Папа, мама, баба Катя, и Я

Наум Лев
               
                Поклонникам моего таланта дочке Машке и сыну Юлику посвящаю


Только став взрослым я осознал, что у меня было относительно счастливое детство. Действительно – родился я за 10 месяцев до окончания войны в Москве  с полным комплектом родителей и еще вдобавок у меня была бабушка Катя (о ней будет отдельный рассказ). Мы жили в общежитии на Кажевниках, недалеко от Павелецкого вокзала. В комнате неправильной  формы стоял пегий платяной шкаф, тахта, стол и моя кроватка это я помню. Мама рассказывала, что едва начав ходить, я упорно пытался  залезть в шкаф, а когда это удавалось, то тихо сидел в нем и сосал большой палец. Наверно это было перинатальное воспоминание об утробе, в которой я был в полной безопасности и недосягаем для всего мира.
       Сам я помню только длинный, безлюдный коридор, который оканчивался большой лестницей. Дальше я боялся ходить. Это был "конец моего света". Когда отец приходил с работы,  баба Катя радовала моего отца сообщениями о том, что Уся – это я, хорошо покакал без пятнадцати час. Она была по-немецки  точна, моя бабушка,  старая одесситка. Мама и баба Катя так радовались этому обстоятельству, как будто это была их заслуга. Забыл сказать, что в этой маленькой комнате, кроме отца, матери и меня, жил еще мой брат Юлий, спал он на полу, Баба Катя  ночевала на раскладушке. Но, ничего,  жили дружно, только я вносил дискомфорт – своими установившимися привычками  есть, плакать,  и справлять физиологические надобности.
        Следующее место жительство был дом на  улице недалеко от Шмитовского проезда, это была квартира в полуподвале. Было 3 или 4 темных комнат, в которых постоянно горел свет. Во дворе этого дома я выяснил, что являюсь лицом еврейской национальности. Один пацан зачитал мне стихи:
- Жид по веревочке бежит, веревочка лопнет, жида прихлопнет!-
- Дома мне объяснили, что слово жид плохое слово. Так обзывают евреев. Оказалось, что я еврей.
- - А ребята во дворе кто? – спросил я. Баба Катя быстро объяснила мне, что все остальные просто гои.
- - И Мишка из соседнего подъезда?".
- - Мишка? А,  этот с большой башкой. Этот идлык – в смысле еврей.
- - А кто такой гой?
- - Все остальные, которые не евреи.
- - Я не хочу быть евреем!
- - А кем ты хочешь быть, внучек? – ласково спросила баба Катя.
- - Я хочу быть москвичем!
- - Молодец! Будь москвичем. – рассмеялась баба Катя.
- Во дворе я объявил, что я москвич! Мне было 6 лет.
- - А москвичи курочку любят? – спрашивал Валера, мальчик из трудной семьи. Считалось, что евреи любят есть  курочек, и это должно было их характеризовать с самой плохой стороны.
-          Мишку Рабевича называли – Зяма - газировщик. А меня, так как я не выговаривал букву "Р",  Валера, с которым я, впоследствии, учился в одном техникуме, давясь от смеха, просил повторить: "На горе Арарат растет крупный виноград". Я с ним дрался, в результате этот симпатяга пробил мне голову детской коляской, которую он, непринужденно в меня кинул. Думаю, что ребята не были антисемитами, просто так было принято издавна в народе – не русский, значит  не свой, тем более, если еврей.
-            Дружил я с Мишкой и часто ходил к нему домой играть в лото. Заодно мы с ним попробовали курить папиросы "Памир" от которых я чуть было не потерял сознание, а у Мишки ухудшилось,  на какое – то время, зрение, потом, слава Б-гу, все прошло, он и без "Памира" ходил в очках.
          Когда моего отца назначили главным инженером обувной фабрики, нам дали однокомнатную квартиру на Шмитовском проезде, недалеко от подвала, где мы жили. В этой квартире была ванная и кухня. В центре стоял большой круглый стол, над ним висела оранжевая пыльная люстра, на стене красовался ковер. Ковер как и телевизор был признаком зажиточности. Центром притяжения был телевизор КВН с  большой линзой, в, которую наливали дистиллированную воду. Смотреть можно было только по центру, сбоку изображение становилось кривым. КВН это был предмет роскоши, когда же у отца появился собственный автомобиль "Москвич", то   дворовые пацаны  меня зауважали, хотя и, ну, сами понимаете, еврей. Приходили ребята из моего класса, толпились вокруг машины, на спидометре была нарисована цифра 120 километров в час, что вызывало общее восхищение и споры. Думаю, что на такой скорости, если бы этот клон немецкого  "Опель - кадета" мог бы ее достичь, то у него, колеса бы отвалились.
       Улица, где мы жили, имела булыжное покрытие, по которой изредка проезжал грузовик, или конная повозка. Отца учил водить машину фабричный шофер Петро Иваныч. Тогда не было школ, где учили вождению автомобиля, каждый устраивался, как мог. Первый выезд я запомнил очень хорошо. Отец был очень взволнован и напряжен. Как назло впереди ехала телега с лошадью. Отец долго не решался ее обогнать, но потом выпрямился на сиденье, включил ,как учили,  поворотник, вывернул руль, дал газу и на огромной скорости обогнал повозку. "Cема, что ты гонишь машину!" – закричала мама –"   Тоже мне аидише гонщик нашелся, езжай уже тише, с тобой же дети" – дети это был я. Отец после сложного маневра по обгону лошади, упал в кресло, без сил.
      Мой отец гордился, что знает дорогу на дачу до мелких подробностей. После Софринского поворота, на старой Ярославке он всегда говорил: ''Cейчас будет горбик!' И действительно машина слегка подпрыгивала на дороге. Мать говорила знакомым вполголоса, но так чтоб отец слышал:" Cема прекрасно водит машину! Я от него в жизни такого не ожидала". Баба Катя скептически улыбалась.  Мой дядя  Шая, который во время войны был начальником гаража на корейско -  советской границе и кое -  что понимал в машинах, хвалил толщину железа, но на переднюю подвеску смотрел недружелюбно – хлипкая , чуть в колдобину колесом  заедешь и "Привет Вася!".Осматривая подвеску он тихо матерился на идиш и на русском. Но в целом покупку он одобрял.  Я же мечтал водить машину и подолгу сидел на шоферском месте, крутил баранку и пытался переключать скорости.
         У нас была собака Норка. Боксер со слюнявой мордой. Брат очень ее любил. Во время обеда Норка сидела всегда около него, так как он отдавал ей половину того, что ему давала баба Катя. У Норки были человеческие глаза, и  брат наделял Норку человеческими качествами. Когда он был выпивши, то перед тем как заснуть, разговаривал с ней, а псина облизывала его щеки и нос. Когда его подолгу не было дома, она сидела около входной двери и не пособачьи вздыхала.
           Первого сентября 1951 года я пошел в школу. Для этой цели мне купили школьную форму и портфель, ранцев тогда в продаже не было. Форма состояла из гимнастерки с солдатским ремнем, такого же цвета брюками и фуражки с кокардой, что на ней было изображено точно не помню, что то вроде книжки и крылышек. Сунули мне в руку букет цветов и в таком виде мама и баба Катя повели меня в школу. Надо сказать, идти туда я не хотел.  Как чувствовал, что будут меня мучить арифметикой и прописями. Даже всплакнул перед выходом.
            Перед школой всех построили в каре, младшие в передних рядах, старшие сзади. Выступил директор школы. Он поздравил всех с началом учебного года и очень рекомендовал всем учиться хорошо. Все выступающие упирали особенно на это, мол, родная партия создает нам прекрасные условия для учебы, а нам, ученикам, не остается больше ничего, как только хорошо учиться. Я только позже понял, почему все так хотели, чтоб мы хорошо учились, а поначалу как то не придал этому большое значение.
           У директора школы Аркадия Марковича Белецкого по колено не было  ноги, он носил протез. Ногу он потерял на войне. Ходил слегка прихрамывая. Его деревянная нога сыграла определенную роль в моем воспитании. Во время войны директор  служил в разведке, где  научился, а, может быть это у него было врожденным, - он иногда принимал неожиданные, не стандартные,  решения.  Однажды бегу по коридору от  пацана по имени Гуля. Впереди, в том же направлении, Белый(это его кликуха была) .За секунду до того, как я его должен обогнать, он передо мной выставляет свою деревянную ногу. Я попадаю ногой в его деревяшку и с истошным криком от боли, лечу еще метров десять по коридору, под ликующий смех Гули. До сих пор помню, как было больно. Так что всю глубину  и мудрость высказывания – Не уверен, не обгоняй, я осознал на собственном опыте.
               Сначала школа моя была только для мальчиков, но уже со следующего года, женские и мужские школы объединили. Что, по-моему, было не правильно. Какая там учеба! Притяжение полов, действовало на учеников, гораздо мощнее, чем радость изучения бинома Ньютона. Короче, моих родителей стали чаще вызывать в школу. Учительница пения не могла смириться с тем, что я плохо веду себя на уроке, пою фальшиво и пытаюсь рассмешить девчонок.
              Однажды мама пришла в школу для беседы с учительницей пения. Беседа проходила в коридоре. Училка рассказывала маме о моих вокальных успехах. Я же в соответствии с текущим моментом, стоял понурив голову и пытался в раскаинии заплакать. Но вместо слез, у меня из носу вывалилась большая сопля. "Вот видите, - закричала училка, - он опять начинает!".
         Но, в общем и целом учился я до 4 класса неплохо, даже получал похвальные листки. Самым ярким впечатлением этих лет было то, что я видел Сталина. В 1952 году отец получил билет на гостевую трибуну 7 ноября  ( годовщина Октябрьской революции). Мы с ним подошли к пропускному пункту на трибуны, но двоих нас не пропустили, билет был один. Тогда отец отдал мне билет и уговорил капитана с красной повязкой пустить меня. Тот меня обыскал и нехотя пропустил. Понятное дело я, через толпу гостей,  рванул к мавзолею. Минут через 10, откуда – непонятно, вышел Иосиф Сталин, а за ним все члены политбюро и маршалы. Я стоял в пяти метрах от лестницы, по которой он поднимался. В момент его появления раздался восторженный рев на трибунах, и диктор провозгласил на всю Красную площадь –"   Да здравствует великий вождь международного пролетариата, Генеральный секретарь Коммунистической партии Союза Советских Социалистических Республик, Генералиссимус  Иосиф Виссарионович Сталин!".
         Я тоже, охваченный восторгом, кричал и хлопал в ладоши. Это был конец 1952 года. В разгаре было дело врачей. Лидия Тимошук получила орден Ленина за разоблачение вредителей врачей, у которых в большинстве были еврейские фамилии. Гуманное правительство готовило бараки в Сибири, чтобы спасти от народного гнева евреев. Великий вождь готовил окончательное решение еврейского вопроса. Так же как и у Адольфа не выгорело. Великий вождь подох в луже собственной мочи, и никто ему, и ничто не могло помочь.
        Но в этот день я хлопал в ладоши и кричал:"Да здравствует великий Сталин!".В школе умрут от зависти, как ученики, так и учителя. Меня раздувало от гордости. Я видел Сталина. После парада была демонстрация, в колонне Красной Пресни я разглядел своего отца, который нес портрет  вождя и махал мне рукой.
        Дома как положено, был накрыт стол. Все слушали, как я взахлеб рассказывал о своих впечатлениях. Шайка сказал: "Чтоб они так жили!". Отец сказал на идиш:"Амайсес  бойдем"(чердачные новости).К тому времени он был уже больше 20 лет в партии. Баба Катя произнесла длинную и непонятную фразу:"Афинстер либн, авдан коп, авдан ин цефисн!"(темную жизнь на твою голову, на твои ноги  ), на что мама, угрожающе ответила:"Генук, мамеле, ду ист экинд, зи даф нихт висен".(мама прекрати, ребенок не должен слушать) Она была в прошлом народный судья в эвакуации в Свердловске. Она знала, что говорила, моя мама.
      В 1953 великий Сталин двинул, слава Б-гу, коня и переселение в Сибирь не состоялось. В те времена в булочном отделе нашего гастронома можно было купить на Песах мацу. Меня посылали купить пару пачек. На полках мирно лежали рядом православные куличи(в продаже их называли - кекс весенний) и пачки с мацой. Цены снижались, сыры были незасижены. Продавщицы спрашивали:"Вам порезать или кусочком?". В рыбном отделе стояла большая белая фарфоровая ванночка с красной икрой. За экологию еще не боролись. Микояновскую колбасу можно было есть, без ущерба для здоровья. Тресковую печень никто не покупал. Когда Сталин умер, я плакал, как и многие в школе. Многие взрослые любили его, хотя бы потому, что остались живы.
                Родители мне внушали, что я должен хорошо учиться. "Ты должен получить образование, идиет!" – говорил дядя Шая. У него самого было 3 класса с братом пополам. "Еврей должен быть с высшим образованием ", - любил повторять отец, глядя на меня без особой надежды. После 4 класса я учился, но учился плохо. Отец меня не бил, если не считать его попытки применения грубой физической силы, когда я украл сто рублей у матери из кошелька и пошел покупать мороженное. Продавщица взяла деньги и сказала, чтоб я привел родителей за сдачей. Я привел бабу Катю. Отец гонялся за мной вокруг стола, но не догнал, тогда взял хрустальную пепельницу и запустил в мою сторону. Пепельница разбилась о стол, а отец в изнеможении упал в кресло."Немедленно подойди ко мне, я хочу с тобой поговорить" – произнес он сурово, кладя под язык нитроглицерин.
- Так ты меня будешь бить, - раскусил я его маневр. Мы долго торговались. Мама сказала:"Сема, видишь, он понимает, что совершил плохой поступок, Уся больше не будет. Скажи, что больше не будешь, и попроси прощенье скотина! Смотри, что ты сделал с папой, ему уже плохо с сердцем." Отец мне еще долго вспоминал эту сотню.
             Главным для меня развлечением в то время были походы с отцом в Рочдельские бани. Располагались бани около Трехгорки. Минутах в 20 от нашего дома. Там было чудо техники того времени автомат, который, за 15 копеек, обдавал человека тройным одеколоном, и пивной ларек. К пиву давали соленые сушки. Я быстро раздевался и бежал в моечное отделение искать шайку. Отец располагался на свободной скамейке, брал у банщика простыни и покупал веник. Я выбегал в раздевалку с шайками (надо было 2 шайки) и семафорил отцу, что полдела уже в шляпе. Отец,  неспеша шел искать место для мытья. Затем, мы, найдя место на гранитной доске, приступали к предварительному этапу. Я сторожил место и вторую шайку, а отец шел набрать кипяток. Место для мытья необходимо было два раза обдать кипятком, а затем, намылить мылом и опять ошпарить кипяточком. После этого можно было уже начинать мыться. После бани отец пил пиво с сушками, а я, бывало, клянчил у него 15 копеек на одеколонный автомат.
Кроме нас на лестничной площадке было еще два соседа. Витька Ветров, рабочий с Трехгорки и семья чиновника Болдова. Витька был довольно трезвый мужик, дома ходил в трусах и майке, с постоянной папироской во рту. Однажды баба Катя  пошла просить у Витьки спички. Все бы ничего, но она, надев передник, при этим  забыла надеть платье. Я это заметил и, в предвкушении спектакля,  пошел за ней. Она постучала в Витькину дверь, и когда тот ей открыл, вежливо попросила его спички, а надо сказать, что в те времена женское нижнее белье не отличалось изяществом, баба Катя носила фиолетовые теплые штаны с начесом. Она его тепло поблагодарила, повернулась и пошла домой. Я стоял за ее спиной и видел Витькину физиономию. Беломорина вывалилась из его рта, глаза стали круглыми, а я стал ржать как сумасшедший. Я ей так и не сказал ничего, а баба Катя оценила мой смех, и  поставила  диагноз:"Дер мишигенер!".(сумашедший)
              С горем пополам  окончил 7 классов и был отдан родителями в столярно -  мебельный техникум. Там мне понравилось. Атмосфера была не как в школе. Относились, как с взрослыми. Там я познакомился с испанцем, звали его Фейхо  Фернандес , он учился в нашей группе. Он был из детей, которых вывезли из Испании. Удивило, что он вполне владел феней и дрался не подетски с редким хладнокровием. Его  уважали и побаивались. Однажды на уроке истории меня вызвали отвечать с места. После того, как я ответил, и мне было разрешено сесть, сзади сидевший студент Савкин, убрал из под меня стул и я приземлился на пол, больно ударившись головой о, стоящий сзади, стол. Смех в зале, аплодисменты. Я вылез из под стола и от души вмазал по довольной морде студента Савкина. Вроде бы не долго бил, однако удачно и сломал ему нос. Учитель литовец с прорезанным ,как бритвой,  ртом, выгнал меня из аудитории и пожаловался директору. Назначили педсовет. Стоял вопрос об исключении меня и Савкина из техникума. На вопрос - "За что ты ударил студента Савкина?". Я честно признался за что я его двинул. "Вот молодец!" – внезапно услышал я реакцию незнакомой учительницы. Нас не исключили, но предупредили, что при повторении, вылетаем из техникума автоматом, без предупреждений. Когда Савкин выздравел,  его отлупил Фейхо, он оказался испанским евреем(мораном). Такую национальную солидарность я в дальнейшем встречал не часто. Мой же отец брал на работу евреев, не смотря на то, что его могли обвинить в национализме. Однажды к нему на фабрику пришел наниматься человек. "Моя фамилия Сирис", - сказал он, - "Читается туда и обратно одинаково". Сириса взяли технологом и он оправдал "высокое доверие" моего отца. Мой отец не пил совсем. Пьяным я видел его только один раз. На 8 марта его привезла на такси секретарша Клава. Отец плакал о каких – то маленьких детях, у которых нет денег на ботиночки. Он был в то время главным инженером обувной фабрики.
Когда я более или менее прилично окончил первый курс техникума, отец через свои знакомства в районе, перевел меня в МРТТ – Московский Радио – технический техникум на Большой декабрьской. Техникум располагался недалеко от Ваганьковского рынка. Специальность – электронные вычислительные Машины. Его -  то я впоследствии и окончил.