель, которая мечется из стороны в сторону по закоулкам между строениями. Ни один выстрел, по-видимому, не попал в цель.
Некоторые снова стали заряжать ружья, другие же, дабы не терять времени заря, бросали их, и бегом припускали последу умчавшихся всадников.
Вскоре место казни опустело. Кое-где еще раздавались выстрелы.
Возбуждение первых минут улеглось, но, тем не менее, люди еще продолжали бурно обсуждать побег морячка. В городе начались облавы, но они не привели к желаемым результатам.