В первые дни работы в «КЗ» я получил задание написать о молодежи завода «Запорожкабель». Съездил на предприятие, поговорил с секретарем комитета комсомола Викторией Раскевич, побывал в цехах, пообщался с несколькими рабочими и подготовил стандартный положительный материал. Когда вычитывал отпечатанный машинисткой текст, в мой кабинет вошел незнакомый парень явно начальственного вида. Спросил, давно ли в газете, где работал до этого? Увидев рукопись, взял её, просмотрел, возмущенно хмыкнул и, ни слова не говоря, пошел к редактору. Вскоре шеф вызвал меня. Выяснилось, что незнакомый юный начальник, - первый секретарь Ленинского РК комсомола Александр Макейкин. Он был по делам в редакции, увидел новичка-журналиста и заглянул к нему. И был возмущен тем, как новичок осветил работу «его комсорга». Оказывается Раскевич, о которой шла речь в статье, недавно потеряла партийный билет, за что получила выговор «с занесением». Писать о ней после этого положительный материал – неправильно. «Переделай», - дал указание Валера Каряка. И я, используя те же факты, накропал заметку, критикующую стиль работы комсорга «Запорожкабеля». После выхода газеты Вита позвонила: «Ты ж говорил, что будешь хвалить меня». Я честно рассказал о Макейкине, зачитал первый вариант публикации, пообещал искупить вину бутылкой шампанского. Через полгода, найдя повод, написал таки о заводе положительную статью и выставил бутылку, которую мы с Витой же и распили.
Первая большая командировка в качестве корреспондента «Козы» (совместно с редакционным художником Валентином Дружининым) случилась осенью 1980-го в Орловскую область. Пять лет до этого, в рамках программы развития Нечерноземной зоны РСФСР, запорожский областной комсомол шефствовал над Орловщиной, посылая туда добровольцев-мелиораторов. Мне поручалось рассказать, как живет и работает уехавшая по комсомольским путевкам молодежь, Валик должен был проиллюстрировать текст рисунками. Предполагалось, что привезем позитивный материал пропагандистского плана. Но то, что обнаружилось в Орловской области, в рамки позитива не лезло. Условия быта, работы, заработки, обещанные в Запорожье, не совпадали с реальным положением дел. Энтузиазм добровольцев быстро сменялся унынием, многие уезжали обратно, о чем в рапортах наверх, конечно, не сообщалось. Оргработа Запорожского и Орловского обкомов комсомола была во многом формальной. Количество добровольцев, выезжавших в Нечерноземье из нашей области, не совпадало с количеством прибывавших. По путевкам, которые выдавались парням, почему-то на Орловщину приезжали девушки. Обо всем увиденном мы объективно рассказали: я – словом, Дружинин карандашом. Петр Положевец, заместитель редактора, прочитал материал и повез его «наверх» согласовывать. Вернувшись из обкома комсомола сообщил, что печатать статью не будут. Мне лично сказал: «Ты написал правильно, но не то, что нужно обкому».
Вот так, набивая творческие шишки и синяки, я на практике постигал суть художественного метода под названием социалистический реализм. Применительно к советской печати это значило не концентрироваться на недостатках. Вернее, за плохим видеть хорошее, и восхищаться хорошим. Четкая формула – писать, «как нужно обкому», станет удавкой для меня на долгие годы. Да разве для меня одного? Такой была вся тогдашняя журналистика – ни на мысль в сторону от генерального партийного курса. Кто-то в заданном направлении гнулся с легкостью, а, может, и с удовольствием. Кто-то наступал на горло собственной песне. Печально-смешная повесть «Компромисс» Сергея Довлатова прекрасно повествует об этом. Талантливейший писатель от безысходности напивался, я же отводил душу, стуча поздними вечерами по клавишам пишмашинки, - размышления над событиями реальной жизни требовали фиксации на бумаге. И хоть «наступать на горло» приходилось не так уж часто, но, цитируя классика советской поэзии, - «всё же, всё же, всё же…». Те давние дневниковые записи помогают сейчас восстанавливать размытые годами события.
Творческая работа менее всего предполагает общенье с чиновничеством. Но, так как запорожская «Комсомолка» была печатным органом областного комитета ЛКСМУ, нельзя было обойтись без контактов с секретарями, завотделами, инструкторами обкома. С ними приходилось утрясать спорные публикации, сверять какие-то данные, определять темы совместных рейдов. Обком находился в «белом доме» на Октябрьской (Фестивальной) площади, я ходил туда, если не удавалось решить нужный вопрос по телефону. Обстановка большого административного здания – милиционеры на входе, безликие длинные коридоры, глухие двери многочисленных кабинетов - подавляла, думаю, каждого нормального человека. Меня к тому же тяготила атмосфера казенщины, царившая непосредственно на комсомольском - седьмом - этаже. Юные чиновники носили галстуки и костюмы, в общении были чванливы и подчеркнуто деловиты. Не молодые люди, а манекены! Как это контрастировало с демократичностью нашей редакции, где обычной формой одежды были джинсы и свитера, куда запросто приходила самая разношерстная публика, а в коридоре висели забавные газетные вырезки и стоял теннисный стол.
В главе «Мой рок-н-ролл» вспоминаю о двух своих польских командировках. В первой поездке я был с редактором «КЗ» Толей Пивненко, руководителем достаточно либеральным и вместе с тем осторожным. Когда, возвращаясь, летели из Вроцлава в Запорожье, он неожиданно для меня в самолете переоделся, облачившись в строгий костюм и галстук. Демократизм демократизмом, но одетый не по форме редактор мог быть неправильно понят каким-нибудь случайно встреченным в аэропорту партбоссом.Был случай, когда девушку-журналистку, пришедшую в обком комсомола в джинсах, отчитал один из секретарей: «Не должен сотрудник советской молодежной газеты носить американские джинсы». После чего запретили в чуждых штанах появляться в обкоме. Тупой запрет просуществовал, правда, очень недолго.
Не моей была атмосфера «белого дома»! Как раз тогда заметил жуткое свойство казенных коридоров и кабинетов: попадая в них многие люди из другой, неканцелярской, что ли, среды, зажимаются и робеют, чуть ли не становятся ниже ростом. Когда я сам стал обладателем редакционного кабинета, то взял за правило при входе незнакомого человека вставать навстречу из-за стола, снимая этим напряжение, которое мог испытывать посетитель. С подобным поведением партчиновника столкнулся лично всего однажды, оказавшись в кабинете завсектором прессы отдела пропаганды обкома партии Анатолия Алишевского. Для кого-то это, может, и мелочь, для меня же – важный признак интеллигентности. Толя, кстати, недолго проработал в обкоме, вернувшись в газету, откуда уходил «в партию».
Некоторые комсомольские начальники запомнились ярко выраженной тягой к вождизму. Как-то на комбинате «Запорожсталь» проходила отчетно-выборная конференция, которую я должен был осветить. Звоню в обком комсомола, уточняю, когда состоится мероприятие, узнаю, что в нем примет участие Анатолий Казачук, новый секретарь по идеологии. Договариваюсь, что по пути на завод обкомовская машина меня захватит. Но в подъехавшей к редакции «Волге» Казачука не оказывается. «Задерживается, - объясняет водитель, - сейчас заберем». Сажусь на переднее сиденье, едем в обком. Выходит Казачук, здоровается, садится на второе сиденье. Едем, общаемся, и уже на территории завода Анатолий бросает шоферу: «Стой». Потом мне: «Давай все-таки поменяемся местами». Выходим, пересаживаемся, двигаем дальше. Про себя недоумеваю: какая разница? В тот же день мне, зеленому, объяснили: начальству положено ехать впереди. Казачук переживал (он ведь недавно при должности и знаком не всем), что меня по ошибке могут принять за него. Вскоре случился казус с корреспондентом Колей Белокопытовым, которому при написании заметки понадобилось упомянуть «идеолога». Позвонив лично Казачуку, Коля поинтересовался второй буквой его фамилии – «а» или «о»? Тот ответил, но тут же, возмущенный, связался с редактором: «Почему твои журналисты не знают фамилий секретарей»? Редактор, в свою очередь, вызвал Колю и отчитал. Впредь подобного простодушия в общении с обкомовскими вождями за Колей не замечалось.
Пару слов еще об одном «лидере областной молодежи» начала 80-х - Володе Рябинкине. В силу того, что свой личный «Жигуль» он держал в гараже рядом с моим домом, знакомы мы были не только по линии комсомола. Общались при встречах запросто, были на «ты». Когда Рябинкина, работавшего в обкоме заведующим отделом, назначили вторым секретарем (секретарей всего было три), он тут же превратился в надменного чинушу, потребовав, чтоб подчиненные обращались к нему на вы. Поскольку я не собирался заискивать, Володя перестал замечать меня у своего гаража. В больших начальниках, к слову, походил Рябинкин не долго, уйдя, по-моему, в милицейские органы. Печально, но манеры комсомольской верхушки успешно перенимались клерками нижних рангов. Не раз наблюдал, как высокомерно вели себя обкомовские инструктора с рядовыми сельскими или заводскими комсоргами.
Советская идеологическая машина, обрабатывающая мозги, была продумана и надежна. Малышей в детсадах готовили в октябрята, октябрят – в пионеры. Пионерам внушали: вы – завтрашние комсомольцы. Комсомол считался надежным помощником партии, партия же олицетворяла передовой авангард рабочего класса, крестьянства и интеллигентской прослойки. Октябренок уважал старших и мыл руки перед едой. Пионер - всем ребятам пример, уступал место в транспорте женщинам и пожилым людям. Комсомолец был всегда там, где трудно. «Партия сказала: «Надо!», комсомол ответил: «Есть!»,- популярнейший слоган моей молодости. Носитель партийного билета воплощал постулаты «Морального кодекса строителя коммунизма» (брошюрки с таким названием пылились во всех библиотеках). Для каждого возраста были придуманы свои лозунги, доходчивые и правильные. Все население СССР в идеологическом экстазе сливалось в единую общность, называемую советским народом. На этих дрожжах росли все, мне это тоже нравилось, я хотел быть пионером, комсомольцем, позднее - членом КПСС.
Будучи, что называется активным ребенком, со школьных лет встревал в разного рода общественно-полезную деятельность. Пик моей комсомольской карьеры – член институтского комитета комсомола, отвечающий за стенную печать. Нужно сказать, что в ЗМИ (запорожском машиностроительном институте), куда поступил в 1967 году, стенгазетам уделялось большое внимание. Длиннющие, в несколько склеенных листов ватмана, они выпускались всеми факультетами регулярно, и у преподавателей и студентов пользовались большой популярностью. Студенческая жизнь в «машинке» била ключом: я участвовал в самодеятельности, сотрудничал с вузовской многотиражкой, «активничал» в комитете комсомола. В те годы в ЗМИ училось немало молодых людей из Польши и некоторых афро-азиатских стран. Всех ребят с желтой и черной кожей скопом называли арабами. Девушек, которые с ними встречались, многие осуждали. Считалось, что «крутить любовь» с «арабом» можно только из корысти. Но была одна пара, не стеснявшаяся демонстрировать свои чувства, девушка второкурсница и первокурсник «араб» всегда ходили по коридорам, взявшись за руки. И вот эта девушка подала в комитет комсомола заявление с просьбой выдать характеристику для поездки в Польщу по турпутевке БММТ «Спутник». Напомню: бюро международного молодежного туризма «Спутник» ведало дружбой юношей и девушек СССР с ровесниками других стран соцлагеря. Чтобы приобрести путевку, нужно было в числе других документов представить характеристику с места учебы или работы. Утверждалась характеристика на заседании комитета комсомола. И если обычно все сводилось к простой формальности, то в этот раз Витя Клименко, комсорг института, предварительно объяснил, что отпускать за рубеж студентку, имеющую «отношения» с иностранцем, нельзя. Парень, будучи гражданином другой страны, может поехать в Польшу самостоятельно, и если парочка «за бугром» встретится, то неизвестно как поведет себя. Есть предложение не давать девушке положительную характеристику. Стали голосовать, я оказался единственным, кто Клименко не поддержал. После чего пригласили студентку, устроив для проформы экзамен на знание истории комсомола и международной обстановки (вдруг в Польше спросят?). Понимая, что её откровенно «валят», студентка плакала, обещала «по политике» подтянуться, но старшие товарищи проявили принципиальность и характеристику ей не выдали. Меня же, на том основании, что «недорабатываю со стенгазетами», вскоре вывели из состава комитета комсомола «машинки». То, что комсомол - прежде всего организация идеологическая, я окончательно и четко усвоил, когда работал в молодежной газете.
Уже упомянутый здесь Анатолий Пивненко стал редактором «Комсомольця Запорiжжя» в конце 1981-го, сменив никакого и трусливого Валеру Каряку. С Пивнем мы проработали восемь лет и почти всегда находили общий язык. Мой ровесник, человек творческий, он ценил такой же азарт в других.Поощрял, например, мою тягу к передвижениям, отпуская даже в неблизкие командировки и экспедиции.С согласия Анатолия как-то пришла идея пройти под парусами отрезок пути «из варяг в греки» по Днепру, Черному морю, Дунаю до болгарской Варны. Научную часть экспедиции брался обеспечить директор краеведческого музея Георгий Шаповалов (Жора охотно помогал мне вести в «Козе» краеведческую тематику), снарядить яхты и экипажи обещал спортивный клуб Запорожского трансформаторного завода. Я подготовил необходимую для таких мероприятий «идеологию»: в состав экспедиции войдут призеры викторины «Знаешь ли ты Болгарию?», победители проведенного на ЗТЗ конкурса профмастерства, сам поход посвятим приближающемуся 70-летию ВЛКСМ. Обкому комсомола оставалось принять соответствующее постановление и уведомить болгарских коллег о готовящейся экспедиции. Вот здесь все и застопорилось: прямых указаний о содействии журналисту клерки не получили, мои же личные романтические устремления никого не интересовали.Такая безынициативность, если указаний о проявлении энтузиазма от начальства не поступало, была вообще характерна для комсомольских функционеров. Не исключаю, что поход на яхтах не был поддержан по той причине, что обком попросту осторожничал: мало ли что случится на водной глади от Запорожья до Болгарии и обратно. «Лучше перебдеть, чем недобдеть», - вечнолюбимый лозунг перестраховщиков и скучных чиновников.
Знавал я, конечно, и нормальных – простых в общении, самостоятельных в принятии решений – лидеров молодежи. Скажем, с удовольствием вспоминаю ребят из Каменско-Днепровского РК комсомола и Энергодар с его атомной электростанцией. В октябре 1980-го сооружение ЗапАЭС объявили республиканской ударной комсомольской стройкой и наша газета, в соответствии с тогдашней традицией, взяла над объектом шефство. Мне поручили готовить «атомные» спецвыпуски и я пять лет (сначала ежемесячно, потом реже) ездил в Энергодар в командировки. Было потрясающе интересно наблюдать, как среди чахлой зелени и песков вырастают корпуса реакторов, многоэтажки современного молодежного города. Тысячи приехавших по комсомольским путевкам парней и девушек трудились с не показным энтузиазмом, так же азартно и неформально действовал комсомольский штаб стройки. Я приезжал, и «штабные» грузили меня темами публикаций, таща на новый объект, в передовую бригаду бетонщиков или в кабинет волокиты-начальника, которого следовало хорошенечко «пропечатать». Я не кривил душой, когда с пафосом призывал в своих репортажах ехать молодежь на строительство: «Хочешь иметь в жизни свою АЭС»? Тем удивительней были метаморфозы, случавшиеся с моими ровесниками, а то и молодыми людьми младше меня, стоило им попасть в штат городского или областного аппарата комсомола. Вместе с должностью быстро приобретались такие «взрослые» качества как осторожность, беспринципность, высокомерие. Повторюсь: не все из работавших «на комсомоле» были такими, но карьерных высот достигали в первую очередь именно приспособленцы и конформисты. Попав в номенклатурную обойму, они успешно переходили на профсоюзную и партийную работу, пристраивались разного уровня руководителями на большие заводы. Эти оборотистые типа лидеры, в нужное время оказавшиеся возле приватизационного корыта, и стали потом владельцами «заводов, газет, пароходов», банков, прочих контор. Впрочем, об этом уже столько сказано и написано…