Юзеф Бронфман
Отрывок из 2-го тома
ISBN 9780982724019
Copyright © 2010 Yuzef Bronfman
ВТОРОЙ ТОМ "ЗАГРАНИЦА". Страница 372, 1979 год
"Первая волна" русской эмиграции
***
– А теперь вы куда? – спросил отец.
– Искать квартиру. Мы у тебя живём уже две недели. Вчера видели объявление на шестиэтажном доме, кажется, на Geary бульваре угол 12-й, о сдаче апартмента. – Лёня сам удивился, как за первые две недели в Америке, употребил в русской речи английское слово... – позавтракаем и двинем туда. Только сегодня – сами! Без тебя и мамы! Пора учиться жить в Америке. – Лёня театрально закатал рукава. – Там сдаётся студия! Во-первых, в центре, во-вторых, раз студия, значит дешевле.
Погода была замечательной, по крайней мере, по Фаренгейту. Это – новая напасть: Фаренгейт. Был Цельсий и жизнь текла по заведенному порядку: 40 градусов всегда было 40 градусов! А теперь?
Шли по Geary и читали вывески магазинов. Тоже учёба, и приятно, когда что-то вдруг стал понимать... Стоп, а это что? «RENAISSANCE»? Русский ресторан «РЕНЕССАНС»? Ничего себе! Между 16-й и 17-й авеню. «Serving the finest food since 1959», с 1959 года?! И даже меню на стенке. Однако дороговато. Борщ, голубцы, вареники... А где ж компот? Компота нету...
Прошли чуть дальше, опять сюрприз: книжный магазин «ZNANIE». Русский книжный магазин! Где мы? Тысячи книг, и не нужен блат. С внезапно охватившей паникой, заговорили с незнакомыми людьми... по-русски. Где? В Америке. В Сан-Франциско. Вежливая и приветливая хозяйка магазина тоже стала расспрашивать, откуда приехали и когда. Но по-русски! Кто эти люди, как они сюда попали? Что такое изумление? Это, когда с тобой говорят в Америке, в Сан-Франциско, на чистом русском:
– Мы хорошо понимаем, что пока у вас нет долларов на покупку книг. Но не переживайте, они у вас будут. И мы, милости просим, приходите, у нас такие книги есть, что там, в Москве, вам даже запрещалось думать о них. Всего хорошего вам!
Ребята были ошеломлены. Русскоговорящая женщина в банке, русский ресторан, русский книжный магазин, а через двадцать минут... подошли к шестиэтажному дому, разобрались на пульте двери с кнопками и позвонили менеджеру (освоили новое слово), и уловили его команду по передатчику: «Поднимайтесь на лифте на четвёртый этаж. Я жду вас здесь». Поднялись и... растерялись, когда вышли из лифта: пол был устлан роскошным цветным ковром от стены до стены. Показалось, что лифт привёл их прямо в квартиру. И менеджер стоит тут же. Познакомились, и его внимательный взгляд на Соню что-то изменил.
– Нет, вам эта студия не подойдёт. Поехали на третий этаж, там угловая, с окнами не на Geary бульвар.
И когда они проходили по коридору, двери одной из квартир были открыты, и оттуда, вот так прямо, без предупреждения, без намёка, всё внутри защекотало, неслось:
Валенки да валенки,
Ой, да не подшиты стареньки,
Нельзя валенки носить,
Не в чём к миленькой сходить.
Мельком заглянув в дверь, они увидели патефон и мужчину в трусах с сигаретой во рту.
– Эй, Leonid, когда ты на работу пойдёшь? – крикнул ему менеджер. – Пора уже тебе зарабатывать...
Русский Леонид не отреагировал. Он спокойно, потягивая сигарету, наслаждался песней. Лидия Русланова пела для него.
– У нас сегодня русский день! – шепнула Соня. – Никто не поверит...
– Посмотрите, подходит ли вам. – Менеджер открыл дверь студии. – Будете уходить, захлопните. Если подойдёт, поднимитесь ко мне опять на четвёртый этаж. 280 долларов. Months to months, – и ушёл.
– Что он сказал? – переспросил Лёня.
– О, это хорошая новость. Не надо подписывать контракт на целый год. Квартира сдаётся по месяцам.
С первого взгляда студия очень понравилась. Чистенькая, свежевыкрашенная, отдельная кухня, под окном огромное зелёное дерево.
– А что это за дверь? – проверял Лёня. – Ага, туалет с ванной и умывальником. Ничего ржавого, ничего треснутого и приличное зеркало. А эта дверь куда? Соня, Соня, смотри, целая комната! Узкая, длинная, но без окна.
– Она не уже, чем наш номер в венской гостинице. Для чего ж эта комната? – никак не могла понять Соня. – Это ведь студия, а не one bedroom apartment? Но в ней запросто можно поставить кровать. Немедленно берём! Будет подарок для твоей мамы, – усмехнулась она. – Может, удастся убедить её, что мы спим на разных кроватях!
– Ты всё о своём! Давай кухню проверим, – и направились в кухню. И тут же Соня дико закричала:
– О-о-о-о-ой! – и выбежала в коридор. – Мышь, мышь! Ты видел, мышь пробежала по прилавку? О-о-о-й, я не могу! Убегаем отсюда. – И уже не обсуждая, захлопнули дверь. – Как надо быть осторожными! Кошмар, чуть не попались!
Быстро шли к лифту и опять мимо открытой двери с патефоном. Теперь Русланова пела свою любимую «Когда б имел златые горы»:
Умчались мы в страну чужую,
А через год он изменил,
Забыл он клятву ту святую,
А сам другую полюбил.
Проскочив дверь, остановились, не веря тому, что услышали.
– Это что? Про нас? – поразилась Соня. – Как это понять, Лёня? Целый день нас преследует русский, а теперь смеются над нами?
– Да! Как же тут не воскликнуть: «Very interesting!» – заулыбался он. – А ну, давай вернёмся и проверим, какой здесь процент совпадения.
–
Не заходя в открытую комнату, громко постучали в дверь.
– Алло, алло! Здесь говорят по-русски?!
Мужчина, который чуть раньше был в трусах и курил, показался в дверях. Теперь он был одет в длинный, до самого полу, японский халат – голубое шёлковое кимоно с расшитыми иероглифами и золотым огромным драконом на спине.
– Ещё бы! Здесь Русью пахнет! – Он явно был навеселе. – Милости просим, господа! Есть солёненькие огурчики и ледяная водочка. А что ещё нужно русскому человеку?!
–
Наверное, вот ещё что! Весёлость, душевность, открытость, простота, беспечность... и, может быть, японский халат. Что говорить, никто не поверит. Кирилл, как представился мужчина лет под сорок, сумел не только продержать их часа четыре, не только упоить Лёню, но даже уговорить Соню приголубить «правду жизни!» Несколько раз! «Всё остальное – плутовство», – серьёзно проговорил он, поднимая вверх указательный палец.
Он ещё много чего говорил. Лёня вдруг стал наслаждаться легкостью миропонимания, воздушностью бытия, зряшностью суетности. «Мы в этом мире случайно, господа! Могли и не быть», говорил Кирилл, наливая «правду жизни», а Лёня с завистью смотрел на него и почти ритуально повторял его движения.
– Почему он тебя – они уже давно все были на «ты» – назвал Леонидом, если ты Кирилл? – спросил Лёня, стараясь уложить подвластную логику после столько выпитого в разрушенное сознание.
– Для него все русские – Леониды. С 1964 года, когда к власти в USSR пришёл Леонид Брежнев, – с лёгким американским акцентом говорил Кирилл. – Он в том году закончил колледж и с тех пор больше ничего не знает о России. Ты для него будешь находка – подтверждением того, что все русские – Леониды.
Соня, совершенно трезвая, веселилась больше всех, неожиданно раскрепостившись от всего беспокойного, натянутого, преследуемого, с момента, когда в самолёте, увозившем её в Вену, задала себе роковой вопрос: "Почему я стала эмигранткой?» Её смешил Лёня, никогда раньше она его таким не видела, но больше всего её забавлял безмятежный Кирилл, так внезапно свалившийся им на голову со своими валенками.
– Для чего эта узкая длинная комната в студии, которую показал нам менеджер? – спросила она его.
– Прошу, господа! – И широким жестом он подвёл их к такой же двери, как и в той студии, и открыл её.
– Держите меня! – закричал Лёня, увидев длинные ряды вешалок на деревянных перекладинах, тянувшихся от стены до стены.
Костюмы, брюки, джинсы, шорты, рубашки, наверное, сотня рубашек с длинными и короткими рукавами. А под ними аккуратно сложенная обувь от лаковых чёрных туфель до домашних тапочек и резиновых сапог.
– Господи, Кирилл, когда ж ты одеваешь всё это? – продолжал кричать Лёня.
– Никогда! Суета... Подходи, друг мой, и выбери себе, сколько хочешь рубашек и какие хочешь. Не сопротивляйся, всё – суета.
– Кто ты такой, Кирилл? Почему менеджер кричал тебе, чтоб ты, наконец, стал работать?
– Я не работаю. Я иногда, когда хочу, зарабатываю, чтоб не работать. Видел резиновые сапоги? Я нанимаюсь на океанские рыбные флотилии, и грязный, болтаюсь на волнах по полгода. А сейчас я мщу им. До ноября.
Хоть что-то прояснилось с Кириллом, человеком, у которого оказалось столько принципов.
– Как же ты живёшь здесь, Кирилл, когда в квартирах мыши бегают? – Соне тоже хотелось уложить американскую логику сотен рубашек и мышей.
– Их нет. Ты не видела за сапогами спрятанную мышеловку. Только совсем неосторожная мышь может заглянуть в мою комнату. Она будет наказана, так как я, человек, не должен интересовать её, мышь. А ту, что вам показали студию, там несколько месяцев не живут человеки. Почему бы мыши там не появиться? Сколько он запросил у вас?
– 280 долларов, – ответила Соня.
– Пли! – крикнул Кирилл. – Я живу здесь восемь лет и плачу 185. Не селитесь здесь. Это не для вас. Внизу ночной клуб для лесбиянок, рано или поздно уговорят Соню, и это было сказано без юмора, парковаться негде, вся улица забита машинами. А когда убирают улицу, нужно встать рано утром, чтоб переставить машину, иначе штраф. И за такие деньги он даёт вам совершенно пустую квартиру, без стола, кровати и оборудованного клозета. Имеется в виду – гардеробная, которую вам же придется оборудовать.
– Как же так, ты платишь 185, а с нас он захотел 280? Обдурить хотел? Где твои сигареты? – расстроился Лёня.
– Нет, Лео. В Сан-Франциско закон на стороне трудящихся. – Кирилл достал пачку из кармана кимоно. – Этот язык вам понятен: трудящиеся, рабочий класс, забота государства! Каждый год поднимать плату за квартиру не больше, чем на 4 процента. Но... но для тех, кто уже снимает квартиру. Для новеньких – сколько хочет хозяин. По спросу. Не переживай, устроим. Ты кто по специальности?
– Художник.
– Значит, безработный. Пойдёшь со мной во флотилию? – И не ожидая ответа, продолжил: – Дам тебе заработать. Я и два других, таких, как я, открываем рыбный магазин. Нужна вывеска, сможешь сделать?
– Что сделать?
– Соня, скажи ему. Медленно соображает. Рыбу, рыбный магазин. Кораблики, что ли, сеточка. И на трёх языках «Свежая рыба». Английский, русский и китайский.
– Запросто, пальчики оближешь. Только краска моя ещё не пришла, в багаже идёт.
– Купим. Сколько, два цвета, три? Пойдём в магазин и купим. А ты кто? – спросил он Соню. – Небось, тоже из артистов?
– Я специалист по бриллиантам...
– Пли! Пошли пить, хватит дурить друг друга.
– Я не могу больше, Соня ведь не пьёт! Что ж, я один пьяным буду?
– У нас равенство, имеешь право.
И они опять долго, долго пили и закусывали солёными огурчиками. Наконец Кирилл объявил:
– Всё, перерыв. Время для Лиды.
Соня и Лёня оглянулись, как бы не понимая, кто должен прийти. Но Кирилл парадно подошёл к патефону.
– Мы в этом мире случайно, господа! Могли и не быть! – повторил он и пластинка закрутилась. – Тихо, наслаждайтесь.
И опять полились песни Лидии Руслановой. Совсем не понимая почему, Лёня и Соня полностью были с ней. Этот мир оказался совсем другим, и, как японский халат от семейных трусов, отличался от того, из которого они приехали. Дослушав эту сторону до конца, они встали, когда Кирилл перевернул пластинку.
– Нам пора, Кирилл. У тебя больше нет огурцов. Но ты нам сегодня сделал праздник. Я обязательно сделаю вывеску «Свежая рыба».
– Сегодня не надо, ты нетрезвый, а завтра зайди к Николаю и Елене. Они на улице Fulton и 21-й. Второй дом от угла. Напротив парка. Снимите там квартиру. Там хорошо и вам понравится. Под конец, когда уже снимете, скажете им, что Кирилл послал. Я вас там найду. Да, под нами ночной клуб для лесбиянок, а ещё, я покажу вам улицу Polk, там всё для гомосексуалистов. Вся улица... и все кафе... и все рестораны.
Прошло ещё две недели.
* * *
По лестнице на веранду поднялась стройная симпатичная девушка и с лёгким английским акцентом произнесла по-русски:
– Вы русские и я тоже. Правда, мы здесь давно. Я родилась в Америке. Елена мне говорила о вас. – Она мило улыбалась. – Меня зовут Арина, и я снимаю комнату на третьем этаже, с окнами на улицу.
Ребята растерялись, но представились тоже.
– Если хотите, идёмте ко мне. Я приготовлю кофе, и мы познакомимся ближе.
Это был настоящий сюрприз. Арина – молодая современная девушка, американка, говорящая по-русски, соседка. И предложила беседу и кофе, который так нужен был после двух привычных по-московски котлет с жареной картошкой.
Любопытным оказалось приготовление кофе. Арина готовила его совсем по-другому, не в джезвейке, не в чайнике, чтоб смешать кипяток с растворимым кофе, а в какой-то специальной кофеварке, куда она налила холодную воду, бросила какой-то пакет и нажала электрическую кнопку. Ребята наблюдали с интересом, но уже знали, что торопиться с расспросами не нужно. Через несколько секунд вкусно запахло кофе, и зажурчала коричневая струйка в стеклянную колбу.
Арина разлила кофе в большие чашки, поставила на стол сахар и шоколад и стала рассказывать немного о себе:
– У нас с мамой есть дом. Но ни я, ни брат мой с мамой не живём. Правда, по разным причинам. Брат женат и имеет свой дом, а я хочу быть самостоятельной. Мать живёт в доме одна, не считая других старушек, которых она приютила.
– Что значит приютила? Арина, нам непросто понять: сначала вы сказали, что у вас с мамой есть дом, а вы снимаете квартиру. Зачем? – застенчиво спросила Соня.
– Арина, вы не удивляйтесь нашим вопросам, – сказал Лёня, как бы заступаясь за Соню. – Мы мало что знаем. Ведь только приехали в Америку. Кстати, и кофе мы никогда так не варили.
– Я знаю, – Арина улыбнулась. – Представьте себе, если я приехала бы в Советский Союз, сколько вопросов появилось бы у меня. Спрашивайте и я вам всегда буду отвечать. На первый вопросу отвечу так: когда у вас появятся дети и у вас будет свой дом, и вашим детям исполнится 18-19 лет, они сделают то же, что и я. Вам опять непонятно, но здесь, в общем-то, так принято. А насчёт кофе, вам долго ждать не придётся, уже месяцев через шесть, вы тоже купите кофеварку и будете готовить кофе, как мы...
– А насчёт «мама приютила?.. – напомнила Соня.
– Да, об этом забыла. Не знаю, как ответить. Во-первых, это деньги, что немаловажно... Четыре спальни в доме. Знаете, есть одинокие старушки, а здесь они все вместе. Иногда у них лазарет, иногда они веселятся. И матери моей не одиноко.
С Ариной было приятно говорить. И Арина – просто чудо. Это чувствовалось, ни одного плохого слова, ни о ком и ни о чём!
– Аришка, нам, наверное, пора. Тебе на работу, а нас Лёнин дядя обещал в торговый центр повезти.
– Я тоже вас как-нибудь свожу куда-то. Звоните, заходите, спрашивайте. Я забыла рассказать вам о Елене и Николае.
– Ну, расскажи.
– Это не их дом. Хозяин дома живёт в другом городе. Он с женой давно купил этот дом, и теперь сдают квартиры. Были богатыми, у него жена была врач, она умерла. Её очень уважали в русской общине. Помогали церкви. А Елена смотрит за домом, менеджер, и собирает плату от квартирантов. Она и Николай очень хорошие люди, я как-нибудь расскажу вам больше.
– Какая она прелесть! – Соня была очень довольна знакомством с Ариной. – Нам просто повезло с такой соседкой, да, Лёня? И в нашем доме. И про церковь нам расскажет.
И Арина, добрая, чуткая, внимательная, так искренне поддерживая знакомство с ними, стала фактически Сониной подругой.
* * *
Забежала Арина.
– Где ты была? – обрадовалась Соня и тут же стала готовить кофе. – Мы смотрели, но тебя не было дома.
– Да, правда. Я работала несколько дней в другом городе. Устала. Приехала и пошла ночевать к маме на несколько дней. У матери скоро день рождения, она переживает, гостей много будет. Я чуть-чуть помогла ей.
– А у нас подарок ждёт тебя. Мы, наконец, получили свой багаж из Москвы. Посмотри на полку в правом углу на стене, – крикнула из кухни Соня.
Лёня показал рукой, куда смотреть.
– Я сделал полку из доски от ящика, в котором багаж пришёл. Сосновая... Пахнет домом... Пусть будет как память…
– Ты видишь там самовар и куклу большую? Это – твои, – принесла кофе Соня.
– Ой, спасибо. Этот самовар будет подарок от вас маме на день рождения. Поедем к маме вместе. А кукла, такая огромная! Окей, спасибо. Елена и Коля тоже будут у мамы на день рождения. Вы увидите многих русских. Побегу дальше. Вечером буду дома. – И убежала.
** * *
– Совершенно не представляю, что надеть! – Соня перебирала в шкафу вешалки с одеждой. – Что? Юбку, брюки, свитер? Я ведь понятия не имею, как они здесь наряжаются...
– Надо было спросить у Арины, – кричал из ванной Лёня. – Не мешай мне бриться. – И тут же добавил: – думаю, что лучше всего тёплые колготки, твоё «беременное» тёмно-коричневое платье, вязаную шерстяную кофту, а вдруг там будет прохладно, и сверху итальянский плащ для форса.
– А побрякушки?
– Так, я порежусь... – И опять добавил: – чем меньше, тем лучше...
– Всё ты знаешь... А что мы подарим её матери? Цветастый платок, цветастый чайник для заварки или цветастую большую матрёшку? – Лёня молчал. – Говори, что?
– Ты всё равно сделаешь по-своему. Давай угадаю? Чайник?
– Угадал. Он оригинальный, большой, красивый, сделанный в СССР, и цена ему... – Соня пошла на кухню, вынула из шкафчика чайник и перевернула его, – пять рублей и тридцать копеек.
– Надо же, как дорого! Зато с позолоченным носиком, это хорошо. Да, им понравится, здесь таких нет. И не забывай, что Арина даст маме в придачу и наш самовар.
– Вот и будет самовар и чайник для заварки чая. Когда мы выйдем?
– Через двадцать минут я готов.
– Прекрасно. Пешком или на машине?
– А кто ж здесь пешком ходит? Тем более беременные?
– Недалеко ведь. Елена с Николаем с нами едут?
– Николай сказал, что нет. Он сам поведёт машину.
– А как мне обращаться к Арининой маме? Просто Екатерина?
– Просто Екатерина, как и я. Здесь всех так называют, по имени...
– Мне интересно, как у них празднуют день рождения. Я немного волнуюсь. Фактически, это встреча со старой Россией. Они ведь «враги народа»?
– Кукла, мы ведь теперь тоже «враги народа»! Не забывай. Опоздали на шестьдесят два года.
Свернули направо на 21-ю улицу, потом налево на Гери бульвард, потом опять направо на 31-ю. Большой дом, ступеньки, нажали на кнопку звонка. Дверь открыла девочка лет восьми. Она и стоящие за ней галдящие дети растерянно замолкли: пришёл кто-то, кого они не знают.
– Ксюша, кто пришёл? – услышали они голос Арины.
– Это мы, – сказала Соня, увидев её.
– Идёмте, идёмте, я познакомлю вас с мамой. Кишшш, дети, не путайтесь! Я уже много рассказывала ей о вас. – И Арина провела их в комнату, где был накрыт праздничный стол, и подвела их к маме. – Мама, знакомься, это ребята из Москвы, Соня и Лёня.
Перед ними стояла невысокого роста миловидная женщина, пухленькая, с короткой стрижкой, с добрыми весёлыми глазами на круглом личике. Её очаровательная доверчивая улыбка моментально располагала к дружескому общению. Соня поразилась, вдруг увидев такое русское лицо. Казалось, что она уже успела отвыкнуть от чисто русских лиц, общаясь так долго только с эмигрантской еврейской средой.
– Катюша. – Аринина мать не протянула руку для знакомства, а обняла и прикоснулась щекой сначала к Соне, а потом к Лёне. – Так меня здесь все называют, хотя мне за шестьдесят. Но все меня считают ребёнком, – заискрились её озорные глаза. – Когда мы сядем за стол, садитесь поближе ко мне.
– Познакомлю ещё с братом, – сказала Арина, – а остальных вы сами за рюмкой узнаете. Митя, Митя, where you are? – позвала она брата по-английски, и тут же перевела. – Где ты, Митя? – И когда Митя подошёл, она, как бы невзначай, добавила: – Он во Вьетнаме воевал.
Митя, очень похожий на маму, тоже невысокого роста, пухленький и с доверчивыми глазами, протянув руку для знакомства, сказал по-русски с английским акцентом, даже большим, чем у Арины:
– Слава Богу, никого не пришлось убивать. А то с другой стороны русские воевали. И меня русский мог убить...
Так оно и пошло. Каждый кусочек разговора – история, и Соня, и Лёня никогда этого не знали, никогда не слышали, в школе им это не преподавали.
Из гостей их знакомыми были только Елена и Николай, и они старались быть поближе к ним.
В основном гости говорили по-английски, нет-нет, да и вставляли что-то русское: «дядя Женя», «холодец», «на здоровье», «бабушка Таисия», «в церкви»... А когда говорили со старшими, то старались – по-русски. Иногда получалось смешно, иногда употребляли английские слова.
Вдруг Катюша засуетилась и побежала навстречу вновь прибывшим гостям.
– Смотрите, господа! – громко обратилась она ко всем, и Лёня впервые услышал не в кино и не в театре такое обращение. – Кто к нам пожаловал?!
В комнату вошли двое, явно с прошлого века, мужчина и женщина. У каждого палочка с резным набалдашником, такие Лёня продавал на базаре «Американо» в Италии, и одеты по системе Станиславского: полное соответствие достоверности. И поведение. И русский язык, которым в Советском Союзе говорили считанные люди, такие как артисты труппы Малого театра Евдокия Турчанинова, Александра Яблочкина, Михаил Царёв...
Мужчина изящно поцеловал ручку Арининой матери, а женщина, вздохнув, грудным голосом заговорила громко:
– Ох, грех тяжкий, Катюшенька! Вот долго ли согрешить-то! Вначале думала, не сможем повидать тебя, мой друг. Стара стала и глупа. А ты, матушка, умная, не должна с нас, дураков, и взыскивать.
– Что вы, помилуйте!
– Вот и я вспомнила твой пирог с яблоками. Сладко поесть люблю. Уговорила Иллариона, спасибо ему, согласился, – она мило посмотрела на своего спутника.
Лёня и Соня не переставали восторгаться увиденным и услышанным. Ничего похожего представить они не могли. Арина подошла к ним и шепнула:
– Это дальняя родственница адмирала Нахимова с мужем. Мои родители познакомились с ними, когда в Америку вместе добирались.
– Арина, мы безмолвны.
Мужчины тоже вели себя, как в советских фильмах бывшие «белые» офицеры: галантно и по-мужски. Правда, после нескольких рюмок стали уж очень напоминать современных «красных».
Двое батюшек, одетые в рясу, пришли попозже и многие, здороваясь, целовали им руку.
Соня заметила, что все обратили внимание на её крестик и без лишних слов поняли, что она, хоть и из «третьей», еврейской, волны, – русская. Задавали много вопросов о России, о Москве... Она с удовольствием отвечала им, как и раньше американцам, но с русскими, разумеется, было намного легче: язык был свой, общий.
Еды и питья было много, какие-то женщины всё время подносили новые и новые блюда. На вопрос Сони: «Кто эти старушки?» Арина, улыбаясь, ответила:
– Я тебе рассказывала о них. Это мамины квартирантки. Одинокие, остались одни. Теперь все вместе живут. Они рады стараться помочь. Ведь целыми днями дома, никого не видят, а здесь праздник, поговорить есть с кем.
– Но мы такого русского языка не слышали! Не ты, Ариша, и не Митя, и не другие молодые, и не те, кто из Союза, – Соня взволновано говорила Арине, – а пожилые гости, как эта дама, будто из спрятанных шкатулок.
Ближе к «сладкому» или, как закричали дети «dessert, dessert!», сидящие ближе к Лёне поняли, как ему интересны истории о них, об их судьбах, о русской «первой волне» эмигрантов после Октябрьского переворота и о «второй волне» после Второй Мировой войны. А Лёня буквально был просто смят фактами российской действительности, о которой так конкретно рассказывали бывшие шанхайцы и харбинцы из Китая, и бывшие дипийцы из Германии.
– Что значит дипийцы? – осторожно спросил Леня, стесняясь, а вдруг он не знает того, что знают все.
– А кто такие шанхайцы и харбинцы, ты знаешь? – запросто, перейдя на ты, задал встречный вопрос Митя.
– Нет. Арина немного рассказывала, но подробности, думаю, что совсем не знаю.
– Подробности!.. А кто их знает?! Речь идёт о сотнях тысяч русских людей. Подробности в КГБ... Спроси у мамы моей, – засмеялся Митя. – Я ведь родился в Харбине. Но лучше всего у Николая. Он знает и про первую и про вторую волну. Коля, объясни советскому товарищу, и мы заодно вспомянем.
– Лёня, это история нашей жизни, – сразу посерьёзнел Николай. – В Гражданскую войну миллионы людей бежали из России, опасаясь большевиков. Бежали через Финляндию, Прибалтику, Одессу, Крым, Новороссийск. Ну и тысячи, тысячи через Дальний Восток в Китай. В Китае в основном селились в Шанхае и Харбине. Харбин, можно сказать, стал как бы столицей русской эмиграции. А в Европе – другие столицы первой волны: Париж. Берлин, Константинополь, Белград и так далее. Вот Катюша «решила» выбрать себе Харбин. – Она в это время разговаривала с батюшкой, но, услышав своё имя, повернулась к Николаю. – Там вышла замуж за Георгия, там и Митю родила.
– Не я выбрала, а мои родители, – поправила она его. – Не делай меня уж такой старой. Я ведь тогда ребёнком была. – И все за столом дружно поддержали её.
– Если сам такой старый, то думает, что и все такие, – тут же добавила Елена. – Катюша, не давай пить ему больше.
– Ладно, разошлись дамочки. Им дело говоришь, а они... Так вот, Лёня, эмигрантам везде тяжело. Постепенно наладили русскую жизнь на чужбине, ну, там, газеты, магазины, рестораны, школы, а потом Япония потерпела поражение, Красная Армия появилась в Китае, и уже наступал Мао Цзэдун. Поэтапно русская эмиграция стала исчезать. Многих силой вывезли в СССР, многие дураки сами захотели вернуться, но и те, и другие, все там погибли. А остальные, капля по капле, разбрелись по миру в разные страны.
– Скажем, многие русские оказались в лагере Тубабао. Это – на Филиппинах. Представляете, Москва, Петербург и Тубабао, – добавил кто-то из гостей.
– Да, – подтвердил Николай, – пять тысяч на американском пароходе. Давай, Елена, теперь твоя очередь, ты дипийка, расскажи ребятам о второй волне. А мы, гвардейцы, чуть выпьем за память тех, кто теперь не с нами.
– Ты всегда найдёшь причину выпить. Не забывай, гвардеец, что ты за рулём. – Но Елена была довольна, теперь она в центре внимания. – В двух словах, а то он опять начнёт предлагать рюмочку, – улыбнулась она. – Теперь речь пойдёт о войне с немцами. Так вот, пока Красная Армия продвигалась в сторону Германии, захватывая страну за страной, все бывшие беженцы и из России, и из СССР, которым не удалось переместиться, сгинули потом в советских лагерях. А те, кто откатывался заранее, и те, кого гитлеровцы во время оккупации насильственно вывезли в Германию для использования на работах, оказались в лагерях перемещённых лиц на территории Австрии, Италии и Германии. По-английски перемещённые лица сокращённо назывались DP, или, как говорили мы, русские, Ди-Пи. Вот нас и стали называть дипийцами. Много книг написано о нас, много крови пролито было, тысячи погибли, разбрелись по странам.
– Так, наверное, уже время и выпить? – шутливо повёл плечами гвардеец Николай.
– Подожди, Коля, дай закончить. – вмешался Митя. – Слушай сюда, Лёня. А другие попали в Австралию, Бразилию, Чили, некоторые соединились с первой волной и осели в Европе. Ну, а таким, как мы, повезло – попали в Америку!
– Но перед этим, – опять заговорила Елена, – как мы намучились! Я попала в Чили, там работала на плантациях. Боже, сколько русских там! И его вот нашла там. – Теперь она обняла Николая. – Правда, было легче, чем на работах в Германии, куда меня немцы в сорок втором году вывезли из Киева. А Николай когда-то воевал в Белой армии. Молодой был, лихой. Вы видели фотографии. Через Крым попал в Югославию. Потом София, Прага, Вена и попался мне в Чили.
Ребята так заслушались, что и чай остыл. Арина опять налила им горячий.
– Пирог с маком, уверена, что вам понравится. – Она разложила по кусочку в тарелочки. – Не торопитесь, ещё фруктовый торт.
Пока пили чай, услышали много других историй. В какой-то момент Лёня спросил Митю:
– Как же ты себя чувствовал, зная, что на другой стороне тоже русские парни? Во Вьетнаме?
– Никак, я ведь служил в американской армии.
– Да, – вздохнул Лёня. – И я там мог быть. Только по возрасту не совпало. Никогда там, в Союзе, никто об этом даже не догадывался. Впрочем, даже теперь я мало что знаю.
– Лёня, всё очень просто. Америка – моя Родина, я её всегда защищать буду. Даже если придётся воевать с Россией. – Без всякой бравады, как будто бы речь шла о каком-то Тубабао, как само собой разумеющееся, сказал Митя.
– Митя, не пугай их! – остановила его Катюша. – Они ведь тоже на нашем берегу.
– Ну, вы все разошлись тут. Пошли к альбомам. – Арина взяла Соню под руку и кивком головы пригласила Лёню. – Покажу вам и маму молодую, и отца, каким он был в Харбине.
Дети тут же обрадованно кинулись за Ариной.
– Мы тоже, мы тоже!
И когда стали листать страницы, небывалое изумление Сони и Лёни поразили Арину. Она не могла понять, почему фотографии вызывают у них такой особый интерес.
– Take it easy. Спокойнее, ребята. Чего вы так разволновались?
– Трудно тебе объяснить, Аришка... – Они не могли оторваться от фотографий. – Всё очень необычно. Само собой, и твоя красивая молодая мать, и стройный, и мы видим, что немного застенчивый отец, и маленький такой серьёзный Митя, но... но всё остальное, прямо как из дореволюционных журналов.
– Что ты придумала, Соня? – не поняла Арина. – Что значит дореволюционные журналы?
– Ну, смотри сюда. – Лёня взял альбом и стал показывать фотографии Арине. – Вот здесь, причёска мамы, её платье, костюм отца, бант у него на шее. Обувь какая! А Митя! Смотри, как он одет! А вот, наверное, твои дедушка и бабушка.
– Это родители отца. А там дальше, – Арина перевернула несколько страниц, – это родители матери.
– Вот мы и удивляемся. Как будто из царской семьи. Все такие красивые, статные, дворянские, что ли. А дома, улицы, всё необычное. Видно, у них там продолжалась та прежняя жизнь, а у нас ведь всё изменилось. Победил пролетариат!
Ещё долго говорили, обсуждали, приводили примеры, сопоставляли. Арине было интересно, как её новые друзья реагируют на жизнь первой и второй волны после их бегства из России, причём уже живя здесь, в Америке. А ребята, наоборот, не переставали удивляться, почему Арина и её гости так мало знают о современном Советском Союзе.
– Так всё интересно! Мы столько нового узнали, – Соня обняла Арину. – Но, наверное, нам уходить пора.
– Ребята, не уходите ещё, сейчас самодеятельность начнётся, – как-то заманчиво, с улыбкой попросила Арина.
– Я немного устала уже, – виновато сказала Соня и посмотрела на Лёню.
– Ну, давай ещё немножко. Посмотрим концерт. – Лёне было неудобно уходить раньше других.
– Сейчас увидите. Капитолина, Капочка, теперь ваша очередь, прочтите нам, пожалуйста, стихи, – обратилась Арина к женщине в белой блузе с кружевами.
Капитолина, по виду намного старше Арининой мамы, зарделась и величавой походкой прошла к журнальному столику. В длинной широкой юбке, опоясанной чуть ниже блузы широким узорчатым поясом из шёлка, в коротеньких сапожках на каблуках и с большим бантом на туго стянутых маленьких косичках – она казалась тоже из фильмов об Аннах Карениных. Почти на всех пальцах старинные кольца, серебряное колье со вставками из драгоценных камней и такие же серьги. Но когда она произнесла первые слова, сразу стало заметно, что зубов не хватает.
– «Я вас люблю – чего же боле? Что я могу ещё сказать? Теперь, я знаю, в вашей воле меня презреньем наказать», – декламировала Капитолина, путая некоторые слова, но с театральным вдохновением, которому позавидовали бы не только артисты Малого театра, но и все мхатовцы, особенно её русскому языку и произношению. А в строчке «Поверьте: моего стыда...» – она так искренне прижала свою руку к груди и её глаза засветились так доверчиво, что не было никакого сомнения, – сам Евгений Онегин стоит рядом с ней.
Гости захлопали в ладоши, а Лёне показалось, что она очень внимательно просмотрела, все ли хлопают.
– «Возвышенная», «Царственная», – прошептала Арина. – Так она объясняет всем значение своего имени.
– Но в принципе имя очень красивое, старинное, наверное? Я таких не встречал. – Лёня не скрывал, как всё ему нравилось.
– «Самым известным из семи холмов, на которых стоит Рим, считается Капитолий», – говорит она. И Капочка всегда добавляет, что именно от его названия произошло имя Капитолина.
– Ещё, ещё! – закричала публика, и Капитолина не заставила себя долго ждать.
– «Кавказ подо мною. Один в вышине стою над снегами у края стремнины...»
И опять аплодисменты. Стали хвалить её: «Капочка, вы всё ещё не забыли!..»
– О, я всё помню! Помню, когда была Гражданская война, а потом революция...
– Мама, сначала была революция, а потом Гражданская война... – под смех гостей поправила её рядом сидящая женщина в изящной маленькой шляпке.
– Да, да, наверное. – Капитолина сама засмеялась. – Было всего так много, что не запомнишь. А вот это я помню, девчонкой была, лет четырнадцать, что ли. Иду, у меня на голове белый бант огромный, а этот, стоит на перекрёстке, руководит движением и кричит мне вслед: «Вон пошла недорезанная буржуйка!» Я не повернулась! А пошла, пошла и вот до сих пор, уже семьдесят пять лет, – лукаво произнесла она, – недорезанная. А он, наверное, на Колыме сгинул.
– А потом, мама, что?
– Ты сама, небось, знаешь. Сорок лет по лагерям. Лагеря, да лагеря, по всей Европе. У нас всегда только одно платьишко было. Мы ложились в кровать и ждали, пока его постирают и высушат, потом опять надевали. А в 44-м и в 45-м, под Мюнхеном, научились одежду стряпать из парашютов. И сумочки делать.
– Ну, в этих лагерях под конец было уже легче. Американцы нам еду присылали. А в 62-м в Америку, наконец, попали. Из Бразилии, – добавила дочь её.
– Вот, а вы родите американца, сразу счастливым будет! – Капитолина обратилась к Соне, правильно заметив, что они её новые слушатели.
– Спасибо. Спасибо вам за прекрасные стихи, за пожелание. Всё сегодня было так интересно. Нас многому научили... – Соня повернулась к Арине, – но уходить надо...
– Ладно, ещё не последний раз учим друг друга. – Арина пригладила длинные Сонины волосы. – Жизнь – не простая. Вот сегодня – день рождения мамы, а через две недели я иду на кладбище... Открытие памятника моей близкой подруге.
– Ты нам не говорила об этом, – тут же растерялась Соня. – Что это значит?
– Самая близкая, самая преданная. Кира, моя Кира. Она старше меня, но лучше её не было. В прошлом году. От рака. – Хотите, пойдём вместе?
– Наверное, но давай поговорим позже, целых две недели впереди. Идём к маме, попрощаемся.
А когда сели в машину, просто не верилось: как в кино побывали. не могли успокоиться.
– Лёня, Неужели мои дед и баба тоже вот так говорили?! Какой русский язык у них! «Пожаловать», «грех тяжкий», «матушка». А батюшка не сказал: «С днём рождения», а сказал: «Многие лета, Екатерина!» Во МХАТе побывали.
А когда на следующий день поделились своим восторгом с маминым братом Сашей, он улыбнулся и тут же остановил их:
– Подождите! Я вам сейчас одну историю расскажу о русском языке. Мы все здесь были поражены, когда узнали о старорусских и как они говорят. Случилась она с Йосей-таксистом, его все в Сан-Франциско знают. Вы уже знаете, много русских из наших в такси устраиваются на работу. Я хотел, Наташа не дала, и ты хотел, мы все возражали. Но многие идут, по-английски говорить не умеют, карту города не знают, водить машину научились здесь. Но каким-то образом устраиваются...
– У нас Шурик в Чикаго работает таксистом, – вспомнила Соня.
– Но я про Йосю. Почти все русские таксисты работают в ночную смену, на этих условиях их берут на работу. И они уже в часа три утра выстраиваются в очереди у гостиницы The Westin St. Francis на Union Square. И ждут, пока кто-то из гостиницы закажет их в аэропорт. Это очень важно, так как если в аэропорт, то... около восемнадцати долларов заработают. И вдруг повезёт обратно тоже с пассажиром. Ещё двадцать с чем-то долларов. Как правило, это начинается где-то в шесть утра. Вот они и сидят три часа в машине, спят, стоят кучками, курят без конца, но очень важно быть первыми, чтоб быстрее что-то заработать.
– Боже, везде есть свои правила...
– Подожди, здесь изюминка вот в чём заключается: не дай Бог, кто-то возьмёт их не в аэропорт, а в центр, по городу, тогда это доллара три. Представляешь, три часа ждали, кто-то выкинет их из очереди на три доллара, а отказать – боже упаси, и очередь потеряли, и аэропорт накрылся.
– Саша, так, где здесь русский язык?
– Уже подошёл. Только это будет с ругательством. – Он извиняюще посмотрел на Соню. – В то утро Йося был первым в очереди. И вдруг около шести он похолодел, когда увидел, что какая-то старушечка, не из гостиницы, а по улице, двигается к его машине. Она подошла к задней двери и пытается, бедненькая, открыть её, но сил не хватает. Йося, разъярённый, как злая собака, выскакивает, открывает ей дверь и кричит всей русской команде: «Ну, ****ь, я простоял три часа, чтобы тебя, американская ****ище, взять на три доллара, ё... т... м...». Старушечка опешила от крика и вдруг залепетала: «Ой, дорогой сыночек, как давно я не слышала русского мата!»
* * *
С утра полил дождь. Но Соня уже договорилась с Ариной, что они вместе поедут на кладбище.
– Ещё вчера передавали по телевидению, что сегодня будет дождь. Но вы не беспокойтесь, Кирин брат поставит тент. Он для Киры всё сделает, – успокоила её Арина.
– Как тент? – удивился Лёня. – На кладбище, такой большой, для всей публики? Сам поставит?
– Что значит сам? Он наймёт рабочих, заплатит им, и они поставят. Летом от солнца тоже ставят тент. – Всё время Лёня узнавал что-то новое. – Начало в три, давайте поедем к половине второго, покажу вам сначала русское кладбище и к отцу на могилку успею сходить.
– Ты такая красивая сегодня, Ариночка, – похвалила её Соня.
– Дуглас звонил с утра, – смутилась Арина и сразу побежала к себе наверх.
Оба удивились, Арина никогда раньше не говорила о Дугласе. Но поняли, что есть Дуглас, и что она радуется его звонкам.
Пока собрались, было уже почти два часа, и всё время шёл дождь. Приехали в маленький городишко под Сан-Франциско и Арина им объяснила:
– Это городок, в котором расположены почти все кладбища. И католические, и еврейские, китайское, греческое, мусульманское, интернациональное, и так далее. На все требования. Такой вот городок. Колма называется. А сейчас повернём налево и мы на русском кладбище, на православном, значит. Но вообще-то оно называется сербским. Не знаю, может первыми здесь хоронили сербов. Но нам говорили, что здесь приблизительно десять процентов сербов и девяносто – русских. А ещё говорят, что, наверное, это лучшее русское кладбище в мире.
– Букет брать с собой? – спросила Соня, когда Арина поставила в аллее машину.
– Нет, пока не нужно. И дождь кончился. Мы погуляем вначале, а когда пойдём к Кире, возьмёте букет. Давайте начнём с часовни, она вам понравится. И свечи поставим. Захватите зонты на всякий случай.
Но пока дождя не было. Они прошли по дорожке мимо могил. Привычных оград вокруг могил здесь не было. Собственно, могилы представляли собой мраморные или гранитные плиты с памятниками одна возле другой. На каждой могиле возвышался православный крест с двумя горизонтальными и одной косой перекладинами.
Лёня обратил внимание на надписи с твёрдым знаком, как писали в начале века. Захотелось прочитать, но Арина поторопила.
– Мы пройдём по рядам позже, сначала давайте в часовню.
И в центре кладбища они увидели изящную полукруглую часовню, купол которой венчался крестом. Чуть ниже купола – небольшой колокол, а стена главного входа – стеклянная. Пол внутри устлан красным ковром.
Поднявшись по трём ступенькам, они зашли внутрь.
Чистенькая, убранная часовня с иконами Божией Матери и Иисуса Христа, расписные стены и купол, лампады, свечи, запах ладана. И на правой, и на левой стенках – мемориальные мраморные доски с фамилиями, посвящённые погибшим в Первую и во Вторую мировые войны. Справа – стол с аккуратно разложенными свечами в картонных коробках. На коробках обозначены цены в зависимости от величины свечей: 25 центов, 50 центов.
Арина вошла первой и ритуально перекрестилась с поклонами до самого пола, подошла к некоторым иконам и поцеловала их. Ребятам всё это было интересно, так как, может, впервые в жизни видели русскую религию не в кино, а наяву. Соня не знала, что она должна делать, и, автоматически повторив движение Арины, перекрестилась. А Лёня молча застыл у входа.
– Давайте поставим свечи за здравие и упокой, – как-то совсем обыденно сказала Арина, удивив этим ребят. Им казалось, что всё должно быть строго и серьёзно и по церковному торжественно. – Чего вы? – не поняла их она. – Вот свечи, – она набрала и маленьких, и больших, бросила деньги в копилку на столе.
– У меня нет никого, кому поставить за упокой, – неуверенно произнесла Соня. – А за здравие, у меня папа, мама и брат? Три свечи или одна?
– Возьми одну за 50 центов, – улыбнулась Арина, понимая растерянность не религиозных друзей. – Достаточно. Вот зажги её от этой горящей.
Поставив свечи, Арина опять перекрестилась и, не поворачиваясь спиной к иконам, ступая назад, прошла к выходу. Не зная заранее о таком правиле поведения, у Сони так не получилось, и она вышла вслед за Ариной, как обычно. А Лёня, понимая свою причастность к другой вере, уважительно произнёс:
– Как всё интересно в жизни происходит! Мы почти одного возраста с тобой, а ничего этого не ведаем.
– Ничего, захотите – быстро научитесь. Божья помощь нужна всем. Теперь можно погулять по кладбищу, – предложила она.
И они пошли.
Лёня ещё в Италии осознал, как мало они знают о внешнем мире, о реальном мире, а не по истории КПСС. И они часто обсуждали это с Соней, злясь на систему, которая делала их дураками. Но, скажем, в Италии это не было связано именно с чем-то русским, это было о жизни в других странах, о других ценностях в жизни, о других отношениях между гражданами и государством.
А сейчас, когда они шли от могилы к могиле, перед ними разворачивалась история их страны, так искажённая советской плутократией, и такая трагичная. Ещё в позапрошлое воскресенье, на дне рождении Арининой мамы, они столько узнали о русских людях, разбросанных по всему миру и забытых Родиной. Здесь же, на кладбище, слов не нужно было, здесь об истории говорили памятники.
«Хорунжий, епископ, Ротмистр 13-го Гусарского Нарьского Полка, протоiерей, протодiакон, есаулъ, – читали они на памятниках слова, почти никогда ими не употребляемые. – Россiйскiй Императорскiй Консулъ, Генерального штаба генерал-маiоръ, матушка, статскiй совътникъ, Сибирский стрелок, умер в 1927, Прапорщик Конно-Егорского Полка».
И ещё, и ещё! Войсковой старшина, Архимандрит, Кубанский казак станицы такой-то, Ротмистръ Александрийскаго гусарскаго ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВА полка.
– Лёня, смотри, так и написано: буква ять и «...каго», «...каго».
– Не понял, что ты имеешь в виду?
– Читай: Александрийс-каго гусарс-каго...
– Да, вижу. Никто в России не знает о них. Даже понятия не имеют. Смотри, а здесь: барон и баронесса, дальше – княгиня.
– Невероятно! – Соню нельзя было остановить. – Вот и другие звания: доктор, инженер, дипломированный бухгалтер, «Инженерный Чиновник. Титулярный Советник». Я смотрю, как это было важно для них.
– Ещё бы! До революции инженер значил, наверное, как космонавт сегодня?
– Отец Елены был инженером. Это все знают, – сказала Арина, и это прозвучало серьёзно.
– Понимаешь, Арина, для нас инженер не так много значит. Почти все эмигранты – инженеры. – Лёня не первый раз говорил об этом с американцами.
– Как так? – удивилась она. – Надо ж учиться?
– Правильно, почти все закончили институты, или как здесь говорят, университеты. Образование ведь там бесплатное.
Арина промолчала, но было видно, что восприняла она Лёнины слова не без сомнений. Ему и Соне стало как-то неловко, не получилось ли, что они хвастаются. И как бы уравновешивая сказанное, у Сони вырвалось:
– Зато я не уверена, чтоб так без присмотра, как в часовне, смогли бы у нас оставить денежку за свечи в коробочке. Наверное, и свечи украли бы, и деньги.
Арина опять с удивлением посмотрела на Соню и опять промолчала. А Соня продолжала чувствовать себя почему-то неловко, и, сменив тему, попросила Арину:
– Расскажи нам о своей подруге. Мы ведь ничего о ней не знаем.
– Это всё равно, что говорить о себе... – немного задумавшись, а потом взволнованно начала Арина. – Мы с Кирой были очень близки. Даже трудно передать, как близки. Несмотря на то, что она была старше меня на 29 лет. Давайте посчитаем, – остановилась Арина. – Ей было пятьдесят шесть лет в прошлом году, когда она умерла. Мне сейчас двадцать восемь лет, значит ровно половина, лишь в 2007 году я догоню её по возрасту.
Ребята не совсем понимали, почему она так скрупулезно высчитывает возраст, но, сочувствуя ей, слушали внимательно. И всё время поглядывали на памятники и на многих из них молча читали надписи: «мир праху твоему», «Помяни мя Господи во Царствии Твоём и аз Воскрешу её в Последний День», «Упокой, Господи, душу Усопшего раба Твоего», «Прими Господи душу его».
– Познакомились мы с Кирочкой по-настоящему в Организации Российских Юных Следопытов, – продолжала Арина. – Кира работала воспитателем в детских лагерях. Волонтёром, как все там работали. Туда ходили мы, дети от восьми до семнадцати лет.
– Арина, мы ничего об этом не знаем! Что значит «юные следопыты»? – Соня посмотрела на Лёню. – Ты что-нибудь слышал об этом?
– Я расскажу. И давайте, пока у нас есть время, перекурим. Чтоб там, на могиле у Киры, когда молиться будем, не курить. Да, я забыла, тебе, Соня, нельзя, а мы с Лёней закурим. Окурки потом в мусорный ящик выбросим, он стоит возле туалета. – И закурив, продолжила рассказ: – По-английски это называется The Organization of Russian Young Pathfinders. После Революции семнадцатого года Русский Скаут, тоже удирая от большевиков, перебрался во многие страны, где образовывались русские коммуны. Дети не беспризорничали, их объединяла общая идея: они – русские. Впитывая культуру той страны, где они оказались, не забывали, что они также носители великой русской культуры. Так нас воспитывали наши родители. Были цели, были особые требования, в лагерях нас обучали быть достойными.
– Арина, я всё понял. Конечно же, мы ничего об этом не знаем, но теперь нам ясно, откуда пошли пионеры. Большевики, как ты их называешь, скопировали юных разведчиков и образовали пионерскую организацию. Может, ты видела в кино детей в красных галстуках? Это мы – я и Соня. А для старших детей придумали комсомольскую организацию. Короче говоря, и то, и другое было коммунистическим воспитанием детей.
Да, так ты познакомилась там с Кирой?
– Немножко по-другому. Кирина семья тоже из Харбина, они были близки с моими родителями. А когда я родилась здесь в Америке, Кира со мной всё время была.
Поэтому я и говорю, что мы, как одно целое. А потом она уже со мной, как с взрослой, стала близкой подругой. Таких, как она, найти трудно. Очень честная, открытая, легкоранимая несправедливостью, всегда готова была помочь любому пострадавшему. И весёлая. Мы с ней всегда в церковь вместе ходили. У нас даже фамилия одинаковая – Боголюбова. Собирались в Чили поехать на лето в монастырь, помогать. Там очень тяжело и бедно живут. Но вот болезнь её скосила. Рак. Жуткая болезнь.
– Да, вы русские люди. – Лёне так было интересно. – Русский народ, не государство, не правительство, а народ.
– И я очень рада, что мы с тобой познакомились, Аришка моя, с твоей семьёй, с другими русскими. Такое тепло идёт мне от вас. Никогда не предполагала... И на кладбище, я смотрю, всё такое русское. Русские фамилии, имена. – Соня очень была поражена. – Смотрите: «Ефросиния, Лука Митрофанович, Карп, Елисей, Angelina, Глъбъ, Венiаминъ Амбросович, Варвара... А фамилии какие! Мякининъ, Преображенская, Бибикова, Цвътницкая, Korniloff, Мамонтов, Телепневъ. Надо же!
– Никто в Москве даже близко не догадается, что мы сейчас видим. Погодите, погодите! – заволновался Лёня. – А здесь прямо вся их история написана. – Они остановились перед памятником, на котором были выгравированы портреты мужчины и женщины. – Красавцы. Он родился в Сибири в 1874 году, умер в Manchuria в 1946-ом. А жена родилась в Полтаве, удрали в Харбин в 1917 году, и она умерла в Сан-Франциско. Арина, так это ведь полное подтверждение того, что нам рассказывали в прошлое воскресенье у твоей матери. О Харбине.
– Да, так было. Сколько историй я наслушалась. И от отца, и от матери. А вы помните этих старушек у мамы, которые помогали ей. Какая тяжёлая жизнь у них сложилась.
– Мы просто, как в дореволюционные времена попали. Арина, а ты русская? – вдруг спросила Соня.
– Как понять твой вопрос? – теперь Лёня спросил Соню.
– Ну, я имею в виду русская или американка?
– Это тяжёлый вопрос. И я, и Кира, всегда спрашивали себя. Наверное,
наполовину. Везде, кроме дома, я, конечно американка. И думаю, и действую, и говорю – всё американское. А дома, дома стопроцентная русская. С мамой, со старушками, в церкви... И думаю тоже по-русски. Вот и с вами мне хочется быть русской, хотя вам полезней от меня, когда я американка.
– Не скажи, Арина. Ты нам любая подходишь. Мы любим тебя. И Митя твой нам приятен.
– Я вижу высокий памятник, извини, что перебил тебя, Соня. Пошли к нему.
– Нам как раз туда и надо. Кирина могила на той половине. Скоро люди начнут собираться. Я вижу уже несколько машин прибыли. Может, это к Кире. – А когда они поднялись на аллею, Арина показала им рукой в сторону тента. – Видите вон там зелёный тент? Это у Киры. Её брат постарался. И, кажется, дождь опять собирается.
Подойдя к высокому памятнику, сужающемуся к верху, они не увидели могильной плиты и поняли, что, собственно, это обелиск, установленный в ознаменование какого-то события. На самом пике возвышался крест, а на лицевой стенке красовался двуглавый орёл – Герб Российской империи, сделанный под золото. Чуть ниже – огромный Орден Святого Георгия, а ещё ниже – цифры: 1769 – 1969. А в самом низу большими буквами надпись: «ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ ГЕОРГИЕВСКИМ КАВАЛЕРАМ ИМПЕРАТОРСКОЙ РОССИИ».
– Да, получилось, что мы сегодня просто погуляли по страницам истории. Спасибо тебе Арина. Ничего похожего не представлял. Ни один корреспондент, я бы выругался, если б не кладбище, никогда об этом не напечатал в наших газетах. Сволочи.
– Наверное, им за это не платили, – без всякой второй мысли предположила Арина. – Однако, пошли, я вижу уже несколько человек там. И на несколько минут к моему папе.
Взяли цветы и Арина подвела их к памятнику отцу. На памятнике красовалась фотография. Умер в 1977 году. Арина погладила памятник, перекрестилась.
– Все папы хорошие, но мой был золотой. Пошли к Кире...
Стал моросить дождь. Подъезжали машины, люди в плащах и под зонтиком подходили, здоровались и, впервые видя памятник Кире, одобрительно перешёптывались.
Памятник несколько отличался от других, он был шире и выше и на нём не было большого мраморного креста, как почти на всех рядом. Крест был нанесён на поверхность памятника, но больше всего Соню и Лёню поразила фотография Киры.
Видимо, на фотографии она была того же возраста, как Арина сейчас, но в любом случае не в возрасте её последнего года жизни. Поражали её глаза, добрые и весёлые, так не подходящие для такого грустного события. Лёня нагнулся и прошептал Соне:
– Я считаю, что она просто красавица. Такого открытого лица я, наверное, не видел. Она вся живая, как Арина, и лицо её излучает радость.
На памятнике было написано: Кира Боголюбова, даты дня рождения и дня смерти, чуть ниже: «A friend to all, and loved by many» и совсем внизу: «Devoted scout of st. George the Pathfinder».
– «Друг всем и всеми любима», – прочитала по-русски Соня.
Внимательно наблюдая за всеми, ребятам было интересно видеть людей, которые тоже говорили по-русски, но всё у них выглядело по-другому. Русские, но не те русские, которые стояли бы сейчас в Москве. И их одежда, и их манера держать себя и общаться, их вера в Бога, открытая и настоящая, их глаза, усвоившие свободу, и разговор, вперемешку английский с русским...
Ждали батюшку и брата Киры. Через несколько минут батюшка пришёл. Благообразный, с крестом, одет в рясу, с большой седеющей бородой и длинными волосами, стянутыми сзади. В руках небольшой чемоданчик. С ним ещё один священник, наверное, помощник его, стал разжигать кадило. Батюшка спросил, пришёл ли уже брат Киры. Видимо, брат опаздывал. Батюшка открыл чемоданчик, достал большой крест и разложил в чемоданчике молитвенники, приготовив нужные страницы в них. У помощника не получалось разжечь кадило и батюшка стал помогать ему. Они подсыпали ещё немножко угольного порошка и ладана. И как раз появился Кирин брат.
– Можно начинать? – спросил батюшка у него.
– Сейчас, одну минутку подождём. – Он укладывал на могильную плиту корзинку с цветами, и батюшка попросил его положить крест на корзинку, так как верх памятника был полукруглым и крест не удержался бы там.
Они тихо переговорили между собой, и батюшка приготовился начать молебен. Люди стояли вокруг памятника, наверное, человек тридцать.
Лёня и Соня поразились, когда вдруг те, кто стоял за памятником, подхватили молитву батюшки и хором запели. «Кто это, – подумал он, – гости или нанятый хор?» – И тут же увидел мужчину, который и пел, и дирижировал хором.
Батюшка, меняя молитвенники, пел и приговаривал то на английском, то на русском. И люди понимали его, подпевая слова молитвы. Соня крестилась, когда крестились другие, и она, и Лёня вместе со всеми говорили «Аминь». Несколько раз помощник батюшки, а иногда и сам батюшка обходили могилу с кадилом.
Лёня не всё понимал в молитве, только лишь, когда батюшка мелодично вытягивал «Господи помилуй» и все вторили ему: «Господи помилуй!» И тогда, когда батюшка говорил без мелодии: «Сестра наша Кира, вечная память тебе».
У батюшки, когда он молился по-русски, акцент был американский, а когда по-английски – акцент был русский.
Соня легонько тронула Лёню и глазами показала на Арину. Арина стояла печальная и в глазах у неё были слёзы. Кроме брата, никто не говорил. Было ли так принято, Лёня не знал. Когда говорил Кирин брат, он пытался шутить, но голос у него дрожал.
– Мы с Кирой очень дружили и любили друг друга. А можно сказать и по-другому: «дружили», как кошка с собакой, каждый доказывал своё. – Все, видимо знали об этом, так как улыбкой поддержали его. – Я и сейчас доказал бы ей, что умирать не нужно, но уже поздно, я проиграл. – Он почти плакал. – Но вы все знаете, что, как написано здесь на памятнике, Кира была другом всех, и любили её многие. Вечная память тебе, моя родная сестричка.
Потом он объявил, что все приглашаются к нему в дом на поминки, уточнил адрес и подсказал, как правильно доехать.
И когда уже под вечер Арина привезла их домой, Соня сказала Лёне:
– Всё по-русски и всё по-другому. Мы никогда не знали этих людей, но я так благодарна Арине, что она познакомила нас с ними. Не могу понять, но внутри я чувствую, что точно такая же, как и они. Но... другая.
– Ты – советская, а они – до.
Прошло ещё два месяца.
* * *
Погода была замечательная. Гуляли и без конца болтали.
– Совсем забыл тебе сказать. Миша с Олей предложили поехать на выходные в Калистогу.
– Это что значит? – не поняла Соня.
– Ты забыла, они уже рассказывали об этом курортном городишке. Туда часа два езды на машине. Там гостиницы, тёплые бассейны с минеральной водой, и даже грязи. Эмигранты облюбовали этот городишко и многие туда едут на выходные.
– Калистога им очень понравилась. Тепло, чисто, ухоженно. Бассейн большой. Накупались, позагорали, Оля с Соней приготовили вкусный обед. Обошли все магазины на маленькой центральной улице.
К вечеру распрощались засветло, чтоб не вести машину в темноте. Проехали пару кварталов и увидели красивый парк. Соня предложила побыть ещё немножко, уж очень ей понравилась погода в Калистоге. Прошлись чуть-чуть, и присели на большую скамейку.
Пожилая женщина, видимо уставшая от ходьбы, присела рядом, стесняясь и чувствуя себя неловко, что вынуждена сесть к ним, так как других скамеек не было. А услышав их русскую речь, очень обрадовалась.
– Как приятно встретить русских, да ещё и таких молодых красивых! Вы уж извините меня, что так, без спросу, присела к вам. Скамеек мало, а пожилых людей прибавилось... – Мило улыбнулась, а заметив крестик у Сони, даже заволновалась. – Молодые и православные! Какие вы молодцы. Кажется, я вас никогда раньше не встречала.
– А мы первый раз в Калистоге! – рассмеялась Соня. Ей тоже стало приятно от встречи с такой радушной женщиной. Не стала говорить, что православная только она, и подмигнула Лёне. – Мы с мужем из Москвы. Всего лишь три месяца назад приехали в Америку. А вы тоже православная?
– Как же, деточка, как же! Родилась в Санкт-Петербурге. Вы, наверное, такого города и не знаете?
– Знаем, теперь это Ленинград.
– Вот именно! Я родилась в году, когда в Россию пришло горе: революция. Потому и назвали меня Надеждой. Сбежали оттуда, когда мне было два года. А потом всю жизнь надеялись. Мои бабушки и дедушки надеялись через года два-три возвратиться, потом надеялись на возврат родители, а потом и я всю жизнь ждала, чтоб Советский Союз лопнул, но не дождались. Наверное, никогда и не дождёмся возрождения России.
– Надежда, – хотела что-то сказать Соня, но женщина быстро вставила:
– Сергеевна, Надежда Сергеевна.
– Сергеевна... – продолжила Соня, – а у вас остались в Советском Союзе родственники?
– В России, деточка, в России. Конечно, остались, но кто ж мог найти их. Как только жиды сделали переворот, захватили власть, убили царя и назвали это революцией, так всё и сгинуло. Мы еле спаслись. Один – еврей, назвал город Ленинград, другой – грузин, назвал город Сталинград, натравили русских на русских. Всегда хотелось найти родственников, голодали ведь там, но как мы могли это сделать!
При слове жиды, Лёня оторопел и, не ожидая такого от, казалось, культурной интеллигентной женщины, не знал, как вести себя дальше. Но Соня сидела ближе к ней и, моментально почувствовав неприязнь к такой холодноватой скрытности, легонечко положила руку, как бы успокаивая, на его колено. И уже не так приветливо спросила:
– А как вы знали, что они там голодали?
Ещё не почувствовав раздражения в Сонином вопросе, петербургская Надежда уверенно стала объяснять ей:
– Там же все нищие. Там же все копаются в мусорных ящиках. Что ж они могут в них найти, если все нищие? Тут, когда бездомные копаются в мусорных ящиках, тут можно найти и одежду хорошую, и обувь, и даже деньги и золото. Люди, когда выбрасывают, разве знают что выбрасывают?
– Немножко не так, Надежда Сергеевна. Мы вот, сколько прожили там, а никогда не видели, чтоб там копались в мусорных урнах.
Надежда Сергеевна резко встала и ушла. Соня ей вдогонку успела крикнуть:
– А у вас внуки есть?
Женщина остановилась.
– Конечно, есть.
– Скажите им, что там, в России, уже многое поменялось. Вот, например, я: одевалась там лучше, чем, я вижу, как вы одеты. Мы полистирол не одевали, только катон.
Гордая Надежда Сергеевна не ответила, не опускаясь до бывших советских. И тогда Лёня крикнул:
– И скажите внукам, что в правительстве там уже давно нет ни одного еврея!
И рассмешил этим Соню:
– Ты понял, что ты ей сказал?
– Что?
– Я ей сказала, что там стало лучше жить, а ты объяснил ей почему.
– Не понял?
– Ну, потому что там, в правительстве нет евреев. А раньше, значит, когда они были, было плохо...
– Ну, может, ей хоть от этого станет легче. Надо же, там нас дурили, что все эти русские здесь, наши враги, а здесь их дурили, что там все жиды. Убивали друг друга, красные белых, белые красных. Здесь русские так непохожи на русских там, а это – жиды, и там и тут в них сидит. Николай не говорил тебе, а хозяин нашего дома, вчера, когда я за мукой к Елене зашла, сказал мне: «Евреи переделали Россию, угробили её». А тебя похвалил, ты ему понравился, сказал, что ты хороший, не похож на евреев.
– Они все так говорят. Что-то часто стало касаться меня это... Вставай, русская моя, надо ехать...
– Встаю, дорогой мой еврей, поехали.
Не сразу весь этот разговор улетучился. Надежда Сергеевна, вначале такая приятная женщина, поднапортила настроение от Калистоги. А может, и от Америки? А может, и от всей... жизни? Но... нужно было не потеряться в... нет, не в жизни, в дороге. Мелькали виноградники, менялись номера автодорог, поворот за поворотом, пока, наконец, не вышли на главную магистраль под номером 80.