Сколько он себя помнил, всегда жил для кого-то. Даже детства у него нормального не было. Их семью раскулачили в тридцатые годы прошлого века и вывезли в необжитые места на Оби. Много тогда померло людей от цинги и голода. Умер и один из четырех братьев. Остальные и сестра выжили.
Он помнил, как, будучи мальчишкой, ходил по деревням и просил милостыню, или менял на продукты самодельные игрушки. Народ жил впроголодь, так что подавали, кто что мог: кто картофелину, кто яичко, кто горсть зерна. Так выжил сам и прокормил сестренку, которую очень любил и ради которой пошел по миру с протянутой рукой – ей надо было учиться и не голодать.
А потом были юность, война, фронт.
После победы он поступил учиться в техникум, но обучение сделали платным, и техникум пришлось бросить. А дальше было все как у всех. Появились семья, дети. В вечных хлопотах подкралась старость…
Дети выросли и разлетелись в разные края, и только дочь оказалось подле отца, когда тот тяжело заболел. Сказалось всё: тяжелое детство, грозовая юность, тяжелый труд, болезнь и преждевременная смерть жены.
Инсульт сразил старика неожиданно, и, если бы не природная закалка, сильный характер, лежал бы он плашмя на кровати долгие годы, став обузой для близкого ему человека. Но, осознавая весь ужас такого положения, он дал себе слово не сдаваться и встал на ноги…
Когда отец заболел, Света, его дочь, забрала старика к себе. Разведенная, растившая сына она понимала – уход за ним - это ее крест. Для одинокой женщины с ребенком жизнь и так не сахар, а тут навалились еще проблемы, еще заботы.
Старик старался не быть обузой для дочери. Полуобездвиженный недугом, он по мере своих сил передвигался по квартире. Сам ел. Из-за резко «севшего» зрения слушал радио, оставаясь в курсе событий в мире.
Но болезнь и возраст брали свое. Участились кризисы, давало сбои изношенное сердце, все чаще накатывалось отчаяние.
Несколько раз за год ему становилось особенно плохо. В такие разы старик вплотную подходил к той грани, из-за которой уже не могло быть возврата назад. И таких минут больше всего боялась дочь.
Крещенный в детстве, но редко вспоминавший потом о Боге, старик, заболев, часто шептал запомнившуюся еще с детства молитву, крестился.
Когда наступали минуты кризиса, а застать они могли старика где угодно, тот резко бледнел и покрывался холодным потом. Его лицо искажала гримаса боли, закатывались глаза. Дочь умела предугадывать такие моменты и вызывала «скорую». Пока старик агонизировал, Светлана металась по квартире в панике и ужасе. Но у Творца, видимо, на каждого были свои планы, кризис заканчивался, приезжали врачи и делали отцу уколы от давления и снотворное. И тот засыпал. Ложилась спать и дочь.
Шли годы, без того слабое здоровье старика стало еще слабее. Все чаще хватался он за спасительный «нитроглицерин», почти перестал видеть, с трудом ходил.
На даче, летом, пока Светлана была на работе, он несколько раз выходил во двор погулять и, потеряв ориентацию в пространстве, «терялся». И тогда соседи - тоже пенсионеры, заслышав его крики, приходили на помощь и заводили старика в дом.
Ночи для Светланы становились все чернее и страшнее. Днем отец высыпался, а с наступлением темноты начинались проблемы. У старика то болело сердце, то подскакивало давление. Раньше спокойный, он все чаще срывался в истерики, любая из которых могла убить его. Дочь как могла, успокаивала отца. Она научилась спать урывками, чутко, как кошка, реагируя на малейший звук, поднимаясь за ночь по несколько раз к нему. И ее нервы тоже были на пределе.
Она не надеялась на исцеление, поэтому при каждом удобном случае заходила в церковь, и просила у святых и Спасителя поддержать ее отца хотя бы духовно. И плакала. По-женски, не скупясь на слезы. В храме ей становилось легче, и уходила она из него с облегченной душой, оставив горящей свечечку «за здравие».
Ее жизнь была четко разделена на три части: отец, сын и работа. Если удавалось выкроить время для себя, Светлана забиралась на диван, сворачивалась в его уголке клубочком и мирно засыпала под монотонно бубнящий телевизор. Такие часы больше выпадали поздно вечером, когда засыпал ребенок и успокаивался на какое-то время отец. Или устроив уютную норку под одеялом, читала про себя молитвы, просила здоровья своим близким, и забывалась в блаженном сне, готовая каждую минуту проснуться и бежать к старику в комнату.
С каждым годом ее отец становился все слабее и слабее. У него сел слух и он уже не слушал радио. Совсем «село» зрение и по квартире он передвигался, придерживаясь за мебель.
Старик был из сильных духом людей. Из тех, кого закалили испытания голодом в детстве, войной – в юности. И он хорошо понимал – быть обузой ближнему нельзя!
Дочь и отец понимали друг друга с полуслова. Точнее – она его. Старый человек, перенесший инсульт, говорил очень плохо, путано, часто сердясь на себя за этот недостаток.
Редки были минуты счастья у Светланы. Всегда веселая, инициативная на работе, не выносящая своих проблем на люди, она и дома старалась держаться, не раскисать, чтобы не видел сын, какими душевными муками исполосована ее душа. Иногда, когда все засыпали, она вставала на колени перед иконкой Богородицы и общалась с ней, как общалась бы с матерью. Рассказывала обо всем: о горестях и крошечных радостях, о сыне и стареньком отце. И засыпала после умиротворенная.
Женская доля горькая, что твоя полынь. Все тягостнее становились дни. Старик реагировал на перемену погоды, капризничал. Однажды Света даже ударила его…
Отец сидел в кресле и нервничал. Он тоже устал от такой жизни, от своей беспомощности и бесполезности. И теперь все больше и больше «заводил» себя, впадая в истерику. Света отлично знала, чем заканчивается такое самобичевание - очередной агонией, и пыталась уговорить старика. Но тот накручивал себя и накручивал, срываясь в крик. Понимая, что до критической минуты остался буквально шаг, сорвавшись, она влепила отцу звонкую, весомую пощечину. Как это случилось, она и сама не поняла, но свершившееся раскололо ее уверенность в себе надвое. Словно треснул напополам каменный монолит. И – рухнул, распавшись на тысячи мелких осколков-сомнений.
-Да, да, - выкрикнул тот, - лучше убей меня, не хочу так жить! И – заплакал.
Заревела во весь голос и Света. Она обхватила отца за вздрагивающие плечи и уткнула свое мокрое от слез лицо в его грудь. Так и плакали они вместе, пока не успокоились оба.
-Прости, папа, - прошептала Света, - прости за все. Прости, что не сдержалась. Ты у меня все равно самый-самый лучший папка на свете.
Старик прожил под присмотром дочери шесть лет. Шесть лет были вычеркнуты из ее жизни росчерком Судьбы: словно пушинку сдуло с ладони. Только не пушинка это была для Светы, тяжелый камень, жернов, лежащий все эти годы на ее хрупких плечах.
Он помер на восемьдесят втором году жизни, ночью, в больнице, куда его с приступом увезла «скорая». На улице теплыми ветрами и запахом первой зелени буйствовал май, а Светлана, глядя в покрытое мглой небо, шептала: «Боже, или исцели его, или прекрати эти страдания, прошу Тебя!».
На следующее утро ей сообщили – отец скончался.
Мир не рухнул, звезды не опали с небес. Просто еще один старенький, измученный болезнями человек отошел в вечность. Сколько таких ежедневно умирает на земле – не счесть. Но для Светы это была потеря: не стало папы. Человека, вырастившего ее, заботившегося о ней, любящего ее. И не с кем ей было разделить свое горе.
Света снова пришла в церковь. Долго и горячо молилась она у иконы, рассказывая невидимому Творцу о последних днях отца, о том, каким он был достойным, мужественным и хорошим человеком. И верила, что теперь старику хорошо на небесах. Именно на небесах, ведь за такую жизнь ему хоть там было положено вознаграждение.
Она уходила из церкви спокойная и просветленная. Все боли, обиды и горечь расставания с дорогим ей человеком остались за стенами храма, а ей предстояло дальше жить, растить ребенка. Одно только тревожило Светлану. Та пощечина, отвешенная беспомощному отцу, осталась неизгладимым шрамом на её сердце.
Но, главное, Света поняла, что все не зря прожила эти шесть лет. Они научили ее понимать старость, позволили по-иному видеть людей, мир, научили дорожить каждой прожитой минуткой вместе с близким тебе человеком, привели к вере.
И лишь трепетный огонечек восковой свечи, поставленный теперь уже «за упокой», словно продолжение молитвы трепетал перед иконой, будто душа отца, услышав слова дочери, раскрылась навстречу всесогревающей небесной любви и, дохнув на желтое пламя, умчалась в неведомые нам, смертным, светлые дали…