Хорошие парни не играют рокнролл

ХОРОШИЕ ПАРНИ НЕ ИГРАЮТ РОКНРОЛЛ


Электронное табло на входе показывает 16:20, стекло в алюминиевой раме дверей отражает сентябрьское солнце;, парни в коротких футболках, узких брюках-дудочках и кедах лениво перекидываются разноцветным мешочком с песком, угрюмый толстяк со щетиной, в невнятного цвета футболке нервно курит у входа, теребя тубус с чертежом, который нужно было сдать еще вчера и который навряд ли примут сегодня. Широкий университетский двор только вытерпел первую волну сваливших домой обитателей, а те, кому некуда идти, или есть куда, но не хочется, разбрелись по углам убивать время.

По бетонным плитам двора с грохотом катит на доске парнишка с проколотой губой и крашеными черными кудрями. Он тормозит перед пустым фонтаном, подхватывает доску, влезает на парапет, отталкивается ногой и пикирует вниз, лавирует между ржавых труб, разворачивается и опять отталкивается. Волчара, плотный невысокий металлюга в шортах и с кирпичной формы лицом, задумчиво смотрит на пацана, ему интересно наблюдать за тем, как тот монотонно катит свою доску в одну сторону, потом в другую, это напоминает какой-то клип – то ли Radiohead, то ли Nirvana – и Волчара представляет, как он достает из футляра гитару (какую гитару? Из какого футляра? когда смотришь клип, обычно такие вопросы не возникают) и выходит к центру фонтана, становится на фоне труб и берет жирный риф. Большая мама (белый увалень, который сидит рядом и ни сном ни духом, что, оказывается, в этот самый момент снимается в клипе) садится за барабанную установку (не спрашивайте, из какого футляра появилась она), садится, бьет по блину и дает бочку, раскачивает методично, твердо; Волчара берет еще аккорд, потом еще и еще, напряжение нарастает; вот уже пацан подхватил доску подмышку, сел на парапет и качает головой в такт бочке; хипстеры бросили свой мешок подтянулись к фонтану и выстроились вдоль парапета – звенят шарами на цепях, серьгами во рту; Волчара кивает Большой маме, тот делает перебивку и они вступают что-то типа Enter Sandman, а лучше Smells like Teen Spirit; Волчара затягивает куплет (уж микрофон без проблем мог материализоваться, например, из торчащей в фонтане трубы) и хипстеры прыгают – замедленная съемка, волосы вьются на ветру, футболки вздыблены – в чашу фонтана и начинается слэм; Волчара поет бридж и все уже на взводе, все готовы к припеву и все знают слова, мама делает короткую, еле заметную паузу и грядет припев, и хипстеры прыгают в воздух, где-то мелькает крашеная шевелюра скейтера – вот заведенная толпа уже подхватила его на руки, и, раскачав, запустила в небо; из ржавых труб валит вода – ритмично, неистово, в такт музыке, и Волчара закидывает голову. Проигрыш.

- Чего втыкаешь?, - спрашивает Большая мама. Гитара растворяется в воздухе, обломавшиеся хипстеры отлетают в свой угол, скейтер падает наземь, так никем и не пойманный, а вода нехотя залазит назад, в трубы.
- Та ничего, - отвечает Волчара и отхлебывает из бутылки, - просто втыкаю.

В принципе, Волчара не из тормозов: он парень четкий и прямой, просто этот универ размягчяет его характер, выматывает, берет измором. Семь часов в день, пять раз в неделю, бесцельно, глупо, скучно. Он готов был променять эту каторгу на что угодно – на смену на стройке, часовой спарринг, три гандбольных матча подряд, марш-бросок с препятствиями – все это просто каникулы по сравнению с монотонным ворчанием лысеющих толстяков, придирками растолстевших крашеных дур, щебет глупых дур помоложе и похудее – в перерывах.

Первый год учебы он смотрел по сторонам и никак не мог понять – неужели только он один считает что это – бред, что никто ничему никогда здесь не научит и что табличку нужно срочно поменять, например, на Угодья Угрюмых Задниц, Пристанище Злобных Толстух или Долгий И Мучительный Закос От Армии – чтобы нормальный человек не дай бог не повелся на развод про Обитель Знаний и не застрял в этом хлеву на пятилетку. Но ничего, все вписывались потихоньку, привыкали и даже умудрялись получать удовольствие. Привык и Волчара, но иногда, на особо усыпляющей лекции он впадал в транс и будто бы просыпался и видел вещи как есть – депрессивный чудак в центре комнаты ездит по ушам доброй сотне сонных коров, и Волка обуревала радостная злость, хотелось надавать всем под зад, хотелось настучать этому печальному козлу в центре по его лысине и свалить отсюда навеки веков, аминь.

Но свалить он не мог. Отчасти из-за предков, которым пообещал (да, это тупо, но слово держать надо, иначе нафига его давать?), отчасти из-за непроходимой бедности, из которой его семье было не вырваться. Ну, не только его семье конечно – в 96-м мало кто мог похвастаться мясом на ужин, не говоря уже о мобильном телефоне, но, в отличие от тех многих, Волчару такая ситуация не устраивала, и он дал слово – теперь уже сам себе – что из этого дерьма выберется.

Можно было уподобиться пацанам на районе, пойти в криминал – тема верная, но стремная, у них что не свадьба так поминки, так что этот вариант отпадал. Волчара решил пойти другим путем – путем Рокнролла, путем Зала Волчьей Славы. И теперь эта мечта, эта песня, этот драйв, они жили в нем, настаивались, бродили, ожидая своего часа. Мысли о собственной группе – вот что давало ему силы пережить этот тупой потерянный день, и еще сотни других, неразличимых друг от друга дней в стиле – стойло, корм, стойло, промывка мозгов. Свет софитов, яркий задник, кожаные штаны и черный гибсон, стадион-тысячник, скандирующий его имя, обнаженные груди девушки с плакатом «Я хочу от тебя ребенка».

- Ааааааа-лина, - промычал Большая мама, и девушка с обнаженной грудью растворилась в воздухе.

Ааааааа-лина была однокурсницей Волчары, от которой перся весь универ. Спокойная, уверенная в себе и офигенно красивая – она знала себе цену, но не спешила ее предъявлять. Волчаре нравилась, как он двигалась  - плавно и уверенно: она знала, как двигаться и именно так и двигалась. Волчара занимался спортом многие годы и ощущал ее силу, силу здоровой молодой самки, ее пот, ее запах. За секс с ней он отдал бы что угодно, но он не ее Пес, он это понимал: широкая морда, черная майка, кеды и обрезанные до колен джинсы вяло сочетались с ее серым сегодня коротким платьем, лакированным ремешком и черными туфлями на широких но высоких каблуках.

Волчара любил помечтать, но тут ему точно не светило, и они с Мамой просто пялились Алине вслед, пытаясь запомнить, как двигаются ее бедра, как колышутся ее груди, стянутые лифом, как развиваются на ветру ее волосы. Волчара представил, что Алина – в кожаной короткой юбке и ботфортах, с агрессивным макияжем, плетка в руках - приближается к нему, распятому на паутине, сваренной из арматуры, и на нем сапоги и стальной гульфик, черные тени и взлохмаченные волосы (естественно, он - Alice Cooper, если кто не понял) и он затягивает You’re Poison, и Алина приближается к нему, решительная, настроенная взять свое, взять его прямо здесь, в этом ее задача, в этом смысл ее блестящей ботфортовой жизни, вот она склоняется над Волчарой (Cooper) и гитара завывает соло, и он чует ее запах, ее тепло, ее кожу.

- Вот это телка!, - вскрикивает Мама. Паутина рассыпается вдребезги, Алина одевает строгое серое платье, сбивает скейтера с ног, становится на доску и, грациозно отталкиваясь ногой, уносится прочь.

- Наверное самка та еще. Волчара обернулся на голос и увидел за спиной бородатого рыжего чудака в майке, шортах и шлепках, который хамски пялился вслед Его Алине. Рядом с бородатым крутился невысокого роста лунатик в салатовом пиджаке – его Алина не занимала и он явно нервничал.
 
Бородач оторвался от Алины, посмотрел на Волчару, подмигнул и улыбнулся. - Чего надо?, - скорее заявил чем спросил он. Ответа Волчара не ждал, просто хотел, чтобы бородатый как можно скорее свалил из его клипа.

- Ты что ли Волк? Бородатый и не думал сваливать, а Салатовый Пиджак напротив – он крутился на месте и не знал, куда ему деться.

- Ну я. А ты, че, заяц?

Бородатый уперся руками в бока и громко захохотал, так, что хипстеры насторожились и уронили свой цветной мешок.

- А ты баробос, Волчара! - Бородатый примирительно протянул руку – я по объявлению.

Волчара, который было напрягся, расслабился и сел назад на парапет. Объявления («Группа ищет басиста и второго гитариста», и еще номер телефона) он напечатал неделю назад и забыл о них. Шквал звонков, очереди желающих и длинные прослушивания до глубокой ночи – всего этого не было ни через день, ни через неделю. Волчара решил еще раз пройтись, поискать музыкантов через своих знакомых, но вот море жизни принесло этого лохматого. Басист, наверное, подумал Волчара, им многого ума не надо.

Бородатый молча рассматривал друзей, а Волчара рассматривал его. Черная майка, линялые шорты с большими карманами, какие-то кулоны и цепочки спрятаны за воротом, металлические браслеты на руках и аккуратно постриженные ноги на ногах – в тряпичных шлепках. Хипарь какой-то, подумал Волчара, но крепкий – росту в бородатом было под метр восемьдесят, худой, но жилистый – мог быть бегуном или просто жить в селе – сельскохозяйственные работы тоже держат тело в тонусе.

- Посмотрим, - задумчиво протянул бородатый, - ты (он указал пальцем на Большую Маму) – на ударных, а ты (он перевел палец на Волчару) – лидер.
- Я гитарист, поправил его Волчара, - и пишу тексты.
- Понятно, заключил бородатый. – Слава богу, вы не готы – отмороженные шпроты. И что играем? Буги-вуги?
- Рокнролл, - отрезал Волчара. Самодовольный и нахальный тон хипана начинал его раздражать. – А что, есть возражения?
- Что уж тут возразишь? Хороший вкус. А Рокнролл типа цеппелин (бородатый намекал на пестрый принт на футболке Волчары) или как диси (Ангус Янг в лучшей своей форме – школьной – красовался на футболке у Большой мамы)?

- Мы играем только свое, - отчеканил Волчара. - Сами пишем, сами переводим и играем.
- Переводите? На суахили?
- На салагуми. На английский, конечно.
- А что, по-русски хреново получается?
- Нормально получается, - ответил Волчара, - но мы играем на английском.
- Понятно, - задумчиво протянул бородатый и замолчал, почесывая подбородок.

Тормоз, подумал Волчара. Ему, в отличие от этого хипана, недолго оставалось втыкать – к семи нужно было быть дома, мать приходит с работы и ей нужно помочь с консервацией. Да, и рок-звезды иногда вынуждены закатывать помидоры для того, чтобы закусывать ими долгими зимними рок-вечерами.

- Кстати, я не познакомил вас со своим товарищем – бородатый показал пальцем на коротышку. Тот опустил раскосые глаза, но подошел ближе.

- На Брюса Ли похож, - сказал Большая мама, - Возвращение Дракона.
- А ты тоже шутник, - рассмеялся бородатый, - вы, как я посмотрю, нормальные ребята.
- Давай ближе к делу, - Волчаре надоело смотреть на бородатого снизу вверх и он поднялся с парапета. – Кто на чем играет?
- Мы оба, ммм, гитаристы, - ответил бородатый. - А мой друг, Брюс (бородатый опять хохотнул), он и на клавишных может, правда, Брюс?

Ускоглазый кивнул. – Я на фортепиано учился, - сказал он тихо.

- Ладно, давай попробуем, - Волчаре уже пора было двигать к метро, да и Большой маме нужно было поторопиться – забрать младшую из сестер из садика. - У нас есть база, запоминай адрес.

Бородатый запомнил, а косоглазый – для надежности, записал, как от метро пройти к трамваю, сколько остановок ехать, на какую сторону выходить и где находится черный вход в бурсу – там на площади в 25 квадратных метров располагалась база для сбычи мечт, пусковая площадка будущих Звезд Континентов.

- Да, забыл спросить – сказал бородатый, когда друзья собрались уходить, - как группа-то называется?

Волчара и Мама переглянулись. – Блэк дог. – Бородатый едва сдержал смех и Волчара вдруг отчетливо захотел завалить ему прямо между прищуренных глаз, но сдержался. – Это рабочее название.

- Будем в шесть, - крикнул бородатый им вдогонку.
- Инструменты не забудь, - прорычал Волчара. Странно, этот хипарь его ужасно, прямо до рукоприкладства, раздражал, но при этом он сам предложил репетировать вместе, раскрыл, где находится точка, и при этом ни разу не послал его на хер. Большую маму это тоже удивило.

- Ты же не всерьез, правда? Мы же завтра туда не приедем?
- Почему? Надо ж попробовать.
- Ну, этот хипарь какой-то… (Мама подбирал подходящее слово) сильно наглый.
- Нормально, главное, чтобы умел играть. Не умеет – выгоним в шею, будет выпендриваться – выгоним в шею, будет бухтеть – выгоним пинками под зад. В общем не парься, Мама, все под контролем.
- Ну ладно. Только я обещал завтра сеструхе помочь телек перенести. Она на новую квартиру съезжает.
- Подождет. У нас что, есть выбор?
- Неа, - сказал Мама, подумав. Выглядело это как почесывание лохматого затылка.
- Тогда пусть сеструха перенесет свой перенос.

Волчара и Большая мама спустились по переходу в прохладную утробу подземки. В час пик пришлось потолкаться у турникетов и на эскалаторе, но на платформе толпа поредела. Волчара достал кассетный плеер из рюкзака и натянул наушники, Большая мама тоже полез в рюкзак, но вдруг остановился и похлопал Волка по плечу – тот уже успел нырнуть в трек про Короля Ничто – альбом Reloaded был из тех, что он готов был катать бесконечно. - Чего?

- Ты, это… Ты же несерьезно про хипана? – Большая мама выглядел обеспокоенным и Волчара рассмеялся. - Он же ушлепок, а этот китайский слуга – это ж шапито просто, дельфинарий, блин. Давай их нахер пошлем, а? Ну не гони, Волк…

Волчара натянул наушники, продолжая смеяться. Подъехал поезд и теплая липкая волна разделила друзей, утащив их в вагон.

***

Как дела в институте? – спросила мать. Волчара как раз расставлял чистые трехлитровые банки на кухонном столе. - Нормально, в армию хочется.

Мать усмехнулась, но для строгости добавила: Нужно потерпеть, тем более что осталось совсем ничего. Ну да, пробурчал Волчара, совсем ничего.

Футболку с цеппелином он снял – чтобы не пачкать, да и в запертой кухне было душно. Мать повязала себе косынку и заставила то же самое сделать сына. Волчара побрыкался, но все же затянул волосы резинкой и надел бандану – Маленький Помощник Мамы, подумал он, роллинг стоунз, блин.

На самом деле он не считал, что помогать матери для рокера – это западло: вспомните хотя бы Эльвиса. Да и работать ему нравилось – тело должно напрягаться и потеть, иначе в нем накапливается всякая дрянь и от этого портится настроение. Если Волчара чувствовал, что дерьмо в нем достигло критической отметки и готово политься через край, он находил себе занятие, или просто наматывал круги по стадиону, поставив в плеер что-то стоящее.

В список достойных попадали немногие. Цеппелин, например, который он просто обожал, попал в Зал Волчьей Славы не полностью: только второй и третий, а легендарный четвертый был уж слишком… просто слишком. Металлика была представлена в списке альбомами, начиная с черного, диси Волчара слушал только первый, с Томом Скоттом, RHCP были два альбома – BSSM и OHM, а вот Ганзы попали почти целиком, включая живые треки. Кассеты из списка Волчара хранил в отдельной коробке, а все остальные – где придется. Обычно хватало пробежки под кассету цеппелина или один альбом Ганзов и один – Металлики, чтобы Волчара вновь почувствовал себя человеком.

Мать заколотила рассол, а Волчара разложил по банкам листья вишни, хрен, зубки чеснока и горошины перца. Помидоры были спелыми, но твердыми, в самый раз. Мать с сыном плотно упаковали их в банки, залили рассолом и закатали. Потом Волчара перенес банки на балкон и накрыл покрывалом. Мать заварила чай и они молча сидели друг напротив друга за кухонным столом, думая каждый о своем. Было тепло и уютно, и сказать было нечего, но на душе у Волчары было спокойно и тихо. Вдруг он вспомнил наглого бородача и сказал матери: Я завтра задержусь. Хорошо, мать кивнула головой, только не сильно поздно.

Волчара встал из-за стола, сполоснул чашку в раковине и направился по коридору в свою комнату. Он думал о хипане и об Алине. Но об Алине все же больше. Порывшись в своей Коробке Избранных, он достал Ганзов – Use Your Illusions втору часть, включил музыкальный центр и размотал наушники – к ним он приделал длинный телефонный провод, которого хватало, чтобы слушать музло даже в туалете.

Волчара плотно закрыл дверь в комнату, натянул наушники и улегся на застеленный шерстяным покрывалом диван. Эксл запел про Локомотив и Волчара представил себя в белых трусах-боксерах, с банданой на голове и в майке с лицом Иисуса, вот он склонятся со ступеньки вагона и протягивает Алине руку. Она, в короткой облегающей юбке, белой блузе, завязанной на груди, с обнаженным животом и в черных туфлях на шпильках, протягивает свою руку в ответ, он подхватывает ее и вот уже поезд набирает обороты, они стоят на крыше локомотива, и Волчара обнимает Алину сзади, она подается к нему бедрами и шепчет, шепчет, шепчет, что-то тихо шепчет ему на ухо.

***

Стойко переносить трудности, терпеть и работать не покладая рук – таков был девиз семьи Волка, этим был пропитан весь их уклад, вся их жизнь, как, впрочем, и жизнь тысяч семей вокруг. Небритые мужчины, пашущие с утра до ночи на заводе и с чистой совестью упивающиеся до полусмерти в пятницу вечером. Суровые женщины, воспитывающие детей в страхе и строгости, дающие мужьям похмелиться в субботу утром и наглаживающие им рубашки перед воскресными походами на рынок – официальное место смотрин, эрзац воскресной службы для страны, в которой запрещена религия и вера, но ничего не предложено взамен. Мы вместе, мы одна стая, мы мучаемся, как и вы, наши дети выглядят точь-в-точь как ваши, наши жены так же подозрительны и напряжены, наши мужья также хмуры и жестоки. Мы с вами одной крови, одной плоти, ваша цепь – наша цепь. Волк терпел это сколько мог, но однажды все же сорвался.

Тогда ему было всего 13. Во дворе жил пес, дворняга, которого сердобольные старушки подкармливали объедками. Волку родители пса заводить не разрешали, и он тайком гулял с этим псом, носил ему колбасу и кости. Он представлял, что гуляет с этим псом как со своим собственным, как приходит с ним домой, как кормит его и укладывает спать на подстилке в углу и как тот будет его рано утром, просясь на улицу. Возвращаясь из школы, Волк всегда встречал пса, ждущего его возле подъезда, гладил, потом поднимался домой и выносил что-то съестное. Но однажды он не встретил пса у подъезда и отправился его искать. Трупик он нашел у гаражей, что именно случилось с собакой – он не смог понять: может его растерзали другие бродячие псы или сбила машина.

Волк, рыдая, завернул друга в простынь и закопал, соорудив могилку. Мир вокруг перевернулся с ног на голову и Волк никак не мог нащупать равновесие в этом стремительном кульбите. Он доплел домой, слонялся по пустой квартире и не знал, кому бы излить свое горе. Он вышел во двор и сел у подъезда, рыдая, не сдерживая слез. Мимо проходил длинноволосый мужик, Волк знал, что он живет в соседнем подъезде. Мужик спросил: что случилось, а Волк не смог ответить. Идем, сказал мужик, я тебя чаем напою.

Чай был обжигающе горячим, а в квартире воняло табаком – длинноволосый беспрестанно курил. Волк выпил чашку до дна, но легче ему не стало и на глаза опять накатились слезы. Ты музыку любишь?, спросил его хозяин квартиры. Не очень, ответил Волк. Серьезно? Тогда тебе нужно послушать вот это, сказал Фадей и поставил пластинку Роллинг Стоунз. После первых же аккордов Волк забыл про горе да и вообще забыл кто он и где находится, словно кто-то невидимый приподнял холст с нарисованным на нем очагом и отворил дверь в другой, ослепительный мир. В мир, где не было места тупому угрюмому существованию, в мир, где не было пятничных попоек и воскресных смотрин, где бродячие псы не погибали, а если и погибали, то сразу возносились, счастливые, в свои собачьи небеса.

Волк попросил поставить пластинку еще и еще и не заметил, как на улице стемнело. Ему пришлось заставить себя вернуться домой, его ждали долгие объяснения, где он был так долго и куда подевалась любимая простынь матери. Но все это уже не имело значения. Приходи, когда хочешь, сказал Фадей ему на прощание. Приду, чтоб я сдох, приду, пообещал себе Волк.

С этого дня Рокнролл прорывался в его будни новыми классными записями и полу-фантазями полу-бредом, в которых он, как главный герой клипа, исполнял все то, что исполняли Они, пел то, что пели Они, получал то, что получали Они, и был почти счастлив.

Поначалу Волку казалось, что этот билет вытянул только он, только ему открылась эта дверь в Прекрасный Мир Рокнролла, только ему доступно это знание, и однажды он войдет в эту дверь и уже не вернется, оставшись там навсегда. Каково же было его удивление, когда оказалось, что он – не единственный. Однажды в гости к старшей сестре Большой Мамы пришел чудак в косухе, кожаных штанах и звенящих металлическими цепями сапогах. На кофте с капюшоном красовалась обложка альбома Айрон Мейден, в ухе – серьга с черепом, на пальцах – металлические перстни. Так Волк нашел образец для подражания, и когда отец его спрашивал, хочет ли он поступать в универ, Волк уверенно кивал, чтобы не расстраивать отца, но в голове его уже стоял тот образ, образ металлиста. Я стану таким же, думал Волк, чтоб я сдох, я стану.

Айрон Мейден особого впечатления на Волка не произвел, а металлисты на проверку оказались довольно скучными и угрюмыми людьми. Парни в основном ничем не занимались – ухажер Маминой сестры был «вольным художником» - жил с родителями и подрабатывал курьером время от времени. Большинство неформалов учились в институте и, по большому счету, просто выебывались друг перед дружкой – такая себе тусовка ради тусовки. Что еще больше разочаровало Волка – все девушки-неформалки, которых он знал, были либо толстыми, либо некрасиваыми, либо и тем и другими одновременно, за редким исключением. С одним таким исключением Волк попытался заговорить – к шестнадцати годам гормоны в его крови начали танцевать джигу и он заставил себя попробовать закадрить Королеву Ночи.

Королева Ночи первым делом спросила, чем он занимается, а когда услышала, что пока только поступает в универ, резко отшила, посоветовав вернуться лет через пять. Волк резонно решил, что лет через пять она ему и нафиг не будет нужна, и перестал ходить на тусовки. Вместо этого он уговорил Маму засесть за барабаны а сам занялся гитарой – если эти идиоты настолько глупы, чтобы толпиться в дверях, у холста с нарисованным котелком, это их проблемы; Волк же хотел шагнуть наконец внутрь, подальше от грязных подъездов и потных маек, некрасивых девчонок и слабаков в косухах – туда, где водятся красивые женщины и надежные, решительные мужчины. И когда они сочинили свою первую песню, Волк понял, что он на верном пути. Он уже видел, как в далеком порту, на укутанной туманом пристани стоит, ожидая его, корабль, готовый унести его прочь, к Райскому Городу, к Мику Джагеру, Роберту Планту, Курту Кобейну (хотя нет, к нему все же рановато), Экслу Роузу и тысячам прекрасных здоровых женщин, ласковых, как сама Природа. Он уже слышал гудок, прорезающий утренний воздух, потом второй, уже нетерпеливее. Давай, кричал ему этот гудок, ну же, Волчара, поторопись. Все ждут только тебя, тебя одного. Ну и Большую Маму, если он захочет, конечно.


***


Утром Волк пожалел, что договорился с Хипаном о репетиции в четверг - гитару пришлось взять с собой универ. Обычно Волчара репетировал по выходным, или в пятницу вечером – тогда он заезжал за веслом домой. В этот раз он решил ехать на точку сразу из института, поэтому пришлось потолкаться с чехлом в метро, потом тащить его вверх по склону до корпуса, пропускать переполненный лифт и подыматься четыре пролета по ступеням. Искусство требует жертв.

Курицы с его потока явно оживились при виде чехла. Всю первую пару оборачивались на заднюю парту, где сидели Волчара и Мама, перешептывались и хихикали. Волчара старался не обращать на них внимания и строго вести конспект – заголовок, тема лекции, подчеркнуть, пункт первый. Это была работа, за которую не платили, но слово есть слово. В перерыве курицы достали яблоки и мешочки с сухарями, исподтишка пялясь на чехол. Он вроде как пытались понять – может они что-то пропустили? Может Волчара не такой уж и безнадега, не мордатый злобный гоблин в дурацкой майке, а удачно скрывающий свои прелести и перспективы Принц, Которого Еще Просто Никто Не Приручил? Но Волчара всем видом показывал, что, мол, ошибки никакой нет: да, он мордатый злобный ублюдок и точка, и отверните свои хищные мордахи назад, в сухари.

Мама дулся с самого утра: переезд старшей сестры значил для него начало новой эпохи, не меньше. В двухкомнатной квартире ему с родителями было тесно, пока не появилась младшая – тогда стало и вовсе невыносимо. Но Мама со спартанской выдержкой переживал все бытовые невзгоды – и умудрялся проявлять заботу и о сестрах, и о слабой здоровьем матери. Собственно, за это Волчара и называл его Большой мамой – не со зла, а с уважением.

Однако, несмотря на всю заботу и самоотдачу, когда старшая сестра решила съехать, Мама обрадовался – отныне его доля в общей свободной площади заметно увеличится. И любое промедление с переездом было ему в тягость, даже если это промедление – из-за вспыхнувшей внезапно возможности сколотить полноценную группу.

Недовольство свое Мама выражал молча. Не то, чтобы он не издавал звуков вообще – он постоянно сопел, прокашливался, чихал и чесался. Волчара с самого утра просек тему, но делал вид, что не врубается, тайком посмеиваясь над соратником. Он же тащил чертов чехол из дому (палочки, кстати, чудесно умещаются в рюкзаке, при желании их можно напхать туда хоть десяток), вот и Мама потерпит лишний денек с родной сестрой.

Последней – четвертой – парой в тот день была общая для всего потока лекция по предмету, название которого Волчара мог вспомнить только под пытками. Впрочем, и сама лекция мало отличалась от лучших образцов инквизиции – особо смертельная скука, разряженная периодическими истерическими вскриками – чтобы аудитория не засыпала.

Но немного вздремнуть все же удалось. Незаметно от полной и вульгарно накрашенной лекторши Волчара улегся боком на сиденье и закрыл глаза. Монотонный голос Крашенки убаюкивал, но не глубоко – Волчара оставался на тонкой границе сна и яви, где рождаются яркие и бессмысленные видения, такие как

Галера, по обеим бортам которой рядами идут деревянные лавки, на них рабы, прикованные за ноги цепями, ритмично взмахивают веслами, напевая заунывную песню, песню тоски и безысходности, а за бортом бушует океан из чего-то липкого, шоколадного цвета (цвета такого, знаете, молочного шоколада) и с ужасной вонью; эта шоколадная дрянь брызгает рабам в лицо, залепляет глаза, лезет в рот; подымается ветер и море начинает бушевать, и зловонная масса накрывает галерных с головой, заливает скамьи, и вот уже злобные толстые надсмотрщики с короткими кривыми саблями покрываются слоем шоколадной жижи, пытаются стереть ее с лица, закрываются широкими рукавами – но безуспешно; галера наполняется вонючим шоколадом и рабы, не в силах разорвать цепи, погружаются в жижу, продолжая петь; их голоса сливаются в протяжный вой, сначала низкий, потом все выше и выше, доходя до писка, похожего на

Звонок. Волчара, чтобы не палиться, выждал, когда курицы поднимутся и рванут к выходу, и лишь потом поднялся и сел. Лекция пропущена, придется переписывать чертов конспект, но делать он это будет в наушниках с длинным телефонным проводом – а раз так, то не велика беда.

- Все записал?, - спросил Волчара у Мамы. - Ага, ответил тот. - Не дрых, как некоторые.
- Зато теперь я полон сил для настоящего Рокнролла, детка.
- Не выпендривайся, - пробубнил Мама, засовывая тетрадь в рюкзак, - Щас придет твой хипан и споете с ним Два Кусочека Колбаски. И придется не здороваться с тобой больше, говорить всем, что, мол, пропал человек, ушел в коммуну, лежать обдолбаным на траве в розовых очках.

Волчара рассмеялся. - Не боись, перекуем хипана, а не перекуется – так накуем.

Мама хохотнул. - Ты тексты взял с собой?, - спросил он у Волчары на выходе.
- Конечно, - ответил тот, - и кассету чистую для записи.
- Ну ты оптимист. Так значит, если лохи окажутся – гоним в шею?
- Неа. Мочим сначала, а потом гоним в шею.
- Как по мне – справедливо, - резюмировал Мама.


***

Настоящий Рокнролл должен быть на английском, считал Волчара, тут без вариантов. Все эти песни типа Русский Рок он на дух не выносил, поскольку считал – и небезосновательно – все это постсоветское рок-панибратство чистой воды колхозом. Социальный протест, поиски смыла, вселенская тоска – это все обычная галиматья, которая роится в голове у всяких лохов, думал Волк. Другое дело Ганзы, или Металлика. Если взять, например, на выбор, любую группу из Зала Волчьей Славы, в одном углу ринга, и любую новорусскую – в другом, можно смело ставить на нокдаун в первом раунде, возможно даже с летальным исходом. Ганзы против группы Рондо, Металлика против группы Мастер, Моторхэд против Коррозии Металла.  Волк с уверенностью поставил бы десять к одному на гостей из-за рубежа. Приз, так и не попав в Екатеринбург, уходит в Лос-Анджелес, СиЭй.

Сам Волчара английский не знал, а к тем, кто знал, относился с уважением. В универе был один такой знаток, Антон, щуплый парнишка с немного странными музыкальными предпочтениями. Но в общем пацан был нормальный и после недолгих уговоров согласился перевести четверостишья (их Волчара мучительно выжимал из себя бессонными ночами) на английский и даже зарифмовать, более или менее удачно. В итоге вышло четыре листа, по одной песне на каждом, синим текст латиницей, а красным, над строками – транскрипция кириллицей (пришлось и ударения поставить; когда Волчара в первый раз попробовал прочитать текст, Антон не удержался от смеха, за что едва не получил в бубен от Мамы). Короче, именно эти четыре листка – уже изрядно потрепанные и мятые - Волчара и принес с собой на репетицию.

Бородач и брюсли пришли вовремя, но чехол с гитарой был только у ускоглазого.
- А где твоя гитара?, - спросил Волчара у бородатого.
- Здесь, - ответил он, смеясь, и показал на укрытую густой шевелюрой голову. Мама многозначительно посмотрел на Волчару, но тот только молча достал ключи, открыл задний ход и пропустив гостей, зашел внутрь, закрыв за собой дверь.

Бурса к этому времени опустела, оставались только работники в столовой, которая находилась в большой пристройке – готовились к банкету, заказанному на субботу. Парни поднялись на второй этаж, потом перешли в конец крыла и там – еще два лестничных пролета и небольшая площадка с обитой одеялами дверью. Внутри помещения не было окон, но на потолке висела неестественно крупная люстра – грозди винограда, хлебные колосья, звезды и серпы - прыгнув, ее легко можно было задеть головой, но завхоз, с которым Волчара договорился насчет репетиций, строго настрого запретил перемещать это аляповатое произведение соцреализма.

Кроме люстры в каптерке не было ничего интересного: голые стены невнятного цвета, увешанные афишами советских исполнителей (завхоз фанател от Криса Кельми и группы Комбинация) и зарубежных рок-звезд (Волчара облагородил стены плакатами Ганзов, Мама – постерами диси и айрон мейден). Аппаратура громоздилась в дальнем углу, справа от входа. Усилители, небольшой пульт на 16 дорожек, шесть колонок разного размера и в разном состоянии. Посредине, в конце узкой и длинной каптерки, стояла барабанная установка с минимальным набором железа, бочка, альты, рабочий и бас-бочка с кирпичом внутри – для устойчивости. Всю левую стену подпирал разный хлам, который, по словам завхоза, двигать было ни в коем случае нельзя. Книги, табуретки без ножек, старое трюмо, полиэтиленовый пакет с тряпками, ведра с краской и еще бог знает что – все это вначале было разбросано по каптерке и – под пристальным взглядом арендодателя - позже перенесено к стене и бережно свалено на простеленные на полу газеты.

- Не курить, телок не водить, - сказал завхоз Волчаре, когда отдавал ключи. Делать первое Волчара не научился, а второе – со вторым и так не очень выходило, а в каптерке – и подавно. Можно было с уверенностью сказать, что обе стороны четко следовали условиям контракта.

- Уютно у вас, - сказал бородатый, войдя внутрь и став посреди комнаты, разглядывая плакаты на стенах. - Кто из вас любит Криса Кельми?

Большая мама обошел бородатого и уселся за установку, стал подкручивать железо, регулировать лапку на бас-бочке, искоса поглядывая то на бородатого, то на брюсли. Последний забился в угол, аккуратно сел на треногий табурет, и начал распаковывать гитару. Волчара тоже стал раскрывать чехол, доставая свою Лялю. Гитарой он гордился – это была офигенная подделка под гибсон, черная, с перламутровыми вставками на грифе. Все предыдущие весла Волчары были самодельными, поэтому первая гитара, произведенная промышленным путем (пусть сам гибсон и не подозревал о ее существовании) значила для него новый виток его карьеры, еще один шаг к черному заднику, огромному логотипу и плакату «Хочу от тебя ребенка» в руках обнаженной по пояс Алины, которая…

Брюсли распаковал чехол и свет советской люстры на секунду погас в глазах Волчары. Сердце замерло, и Алина в его голове вдруг разочарованно опустила плакат, стыдливо прикрыв грудь руками. Ускоглазый оказался обладателем настоящего красного красавца-Джексона. За что, боже, за что этой ошибке природы ты послал это произведение искусства, инструмент, любимый самим Джо Сатриании? Брюсли поставил гитару на колено и приложил ухо к деке, щипая струны и подкручивая колки – можно подумать, он не включая, мог ее подстроить. По сравнению со своей гитарой Ли – так Волчара решил его называть для краткости – казался мелковатым, и это возмущало Волчару еще больше. За что, крутилось в голове, за что такое унижение?

Голос бородатого отвлек его от самопоедания. - Так и будем сидеть и молчать? Или ударим рок в этой дыре?
- Пижон, - пробубнил Мама, но дал легкую дробь и ударил, уже сильнее, по тарелкам. Волчара подключил гитару, подстроил и вопросительно посмотрел на бородатого. У того в руках была советская картонная папка.
- Ты на папке играть собрался?
- Нет, я вас послушать пришел, а дальше решим.

Это ты нас послушать пришел?, думал Волчара; похоже ты вылетишь  из моей жизни раньше, чем я думал; и этого дурачка ускоглазого с собой прихватишь.

- Ладно, - сказал Волчара вслух и повернулся к маме. Для себя он уже решил, что они сыграют пару вещей, а потом скажут, что на сегодня хватит и что сотрудничество не сростается. – Давай первую. Мама кивнул и дал счет, Волчара подошел к микрофону и нажал на педаль дисторшна. «Вулф», - сказал он, - так называлась песня.

После короткого агрессивного проигрыша (слизанного то ли с Ганзов, то ли с мотликрю) Волчара проговорил нараспев первый куплет, про то, что «дикость в его крови/и тебе от меня не уйти/не стой у меня на пути/потому что я рожден волком/ детка/и все такое».

После этого последовал запев и припев типа «дикий волк/я дикий волк/я в классных телках знаю толк». Потом был опять проигрыш и Волчара решил не идти на второй куплет, а закончить на этом – выкладываться перед этими клоунами он уже не хотел. Поэтому он кивнул Маме головой, тот кивнул в ответ и они сделали короткую, но четкую коду.

Бородач попробовал было открыть рот, но Волчара не дал ему сказать ни слова. - Давай вторую, - крикнул он Маме, и они вступили одновременно. Эта песня, которая называлась «Разрыв», была динамичнее первой. Проигрыш для нее Волчара придумал сам, долго оттачивая каждую ноту, чем очень гордился. Он спел один куплет, в котором было о том, что «пришло время сказать прощай/и не надо слез/когда-то всем приходится говорить прощай/и что у него есть своя дорога, по которой нужно идти».

После запева был припев о том, что «мне пора уходить/давно порвалась нить/не надо только ныть и все в таком духе». Эту песню Волчара тоже решил закончить побыстрее, кивнул Маме и они опять сделали четкую короткую коду – на раз, два три.

Когда грохот стих, бородатый выпалил: Классная кода!
Волчара ухмыльнулся. - И все? А песни?

Бородатый показал зубы. - Тексты так себе, ошибок много, - выдал он. Волчара удивился его наглости. – Тебе откуда знать, есть там ошибки или нет?
- Ну, я английский знаю, а тот, кто писал эти слова, с грамматикой дружит слабо. Пропускает окончания в глаголах в третьем лице, путает временные формы, и подбирает не совсем походящие аналоги для русских слов. В общем, в Лос-Анджелесе, ребята, вас засмеют, - припечатал бородатый.

Волчара был разозлен, но не так сильно, как надо было бы – он уже решил, что выгонит хипана в шею, поэтому в дискуссию вступать не собирался. Он начал снимать ремень с плеча, когда бородатый сказал: У меня предложение. Вам все равно терять нечего, и если не понравится, просто пошлете нас и все.

Мы по-любому вас пошлем, - подумал Волчара, - ты даже не старайся, но все же решил дать им шанс: не хотелось приехать дамой и объяснять матери, почему он так рано.

 Да ну нахер эти эксперименты, - сказал Мама, поднимаясь со стула. - Мне лично все уже ясно.

Не кипятись, - сказал Волчара, - торопиться некуда, и все равно нам решать.

Мама несколько секунд постоял, глядя то на Волчару, то на бородатого, и, хоть и надулся, все таки сел назад.

- Предлагай, - сказал Волчара бородатому. Тот кивнул и сказал брюсли: Ты аккорды первой запомнил? Ага, - тихо ответил тот. - Сделаешь что-то простенькое, чтобы подчеркнуть? - Не проблема.

- В общем, расклад такой. Вы сыграете первый трек, только без слов, вступление, куплет, запев, вступление, куплет запев. А мы подключимся.
- А как же без слов? Че это за песня будет?
- Я тут захватил кое-что. Вдруг вам понравится, - Бородатый раскрыл папку, из которой достал несколько смятых листков. Брюсли притянул табурет к динамку и подключил свой Джексон.

- Готовы?
- Ага
- Тогда поехали.

Волчара кивнул Маме и тот дал счет, они сыграли вступление, потом припев. Бородатый ничего не пел в микрофон, смотрел на своим листки и что-то шептал, а брюсли еле слышно наигрывал поверх партии Волчары легкие пассажи. Они прогнали все еще раз, без вокала – бородатый достал карандаш и начал что-то править на листке, продолжая шептать. Волчару это начинало парить, но он решило прогнать еще пару раз – все таки репетиция, лишний раз материал повторить не помешает.

Он вслушался в то, что наигрывал брюсли. Тот вставлял между разрывами в рифах небольшие партии, подчеркивающие основную тему. Нужно отметить, что играл он неплохо – попробовав несколько рисунков, он остановился на двух, которые играл по очереди. Волчара показал ему рукой мол, добавь звуку, брюсли так и сделал. Получилось неплохо, они даже маякнули Маме, мол пропусти один проигрыш, и сыграли в две гитары, без барабанов. Потом Мама вступил, и было здорово.

Они начали еще один заход – последний, решил для себя Волчара, – и тут подключился бородатый. Пропустив проигрыш, он запел:

Нельзя объяснить, проще сделать шаг
Не на кого пенять и обвинять в сердцах
Иногда проще рвать, чем развязать узлы
Оставить город и поджечь мосты

Бородатый действительно пропел этот текст, в отличие от Волчары, который просто читал на английском на распев. Они сыграли запев и бородатый выдал припев:

Бежишь из дома, а все спят
Это твой случай
Лучше в ад, чем путь назад
Это твой случай
Денег нет, но ты этому рад
Это твой случай
Себя не мучай, это твой случай
Это точно твой случай

Не сговариваясь, все четверо повторили припев еще раз. И остановились. Никто ничего не сказал, но сердце у Волчары бешено стучало. Несмотря на ненависть к русскоязычным текстам, этот его таки пробрал: слова вроде были глуповаты (ну не то чтобы совсем тупые, а какие-то наивные), но они отлично ложились на музыку и все вместе звучало совсем не глупо, а даже как-то… круто. Круто, подумал Волчара, получилось круто. Он глянул на бородатого, который молча стоял у микрофона и как-то стыдливо всматривался в листки. Волчара вдруг почувствовал, что хипан смущается – впервые с первой их встречи – и это придало ему уверенности.

Волк понимал, что они подошли к какому-то невидимому порогу, все четверо, с разных сторон, но все же подошли, и теперь все зависит от него – ему решать, переступать этот порог или развернуться и уйти назад. Он подумал секунд двадцать – просто для приличия, - хотя в душе уже решил, что они переступят этот порог. Он долго этого ждал, он надеялся, что рано или поздно произойдет что-то, что вытянет его из этой липкой трясины универ-дом-универ, и он дождался, а сворачивать с дороги он не привык.

- Ну что?, - Волчара обвел  взглядом парней, - мне понравилось. Прогоним еще разок? Волчара вставил кассету в магнитофон, нажал на запись и Мама дал счет. Трек, который они назвали «Случай», постепенно набирал музыкальную самость – вылупляясь из содранных рифов во что-то новое, к чему уже было не придраться с обвинениями в плагиате.

Гитара брюсли начала вмешиваться в основной риф все больше и в итоге родилась мелодия для вступления – отчаянная, резкая и захватывающая. После первого припева парни решили сделать небольшую паузу – Мама обрывал ритм, и потом вступал в середине второго куплета. Перед третьим – финальным – припевом было решено вставить небольшой проигрыш, и брюсли удалось еще раз блеснуть, вставив небольшое соло, которое как бы продолжало мелодию вступления. Последнюю часть этого соло он несколько раз повторял в финальном проигрыше, перед фирменной кодой – на раз-два-три –которая понравилась бородатому. В таком виде трек проиграли еще несколько раз, после чего Волчара взглянул на часы – было почти девять.

- На сегодня хорош, - сказал он и выключил запись. Футболка его была мокрой насквозь, что уже было говорить о Большой маме – тот потел даже в мороз, а сейчас его можно было просто выжимать. Бородатый тоже заметно устал и как-то обмяк, расслабился. Одному ускоглазому, похоже, было пофиг – он спокойно снял ремень и стал надевать чехол на Джексон.

- Брюсли, - спросил его Волчара – ты что, не потеешь? Тот смущенно улыбнулся и сказал: Когда мне хорошо, я не устаю. Большая мама заражал – А я, когда мне хорошо, не прочь дернуть пивка.

- Не вопрос, – вмешался бородатый. Он уже собрал мятые листки в папку. – Мы с Брюсом выставляемся.

Волчара пожал плечами. Он был не против такого поворота событий. – Я оставлю тут папку, чтобы не носиться?, - спросил у него бородатый.

Волчара был не дурак и понимал, что это значит. Но и тряпкой он не был – здесь его территория, и он здесь хозяин. – Оставляй. Если что – пойдет на растопку.

Бородатый хохотнул и бросил папку на микшер. – Здесь неподалеку есть отличное место, - сказал он. – Если вы не против пикника на открытом воздухе.

Против никто не был и через несколько минут новорожденные рок-звезды вывалились через черный ход бурсы и направились к ближайшему ларьку.

***

В свете витрины Волчара наконец вынырнул из своих мыслей – он раз за разом прокручивал в голове их первую совместную песню, вспоминая все детали, пытаясь к чему-то придраться, но все его попытки сводились на нет мощным ощущением того, что все было сделано правильно – он отвлекся от размышлений и впервые рассмотрел внимательно ускоглазого. Сегодня тот был в темном пиджаке и зеленых узких джинсах. Джинсы были настолько зелеными, насколько зеленой может быть трава в мае – Волчара в жизни не видел таких брюк. Под пиджаком, рукава которого были закатаны до локтя, у брюсли была узкая черная футболка, и Волчара заметил плоский живот и развитую спортивную грудь – ускоглазый, похоже, чем-то занимался, а с первого взгляда не скажешь.

За пиво заплатил брюсли, протянув в окошко двухсотгривневую бумажку. Такие деньги Волчара, да и Мама тоже, в руках держали редко, чаще двушки и пятерки, изредка десятки. Бородатый упаковал пиво в пакет, брюсли пересчитал сдачу и парни двинули вниз по склону, в лесопосадку. В сотне метров от дороги возвышался холм, тонкие деревья успели стряхнуть листву и черные ветви зловеще рассекали пурпурное сентябрьское небо, но общего приподнятого настроения это не портило. Парни взобрались на холм и с удивлением – по крайней мере для Волчары и Мамы - обнаружили беседку из кирпича, покрытую облупившейся, когда то белой штукатуркой. Конусообразная крыша беседки держалась на шести круглых столбах высотой метра три, исписанных в человеческий рост обычными жлобскими «здесь был», названиями неизвестных Волку групп, кривыми сердечками и какими-то пентаграммами и значками – по ходу, тут зависали какие-то сатанисты, решил Волк.

Бородатый поставил пакет в центре беседки и раздал всем бутылки. Волк нашел более-менее целый кирпич, который когда то был частью беседки, и подложил себе под зад. Нельзя было сказать, что в беседке было чисто – пластиковые бутылки, битое стекло, окурки и обрывки бумаги, использованной самым разным способом, в общем, стандартный набор – но и особо грязно не было, сатанисты или кто еще тут тусовался, не успели превратить место в абсолютную помойку. Дело времени, подумал Волк.

Большая мама нашел кирпич и для себя, а брюсли – распинал мусор и сел прямо на траву. Прямой парень, Волку такие нравились. Хипан садится не стал – просто облокотился на одну из колонн.

– Скажешь тост? – спросил он у Волчары. Тот поднял свою бутылку.
- За Рокнролл! - Парни чокнулись и сделали по глотку.

Холодало, Волчара и Мама конкретно замерзли в футболках, но, выпив молча по бутылке, разогрелись. Наконец Хонда нарушил тишину.

- В некоторых религиях новый год начинается осенью, - сказал он вдруг. – Потому что это время, когда земля дает урожай и люди празднуют свой труд. Но мне лично больше нравится весеннее исчисление. Весна – это круто. Бутоны распускаются, почки набухают, вы понимаете, что я имею в виду?
- Не совсем, ответил Волк, покосившись на бородатого. – Ты это к чему?
- Ну, к тому, что у нас вроде как сегодня новое начало, новый виток, так сказать, в вихре бесконечности. Ведь, если задуматься, у нас есть только мгновение, чтобы обернуться по сторонам и зацепиться взглядом за что-нибудь, попытаться хоть что-то понять.

Повисла неловкая пауза. Мама и Волк переглянулись. Э-Т-О-П-И-П-Е-Ц. О-Н-Т-У-П-О-Г-О-Н-И-Т - прошептал Мама одними губами, Волк сдержался, чтобы не рассмеяться.

- Кстати, - спросил Волчара у бородатого, - тебя как зовут? Тот усмехнулся: Никак.
- В смысле?
- Ну просто никак.
- Странное имя – Никак, – сказал Мама и, повернувшись к Волку, скривил недоуменную гримасу. Все засмеялись.
- Давай мы тебя Хондой будем звать, - сказал наконец Мама.
- Почему?
- Потому что ****ишь много, - припечатал он и все опять засмеялись.

Повисла ненапряженная тишина. Хонда достал сигареты и закурил. Если не считать этого бессмысленного трепа, все обернулось хорошо, подумал Волчара, все выходит очень хорошо.

- Ты учишься?, - спросил он у Хонды.
- Можно и так сказать, - хипарь сделал глоток из бутылки. - Но универ я можно сказать забросил.
- Почему?
- Скотобаза это все.
- Точно, скотобаза.
- Подрабатываю то тут, то там. Переводами в основном, - предугадал хипан следующий вопрос.
- Понятно.

Волчара в несколько глотков прикончил бутылку и взял из пакета следующую.

- Че ты слушаешь, - спросил Мама у брюсли.
- Всякое, - ответил тот.
– Ясно, - сказал Мама,- чо нихера неясно.
Брюсли рассмеялся.
– Ну, я старый рок слушаю, как и отец. Потом хардрок, и хардкор.
- Это еще что за хрень?
- Ну, это типа хардрок только с рэпом.
- Рэп - это херня, заявил Мама. - Это кривляния для черножопых.
Брюсли опять хохотнул.
- Вот я люблю, - начал Мама, - чтобы музыку играли нормальные здоровые мужики, как Металлика, например. Если мужик поет про то, что он надает тебе под зад, то он должен реально быть в силах тебе надавать под зад. Иначе он врет, правильно?

- Железно, - засмеялся Хонда. – Предлагаю тост – за честную мужскую музыку.
- А ты что случаешь?, - спросил Волчара у Хонды.
– Да то же самое наверное, но вообще все. Вот например дез и дум метал.
- Фу, - сказал Волчара. - Я как-то слушал Тиамата один альбом – там где начинается с пения птиц. В общем я заснул, даже песня не закончилась. Брюсли и мама засмеялись.

- А мне нравится, - сказал Хонда. – Есть в этом что-то шаманское. Я такое люблю. Когда долго слушаешь, то будто открываются какие-то двери и ты видишь то, что не видел раньше, но что всегда было с тобой, совсем рядом.
- Ты щас о чем говоришь опять? - спросил Волчара. – Что ты такого видишь?

- Ну вот видишь, например, себя как бы со стороны, как будто ты уже не ты, а часть чего-то большего и это большее смотрит на тебя прежнего, и ты понимаешь, что все, что ты считал собой – это просто какой-то фильм, который снимается беспрерывно, но сам ты не в фильме, а только его снимаешь.

- Не, ну ни фига себе, - воскликнул мама. –Ты мастак, конечно, язык чесать. Наверное, телок тоже убалтываешь и они отдаются, как под наркозом?

Хонда засмеялся от души, все подхватили. Типа того, - добавил он сквозь смех, - типа того.

- Так что делать будем?, - спросил Мама у Волка. Парни взял из пакета уже по четвертой. Хонда и брюсли прислушались. Волчара сделал большой глоток.

- А что, парни, на выходные как со временем?
- У меня других планов нет, - ответил Хонда.
- А ты, брюсли?
Тот только пожал плечами. - Я приду, - сказал он, - если надо.

- Значит в субботу, часов в двенадцать?
- Заметано.

Парни допили по четвертой, пакет был пуст. Вдруг Хонда достал из кармана небольшую блестящую флягу и предложил Волку. Не, - ответил тот, мне хватит. Мама тоже отказался, а ускоглазому Хонда даже не предлагал. - Ну тогда за ваше здоровье, - сказал он, все кивнули. Хонда сделал большой глоток, не скривившись, завинтил пробку и сунул фляжку в карман.

- Мы сейчас с Брюсом еще в одно местечко собираемся заскочить. Может с нами? Будут дамы, - спросил он у Волчары.
- Не, Хонда, нам на пары с тура, -ответил тот.
- Ок, тогда давайте отправляться.

Все поднялись, подхватили чехлы и рюкзаки и направились вниз по склону. Последним шел брюсли, он собрал пустые бутылки в пакет и взял его с собой.

- Ты что, сдавать их собираешься? - спросил Мама у брюсли, когда он их догнал. Все засмеялись.

- Мой друг, - объяснил Хонда, - сторонник учения Пути, согласно которому настоящие мастера не оставляют за собой следов.
- Ясно, - сказал Мама, - такой же тронутый, как и ты со своей дверью или что там у тебя. Все опять засмеялись. Хмель прочно засел в голове и Волчару приятно вело. Классный вечер, кто бы мог подумать?

У метро парни разделились. Хонда еще раз предложил поехать с ними. – В другой раз, пообещал Волчара. На самом деле ему было интересно, как они проводят время «с дамами», но он решил, что этот вечер и так хорош, и перебором его можно только испортить.

До субботы, - крикнул Хонда им вдогонку. Волчара поднял руку, скрутив рокерскую «козу». В полупустом вагоне они с Мамой надели наушники и, как супруги, развернулись в разные стороны и заснули.

Мама не думал ни о чем, а Волчаре представилось, как он, в зеленых джинсах, идет по длинному коридору с нарисованными на стенах пентаграммами, и его встречает Хонда с птичьим клювом вместо лица, и открывает ему дверь, за которой темнота; Волчара входит в эту дверь и видит комнату, заставленную кипами катушек с пленкой; в центре комнаты стоит кинокамера, и Волчара наклоняется, чтобы взглянуть в глазок, и видит там белый задник, на фоне которого стоит обнаженная Алина; одной рукой она прикрывает грудь а второй – поглаживает свой живот; она смотрит Волчаре прямо в глаза, она знает, что он смотрит на нее, и Волчаре становится на секунду не по себе; потом он успокаивается – ведь если Алина знает, что он смотрит на нее, значит она не против того, чтобы он смотрел, ей нравится; Волчара рассматривает ее лицо, сантиметр за сантиметром, он видит, как она улыбается, как шевелятся ее губы – она что-то говорит; Волчара пытается расслышать, что именно, но ему не удается, он пытается прочесть по губам, но безрезультатно, и тут, будто услышав его просьбу, Алина громко повторяет: Пора выходить.


***

Следующим утром, когда эйфория от репетиции поблекла, Волчара столкнулся с серьезной дилеммой: с одной стороны, вчерашняя песня ему понравилась, а с другой – блин, ну не хотел он песен на русском; он не мог себе представить, что его поставят в один ряд со Зверями какими ни будь или, упаси боже, с Мультфильмами. Все это было так бесконечно далеко от напора, от настоящего драйва, от Рокнролла в конце концов!

Утром, по дороге в универ, он поставил в плеер кассету с записью репетиции, и работа над треком шаг за шагом всплыла в его памяти. Звучала песня здорово, в сотый раз подумал он; Волчара даже поймал себя на мысли, что не замечает, на каком она языке, но… Отказываться от своих принципов – это удел лохов и слабаков. Волчаре нужно было третье мнение и он направился к Фадею.

Фадей, захоти он давать объявление о поиске спутницы жизни, мог бы написать: мужчина за сорок с дурными привычками, материальными затруднениями, грязной квартирой и чистой душой. Вечно молодящийся, он ходил на работу в видавших виды кожаных штанах с пузырями на коленях и подростковых кедах, а каждый юбилей праздновал новой татуировкой. Терапия, говорил он, боль - это просветление.

Волчара считал, что в голове у Фадея – голубятня, и это было недалеко от истины. Иногда Фадей вел себя так, будто несколько внутренних голосов одновременно дают ему разные команды, спорят друг с другом, перебивают, смолкают и начинают все по новой. Речь его была тихой и иногда сбивчивой. Часто Фадей просто замолкал на долгие минуты и сидел, не обращая ни на кого внимания. Наркотики, считала мать Волчары, и холостятская жизнь истощили его рассудок. Волчара считал, что это сугубо бабское объяснение – заблудился чувак, да и только. Не нашел свою Алину, а может нашел, но потерял. Или нашел, но так и не смог добиться взаимности? Волчаре никогда не хотелось додумывать эти мысли до конца.

Несмотря на ребячливость и неряшливый внешний вид, Фадей был сам доброта. Из-за своей «берите все, что вам нужно, и не мешайте мне жить» позиции он и не смог окопаться в этой жизни как следует, а может просто не хотел. Но одно было верно: не было на районе ни одного человеческого существа, которое знало бы рок, как знал его Фадей. Казалось, рок был его отцом, проездом оставшемся на ночь в гимназии, где училась его мать – эта музыка торчала в нем где-то на уровне хромосом, ею он был сыт и ею он был счастлив.

Все стоящее (а уж кто и мог различить стоящее, так это Фадей), что он слышал когда либо, он запоминал навсегда, и в этом пыльном архиве, который таился у него в голове, было приятно и интересно копаться – всегда найдешь что-то неожиданное.

Волчара решил подлизаться к Фадею, купив бутылку его любимого вермута – алкоголь приводил его в благодушное состояние. Выпив поспешно первый стакан, Фадей просидел несколько минут молча, глядя на Волчару, а потом налил еще и произнес: Давай послушаем, что притащил.

Волчара включил единственную дорогую вещь в квартире Фадея – немецкий музыкальный центр – и вставил кассету с записью репетиции. Фадей молча прослушал запись до самого конца, а когда кассета остановилась, произнес: Вот это уже дело, малыш.

Волчаре нужны были ответы по конкретнее, чем избитая фраза из боевика.

- Ну что сказать. Музычка вначале слизана с Ганзов конечно, что-то с альбома лайз. Потом уходите в сторону немного, и получается интересно, даже, можно сказать, свежо.

- А текст? – не унимался Волчара. - Что про текст думаешь? Он же блин на русском!
- А тебе не пофиг? Вот я например Аквариум слушаю, на русском.
- Да соплежуйство твой Аквариум. Мне ж не двести лет, в конце концов, двадцать первый век на носу! А я что, блин, отрастить бакенбарды должен, напялить цилиндр и под твой Аквариум крепостных по селам гонять? Как Муравьев-Апостол?

Фадей расхохотался. Потом подлил еще и сказал: Горячий ты, нетерпеливый, это хорошо. А у парня – Фадей показал в сторону центра, в котором торчала кассета – есть талант, это могу сказать тебе точно. Если не будешь задницей, далеко пойдете.

- А как же, блин, это все? (Волчара оттянул футболку, на которой красовался Курт Кобейн). Это что, все в топку, получается?

Но Фадей уже сказал, что считал нужным и разговаривать дальше ему было не интересно. – В цилиндре крепостных гонять, - хохотал он, - это ж надо такое наворотить!

- Ключи дашь на завтра?, – спросил его Волк.
- В пепельнице, в прихожей,- ответил Фадей. Потом язвительно добавил: Ваше благородие!
- Да чтоб ты спился, - крикнул Волчара, хлопая дверью.
– И тебе всех благ, ответил, смеясь Фадей.

Конечно, Волчара огрызался в шутку – такая уж у него собачья манера. Фадея он уважал, как никто, чего Большая мама не понимал и не одобрял. – Он сказал, что мы с тобой – советские Бивис и Батхед, - жаловался Мама.

Все-таки классный мужик это Фадей, как ни крути. Однажды он дал Волку один очень важный совет – один из немногих дельных советов, которые Волку приходилось слышать. Все таки не каждый день планируешь суицид, правда?

***

Началось с того, что четыре года назад, несмотря на обещание, данное отцу, Волк никак не хотел поступать в универ. Он только успел разделаться со школой, которую называл детской тюрьмой, как его пихали в тюрьму подростковую. Потерпи еще, успокаивала его мать, совсем немного времени и ты привыкнешь, поймешь, что в жизни по-настоящему важно. И Волк ждал целый год, год, полный одинаковых дней, изматывающих бессмысленных дней, но ничего так и не произошло. Он собрал волю в кулак и ждал еще год, и еще.

И вот ему исполнилось двадцать, он проснулся и вышел на балкон и увидел в тысячный раз этот двор, эти окурки в земле, этот мусор в вонючей жиже, тянущийся от мусорных баков, эти бутылки и рваные обертки возле скамеек, эти еще не высохшие плевки на асфальте. Он посмотрел перед собой и увидел мужика в майке, обрюзгшего, с оплывшим лицом, который точно так же как он стоял на балконе в доме напротив, только проснувшись, и бесцельно смотрел в колодец двора. Волк посмотрел вверх и не увидел ничего кроме проводов и антенн, грязно-серых туч, пробиться через которые у солнца не хватало сил. Волчара глубоко вздохнул и зажмурил глаза. Это все, подумал он, жизнь окончена. За спиной – безнадежная пустыня, впереди – безрадостная старость. Сейчас именно тот момент, чтобы признать – корабль, на который ты спешил, давно отправился в море, а ты так и не успел добраться до пристани. И все, что у тебя теперь осталось – старение на причале, унылое и скорбное, глупое и жалкое существование, волосатый живот, дурные привычки, злые дети. Волк вдруг представил, как он превращается в этого опухшего мужика, курившего на балконе напротив – это было похоже на приговор.

Все, решил Волк, хватит. Я не отдамся этому, пусть я так ничего и не смог, но я не стану таким же уродом как все. Досчитаю до десяти, решил он, досчитаю до десяти и… Пятого этажа вполне должно хватить.

Раз. Волк вспомнил в общем светлые детские годы, вспомнил отца и мать, свои игрушки, первый велосипед, прогулки в парке, игры и книжки. Два. Он любил играть в футбол, даже пошел в секцию в школе. Когда удавалось забивать – чувствовал себя чемпионом мира, не меньше. Потом был гандбол и долгие, долгие изматывающие тренировки. Три. Когда же все это окрасилось в серое? Наверное классе в пятом, когда после родительских собраний отец и мать стали смотреть на него с каким-то особым укором, будто он не просто разбил мячом окно в учительской, а сделал что-то действительно страшное: придумал коммунизм и зарплаты в 125 рублей, тупых начальников, бедность и беспросветное существование.

Четыре. Больше жизнь не была светлой, пока он не услышал Роллингов. Пять. Музыка, вот что помогло ему протянуть так долго – до целых двадцати лет! – и не загнуться, но и она его, к сожалению, сегодня не спасет. Шесть. В общем-то больше и вспомнить было особо нечего…

- Волк!, - крик на улице прорвал его скорбную мантру. – Волчара!

Он нехотя открыл глаза и увидел внизу, у подъезда лохматого Фадея и сонного Маму.

- Волчара, ты что, спишь, что ли?, - продолжать горланить Фадей, его надорванный голос отдавался эхом в бетонном колодце двора.

- Не, не сплю, - ответил Волк. Он уже сбился со счета и стремное настроение как-то выскользнуло из головы. Он хотел поймать вновь эту печальную волну, в которой так хорошо  можно было уплыть, отчалить из этого места на всегда. Но никак не получалось – мрачные мысли разбежались, и как назло кто-то невидимый вытер небо от грязных туч и солнце вновь засветило в полную силу. Черт бы их всех побрал, подумал Волк, а вслух крикнул: - Чего орать в такую рань?
- Так ведь праздник же!, - заорал Фадей в ответ и оскалился.

Волк плюнул и пошел одеваться. Шансов мало, подумал он, но вдруг корабль еще не отчалил?

- Что тут думать?, - сказал Фадей час спустя. - Ты просто неудачник.
- Отлично, - пробубнил Волк, - вот это, блин, дружеское утешение.
- Мало того, - продолжал Фадей, явно гордясь эффектом, который он произвел на Волка, - ты еще и слабак.

Эту реплику Волк решил вообще не комментировать.
- Не веришь?, - не унимался Фадей. – Я тебе объясню.

Он положил руку на деревянный стол дорожного кафе (Фадей вынудил их выпить с утра пораньше за здоровье именинника) и закатал рукав. Большая мама ахнул и чуть не выронил бокал с пивом. – Ни фига себе!

От кисти до локтя на левой руке Фадея красовались два уродливых шрама; один - длинный, но кривой и прерывистый, второй - чуть короче, но ровный. По всей длине шрамы пересекал частокол поперечных швов. Шрамы были похожи на двух уродливых гусениц, заползших Фадею под кожу. Волка чуть не вырвало: выпитые сто грамм попросились наружу. Фадей снова улыбнулся.

- Вот почему ты – еще и слабак, а я – просто неудачник.

Если он хотел таким образом поднять Волку настроение, то у него не вышло – наоборот, Волчаре стало еще гаже.

- Я тебе дам один совет, считай, что это мой подарок на день рождения. Смерть – уродлива, а жизнь прекрасна. По крайней мере, пока ты жив. А ты еще жив, с чем тебя и поздравляю.

Фадей поднял пластиковый стаканчик с вермутом и кивнул, мол, предлагаю тост. – Рукав закатай, - выдавил Большая Мама и тоже поднял бокал.
- А чтоб его, - сказал Волк и выпил следующие сто.

- Ты, - ткнул в него пальцем Фадей, - еще не сделал ничего, чтобы оправдаться. Поэтому прежде, чем сделать глупость, попробуй сделать хоть что-нибудь.

Он поднялся из-за стола, отсчитал деньги и положил под бокал Мамы. – Все, джентльмены, спешу откланяться. Не весь же день с нытиками сидеть.

- Ну ты и пижон, - воскликнул Мама возмущенно.
- А ты – толстый, - сказал Фадей и, махнув рукой, вышел из кафе.
- Да что б ты, - пыхтел Мама ему вдогонку, а Волк только посмеивался. Что-то в этом есть, подумал он. Хмель ударил в голову с новой силой, разогнав остатки утреннего мрака, и Волк вдруг четко осознал, чего он хочет – он должен стать рок-звездой, настоящей, без балды, ну, по крайней мере попытаться, по крайней мере сделать что-нибудь.

- Мама, - сказал он вслух. – Хочешь сделать мне подарок?
- Да, конечно, - с готовностью отозвался Мама, вглядываясь в глаза товарища.
- Похудей, а то толстая рок-звезда – это не рок-звезда.


***

Несмотря на все увещевания Фадея, мол тексты на русском – тоже ничего, Волчара вернулся домой на взводе. Так не пойдет, думал он, как-то быстро все меняется, бесконтрольно, а терять контроль было нельзя, ни при каких обстоятельствах.

Ну ладно, Фадей - идиот, ему понравилось. Положа руку на сердце, Волчаре нравилось тоже, но, есть же блин… Какие-то традиции нужно чтить, что ли. Нужно еще глянуть в папке, решил Волчара, а потом решим.

В засаленной папке хранились Тексты. После того, как Волчара увлекся Биттлз, он захотел понять, о чем поют эти парни. Удалось найти набранный на печатной машинке текст, с которого он сделал копии. А потом перечитывал их и удивлялся – насколько глупыми и наивными выглядели русскоязычные переводы на бумаге. Он даже думал, что если  бы увидел эти тексты раньше, чем услышал Биттлз, он ни за что их слушать не стал бы. Но поскольку песни он услышал раньше, теперь он смог приблизительно понять, о чем они были. Зная содержание, слушать было интереснее, и с того времени любая песня, которая ему нравилась должна была быть переведена, распечатана и уложена в папку. К этому времени количество листов в ней перевалило за двести, и папка распухла: Волчаре едва удавалось ее завязать.

Сложнее всего пришлось с современной музыкой. Такие монстры как Цеппелин и Дип перпл обзавелись пристойными переводами – в нескольких версиях – так что найти их не составляло труда. Но вот найти толковый перевод Металлики или Ганзов было проблематично. Пришлось напрячь Антона – того самого Молодого Человека Со Странными Музыкальными Предпочтениями. Антону приходилось работать ударными темпами, последний раз над альбомом релоадед. Заказчик оказался доволен результатом – тексты были интереснее, чем в том же черном альбоме, хотя перевод Анти лит блид вызывал у Волчары сомнение – версия Антона звучала «Пока оно кровоточит». Что кровоточит и почему – было непонятно. Может Иисус, который в клипе? Или это метафора, так сказать, страданий, которые сопровождают жизнь? Хотя могло быть и то и другое одновременно: несмотря на повадки лесоруба, Хэтфилд, насколько успел понять Волчара, был душой трепетной и кающейся.

Другое дело Аксл. Увези меня в райски город/Где зелена трава/и прекрасны девушки/О, прошу, забери меня домой. Волчара прекрасно понимал, что Аксл собирался делать с девушками и с зеленой травой, когда наконец доберется до этого города, понимал и одобрял.

Для экспертизы Волчара взял первый попавшийся текст из папки, это оказался «Вчерашние дни»: Вчерашние дни/Так много вещей, о которых я бы никогда не сказал/Вчерашние дни/У них не ничего для меня. Рядом Волчара положил текст «Случая». Трудно было признавать, но в русской версии Хонда можно сказать обогнал Аксла.

С целью закрепления результатов эксперимента Волчара достал еще один текст – Эллис Купер: Кто-то видел тебя на станции/ У тебя в руках был чемодан/Ты не получила объяснений/Ты убегала с другим мужчиной… /Один упал, еще один на очереди/… Любовь – это заряженный пистолет.

В общем, для себя Волчара решил, что написать несколько песен на русском – не западло, и, удовлетворенный, лег спать.

Вечером в пятницу, когда кончались пары, Волчара обычно приглашал Большую Маму к себе домой. Ну, приглашал – это громко сказано, конечно. Диалог был в таком духе: «Хавать хочешь?», а в ответ – «Та, можно».

Большая Мама, сколько его знал Волк, всегда много ел – он быль крупным, и для поддержания стабильной массы ему приходилось стараться гораздо больше, чем другим. Семья его никогда не была зажиточной, и по всем раскладам он давно должен был стать худым как трость. Но он оставался бугаем – кровь с молоком – и не в последнюю очередь благодаря Волчаре.

Он старался подкармливать друга – ненавязчиво, чтобы ненароком не задеть самолюбие. Мать Волчары была в курсе благотворительных вечеров пятницы, поэтому старалась заготовить побольше продуктов и поступала мудро, задерживаясь с работы на часок-другой или уходя к подруге. Круговая порука, семейный бизнес.

Большая мама размялся, съев две куриные отбивные и принялся за салат. Ел он все вперемешку, не соблюдая порядок блюд, а следуя какому-то Внутреннему Вектору Жора. Волчара стоял у окна, опершись о подоконник, и думал о Танюхе. Вопрос, которые его занимал: считается ли секс с Танюхой изменой Алине, если учесть, что Алина и не догадывается о существовании Танюхи, да и Волчары на Планете Земля? С другой стороны, когда Волчара станет рок-звездой мирового масштаба и Алина упадет в его рок-н-ролльные объятья, ему придется признаться, что он давно мечтал об Алине, но, пока суть да дело, трахал другую? Выходило как-то странно.

Большая мама закончил с салатом и принялся за борщ. – О чем задумался?, - спросил он, жуя.

- Да так, задумчиво ответил Волк.
- Что с текстами решил? Так и будем на языке Пушкина и Маяковского?
- Да нормальные тексты. И Фадею нравятся.
- Подумаешь, Фадей. Бомж и алкоголик, кто его мнения спрашивал?
- Я его мнения спрашивал, я. Ты ешь давай быстрее, мне идти надо.

Большая мама покосился на блюдце со сдобой. – Сильно торопишься? – спросил он. Волчара проследил за его взглядом и ответил: Сильно. Булки с собой забирай.

Танюха была дебелой крашеной блондинкой, которая не прочь. Проституткой в полном смысле этого слова она не была – основным местом ее работы была парикмахерская. Брать деньги за секс она не стеснялась, но и не позволяла относится к себе, как к прислуге.

Волчара повстречал ее как-то в магазине – пялился на ее грудь в открытой блузке. Она улыбнулась, а он пригласил ее выпить то, что она любит. Танюха сказала, что любит шампанское и конфеты с лесным орехом, и Волчара получил свой секс. С тех пор они виделись несколько раз в месяц у Фадея в квартире, почти не разговаривали, просто встречались и трахались с презервативом, ничего личного.

Волчара зашел в ларек и курил шампанского и конфет. Презервативы всегда Танюха носила с собой.

- Привет, - сказала она с порога. - Какой-то ты задумчивый сегодня.

Волчара подошел к ней, молча закрыл дверь, помог снять майку, лиф, юбку и чулки – Танюха была без нижнего белья. Потом развернул ее спиной и вошел в нее сзади.

Дикие лошади
Унесут меня прочь

Волчара представил, что дверь и стены исчезли, а их место – все, что только можно было охватить взглядом, до самого горизонта - занял пурпурно-красный лосанджелесский закат, запах кипарисов и стрекот цикад; и Алина изгибает спину в наслаждении и нет ничего вокруг кроме них, этого заката, этих пальмовых листьев на ветру на Малхоланд драйв и холодных плит бассейна под ногами; и вот они слышат, как в этой бесконечно пустоте всплывает слабая мелодия, она становится все громче, отчетливо проступает ее ровный, точный, неумолимый ритм, подключаются струнные, хор тянет свою партию к кульминации, звезды в небе набухают, готовые рухнуть наземь, и гаснет свет.

***

В субботу парни собрались к двенадцати и без лишних прелюдий несколько раз подряд сыграли «Случай» – песня звучала все так же хорошо.

- Что у тебя еще есть? – спросил Волчара у Хонды. Тот достал мятую папку, перекинул несколько листов, почесал бороду и сказал: Есть кое-что. Так, боевичок, чтобы не сбавлять темп.

Волчара повернулся к Маме: Давай вторую. Они вступили на счет три и проиграли несколько тактов трека под рабочим названием «Валиво №2». Хонда замахал руками, мол хорош, не подходит. Он подошел к Волчаре и попросил наиграть без примочки что-нибудь быстрое и резкое.

- Можно марш или даже диско.
- Диско не ко мне, - пробубнил Волчара, но наигрывать начал: что-то в духе Секс пистолз, простоватый панк, стараясь держать маршевый ритм. Брюсли молча сидел в углу, положив Джексон на колени. Так продолжалось несколько минут, пока Мама не выдержал и начал чуть слышно постукивать – рабочий, бочка, рабочий, бочка. Волку тоже надоело играть одно и то же и он начал добавлять несколько нот в разрывах между аккордами.

Хонда бубнил себе что-то под нос, пялясь на бумажку, Волчара закрыл глаза и начал представлять, как он в каком-нибудь стремном пивняке сидит на липком помосте с зажженной сигаретой, вставленной в клюв черного гибсона, пока хмурые мужчины с тяжелым взглядом и темным прошлым тянут свое пиво. Сквозь глухой шум воображаемого кабака он расслышал, как мотив подхватил Брюсли. Волчара не открывая глаз крутанул ручку громкости и стал бить по струнам увереннее и расхлябанней, Мама тоже начал играть в полную силу. Втроем они повторяли один и тот же отрезок так долго, что потеряли счет времени, напряжение нарастало и вдруг Хонда запел.

Бей бубен, бей бубен, бей, бей бубен
Жил был король, а теперь он умер
Искал себя среди пустых улиц
Но не нашел бей бубен, бей, бей бубен

Привет
Мой друг пистолет
Твой друг уговор
Твое прощай звучит как приговор


Это была не единственная песня, которую они сочинили в тот день. Вторая, которая называлась попсово – «Большая любовь» - они придумали быстрее. Хонда был немного нервным – казалось, в нем накопилось что-то, что срочно требовало выхода. Он насел на Волка с требованием сделать музыку в миноре, но пожестче. Получилось вот что:

Ты выделяешь воск
Я люблю виноград
Иеронимус Босх был бы очень рад
Написать наш портрет

Ты меня пьешь
Я слишком истощен
Доктор Фрейд был бы очень польщен
Иметь в шкафу мой длинный скелет

Я бегу я вижу на своих пальцах кровь
У тебя слишком большая любовь
Мои приборы зашкалили вновь
Детка, у тебя слишком большая любовь

Волк с Брюсли придумали разухабистый проигрыш, Хонда повторил припев и в долгой коде дал волю чувствам – он не пел, а выкрикивал, просто орал:

Оставь меня, слышишь
Мне не потянуть твою любовь
Мне не вынести больше
Найди того, кто потащит твою любовь

А когда Мама вышел на коду, выдавая пульсирующий ритм бочкой и железом, Хонда просто истошно вопил:

Слишком большая любовь
Слишком большая любовь, слышишь
Слишком большая, слишком, слышишь
Это слишком большая любовь для меня

Когда музыка смолкла у Волка было ощущение, что все его нутро сначала натерли керосином, а после подожгли – в груди пекло, но было пусто и ничего не хотелось говорить. Песня получилась хорошая, чем-то напоминала дейзд энд конфьюзд. Волчара глянул на часы – было девять, он и не заметил, как наступил вечер.

- Какие планы? – спросил у него Хонда, пока Брюсли паковал гитару в чехол.
– Да никаких вроде.

Волчара оглянулся на Маму. Тот должен был спешить домой, заниматься с младшей сестрой, помогать матери и отцу в каких-то бесконечных и бессмысленных делах по хозяйству. Ему приходилось отбывать повинность каждые выходные: выбивать ковры, стирать немыслимые объемы белья и улаживать еще множество семейных дел. Волк это знал, но не сидеть же дома из солидарности с Мамой?

- А что, есть предложения? – спросил он, обернувшись к Хонде. Тот только оскалился в ответ.

На улице вовсю гулял сентябрь – дул в лицо, моросил дождем и сурово двигал тучами. О пикнике не могло быть и речи, но, похоже, у Хонды не это было на уме. Когда парни подошли к метро, было решено разделиться. Брюсли ехал домой, а Хонда с Волком – ехали «в одно место» чтобы «кое-кого захватить», после чего тоже должны были направиться домой к Брюсу. Мама явно обиделся, что домой ему придется ехать одному, но Волк не очень переживал – ему очень хотелось узнать, что же это за «местечко», кого они там должны были «захватить».

Местечком оказался стрип-клуб, который прятался в глубине переулка, в центре, где Волк в жизни не нашел бы его сам. Хонда провел Волка через черный ход, в кухню, за которой была дверь в бар.

В баре было шумно и душно, стробоскопы пронизывали потоки дыма, которые поднимались от столов, на всю катушку вопила какая-то Суперновая Звезда Танцполов. Лиц сидящих не было видно, только силуэты: бритые головы, широкие плечи. Волчара не стал бы оставаться в таком «местечке», даже если бы все-таки его нашел. Но вот Звезда Танцполов закончила и начался новый – более медленный - трек, и из полутьмы на маленькую сцену вышла невысокого роста брюнетка в длинных узких сапогах на шнуровке и кожаном корсете. Девушка держала в руках кнут, которым сначала медленно провела по своим бедрам а потом с вызовом выставила его в зал. Бритые силуэты вяло захлопали. Хонда, увидев брюнетку, засвистел, а затем забарабанил кулаками по стойке. Волчара же не мог отвести взгляд от тонких темных сосков, упругой груди, выпиравшей из корсета. Обнаженное тело, которое показывало себя вот так, прямиком, сбивало его с толку, мысли путались, но в животе разливалось тепло возбуждения.

- Круто, да? – крикнул ему Хонда сквозь шум аплодисментов и крики в зале. Волк сумел только кивнуть.

Музыка стала агрессивнее, и брюнетка начала вышагивать вокруг стального шеста, который торчал в помосте и уходил куда-то вверх, в табачный туман. Брюнетка повернулась спиной к залу, выпятив задок. Хонда опять засвистел, и брюнетка провела кнутом у себя между ягодиц. После этого она вскочила на шест и, упершись в него коленями, соскользнула по спирали вниз; в зале стало шумно, бритые силуэты одобрительно переговаривались.

Брюнетка оперлась спиной о шест, лицом к залу, присела на корточки, выпятив кожаные бикини, затем поднялась, изогнулась и медленно, глядя прямо в зал, стащила бикини вниз, подцепила сапогом и швырнула в сторону. Народ в баре начал громко реветь. Брюнетка провела кнутом у себя в паху, потом поднесла кнут к ярко накрашенным губам и, играя на публику, облизала его длинным розовым языком.

Шорты Волчаре явно мешали, а Хонда продолжал свистеть и улюлюкать как полоумный. Брюнетка повернулась к залу спиной, наклонилась, на миг застыла и вновь выпрямилась, а затем щелкнула кнутом и ушла вглубь помоста, в темноту.

Счастливчики, думал Волк, глядя на сидящих в первом ряду, они наверное увидели все.

- Моя подружка, - сказал Хонда, обернувшись, - Маша. Хочешь познакомлю?

У Волка все вдруг похолодело внутри. Он, Маша и кнут - это было за пределом его осознания, и он покорно кивнул. Хонда хохотнул: Мы за ней как раз и пришли, идем.

Волчара дал взять себя за руку и отвести за помост, где в кромешной тьме пряталась маленькая дверка в гримерную. Здесь, на площади метров десяти умудрялись вместиться три столика с зеркалами, несколько стульев и целый ворох всякого хлама: боа самых немыслимых цветов, кружевные подвязки, медицинские халаты, боди леопардовой расцветки и целая батарея туфель – на шпильках, толстых платформах, лакированные, на низком ходу, замшевые и латексные. В общем целый магазин.

Брюнетка сидела на стуле и расшнуровывала сапоги. Привет! – сказала она Хонде.
- Здравствуй, Марго! Ты была великолепна, как всегда.

Брюнетка слабо улыбнулась и покосилась на Волка, который стоял у двери не в силах оторвать глаз от ее сосков. Это Волк, - сказал Хонда.
- Хм, Маша и Волк? Интересно.

Брюнетка посмотрела Волчаре прямо в глаза и тот густо покраснел. Она же продолжала как ни в чем не бывало расшнуровывать сапог.

- А двойняшки где?
- В душе, - ответила Марго. – Сейчас будут.

Брюнетка поднялась и, глядя Волку прямо в глаза, спокойно сняла корсет, накинула короткую майку, натянула джинсовые шорты и обула кеды, а волосы собрала в конский хвост.

- Я готова - сказала она.
- Я тоже, - вырвалось у Волчары, и все трое громко рассмеялись.

- Волчара - наш гитарист и эээ…. Композитор. Настоящий мужчина и будущий рок-звезда, - пояснил Хонда.

- Очень приятно, Марго, - блондинка протянула Волчаре руку. – Настоящая ****ь и будущая порно-звезда.

Все трое опять рассмеялись. Вдруг гора реквизита сдвинулась с места, открывая дверной проем, и в тесную гримерку ввалились две блондинки – очень похожие друг на друга.

- А вот и близняшки, - воскликнул Хонда. – Знакомьтесь: Рита и Гита.
- Ой, кто это? Такой серьезный.
- Это Волк, - сказала брюнетка, - и он мой.

Марго поставила руки в боки и притопнула ногой. Волчаре почему-то очень понравилось, что он стал вдруг «ее».

- Ух ты, какой Волк. Страшный, - близняшки захихикали.
- Ладно, дамы, пора двигать. Хонда открыл дверь, ведущую на помост. Когда компания проходила вдоль столов в зале поднялся гул – девушек узнали. Заскрипели стулья, заерзали задницы бритых силуэтов. Кто-то самый наглый или самый пьяный все-таки поднялся из-за стола и двинулся вслед за близняшками.

Хонда зашел за стойку бара и открыл дверь на кухню. Марго шла первой, за ней – близняшки, а потом Волк. Но перед самой дверью преследователь схватил его за плечо и одернул назад, пытаясь прорваться в кухню. Хонда преградил ему дорогу: Братуха, вход только для персонала.

Преследователь, который оказался худым лысым братком с тонкими кривыми губами и сломанным носом, просто ударил Хонду в лицо, переступил через него и прошел в кухню. Волчара рванул вслед, он нагнал лысого у самого выхода: браток держал за локоть одну из близняшек – Риту или Гиту? – и что-то ей втирал. Бить сзади Волчара не любил, поэтому просто похлопал лысого по плечу. Тот обернулся, посмотрел на черную футболку, шорты и кеды и плюнул Волку в лицо.

Дальнейшие действия Волка были сугубо механическими – он вроде бы наблюдал за собой со стороны: вот он берет черпак с гвоздя на стене, отходит на длину удара, хлопает лысого по плечу, дает ему махнуть рукой – наотмашь, но мимо – после чего размахивается черпаком и метит прямо в его переломанный нос; хруст костей, брызги крови на белой майке близняшки, крик, Хонда подхватывает Волчару за рукав футболки и тащит к выходу; вот они бегут впятером по переулку, все как в замедленном немом кино, и конский хвост Марго качается впереди, ее бедра трясутся на бегу, она выкидывает руку вперед и тормозит машину; Хонда заталкивает его на заднее сиденье, Марго у него на руках а в окне – лимонный свет фонаря, сгорбленный силуэт лысого; он держится за голову и шатается из стороны в сторону; а Марго пахнет какими-то цветами и чаем – чаем, который Волчара терпеть не может, чаем с бергамотом.

***

Раньше Волчаре никогда не приходилось бывать в таких квартирах, да и в таких домах тоже. Дверь на входе открывал швейцар, и Волк подумал, что, наверное, попал в гостиницу. Пол широкого холла был паркетным, красный ковер вел к лестнице, дальше – широкая площадка с зеркальными дверьми лифтов. Швейцар, мужик лет пятидесяти с сединой и модельной прической, слегка оторопел от коротких шортов Марго, пятен крови на майках близняшек, а больше всего – от самих близняшек, вернее двух пар грудей четвертого размера, выпиравших из коротеньких маек. Он настолько был потрясен этим зрелищем, что не обратил никакого внимания на разухабистую бороду Хонды и Волчью морду кирпичом.

- Тут живет Брюсли? – спросил Волчара, когда вся кампания завалилась в лифт и тот бесшумно тронулся.
- Ага, - ответил Хонда и улыбнулся. – Ведомственная хата.
- Он что, в органах работает?
- Типа того. Его папик – дипломат, что означает, во первых, постоянные командировки, а во-вторых – Хонда обвел рукой зеркальные стенки лифта – все вот это.

Волчара был потрясен, лифт двигался так плавно, что на мгновение ему показалось, что они все вышли в открытый космос. Близняшки, похоже, были здесь не впервые – повернувшись спиной друг к другу они методично накрашивали губы, вглядываясь в чистую зеркальную поверхность лифта. Марго же стояла в углу, скрестив ноги, и разглядывала Волка. Ему было приятно и в то же время не по себе. Поэтому когда лифт наконец остановился Волк вздохнул с облегчением.

На этаже была всего одна дверь, и она была открыта. Их встретил Брюсли – в рубашке навыпуск и серых хлопковых брюках. Волосы у него были напомажены.

- Привет - сказал он, потом развернулся исчез в утробе квартиры. Волчара вошел внутрь и отметил, что коридор квартиры был больше, чем их репетиционная каптерка. Здесь можно было бы и потеряться, подумал Волчара, снимая кеды. Все остальные молча уставились на него.

– Мы здесь не разуваемся, - сказала Марго, положив руку ему на плечо. Хонда расхохотался, потом стянул с себя футболку и швырнул на пол. Близняшки сделали то же самое, оставшись в узких бюстгальтерах, кроссовках и том, что они считали юбками. Марго взяла Волка за руку и повела внутрь квартиры.

Первая комната была выполнена в классическом британском стиле – с голубыми шелковыми обоями и дубовыми панелями на стенах, массивный стол темного дерева, глубокие кожаные кресла и книжный шкаф – бесконечные ряды корешков, тисненные буквы с позолотой. Волку особенно понравился радиоприемник на небольшой деревянной подставке в углу: он был точь-в-точь как магнитола его деда, только в более богатом исполнении – яркие панели, блестящие хромированные ручки. Интересно, приемник работает?, спросил себя в мыслях Волчара, но ответить не успел – Марго потянула его дальше, в столовую.

Вдоль всей комнаты стоял длинный узкий стол, серебряные подсвечники, мягкие стулья по периметру, а в центре – ваза с одной единственной розой на короткой ножке. Волчара представил, как Брюсли садится ужинать в одном конце стола, а его отец – в другом. Передай соль, пожалуйста, говорит дипломат своему сыну. Тот кладет свою вилку с накрученной на ней макарониной, подымается и идет, идет, идет, идет.

Из столовой был выход в просторную – а какую же еще? – кухню, а также в небольшую, по меркам этих дипломатических пантагрюэлей, курильню: она была практически без мебели, несколько подушек на толстом ковре, гитара в чехле, мартышка, хайфай-система и диски, много дисков.

По сравнению с коробочкой, в которой Волчара хранил Галерею Славы Рокнролла, это собрание было Библиотекой Константинополя. Две стены комнаты представляли собой бесконечные стеллажи, вплотную заставленные музлом. Подойдя ближе, Волк заметил, что все диски – а было их здесь пара тысяч, не меньше, - стояли в алфавитном порядке. После Оакенфольда стоял Оазис, потом Орион, потом Оззи, потом Пантера, Паваротти (Паваротти??!!), Пейн, Парацельсий (это что еще, блин, за фигня?)  и так далее. Волчара вернулся к букве Г и нашел полное собрание ганзов – все до единого студийные и несколько живых. Офигеть, - сказал он вслух, - просто офигеть можно.

- И этот туда же, - обреченно простонала Марго. Хонда захохотал. – Его можно оставить тут на месяц-другой, пока не попустит.

Волчара прикинул: его скорость обкатки альбома была где-то 2-3 прослушивания в день, на средний альбом нужно дня два, на хороший – до пяти, на классный – неделя и больше. Месяца мало, - сказал он вслух, Тут работы – непочатый край.

- Ладно, - сказал Хонда, - еще успеешь. Идем на кухню, выпьем с хозяином.

Кухня была больше похожа на операционную – холодный свет, нержавейка, и опять дубовые панели. Стол в кухне был гораздо меньшим, чем его коллега в столовой, но зато не пришлось бы ждать до утра, пока передадут соль. Брюсли восседал на высоком стуле, с близняшками по бокам. Хонда сел в противоположном конце стола, а Марго усадила Волка возле Риты и сама села рядом.

На столе стояло несколько бутылок разного цвета и формы и три ряда пустых емкостей – мелкие рюмки, бокалы побольше и широкие квадратные стаканы. Наверное, каждый для отдельного напитка, подумал Волчара. Его впечатлила квартира Брюсли, а больше всего музыкальный стеллаж, и ему очень не хотелось взять и облажаться при всех, стать здесь изгоем навсегда. Поэтому он сидел молча, боясь пошевельнуться. На Г: Ганзы, Генезис, Грейтфул Дед. На С – Сепултура, Скорпионз, Слейер, Содом, Сильвер Чейр, Стоун тепмл пайлотс.

Марго выбрала стакан для него сама – квадратный. Взяла такую же квадратную бутылку и налила на палец.
– Пей, залпом, -сказала она приказным тоном.

Волк глянул на Брюсли, тот налил себе что-то прозрачное в глиняную рюмку, а Хонда – пива в бокал.

- За гостеприимство нашего друга! – вскрикнул Хонда. Близняшки подняли бокалы с вином издали звук, похожий на взлет ракеты – все чокнулись.

Напиток из квадратной бутылки был терпким и крепким, но Волчаре только прояснилось в голове. Марго налила ему еще.

- Брюсли на самом деле зовут Витей, - сказал вдруг Хонда. Волк едва не поперхнулся. – А меня Сергей, - продолжал Хонда.

- А тебя как зовут, Волчара? – спросила Марго.
- Володя, - тихо сказал тот.
- Какое красивое имя – протянула Марго. - Как у князя. Хонда засмеялся.
- Почему ты все время смеешься? – спросил вдруг Волк. Повисла пауза.
- За показным цинизмом он прячет ранимую, чувственную натуру, - спокойно сказал Брюсли. – Он у нас романтик.

Марго опять подлила Волку в стакан. Часы на стене  - большие, в металлической оправе – показывали чуть за полночь.

- За знакомство, - провозгласил Хонда и все опять чокнулись.
- Вы давно знакомы?, - спросил Волк.
- Я с Виктором – года два. Близняшек я знаю с детства, они мои молочные сестры.
- Братья – поправила Рита, захихикав. Или это была Гита?
- А с Марго мы знакомы около года.
- Семь месяцев, - поправила она, - семь с небольшим.
- Мы собираемся у Вити по выходным, изучаем библиотеку. Близняшки опять захихикали.
- Ясно, протянул Волк.
- А чем ты занимаешься по выходным? – спросила его Марго.
- Бегаю по стадиону, ответил он.
- Этот типа как дрова рубить, да? – спросил Хонда и рассмеялся. Брюсли его подхватил.
- Причем здесь дрова? Я так расслабляюсь, голову прочищаю от всякого говна.
- А мы вот этим прочищаем, - Хонда кивнул на разноцветные бутылки. - Спасибо дипломатам, спонсорам нашего вечера. Все дружно засмеялись и опять подняли бокалы. Волчара почувствовал, что его начинает слегка водить, и лишь пригубил терпкий напиток. Марго заметила это и в очередной круг подливать не стала.

- Вообще то мы не пьяницы, - продолжал Хонда, - мы интеллектуалы, потерявшиеся в поисках Истины.
- Не надо трогать истину, - неожиданно серьезно сказал Брюсли. - Это он опять ерничает, пытаясь уменьшить значение действительно важных для него вещей, - сказал он, кивнув сторону Хонды. Тот щурился и улыбался в свой стакан.

- Сергей, то есть Хонда, он у нас философ-практик, который ищет собственный путь к истине, применяя различные методы. Например, воздержание от сна, расширение сознания, осознанные сновидения и прочее. И подходит к этому максимально серьезно, можешь мне поверить.

Волчара верил. На удивление спокойный размеренный голос Брюсли не вызывал у него ничего кроме доверия, но почему-то Волку эти разговоры казались слишком уж надуманными в этой шикарной обстановке. Классно искать Истину, сидя в кресле с блондинкой на коленях, думал Волк, а не за кухонным столом в хрущевке, жуя соленый помидор.

- А ты тоже ищешь истину? - спросил Волчара у Брюсли.
- Нет, - ответил тот, - в каком-то смысле я ее уже нашел, просто иногда забываю, поэтому приходится самому себе напоминать.
- Буддист короче, - вставил Хонда и хлебнул из бокала.
- Ну, если ты знаешь истину, то в чем она? – гнул свое Волчара.

Брюсли сосредоточенно замолчал, а потом ответил: Истина в том, что все вокруг – иллюзия, короткий фильм, где ты играешь главную роль и ты же его смотришь. А потом фильм заканчивается и начинается новый.
- И это все?
- А что ты еще хотел?
- Ну а как же сознание? Мы отличаемся от животных сознанием, неужели это ничего не значит?
- Ничего.
- Какая-то стремная истина. Брюсли и Хонда рассмеялись.
- Весь этот мир - стремный.

Волк так не считал, но спорить не стал. Предлагаю выпить за дам, - сказал он, и все чокнулись.

- План следующий, - сказал Хонда. – Мы идем в курильню, а девушки идут заниматься своими девчачьими делами. А потом все воссоединяются в едином ослепительном сиянии истины, какой бы стремной она не была.

Близняшки поднялись и, прихватив бутылку с вином, исчезли за дверью. Марго провела рукой по волосам Волчары и, заглянув ему в глаза, сказала: Не пей много, я на тебя рассчитываю. Потом чмокнула в щеку и вышла из кухни.

- Что ты пил?, - спросил Брюсли Волчару. Вот это – он показал на квадратную бутылку. Брюсли взял ее и еще чистый стакан и пиво для Хонды и все трое отправились в курильню. Бутылки поставили на пол, а Брюсли достал большую пепельницу.

- Я не курю, - сказал было Волк.
- Зато он курит, - ответил Хонда, показывая на хозяина квартиры.

На стеллаже с дисками, между Зизи топом и Цванг была спрятана небольшая шкатулка. В ней – пакетик с бурой травой и металлическая трубка.

- Пить ему нельзя, - пояснил Хонда, кивая в сторону Брюсли, - он просто дурной становится. А вот хорошая шмаль – в самый раз.

Пока Брюсли с Хондой раскурили трубку, Волк рылся в дисках. Он решил подойти системно и начал с буквы А. Пропустил несколько дисков с идиотскими рисунками какой-то банды Агностик Фронт и остановился на Альтернативных балладах, часть 1 и 2.

Через минуту Перл джем затянули свою Джереми. Волк откинулся на подушки и взял в руки стакан. Кайф.

Дольше была Нирвана, потом Кренберриз, за ними – Каунтинг кроуз и Креш тест даммиз. Брюсли полулежал молча, глядя куда-то впереди себя из-под полуприкрытых век, Хонда тянул свое пиво.

Диск закончился и Волчара встал, чтобы поставить вторую часть.
- Давай что-то повеселей, - попросил Хонда, и Волчара нашел. На «А»: Аекцепт, Рашн рулет.

- Давайте выпьем, - предложил Волк. Хонда долил себе пива, а Брюсли взял бутылку с водой.

- Я хочу вот что сказать, - начал Волчара. – Сначала я подумал, что вы – два мудака, которых нужно просто гнать в шею. Потом я подумал, что писать песни на русском – это идиотизм. Теперь я думаю, что вы – избалованные мажоры, которым нечем заняться. Но я готов это стерпеть, если вы будете ходить на репетиции и иногда пускать меня сюда – Волчара обвел рукой курильню.

- Что скажешь? – спросил Хонда у хозяина квартиры. Тот улыбнулся и сказал: Добро пожаловать.

Они так и не успели перейти к следующему альбому Акцепт – вскоре в дверях появилась сонная Марго и поманила пальцем Волка. Когда тот вышел, она подпрыгнула, обвив его ногами, и скомандовала – на кухню.

Волк усадил ее на стол и Марго впустила его просто, без прелюдий. Яркий свет слепил глаза и Волк зажмурился. Внутри Марго было тепло и хорошо, как дома. Волк двигался быстро, но не разгонялся – алкоголь притуплял чувство новизны и возбуждение от близости женского тела. Они двигались медленно несколько минут, потом Марго изогнулась, прижав бедра плотнее к Волчьим, и они ускорились. Марго начала постанывать, но Волчара держал ровный темп, наблюдая, как по циферблату настенных часов за спиной партнерши бежит секундная стрелка; еще несколько минут и вот уже Марго прижалась к Волку, закусив горловину футболки и впившись пальцами в его спину, но Волк еще не чувствовал приближение к финишу.

Тогда он вспомнил, как эта хрупкая женщина вышла на помост клуба в высоких сапогах, как водила по своему телу хлыстом; вспомнил, как она бесстыдно стянула бикини на глазах у пьяной публики, вспомнил, как она повернулась спиной, выставив свой зад прямо в зал, вспомнил и тут же кончил. Солдатик, шептала ему в ухо Марго, мой стойкий оловянный солдатик.

Когда она ушла, Волк молча сидел на кухне и думал о том, что впервые в его жизни возникла определенная неразбериха с женщинами. Он спал с Танюхой, теперь вот Марго, при этом Алина, единственная, кто его по большому счету интересовал – она оставалась так же далеко от него, как и раньше. Наверняка, она уже давно спит в своей аккуратно обставленной комнате – нужно хорошо высыпаться, чтобы иметь здоровый цвет лица. Что она будет делать, когда проснется? Примет душ и пойдет на аэробику, в бассейн? Или в кафе с подругами? Или у нее назначена встреча со стройным мужчиной в пиджаке елочкой, дорогими часами и новенькой иномаркой – встреча, которую она с нетерпением ждала? Сердце Волчары сжималось от боли, будто невидимая рука тыкала в него длинные острые иголки. А может ее кто-то привез в квартиру с богатой обстановкой и большой фонотекой, они выпили вина и какой-нибудь чувак с лицом кирпичом отнес ее на кухню и… Волк не хотел додумывать эту мысль. Он поднялся и вышел вон, в темноту бескрайней квартиры брюсли. В столовой он увидел, что дверь на балкон открыта и ветер слегка качает занавески. Ему захотелось глотнуть свежего воздуха.

Балкон оказался меньше, чем предполагал Волк – всего метров пять в длину, скромный в масштабах квартиры, можно сказать экономный вариант. Конечно, трехлитровых банок с помидорами тут не было, зато была длинная лавка во всю стену, на которой сидел Хонда – в плавках и с сигаретой в губах. Волк сел рядом и упер ноги в балконную стену. Они молчали и было слышно, как хондины легкие вдыхают табачный дым и выдыхают, вдыхают и опять выдыхают. Как дела, - спросил Хонда. Ниче, - ответил Волк.

Хонда сделал еще несколько глубоких затяжек и раздавил окурок в массивной стеклянной пепельнице; окурков набралось уже с десяток. - Много куришь, констатировал Волк. - Нервничаешь?
- Типа того.
- Проблемы?
- Да нет. Бывает так иногда стремно на душе. Будто что-то вот-вот произойдет, но ты не в курсе, что именно, но точно знаешь, что ничего хорошего.
- Поспи и все пройдет.
Хонда хохотнул и достал очередную сигарету из лежавшей рядом с пепельницей пачки.
- Ты молодец, сказал он.
- В смысле?
- Понимаешь, мы с Витьком очень похожи, как братья. Не внешне, конечно. У нас похожее мироощущение, мы хотим одного и того же, только по-разному.

Волчара не знал что ответить, да и не видел смысла что-то отвечать.

- Мы старались много чего сделать вместе, но никак не выходило, - продолжал Хонда. - Он брал гитару, я – свою папку, а потом мы впадали в ступор и молча пялились друг на друга, или начинали сразу оба и сразу же останавливались. В общем херня получалась, понимаешь? Мы слишком много думали, и думали слишком одинаково, наверное в этом проблема. И тут подвернулся ты с Мамой, такой…
- Тупой?
- Нет, - усмехнулся Хонда, - не тупой, а настоящий.
- А ты что, игрушечный?
- Я имею в виду, что ты не обращаешь внимание на то, что происходит вокруг, если у тебя есть цель. Ты чего-то хочешь и берешь это, не задумываясь, не убиваясь сомнениями.
- Ну… А ты что, убиваешься?
- Да, и брюсли тоже. Он то вообще считает наш мир – суетой сует, в который абсолютно ничего не имеет смысла. Никакое действие ничего не значит, и жизнь – просто один большой курьез, цепочка случайностей. И эту жизнь нужно прожить достойно, спокойно…

Хонда хотел сказать еще что-то но осекся, не находя слов. Голос его дрожал, и он часто затягивался, из чего Волчара делал вывод: чувак реально переживает, только вот из-за чего? Из-за какой-то херни, похоже. Так он и сказал Хонде.

- По-моему ты переживаешь из-за херни. Все что тебе нужно – ходить на репетиции и писать песни. Точка. Все остальное – это болото, в котором можно копаться бесконечно и бессмысленно.

Хонда усмехнулся. – Вот именно то, что я имел в виду, когда говорил о тебе. Вот этого нам не хватает.
- Чего? Здравого смысла? Или пинка?, - не выдержал Волк, все это его немного парило.

- Я тебе так скажу. Если у тебя болит голова – иди к доктору. А если ты сам себе мозги трахаешь – то перестань трахать – и все, понимаешь?
 
Хонда сделал несколько затяжек молча и затушил окурок.

У нас получится с группой, как думаешь?, - спросил он.
- Не знаю, - ответил Волк. - Будет видно.

Хонда поднялся. - Если хочешь, можешь вздремнуть в курильне, или где-нибудь еще, где тебе понравится.

Волк кивнул. Ему сейчас подошел бы даже балкон, и когда шаги Хонды стихли, он растянулся на лавке и уснул.

Его разбудил брюсли, он разминался на балконе: делал стойку на голове, садился на шпагат и отжимался. Солнце только показалось на горизонте – Волк умудрился проспать пару часов. Кофе хочешь?, - спросил его брюсли. Голос у него был совсем не запыханый. Крепкий парень, подумал Волк, а вслух ответил: Кофе буду.

Дамы к завтраку не вышли, наверняка он привыкли просыпаться позже. Брюсли достал из холодильника мясную нарезку, сыр, бананы, воду и сок. Волчара чувствовал себя ужасно голодным, но смущался есть в чужой квартире. Брюсли пододвинул тарелку с мясом прямо ему под нос и строго сказал: Ешь. Сам он выпил литровую бутылку воды и закусил бананом, а потом молча сидел, пока Волк не прикончил завтрак и не сказал: Мне пора.

- Стой, - сказал брюсли. - Ты можешь оставаться здесь до вечера, потом мне нужно будет уйти.
- Спасибо, мне действительно пора.
- Тогда иди. Но можешь приходить, когда хочешь. Мой дом – твой дом.

Волчаре вдруг стало смешно – все это походило на какой-то фильм, про мужскую дружбу и праведную месть, какой-нибудь боевик класса «Б». Но смеяться он не стал, чтобы не обидеть хозяина – тот, похоже, относился к своим словам серьезно, и мог обидеться, если Волк не заценит такое гостеприимство.

- Спасибо, - сказал Волчара вслух и едва сдержался, чтобы не сделать восточный поклон, молитвенно сложив ладони.

Брюсли просто сдержанно кивнул и проводил Волка до двери. – В следующий раз приводи своего Маму, сказал он на прощанье. Швейцар внизу спал и Волк сам открыл массивные входные двери.

Улица была пустой и Волк перешел проезжую часть, свернул за угол и спустился по узкой улочке к метро. В пустом вагоне он уселся в углу, достал плеер и включил репетиционную запись. Может быть у них действительно выйдет, по крайней мере он этого очень хотел, как не хотел ничего другого, никогда раньше. Тем более, что у него был собственный План, которому он следовал неукоснительно, день за днем, месяц за месяцем.

***


По совету Фадея Волк забыл про суицид и сделал «что-нибудь». План был простой: заработать деньги на нормальное весло, сделать несколько вещей, сколотить команду и покорить мир. Но для начала нужно было раздобыть немного денег.

- Вам работник нужен? - Спросил Волк у худого жилистого мужика в замасленной ветровке – тот курил, сидя на крыше новенького ларька, который появился под домом, у автобусной остановки. Мужик, не вынимая сигареты из золотых зубов, ухмыльнулся и спросил. – А что ты умеешь?
- Все, что тебе нужно, - сказал Волк. Он смотрел мужику прямо в глаза и не отводил взгляд.
- Ладно, ответил наконец мужик. - Надо порог доделать. Вон ведро, вон лопата, вон чан. Мешай бетон.

Так Волк приобщился к стройбригаде. После первого ларька был еще один и еще. Потом он научился класть плитку и тянуть шпаклевку, кроить и монтировать гипсокартон и еще - прикрикивать на менее сознательных коллег: многие из них работали, чтобы было что выпить вечером, у него же была цель, четкая и ясная как день, и пока он ее не достиг им лучше было его не подводить. Контроль, контроль и еще раз контроль – вот в чем был секрет Волка.

Большая Мама тем временем отдувался на парах, вел конспекты в двух экзеплярах и отмазывал Волка перед преподами, как мог. Но отсутствие все равно дало о себе знать – пересдавать пришлось три из пяти предметов. Мать была в шоке, отец по телефону обещал приехать и оторвать уши, но к тому моменту это уже не имело значения: Волк заработал нужную сумму и купил гитару. Пункт первый готов.

В дидактических целях отец, вернувшись после очередного рейса, все же провел очень неприятный разговор на повышенных тонах, содержание которого сводилось к тому, что Волк не прав и так вести себя не по мужски. Волк со всем согласился, по крайней мере вслух. Но внутри он был спокоен – он слышал тиканье часов, отпущенных ему самим собой, слышал и знал, что движется по задуманному плану.

***

После поездки к брюсли началась новая неделя, которую Волк честно отработал – отсидел все пары, вел конспекты, даже брал какие-то книги в библиотеке; а на общих лекциях пялился на Алину, представляя ее в сапогах и с кнутом. Алина похоже и не подозревала о пристальном внимании со стороны будущей рок-звезды, а если и подозревала, то ей было наплевать. Она тоже отбывала провинность – ходила на пары, выводила буквы в тетради. Но для нее это было промежуточным звеном, считал Волк, ступенькой в блестящее будущее с шикарным особняком, яхтой, бассейном, дорогими авто. Она этого заслуживала, в этом Волк не сомневался, вот только сможет ли он дать ей все это? Насчет этого как раз были сомнения. Волку явно не доставало для этого класса, не тот был уровень. А репетиций два раза в неделю для мировой славы слишком мало. Поэтому он твердо решил увеличить их количество, ну хотя бы до трех.

- Как насчет репетировать еще в среду и пятницу?, - спросил он, когда группа очередной раз собралась на субботнюю репетицию в каптерке.
Мама пожал плечами, брюсли молчал.
- Можно, - сказал, подумав, Хонда.

Они прогнали три песни, которые уже имелись в активе. Хонда новых куплетов не написал – а просто повторял их несколько раз.
 
- Напиши, - сказал ему Волк, - нужно до ума довести.
- Постараюсь к среде, - сказал Хонда. – А теперь давай что-нибудь новенькое напишем.
- Есть идеи?
- Да, хочется какого-то мяса, пожестче.

Волк начал перебирать аккорды, просто играл без примочки несколько минут, пока Хонда не сказал: Стоп, последние два оставь, и нужно как-то развить.
Волк повторил аккорды. - Эти?
- Ага
Он повторил их еще и еще, потом попробовал новый аккорд, Хонда замахал головой, типа не то. Волк опять наиграл два аккорда и добавил еще один, опять не то. Потом он попробовал добавить сразу два, и Хонда одобрительно кивнул.

Волк запомнил последовательность и махнул Маме, чтобы тот подобрал ритм. Они вдвоем отыграли несколько повторов, после чего Хонда включил микрофон:

На этот раз
Все будет лучше
Инертный газ
Пустые тучи

Зачем же ждать
Ты не вернешься
Легко мечтать
В стране без солнца

Ритм оказался слишком медленным для текста, который сочинил Хонда, и Волк ускорился, Мама подхватил. Они повторили этот отрезок дважды в новом темпе. Хонда быстро подстроился и куплет зазвучал. Повторив его несколько раз, он перешел на припев:

Долго будет продолжаться этот глупый и нелепый день
Ты не можешь задержаться оставляешь на кровати тень
Понемногу отпускает боль и наступает пустота
Ключ к моей двери не тот, ты знаешь, да и дверь не та

Корабли побежденных
Поют
Корабли побежденных
Приют
Корабли побежденных
Ты и я
На кораблях побежденных

Вот и четвертая готова, подумал Волк, и начал играть трек по кругу. Парни назвали его «Корабли», Хонде он, похоже, очень понравился – он радовался, как ребенок, когда Волчара с брюсли подобрали подходящий аккорды под припев и сделали интересный переход на второй куплет. После того, как песню доработали и повторили, Хонда сказал в микрофон: Вроде получается, а, Волчара?

Тот только улыбнулся в ответ. Новых песен в этот вечер не было.

***

- Становится интереснее, - сказал Фадей, когда Волк прокрутил ему записи последних репетиций. - Вы прогрессируете.

Волка просто таки распирало от гордости – эти слова дорогого стоили и доставались далеко не всем. К примеру Оазис, который Волчара очень уважал, Фадей назвал спившимися Битлз, которые не понимают, что для них важнее: понты или деньги. Про группы же классом пониже и говорить нечего – чаще всего Фадей умудрялся охарактеризовать их одним, обычно матерным, словом, чем клеймил их в сознании Волка навсегда. Поэтому если появлялась новая группа, которая Волку нравилась, он не спешил спрашивать мнение Фадея – хотел оттянуть облом.

- Доведите программу хотя бы до десяти треков, тогда будет видно, на что вы способны, - добавил Фадей.

Волк задумался: с такими темпами – по песне в неделю – наработка программы растянется еще месяца на полтора–два, плюс доработка, прогонка. Рок-звезды не должны сопли жевать, нужно еще ускориться, решил он.

- Быстро не получается, - сказал Волк вслух, - за раз по песне делаем.
- Это ж не кирпичи класть, ответил Фадей. – Тут по плану нельзя. Должно назреть, а как назреет – может и альбом склепаете за вечер. Случаи в мировой практике были.

Волку очень не нравилось слово «ждать». - Ты меня знаешь, меня не устраивает ждать с моря погоды, - сказал он. Фадей закурил.
– Вот что скажи, музыку ты сочиняешь?
- Я, но соляки – брюсли.
- А слова – это твой бородатый?
- Ага
- Вот тебе с бородатым и нужно работать. Репетиции репетициями, а вам нужно найти сцепление, нащупать то состояние, когда вот так – он показал на кассету – получается. И выжать из этого состояния по максимуму.

Нащупать состояние, думал Волчара. Что значит нащупать? Как это обычно происходило? Он просто наигрывал на гитаре аккорды, а Хонда слушал и отбирал то, что ему походит, потом он опять повторял уже отобранное и Хонда напевал. А дальше было дело подстройки, отладки, в общем вопросы чисто технические. В общем можно провернуть, подумал Волчара, вполне реально.

Только надо создать условия – так, чтобы не мешал никто, чтобы обстановка была непринужденной, чтобы Хонда не отвлекался на ерунду и не мог просто куда-то свалить. Выходит, что нужно собираться у Брюсли, решил Волк, и как можно скорее.

- Спасибо, - сказал он, вставая из-за стола. Фадей затушил окурок. – Да не за что. А что, ключ брать не будешь?

Волк остановился в дверях. Нет, не буду.
- Такой молодой, а уже завязал с сексом?
- Я не с сексом завязал, а с Танюхой.
- Ясно, значит появилась новая.
- Ненавижу тебя, сказал Волк и хлопнул дверью. Визит оказался продуктивным, подумал он, спускаясь по ступеням, надо будет Фадею вермута купить.

В среду новых песен не получилось, как не получилось их и в пятницу, и в субботу. Хонда что, выдохся?, спрашивал себя Волчара. Вроде на репетициях он был в порядке – даже пару куплетов дописал, но это было задачей второстепенной.

Волка трясло от нетерпения: неделя потрачена зря, время идет, а они не стали ни на шаг ближе к своей цели. Поэтому он укрепился в своем решении попасть к брюсли в субботу вечером, запереть Хонду в курильне и не выпускать, пока он не выдаст еще как минимум песен пять – пусть под акустику, на магнитофон, но выдаст. А дальше - дальше пусть ищет свою истину, мучается сомнениями, ходит в стрип-бар, ест кактусы или чем там он еще занимается на досуге – Волчара сможет довести песни до ума, и остальных заставит – силой, если нужно. Как говорит Фадей, в мировой практике случаи были.

С собой Волчара решил взять Маму. Во-первых, нехорошо было друга оставлять тухнуть дома, пока все остальные веселятся. А во-вторых, Мама сможет оградить их с Хондой от ненужного влияния извне в виде хозяина квартиры и трех сексапильных девиц - пока они с Хондой будут интенсивно «нащупывать сцепление».

***

Мама был в шоке от квартиры брюсли. Когда швейцар открыл дверь, у Мамы открылся рот и не закрывался, пока они шествовали по ковру – гитарные чехлы в руках – пока заходили в зеркальный лифт, пока не вышли к единственной двери на этаже («У этого чувака целый этаж свой???!!!»), проходили гостиную, столовую и наконец уселись в курильне. - Отпад, - сказал Мама наконец, - это полный отпад.

Фонотека большого впечатления на Маму не произвела. Он направился к букве «А», вяло просмотрел подборку Эйси диси и уселся на ковер. Он все никак не мог справиться с мыслью, что в этом огромном пространстве живут всего двое – брюсли и его отец. Даже не двое, а полтора – большую часть времени отца дома не было. Мама сидел молча, прикидывая, сколько таких семей, как у него, можно разместить в такой квартире и сколько, черт возьми, они платят за коммунальные услуги; но потом догадался, что такую роскошь могут позволить себе только очень состоятельные люди, а для таких людей оплата плата за жилье – сущий пустяк.

- А кем работает твой отец? – наконец спросил Мама, выйдя из ступора.
- Дипломат, - тихо ответил брюсли. – В посольстве США работал, теперь на Ближнем Востоке.
- Ты тоже будешь дипломатом?
- Он будет рок-звездой, - вмешался Волчара. - Мы, по-твоему, чем здесь занимаемся? Учим этикет и бальные танцы?
- Не, ну понятно. Но все-таки, - не унимался Мама, - что нужно сделать, чтобы жить вот так?
- Ты что, тупой? Работать надо, - рявкнул Волк. - Вон бой ломаный никак не выучишь, а все туда же.
Брюсли только улыбался. - Но ты же где-то учишься? – продолжал его терзать Мама.
- В международных отношений.
- Ааааааа, - протянул Мама, - тогда ясно. По папиным стопам.
- Не совсем, у меня другие планы.
- Мама, да сколько можно? Ты не забыл, зачем мы сюда пришли?, - ворчал Волк.
- Зачем?
- Мама, я тебя…
- Да шучу, все я помню, - сказал Мама и обернулся к брюсли. - А ты покажешь, что вы там учите на международных?
- Конечно, - брюсли встал. - Идем в кабинет, оставим парней медитировать.
- Вот спасибо тебе, наш японский друг, - вздохнул Волчара, - а то я думал мы будем ахать на интерьеры до утра.
- Я принесу все, как в прошлый раз, - сказал брюсли и они с Мамой удалились.

Через минуту брюсли принес стаканы, квадратную бутыль для Волчары и упаковку пива – для Хонды. Потом достал со стеллажа шкатулку и отдал Хонде. Нет, - сказал тот, - сегодня меня будут выжимать по полной. - Хонда кивнул на Волчару. - Так что нужно быть в форме.

Брюсли хохотнул, спрятал коробку и достал из кармана брюк рацию.
Если что – мы где-то там, - сказал он и исчез. Оставшиеся наполнили бокалы и чокнулись.

- Выдоить меня решил? – спросил Хонда, сделав несколько глотков.
- А с тобой так и надо, - усмехнулся Волчара. - А то совсем распоясаешься.
- Ок, тогда жги.

Волчара достал гитару из чехла, подключил к мартышке и, убрав звук до минимума, начал наигрывать обычные аккорды, ложившиеся в блюзовый квадрат. Хонда продолжал потягивать пиво.

- Я тут мелодию придумал, - сказал Волк, продолжая наигрывать, - зацени.

Он сыграл расслабленное соло, в стиле «Ам изи лайк сандей монинг». Хонда повертел в воздухе пальцем, показывая, чтобы Волк продолжал повторять мелодию, чем тот и занялся. Раз, потом еще, потом скатился опять к аккордам, и снова соло. Чуть вниз переходи, вот так, - направлял его Хонда. - И теперь повторяй: соло, и этот кусок и опять соло.

Волк играл и смотрел на белую стену за спиной Хонды – тот достал ручку и бумагу и что-то писал. Волчара на минуту остановился, достал из рюкзака кассету, включил стереосистему на запись и продолжил повторять отрезок, глядя на стену – он была не ровной, а шероховатой; если приглядеться, были видны широкие мазки, расходившиеся в разные стороны тонкими гребешками; в некоторых местах гребешки пересекали друг друга, потом обрывались и их сменяли новые, и так далее. Волк потерял счет времени и перешел в спокойное, легкое состояние, в котором лучше не садиться за руль, состояние на грани озарения, и Хонда вступил:

Море забирает следы и ты думаешь, что ты здесь один
Сам себе святой дух, отец и сам себе сын
Этот мир ты создал и ты в нем Бог
Пришло время переступить и этот порог

И вот ты стоишь на краю этого мира
Рисуешь картину, на которой художник рисует картину
Мы все стоим на краю этого мира
Рисуем картину, на которой художник рисует картину

Волк несколько раз повторил соло в полной тишине и, поняв, что Хонда закончил с текстом, выключил запись и налил себе в стакан из квадратной бутылки.

- Хорошее начало, - сказал Хонда, и они чокнулись.
- У меня есть еще, - сказал Волк, - вот, послушай.

Он сделал гитару чуть громче и наиграл хулигански мотивчик, кривляясь, как Джимми Хендрикс, Хонда рассмеялся. Повтори, - сказал он, - несколько раз проиграй. Волчара кивнул и включил на запись.

Он представил, как туман спускается на поле, усеянное пестрым сбродом – длинноволосыми парнями, бритыми наголо девушками, особями непонятного пола с темных круглых очках и цветами в волосах; вышитый бисером жакет жмет, а на высоких каблуках трудно удержаться, поэтому он широко расставляет ноги и , уперев гитару в бедро, бегает пальцами по струнам; динамики ревут и хипстеры под сценой одобрительно улюлюкают; он выдает импровизацию, сквозь которую прорываются нотки американского гимна, они выскакивают все чаще, то тут, то там, и вот он играет жирнее, растягивая мотив, потом начинает наращивать темп и Хонда опять вступает:

Ты ищешь правду, это не ко мне
Я никогда не мчал верхом на белом коне
Ты говоришь, нам нужна дорога в рай
Здесь ее нет, поверь, мне знаком этот край

Ты говоришь, нам нужно вернуться в Сад
А я не люблю оглядываться назад
Тебе нужен спаситель, мессия на час
Что ж, можешь выбрать кого-то из нас

Но знай, я не тот, кто поймает тебя во ржи
Когда ты устанешь от этой лжи
Нет, я не тот, кто поймает тебя во ржи
Нет, я не тот, слышишь, я не тот

Ты пришла с окровавленным сердцем, слезы в глазах
Ты просишь меня оживить этот прах
Но я не люблю строить замки из слов
Мот мертвецы машут нам из шкафов

Но знай, я не тот, кто поймает тебя во ржи
Когда ты устанешь от этой лжи
Нет, я не тот, слышишь
Не тот

Волчара скатился в блюзовый проигрыш, и Хонда подхватил настроение своими «Йииеаххх», «Оуйеейи» и «Я не тот, слышишь». Кода растянулась минут на десять, потом Волк оборвал игру и выключил запись. Хонда закурил.

- У меня есть тема, тебе понравится, - сказал Хонда, ухмыляясь.
- Давай. Какая?
- Наиграй что-нибудь простенькое, задорное, пару аккордов, можно обратным боем.

Волк наиграл. - Не, что-то мажорное, ага, вот так, - руководил Хонда. – Теперь повторяй.

Он склонился над листом, записывая слова. Волчара включил запись и продолжил наигрывать. Звучало похоже на Мотлей крю или гандзов, что то типа локолмоутив, и Волчара вспомнил про Алину; они представил, как она в черной кожаной юбке, чулках и на шпильках, накидывает его косуху, а он опускает руку ей на ягодицу и сжимает, и она игриво отбрасывает его руку и смеется; начинается дождь и ее блузка мокнет, так что становятся видны ее груди, ее торчащие шоколадные соски, и он склоняется к ее лицу, ее руки гладят его спину и Хонда вступает:

Ты прячешь под юбкой своей револьвер
В этом плане я все-таки старовер
Если мы вошли в кухню, ты знаешь, зачем нам стол
Любовь это полигон

Ну ты и засранец, подумал Волчара, ну нафига так делать? Других тем, что ли, нету? И что скажет на все это Марго? А главное, что скажет Алина? Если, она, конечно, вообще станет это слушать. А Хонда все продолжал:

Ты прячешь под майкой взбесившихся пчел
Такой вариант я совсем не учел
Я хочу убежать, но я побежден
Твоя любовь это полигон

Твое тело мой сладкий диктатор
Я буду твоим оловянным солдатом
Навсегда


Последнее слово Хонда не спел, а выкрикнул, Волка прямо передернуло. Он сделал проигрыш и хотел было закончить, но Хонда помахал рукой, мол не останавливайся, и продолжил:

Ты прячешь в сердце холодный гранит
Молитва меня уже не защитит
Ты поставишь меня на колени и выгонишь вон
Твоя любовь – полигон

Твое тело мой сладкий диктатор
Я буду твоим оловянным солдатом
На-все-гда

Волк остановился и выключил запись. - Спасибо, - сказал он, - мне понравилось.
- Я же говорил, - засмеялся Хонда и наполнил бокалы.
- За нас!
- Иди ты в жопу!

Хонда опять рассмеялся, тыча в Волка пальцем.
- Да хорош тебе ржать уже.
Но Хонда не унимался, от смеха он сгибался пополам, продолжая показывать на Волка пальцем. Наконец до того дошло, что он показывает на что-то за его спиной. Волк обернулся и увидел Марго.

- Привет, - сказала она. – Спасибо, Сережа, за песню.
- Всегда пожалуйста, - сказал Хонда и опять засмеялся. Волчара от неожиданности покраснел.

- Не смущайся, милый, он просто завидует. Марго наклонилась и поцеловала Волка в губы. - Когда закончишь здесь, приходи, и закончишь со мной. Волк опять покрылся краской – он не привык вот так говорить на людях, но Марго, похоже ничуть не переживала – профессия, наверное.

- Вам что-то принести? - спросила она, открыв дверь.
- Да, - сказал Хонда, - принеси-ка нам револьвер, в рулетку сыграем.
- Дурак, - спокойно сказал она и закрыла за собой дверь. Волк швырнул в Хонду подушкой.
- Задело, да?
- Да ну тебя. Давай работать.
- Ладно, у меня еще кое-что есть. Ты знаешь, что такое фанк?

Волчара попытался наиграть что-то похожее на Джеймса Брауна.
- Ну, почти то, что нужно, - сказал Хонда и отпил из бокала, - продолжай.

Волчара продолжал. Фанк его, мягко говоря, не вдохновлял. Но он вспомнил про последние неудачные репетиции, и решил не качать права, пока получается сочинять. Потом, если что, выкинем эту песню нафиг, решил он.

Хонда набросал пару строк на бумажке, пробубнил себе текст под нос и вступил:

Что
Ты делаешь со мной когда танцуешь свой танец
Как
Рассказать о том, что я чувствую к тебе
Я совсем иностранец в твоей стране

Кто
Научил тебя этим движеньям
Я
Готов продать душу, чтобы остаться с тобой
Ты мое наважденье, ты демон мой

Почему ничего не сказали мне
Те, кто сгорели в этом огне
Святые на небе, а злые – на дне
Все те, кто сгорели в этом огне

Ерунда какая-то, подумал Волчара, но ничего не сказал. Хонда еще несколько раз дурашливо повскрикивал, повторил припев и выключил запись. - На сегодня хватит
- Но мы только начали
- А я уже закончил, - Хонда скривился. - Не тереби душу. Если я себя буду заставлять, повалит халтура, пустая порода, понимаешь?

Волчара считал, что последняя песня – самая что ни есть пустая порода, но заводиться не стал. Три (ну ладно, четыре) песни за вечер – хороший результат, думал Волк, и если сейчас не давить на Хонду, следующий раз будет тоже три-четыре, и можно будет выбрать.

- В следующий раз сделаем еще штуки три, - словно прочитал его мысли Хонда. – Я устал, пойду найду своего японского друга. А тебя по-моему ждут на кухне?

Волк швырнул в него подушкой, но Хонда успел спрятаться за дверью. - Удачи, оловянный солдатик.

Марго сидела на высоком стуле и болтала ногами в такт какой-то попсовой песне – под потолком в кухне работал телевизор; кубики льда в стакане с колой почти растаяли.

- Наконец-то – улыбнулась она.

Волк подошел ближе, Марго стащила с него футболку и швырнула на пол. Волк представил, что стоит на палубе белоснежного катера, волны легко колышут его из стороны в сторону, и Марго поворачивается к нему спиной, ложится грудью на стол, и он входит в нее, и теплый закат перед глазами; вдалеке кричат чайки, и солнце медленно движется, еле-еле движется в сторону заката, падая в темную линию горизонта, опускаясь вниз под тяжестью своего веса; и волны плещутся о борта катера, Волчара чувствует их ритмичный шелест, он подхватывает ритм, он никуда не торопится, и солнце не торопится тоже, и Марго прижимается к нему бедрами, и движется резче, и замирает; а он все еще слышим шум волн и вторит им, раскачиваясь в такт, и Марго выгибается, ее бьет дрожь и она опять замирает, а Волчара все смотрит и смотрит на солнце; оно почти скрылось за горизонтом и стало темным, но вдруг, перед тем как совсем погаснуть, солнце взрывается короткой яркой вспышкой, и Волк – вслед за ним.

В это раз Волчара проснулся сам, в огромной квартире было тихо и казалось, что он здесь один. Очень хотелось есть и Волк отправился на кухню. В столовой в обнимку с рюкзаком спал Мама. Волк не стал его будить, на цыпочках прошел в кухню, открыл холодильник и достал мясо, сок и банан, все как в прошлый раз, но есть не стал: некрасиво было брать продукты без спроса. Он решил проверить: а  вдруг брюсли не спит и сидит где-нибудь на шпагате или гуляет по потолку, тогда он спросит разрешения и спокойно позавтракает. А если же он все таки спит, то Волк все равно поест, правда, не с таким легким сердцем.

Хозяин квартиры не спал, мало того, не спали Хонда и близняшки – вчера вечером Волк не заметил, как они пришли. Четверку он застал за интересным занятием – насколько Волк мог разглядеть, они лежали по кругу на толстом турецком ковре, ногами в центре круга, рассчитавшись на первый-второй: мальчик-девочка-мальчик-девочка. Сначала Волк подумал что это какая-то игра или ритуал, но характерные звуки не оставляли сомнения, что это был просто секс. Наверное, все таки они поделились на пары, но Волка это не особо занимало, в конце концов взрослые люди уже, сами знают как им лучше. Но только вот есть Волчаре почему-то перехотелось.

Он вернулся в столовую и разбудил Маму. Тот потянулся и первым делом узнал, есть ли в этом доме что-то пожрать.

- Не сегодня, - сказал ему Волк. – Дома поедим.

Друзья постарались покинуть квартиру как можно тише, швейцар внизу по обыкновению спал.

***

Дома Волк первым делом завалился поспать, а когда проснулся, то позвонил Маме – мать наготовила еды еще в пятницу, поэтому салаты, котлеты и борщ нужно было срочно умять.

Волк пошел в душ – настроение после вчерашней репетиции было отличным. Он даже начал напевать себе под нос какой-то мотив, а потом понял, что напивает вчерашнюю песню – самую первую, про мир на краю. Причесывая мокрые волосы перед зеркалом Волк скалился сам себе, приговаривая: Этот парень звезда, уж вы мне поверьте.

На кухне его ждала мать, она пила чай и смотрела в окно.

- Отец звонил, - сказал она. - Обещает скоро приехать.
- Да? Когда?
Волк не видел отца уже почти год, единственной связью между ними были редкие звонки и денежные переводы.

- Через неделю, в субботу поздно вечером.
- Класс! А про меня спрашивал?
- Да.
- И что ты сказала?
- Сказала, что ты пока от рук не отбился, но уже на пути
- Мааам
- Да ладно, я ж все понимаю.
- Но я же все делаю, как обещал
- Я знаю, я так ему и сказала: Твой сын всегда делает то, что обещает. Устал?
- Уже выспался, так что все в порядке
- Хорошо погуляли?
- Да мы не гуляли, мы репетировали
- Понятно
- Мам, ну что тебе понятно?
- То, что тебе это нравится, и это не мешает тебе учиться. Это все, что я хочу знать.
- Ну и ладно

Мать улыбнулась, поднялась и погладила сына по голове. - Ты у меня умница, хотя, конечно, увлечения у тебя странные
- Не пролетарские?

Это было словечко из отцовского лексикона.

- Нет, не пролетарские
- Ну и не страшно
- Это точно. Когда твой Мама придет?
- Ой, ты его только так не называй
- А что, мне нравится
- Ну, не знаю. Называй, если хочешь. Сказал, что уже бежит. Но ты же знаешь, что значит «он бежит».

Мать засмеялась, а потом вдруг сказала серьезно (такое у нее бывало время от времени; эти резкие переходы на серьезный тон выбивали Волка из колеи): Ты его не обижай, слышишь? Он хороший парень, и он настоящий тебе друг.
- Мам, не начинай, а? Никто его не обижает.
- Вот и хорошо. Я поставлю борщ греться. Салат и котлеты в холодильнике.
- А ты что, уходишь?
- Да, хочу в магазин зайти. Должна же я встретить мужа красивой?

Волк только махнул рукой. День был пасмурным, но теплым, и Волк вышел на балкон, просто стоял и смотрел на пустой двор. Даже вытоптанные газоны, хлипкие деревца с обломанными пьяным мужичьем ветвями и бетонные редуты детской площадки казались ему сегодня не такими уж и унылыми.

Отец приезжает, крутилось у него в голове, отец приезжает. Волку так хотелось рассказать все о группе, о том, что даже Фадей их похвалил, но потом Волк вспомнил, что отец, вообще-то, Фадея недолюбливал, да и к увлечению музыкой относился скорее как к увлечению, легкомысленному, но необходимому для детского развития. А про Марго ему точно рассказывать не стоит. Несмотря на то, что, по мнению самого Волка, он обладал независимостью во взглядах, перед отцом он просто благоговел, а иногда и откровенно его побаивался.

В дверь позвонили и Волк поспешил в коридор, впустить голодного Маму.

- Ты сам? – спросил он с порога.
- Сам
- Слушай, ну и офигенная квартира у этого брюсли. Просто дворец, - приговаривал Мама, поспешно стягивая кеды. – У него девять комнат, представляешь? Девять!
- Ну и хрен с ним.
- Не, ну ты признай: хата что надо, - не унимался Мама. Он прошел в кухню и без промедления уселся за стол. Волчара выключил борщ и поставил на стол тарелку.

- А ты что, не будешь? – спросил его Мама.
- Неа, я побегать собрался.
- Тогда давай сюда кастрюлю, зачем тарелку вымазывать.

Волчара поставил кастрюлю на стол и выдал Маме саму большую ложку, которую нашел.

- Конечно, прибацаные они пацаны, - продолжал Мама, уминая борщ. – Пока вы там с Хондой пиликали, брюсли показал мне спортзал – блин, у него есть в квартире спортзал!, а потом приперлись две девки, близняшки, и он мне предложил, ну, ты понял
- Что предложил?
- Ну, вдвоем их, это самое

Волк рассмеялся. Он трудно себе представлял Маму, который занимается любовью с женщиной. Хотя, с другой стороны, рано или поздно ведь придется.

- И что ты? Согласился?
- Я? Ты в своем уме? Конечно я их нахер послал.
- А они что?
- Та что, брюсли говорит, мол, ну раз так, придется мне самому, прикинь? Самому двоих.
- Да, блин, настоящий самурай.
- Ну, он вроде ничего пацан. Рассказал мне потом про свою учебу.
- Когда потом?

Мама не ответил. Он успел прикончить борщ и вопросительно смотрел на Волка. Тот открыл холодильник и достал тарелку с котлетами и миску  с салатом.

- Вилку можешь не давать, - отозвался Мама.
- Я уже понял. Так он что, после близняшек еще с тобой разговаривал?
- Ага, я пока в комнате сидел с этой, с Мариной
- С Марго?
- Ну да.
- И что она?
- Ничего. Сидела, улыбалась. Странная какая-то. Потом брюсли пришел и повел меня в кабинет. Оказывается, они такие темы прикольные учат. Как продвигать всякие темы, как продажи, это, делать, ну и все такое. В общем интересно, я даже сам решил учиться.
- Ты? Чему?

Мама скривил обиженную мину.

- Я что, по-твоему, совсем тупой и ни на что не способен?
- Нет, не думаю, но нафига тебе это?
- Я же сказал: я хочу такую же квартиру.
- Выучишь песни, станем знаменитыми и купишь себе такую же.
- Ну, не знаю
- Зато я знаю. Чтоб выучил все. Кассету дам, к среде чтоб стучал как плотник.
- Да ладно, не заводись. Одно ж другому не мешает
- Ну ты и хитрец
- А то. А десерт будет?

Когда Мама, сытый и довольный, наконец ушел, Волк достал свою Коробку Рокнролльной Славы и вытащил Оазис «Би хиар нау». На стадионе было пусто и он, немного размявшись, вышел на дорожку. В наушниках раздался шум вертолета и Волк представил себе темный зал, вот они вчетвером выходят на сцену; Мама садится за барабаны, они с брюсли надевают гитары и один единственный софит лупит прямо в средину сцены, там у микрофона стоит Хонда; Волк вступает, толпа разряжается одобрительными аплодисментами; подключается Мама, а за ним и Хонда, зал подпевает за ним припев; Волк выходит на край сцены и играет проигрыш, из толпы к нему тянутся женские руки; он слышит, как за ним со своим соло подключается брюсли; какой-то мужик в глубине зала, в вельветовом пиджаке и очках в золотой оправе, машет Волку рукой, в которой блестит визитка, на которой, уверен Волк, написано что-то вроде: «Вы станете звездами. Я обещаю» и номер телефона; Волк кивает головой и мужик начинает пробираться к сцене; вдруг Волк замечает в первом ряду раскрасневшееся лицо Алины, она что-то шепчет ему, но в реве толпы Волк не может разобрать, что именно; он пытается прочесть по губам

Я
ХОЧУ
ТЕБЯ

Волчара припадает на колено и продолжает играть основную партию, Хонда поднимает напряжение все выше и выше; Алина хватает Волка за колено, подтягивается на одной руке и целует его в губы; долгая кода, брюсли плетет замысловатое соло, которое медленно стихает; осталось еще шесть кругов и Волчара делает плеер на полную громкость.

***

В этот вечер Волк решил, что пора завести новую Коробку Славы, в которой будут храниться их репетиционные записи. Коробка какой именно Славы это будет - он пока не решил, поскольку группа еще никак не называлась.

В целом у него на руках было три кассеты. Каждую из них он аккуратно подписал и сделал дубликаты – чтобы Мама мог репетировать.

Сложив оригиналы в коробку, Волк поставил последнюю, ночную запись и улегся на диван. Песни звучали неплохо, даже в полуакустической версии. Но надо сделать пожестче, думал Волчара, а то так и до попсы можно докатиться. Что же касается последней композиции, в стиле фанк, Волк остался непреклонен – этот бред нужно стереть из памяти навсегда.

В следующий раз буду давить на быстрые тяжелые темы, решил он, нужно будет хорошо подготовиться.

Солнце катилось к закату и Волк не заметил, как уснул, но долго поспать не получилось – его разбудил телефонный звонок.

Чувак, - кричал в трубку возбужденный Мама. – Выгляни в окно, там такое!

Волчара бросил трубку и вышел на балкон. Во дворе было темно, пусто и тихо, но вдруг тишину прорезал истошный крик – будто выла одичалая собака, глубоко и протяжно. Волк вглядывался в темноту, пытаясь найти пса, но ничего не мог разглядеть в густых ветвях деревьев. Собака завыла опять, этот вой пробирал до костей. Где она прячется?, думал Волк. Может в подъезде? Хотя какая разница – подумаешь, пес воет, тоже мне событие. Он уже собрался вернуться в квартиру, когда разглядел какое-то движение на детской площадке. Кто-то раскачивался на качелях. Волк присмотрелся внимательнее и увидел шлепанцы, шорты и красную футболку, из которой торчало что-то мохнатое. Хонда.

Первой мыслью Волка было развернуться и уйти спать: если уж Хонде так хочется повыть – это его личные проблемы. Но внутренний голос говорил, что с недавнего времени эти проблемы уже и его тоже. Преодолевая острое желание забыть обо всем и уснуть, Волк заставил себя обуться и спуститься вниз.

Хонда залез на качели с ногами и раскачивался так, что скрипели поручни. В ночной тишине этот скрип звучал особенно противно и Волк скривился. Подойдя ближе он увидел, что Хонда сжимает в руках какой-то огромный бутыль, к которому время от времени прикладывается.

- Закусывать нужно, - сказал Волк.
- О, Бычара, привет, - сказал Хонда и отхлебнул из бутыли.
- Волчара, - поправил его Волк.
- Нееее, Бычара, - ехидно выдавил Хонда. – Муууу, молока комуууууу.
- Ты чего набрался?
- Да так, печально мне
- Чего так? Брюсли обидел?
- Нет, - Хонда отхлебнул. От него конкретно несло перегаром. – Брюсли парень хороший. В отличие от тебя
- И за что мне такая немилость?
- А то ты сам не знаешь. За все.

Волка пьяные разборки раздражали, а эта – и подавно. Он хотел спать, утром нужно в универ, а он стоит на улице и выслушивает этот глупый треп.

- У тебя деньги есть на такси?
- Я никуда не поеду, - безапелляционно заявил Хонда и приложился к бутыли, но жидкость пошла мимо рта, на футболку, оставляя багровое пятно. Выглядело жутковато – будто из раны на шее хлещет кровь.

- Ну и какие планы тогда?, - спросил Волк.
- Сказать тебе все в лицо, вот какие планы.
- Ой, ладно. Считай, что ты сказал, я все понял, больше не буду. Давай, пора по домам.

Хонда только усмехнулся и начал сильнее раскачивать качели, а потом опять завыл – протяжно и жутко.

- Да хорош уже исполнять, - прикрикнул Волк. Он подумал, что в таком состоянии Хонда вряд ли доедет хоть куда-нибудь, а скорее всего отрубится прямо здесь, на площадке или чего хуже – пойдет искать проблемы и таки найдет. С недавних пор Хонда играл в его жизни важную роль, и он не готов был пожертвовать своими местами из-за какого-то пьяного недоразумения.

Волк подошел к качелям, расставил ноги, прочно упираясь в грунт, и резко дернул. Он просто хотел остановить этот балаган, но немного перестарался – Хонда не удержался и по инерции спикировал прямо на щебень, бутыль покатилась к ногам Волка; на ее этикетке были нарисованы фрукты, внизу – надписи на польском; какая-то дешевая дрянь, решил он.

Хонда лежал плашмя, потом повернулся на спину и рассмеялся.

- Вот это по-мужски, - сказал он. – И нет сомненьям места.

Волк подошел ближе и, нагнувшись, протянул руку. Хонда шлепком ее отбросил. Я буду лежать сколько захочу, - заявил он.

- Твое дело, - сказал Волк. Ему надоело уговаривать: в конце концов, Хонда не маленький и сам отвечает за себя. Волк пнул бутылку ногой и направился к подъезду.

- Думаешь ты ей нравишься? – закричал Хонда ему вслед. Волк развернулся.
- Кому?
- Марго
- Да, наверное
- Болван, ты хоть морду свою в зеркале видел? Она спит с тобой, чтобы мне насолить, понимаешь, мне!
- Нафига ей это? – тихо спросил Волк. Его сердце бешено билось в груди; чувство было такое, что оно висело на тонкой дребезжащей нитке, которая может в любую минуту оборваться; стремное ощущение.

- Я был ее парнем, мы разругались. Вот она и нашла способ отомстить – переспать с уродом.

Волка от слова «урод» передернуло. Перед глазами поплыло, сердце билось все сильнее. Он поймал себя на мысли, что хочет подбежать к Хонде и впиться ему в горло, вырвать с мясом кадык, распотрошить как курицу. Он знал, что может это сделать быстро, тихо, и, скорее всего, останется незамеченным.

Боже, подумал он, что я собрался делать? Из-за стриптизерши? Из-за пьяного трепа? Из-за тупой бытовухи?

Волку стало вдруг очень смешно. Он не испытывал к Марго ничего серьезного, даже влечение было не таким уж и сильным. И даже если она его использовала – он, если рассуждать трезво, использовал ее еще больше. Боже, какой идиотизм это все, думал Волк. Какие глупые проблемы у этих людей, какие глупые поступки.

- Что молчишь, оловянный солдатик? Прищемил я тебя?, - не унимался Хонда.
- Не то слово, - ответил Волк. - Я просто сражен наповал.

Волчара почувствовал в груди приятный холодок облегчения. Ему действительно было пофиг, и теперь задача была только одна – перетащить этого бородатого пьянчугу в безопасное место и закрыть до утра. Все просто.

Волк спокойно вытянул ремень из шортов, сделал из него петлю, накинул на ногу Хонде и потащил. Бородатый стал беспомощно болтать руками в воздухе и пыхтеть.

- Что ты собрался делать? Ты что, Волчара, не гони!, - кричал он. Но Волк тянул Хонду за ногу, не обращая внимания.
 
- Вот ты и попался, - приговаривал он. - Пипец тебе пришел, бородатый. Ты меня оскорбил, теперь придется с тобой разобраться.

Пусть и медленно, но он все же тянул Хонду по площадке, покрытой щебнем; за спиной у Хонды оставался широкая полоса, как на воде после баркаса. Хонда ошалело таращился на Волка, не понимая, что происходит, а Волчара все тянул его и тянул. Хонда попытался было пнуть Волка ногой но не доставал – тот был на расстоянии ременной петли. Подняться Хонде тоже не удавалось – выпитое серьезно нарушило координацию. Он был похож на огромного жука, который упал на спину и стал добычей работяги-муравья.

- Волк, не балуй, - сказал Хонда уже тихо. В его голосе проскакивали нотки тревоги. – Мы же это, друзья.
- Хрен ты мне, а не друг, - пробурчал Волк, - Игрушки кончились, я расправлюсь с тобой раз и навсегда.
- Эй, Волк, ты что говоришь? Что значит навсегда? Ты что задумал? Ты куда меня тащишь?

Но Волчара и не думал отвечать. Он стащил Хонду на газон, теперь жук елозил спиной в сентябрьской грязи.

- Ну, Волк, ну перестань, что ты как маленький, - жалобно скулил Хонда.
…
- Ну я сорвался, да, не стоило так с тобой, но не нужно же… навсегда.

Газон тоже кончился и начался асфальт. Упав задом с бордюра, Хонда вспомнил про координацию, резко дернул ногой и ремень вырвался из рук Волка. Тот и не пытался удержать ремень – это входило в его планы. Волчара просто остановился и молча смотрел на Хонду сверху вниз; Хонда, тоже молча, смотрел снизу вверх.

- Не надо, - вырвалось у него. - Пожалуйста.

Волк помолчал еще немного – для пущего драматического эффекта – и сказал: Ты сейчас будешь очень послушным и сделаешь то, что я тебе скажу.

Хонда торопливо кивнул.

- Сейчас ты встанешь и пойдешь в подъезд, поднимешься на пятый и зайдешь в первую дверь справа.
- А что…
- Я сказал, ты сделаешь то, что я скажу.

Хонда примирительно вскинул руки вверх.

- Так вот, ты зайдешь в квартиру и тихо ляжешь спать, там, где я тебе скажу. И больше никаких фокусов
- Понял шеф. Так и сделаю.
- Да? Какой этаж?
- Пятый. Первая квартира справа.
- Ну так марш.

Хонда попытался встать, но не смог. Волчара и не думал ему помогать – время помощи пришло. Он просто стоял и смотрел, как Хонда сначала неумело становится на колени, потом выправляет одну ногу, другую, шатаясь, выпрямляется и едва не падает, но все же кое-как удерживает равновесие и топает к подъезду. Волчара направился за ним.

В подъезде, по традиции, была кромешная тьма, но Волк автоматическим движением нащупал и нажал кнопку лифта. Тот традиционно не работал.

- Вперед, - скомандовал Волк. - По ступенькам.

Хонда обреченно вздохнул, рванул в темноту и споткнулся прямо на пороге. Послышался грохот, мат, но, похоже, ему удалось устоять на ногах. Волк шел позади, старясь удержать метровую дистанцию – чтобы отскочить, если жуку вновь надумается упасть на спину.

- Ты меня прости, - сказал Хонда, когда ни прошли первые два этажа. – Я иногда несу пургу.
- Это точно. Так ты про Марго наврал?
- Нет, - ответил Хонда, - про Марго все правда. – Он дошел до пролета между четвертым и пятым этажами и остановился перевести дух. Подъем давался тяжело.

- Я вас не понимаю, - сказал Волчара. Он остановился несколькими ступенями ниже. – Если Вы мстите, значит хотите быть друг с другом. Так засуньте в зад свои понты и будьте, какие проблемы?

Хонда хмыкнул: Как, мол, у тебя все просто получается. Потом вдруг дернулся всем телом, еще раз, ухватился за поручень рядом с Волком, наклонил голову вниз, в лестничный пролет, и громко выблевал. Волк отступил назад и наблюдал за тем, как польское пойло рывками выходит наружу.

Хонда прокашлялся и вытерся футболкой. Где вы, журналисты таблоидов, юркие папарацци? Почему некому сделать фото будущей рок-звезды во всей красе: пятна вина, слюни и блевота на футболке, безумный взгляд, перекошенный рот. Волк подумал, что уже через год-два за такие фотки ему могут отвалить нормальное бабло. А пока было просто противно.

Поднявшись на пятый этаж, Волк открыл дверь, повернулся к Хонде и приложил палец к губам, мол, веди себя тихо. Но как тот не пытался, тихо не получилось. Сначала Хонда чуть не вывернул ногу, споткнувшись о материны босоножки, потом, уже в комнате Волка, перецепился через телефонный провод наушников – от падения его удержал Волк. Услышав шум, в комнату зашла сонная мать.
 
- Володя, все в порядке?
- Да мам. У нас товарищ мой переночует.

Мать покосилось на Хонду. Слава богу, в полутьме не было видно его футболки.

- Хорошо, - сказала мать. – Спокойной ночи.

Волк уложил Хонду на полу и укрыл пледом, а сам лег на диване. Снилось, как Алина сидит на качелях, в красной футболке и в шлепках, а рядом, на щебне – Марго в волчьей футболке, пьет вино из бутылки и смеется. Алина говорит: ну ты и урод, залазит на качели с ногами, раскачивается и взлетает; а Марго пьет из бутылки, водит по щебню босой ногой и машет ей вслед.

Волк проснулся по будильнику и обнаружил, что Хонды на полу нет, а аккуратно сложенный плед лежит на стуле. Волк было подумал, что все это ему просто приснилось, но оставшийся в комнате запах перегара утверждал обратное. Ну и хрен с ним, подумал Волк. Главное, что в ходе приключения ни один Хонда не пострадал.

***

Следующие три дня прошли не так интересно. Волчара отрабатывал лекции и семинары, пытаясь делать вид, что его беспокоят полупроводники, замкнутые цепи и перевод технический статей с английского (спасибо Антону, этот отрезок занимательнейшего материала тот перевел на твердое «хорошо»). В общем Волк еле дождался среды, чтобы откатать новый материал.

Хонда либо забыл начисто бодрствование в воскресную ночь, либо мастерски делал вид, что забыл. Волк на мгновение подумал: может все это ему просто приснилось?, но Мама не дал ему уйти на поводу у этих мыслей.

– Привет, собака, - сказал Мама, когда вошел вслед за парнями в коморку. - Если будешь и дальше выть, надо будет найти для тебя хорошую цепь.

Хонда только усмехнулся, но смотреть в глаза Волку избегал. Волку было в принципе все равно – конечно, если ночные пьяные откровения не станут регулярными. Его больше беспокоило другое – Хонда почти не помнил сочиненных в субботнюю ночь песен. После нескольких попыток вспомнить слова, Волк плюнул и поставил запись. Пришлось работать в таком режиме: совместное прослушивание, потом подбор, потом репетиция песни, потом смена кассеты и запись.

Первая песня получилась ничего – достаточно нежная, чтобы задеть девчонку, но не слишком сопливая, чтобы было стыдно стоять на сцене с гитарой.

- А про художника, это в смысле зеркало?,– спросил Волк, когда они записали первый трек. Хонда и брюсли переглянулись.

- Вообще то это восьмой контур.
- Какой еще контур? Электроцепи, что ли?, – не понял Волчара.
- Нет, - Хонда противно ухмыльнулся, а брюсли еле сдержал смех. – Восьмой контур сознания.
- Это что еще за бред? Умная книжка какая-то?
- Типа да, - опять противно ухмыльнулся Хонда. Наверное отыгрывается за воскресенье, подумал Волк, выставляет меня идиотом.
- Да хоть картина. Мне нужно знать, чтобы ничего левого не оказалось. Типа блатного жаргона или не дай бог голубизны.

Мама расхохотался: - Да. Я тоже хочу знать, а то вдруг какой-то смысл неправильный.

- Восьмой контур сознания – художник, который рисует картину, на которой художник рисует картину и так далее – это метафора, означающая осознанное восприятие человеческой матрицы, осознание себя как часть общего, коллективного разума, который существует вне времени и пространства. Это Тимоти Лири.
- Матрица, блин, это как Нео что ли? – спросил Мама.
- Нет, но где-то близко, - сказал Хонда.
- И вот такой херней вы и занимаетесь с брюсли? – спросил Волк? – Рисуете картину, на которой брюсли – Волк задвигал тазом – и Хонда – Волк повторил движение – и так далее, правильно?

Улыбка сползла с лица брюсли. Ну и пусть, подумал Волк, мне все эти поиски истины и ночные оргии уже в печени сидят. – Ладно, - сказал он вслух, - будем двигаться дальше.

Поскольку Хонда почти ничего не помнил из субботних творений, Волку не пришлось съезжать с фанковой темы – когда подошло ее время, он просто выключил кассету и все.

– А разве больше ничего не было? – удивился Хонда. – Мы же вроде долго сидели.
- Не, там только треп и все. Если бы меньше трещали, было бы больше толку.
- Странно, - добавил Хонда, обращаясь сам к себе. Волк подморгнул Маме, а тот улыбнулся в ответ. – Прогоним еще раз?
– Ага.

Звучало почти так, как нравилось Волку: агрессивно, но не глупо, с драйвом. В некоторых местах Хонда сымпровизировал – добавил запевы или просто несколько междометий – и получилось здорово, Волк даже закрыл глаза и представил перед собой зал, набитый публикой; в этом представлении красный Джексон был в руках у него, а не у брюсли, и народу понравились песни, особенно Алине; но чего-то недоставало – градус драйва не поднимался до максимального уровня и Алина все никак не решалась снять футболку; нужен еще боевик, нужна песня, которая порвет всех на куски, вытащит душу а под конец, так уж и быть, вернет ее назад, в ошеломленное и опустошенное тело. Нужен хит, короче.

- Может в пятницу не будем собираться?, - осторожно спросил Хонда, когда парни засобирались. Волк подумал, что на этой теме можно сыграть.

– Ну, вообще-то материал нужно прогнать, – начал тянуть он. - Мы первые песни не играли сегодня вообще…
- Блин, у нас с брюсли стрелка, может как-то перенесем?, – Хонда смущенно чесал нос. Он вроде как отпрашивался с урока у строго учителя, и Волку это нравилось.

При обычном раскладе Волк бы не согласился на поблажки – они затягивали процесс их превращения в звезд континентов, но в этот раз ему было кое-что нужно, и он решил поломаться, но уступить.

- Это плохо, конечно, выбиваться из графика. Хотя, – Хонда с мольбой смотрел ему в глаза, – если в субботу ты будешь поменьше говорить и мы сделаем три-четыре стоящие вещи…
- Я буду говорить только по делу, обещаю!
- Что еще за «обещаю», - Волк скривился, - Нормально поклянись.
- Бля буду
- Будешь, - Волк и Мама заржали.
- Тогда до субботы вечера. И еще, Хонда?
- Что?
- Контурные карты не забудь.


- Как ты думаешь, - спросил Мама, когда они с Волком устроились в вагоне метро. – Они педики?
- Думаю, нет, - одна мысль о таком паливе бросала Волка в пот и он запретил себе даже думать о том, что такое возможно.
- Чего ты так уверен? Все эти контуры, художники... Это голубизной несет
- Я видел, как они с телками были.
- Я тоже, но это еще ничего не значит
- И еще. Я знаю, что Хонда…
- Что Хонда?
- Ничего, - Волк передумал рассказывать то, что узнал в воскресенье ночью. В конце концов, это дело Хонды и Марго. Для себя же он решил, что поздним ужинам на кухне у брюсли положит конец. Придется вспомнить про Танюху: класс, конечно не тот, но все же не держать же себя в руках.

Волк надел наушники и включил кассету с репетиции, но въехать в тему так и не смог – вспомнил про приезд отца и всю дорогу до дома его не отпускало тревожное чувство.

***

С самого утра мать Волка сияла. Кроме модной завивки, он сделала в парикмахерской маникюр и надела новое платье. Нетерпеливо выглядывая в окно, он смешно хмурила брови и Волк подумал, что и у него будет когда-нибудь так: он возвращается с гастролей, и Алина ждет его, соскучившаяся, любящая и вскакивающая, когда наконец раздается дверной звонок.

Отец отрастил бороду и в свитере под горло был похож на участника полярной экспедиции. Он обнял мать и сына, снял тяжелые ботинки и прошел в кухню.

- Как дела, - спросил он, усевшись за стол.
- Соскучились, - сказала мать, глядя на него с обожанием.
- А ты как, сын?
- Нормалек.
- Как институт?
- Нормально.
- Но не отлично?
- Пап, не заводись. Все под контролем.
- Запомни, сынок. Если не хочешь как я шляться по стройкам, учись. И тогда сможешь жить по-людски.
- Ну не всем же инженерами быть
- Если не инженерами, то строителями. Или еще хуже.
- Пап, я хочу быть музыкантом.

Отец тяжело вздохнул, а мать успокаивая, погладила его по руке.
- Он все делает как обещал, - сказала мать, поглядывая на Волка; глаза ее сияли другим, тревожным светом. Волк хотел было сдержаться, но это обращение в третьем лице сбросило его планку.

- Я не хочу бетон месить, но и в конторе за столом протирать штаны не собираюсь. Мне этого мало, понимаешь? Мне нужно другое.

Мать тревожно сжала отцовскую руку; тот начинал закипать, а она знала, что волчья агрессивность и упрямство – общее у сына и отца, потому умоляюще смотрела на сына.

- Но если вы хотите, чтобы я выучился, я выучусь.

Отец помолчал, опять вздохнул и шлепнул ладонью по столу.
- Ладно, мать, накрывай ужин. Я пока смою дорожную пыль с себя.

Мать подскочила и загремела кастрюлями, Волк сидел молча за столом и ругал себя за то, что не сдержался.
- Зачем ты так, - спросила мать, не оборачиваясь. – Ты же знаешь, как он старается, чтобы нас обеспечить.
- Знаю. Но только сам он не стал инженером, - сказал Волк и сам себя проклял. Мать поставила тарелки на стол и холодно сказала: Мой руки.

Ужин прошел спокойно, хотя отец не смотрел на Волка и рассказывал о прорабах, кидалове и проблемах с переводом денег – обычная житейская жвачка.

Когда мать стала убирать со стола, отец вышел на балкон покурить и позвал за собой Волка.

- Ты взрослый пацан уже, - сказал отец, затягиваясь, - но ты пока в моем доме живешь.

Волку ответить было нечего. Отец выдержал паузу и продолжил.

- Заниматься ерундой я тебе запретить не могу, и не собираюсь – у всех должны быть свои червяки в голове. Но одного я могу от тебя потребовать. Никогда, ни за что не бросать институт. А потом – потом делай что хочешь, хоть голым танцуй. Вопросы есть?
- Нет пап
- Вот и ладно.

Отец залез рукой под свитер и достал из нагрудного кармана клетчатой теплой рубахи сложенный вдвое конверт. Внутри было несколько долларовых купюр, он вытянул двадцатку и протянул Волку.

- Можешь сегодня у Мамы переночевать?
- Без проблем.

Волк открыл дверь балкона и шагнул в кухню.
- Сынок
- Что?
- Не делай глупостей.

***

К Маме Волк идти не хотел, но деваться было некуда. Сперва он поздоровался с тетей Ниной, матерью Мамы, потом с младшей сестрой Наташей, потом со старшей сестрой Оксаной, которая хоть и жила с недавнего времени отдельно, сегодня как назло пришла навестить родственников. Мама переписывал конспект по вышке, и Волк уселся рядом, на диван.
 
- Мне минут десять еще, - сказал Мама не оборачиваясь.
- Ага, - ответил Волк и от нечего делать начал разглядывать книжную полку на противоположной стене, хотя видел ее тысячи раз. Стругацкие, Желязны, еще какая-то фантастическая хрень, Азимов, пособие по бодибилдингу, школьный учебник английского (его Мама забыл в библиотеку сдать, заниматься он и не собирался), опять Азимов, основы менеджмента, Желязны… Стоп! Какой еще менеджмент?

Волк поднялся с дивана и направился к полке. «Основы менеджмента», Москва, 1996 год, пособие для абитуриентов. Это что же получается? Мама надумал стать брюсли или его папой? Или ими двумя одновременно? У Волка было ощущение, что невидимый враг заходит с тыла.

- Что это?, - спросил он, бухнув книжкой об стол. Мама отложил ручку и вздохнул.
- Понимаешь…
- Не понимаю. Вот ты мне и объясни
- Ты жил когда-нибудь в одной комнате с сестрой, в квартире – впятером? А я так живу каждый день
- Только не надо жалось выжимать. Я тоже не как сыр в молоке катаюсь.
- А я хочу такую хату, понимаешь?
- Ты мне скажи, ты в то, что мы делаем, вообще не веришь?
- Не. Верю, но…
- Что, но?
- Но столько народу этим занимается. Везде, понимаешь. И получается у единиц, а многие просто, так ничего не получают.
- И ты запасной вариант присматриваешь.
- Нет, ты что. Просто, одно ведь другому не мешает
- Ясно, - холодно сказал Волк. – Пойду к Фадею ночевать.
- Да не гони, не обижайся.
- Нормально. Не хочу быть шестым в этой и без меня забитой квартире.
- Блин, - вскрикнул Мама. Потом взял книгу и швырнул ее об стену. – Блин - повторил он.

Потом что-то вспомнил, встал и поднял учебник, открыл главу где-то в середине и нашел абзац про управление эмоциями коллектива. – Деструктивный неформальный лидер, - шептал он себе, - деструктивный неформальный лидер, - повторял он, стараясь запомнить термин.

***

- Что случилось, Волк?, - спросил Фадей, увидев парня на пороге. – Выглядишь как побитая собака.
- Так и есть, - ответил Волк и зашел, закрыв за собой дверь. – Водку будешь?
- О, - воскликнул Фадей. – Значит все действительно плохо.
- Типа того.
- Что, первые терки внутри коллектива?
- А ты откуда знаешь? – удивился Волк. Фадей только расхохотался и достал из шкафа стаканы.
- Об этом я знаю дофига.

Когда-то Фадей играл на басу в команде под названием «Желтая Река». Не обращая внимание на смешок Волка, Фадей рассказал о том, как долго они искали хорошее барабанщика, и как нашли, и как репетировали кавера, и как начали делать свои первые вещи.

- Демьян, наш гитарист- кстати классный гитарист, ты бы слышал, как он играет соляки Пейджа и Блэкмора, -в общем он был полная оторва. Однажды я его застал со своей девушкой, прямо за сценой, перед выступлением.
- Ты его убил?
- Неа, но… В общем, мы разругались
- С девушкой?
- И с девушкой, и с Демьяном.
- И чем все кончилось?
- Вот этим – Фадей обвел рукой свою квартиру. – Ни жены, ни группы.
- Печально
- Вот и я об этом. Так что мой тебе совет: хочешь стать звездой, береги девушку и не давай парням заходить сильно далеко.
- Поздно. Они контурами сознания увлекаются.
- Чем?
- Контурами сознания.
- Это что, Тимоти Лири что ли?
- Блин, видишь, даже ты знаешь, а я нет
- Что значит даже ты? Я, между прочим, эту ЛСДшную тему от и до прошел
- Ты что, марки жрал?
- А как же, психоделия как раз в моде была.
- Значит прав мой отец?
- Что я наркоман? Да ну, это ж баловство. На самом деле эта штука действительно может сознание расширить
- Все наркоманы так говорят
- А я вот не наркоман и говорю – это работает. Не на всех, правда, некоторых может поломать здорово. Тебе я, например, не советовал бы этим заниматься
- А я и не стал бы.
- Вот и молодец
- Блин, не знаю. Что теперь со всем этим делать?
- А что делать? Что и раньше делал. Гни свою тему. Проблемы будут, как без этого. А если бы проблем не было, любой дурак смог бы стадионы собирать.
- Тяжело это все как-то
- Ты определись, чего ты хочешь. А если действительно хочешь, то ничего больше не имеет значения.
- Ладно Фадей, пойду спать.
- Давай, дружок. А мне оставь ваши репетиционные. Послушать хочу.

Волк достал из рюкзака кассету с записью и улегся на диван. В голове крутился разговор с отцом, потом книжка по менеджменту, лицо Мамы, его дурацкие оправдания, пока на первый план не вышла Алина – в ситцевом платье, с завитыми локонами, сидящая у окна; вот Волчара выходит из гастрольного автобуса, чехол с гитарой в руке; на остановке пусто, слишком рано для часа пик; и он идет по улице, и вдыхает полной грудью утренний воздух; вот он сворачивает к подъезду и чувствует на себе взгляд; подымает голову вверх и видит, как в окне Алина улыбается и машет ему, он машет в ответ и заходит в подъезд; разуться он не успевает – Алина обнимает его и уводит в спальню; горят свечи и играет что-то нежное и, черт с ним, сопливое, и Волк снимает с Алины легкое платье и входит в нее как скорый поезд в тоннель; и ее волосы пахнут цветами и ноги ее прижимают его, ее грудь горит огнем, их руки напряжены и вот скорый, разогнавшись, вылетает из тоннеля выбрасывая облако дыма.

***

Контролировать процесс, повторял себе Волк, глядя в зеркальные дверцы лифта, мне нужно контролировать процесс. Двери открылись и он увидел на пороге пентхауза Марго – в коротких шортах и красном платке, который едва поддерживал грудь.
- Привет, солдатик, - сказал она. - Соскучился по мне?
- Сначала самолеты, - буркнул Волк и прошел внутрь.

Большая мама был уже здесь, они сидели с брюсли на кухне и трепались об очередной толстой книжке, которая лежала тут же, на столе.

- Его называют гуру маркетинга, - донеслось до Волка, - это самое лучшее знание предмета, которое можно сегодня получить.
- Привет, ускоглазый,- рявкнул Волк, усаживаясь на стул. – Где наш бородатый друг?
- Он устал сегодня, спит еще, - ответил хозяин квартиры. – Что выпьешь?
- Крови, свежей человеческой крови.

Брюсли хмыкнул, встал из-за стола и достал из холодильника квадратную бутыль.

- Хороший выбор
- Это лучшее, что можно найти по этому предмету? – съязвил Волчара.
- Ага, - сказал брюсли, - именно.

Большая мама ерзал на стуле – ему не терпелось послушать еще про гуру, но брюсли молчал. Волк налил себе в стакан из бутыли и отхлебнул.

- Что же так вымотало нашего друга?, - спросил он как бы невзначай. – Девка в платке вместо лифчика?
- Нет, - ответил брюсли. – Он занимался депривацией сна.
- Дефлорацией чего?
- Депривацией, то есть прерыванием сна.
- Он не спал?
- Типа того. При этом сознание погружается в особое состояние, которое позволяет увидеть и ощутить то, что в нормальном состоянии недоступно.
- Он что, с птицами разговаривает? – спросил Волк и отхлебнул еще. Откладывать репетиции ради того, чтобы не спать несколько ночей и видеть сны наяву? Траву что, отменили уже? Или это разновидность садо-мазо?
- Вся эта хрень с сознанием – это типа ваше хобби? – сказал он вслух.
- Типа, - ответил брюсли. – Это очень полезно… эээ… для внутреннего развития.
- А по-моему все это – траханье собственных мозгов, - Волк допил жгучую жидкость в стакане и шлепнул им об стол. – Ладно девочки, пора за дело. Пойду разбужу нашу принцессу.
- Он просил разбудить его в одиннадцать
- А я просил родить себя в Швейцарии, - сказал Волк, направляясь из кухни.

Хонда спал безобразно – распластавший на огромной кровати, голый, с нелепо раскинутыми руками, ноги запутались в покрывале; кучерявые волосы на лобке, сморщенный пенис, бледная кожа, скомканная борода; руки по локоть исписаны непонятными знаками; будто какой-то чертов колдун Вуду наигравшись, швырнул куклу на пол, подумал Волк. Что эти парни думают о себе, чего им, блин, не хватает?

Волчара подошел к кровати, намотал на палец прядь волос из бороды и слегка потянул; Хонда скривился, но глаз не открыл, тогда Волк дернул настойчивее, так что Хонда вскрикнул.

- Подъем, Белоснежка, пора за работу.
- Уже что, одиннадцать?
- Тебе не пофиг? Прервешь свой сон, тебя же это прет
- Слушай, дай поспать часок еще, а потом и за дело
- Хрен с два, - сказал Волк. Он подошел к двери и включил весь верхний свет, потом светильники на стенах; на ночном столике лежал пульт и Волк пощелкал им, направляя в разные стороны, пока панель на стене напротив кровати не раздвинулась, обнажив огромную ЖК-панель. Волк сделал звук по максимуму, шла какая-то реклама и барышня радостно щебетала что-то про свежесть альпийских лугов.

Хонда ворочался на кровати, пытаясь спрятаться от шума и света под покрывалом, стонал и пыхтел; Волк стоял молча и ждал. Альпийскую свежесть на экране сменила женская неповторимость, а потом и надежность и уверенность в завтрашнем дне; картинка мигала и дергалась; вслед за рекламой начался выпуск новостей – ведущий тревожным тоном нес чепуху про политику, потом про убийство прокурора и что-то еще, уже более смешное.

- Ох и туфта, - простонал Хонда. Он сидел на краю кровати, замотавшись одеялом и пялясь в телевизор пустым, отсутствующим взглядом.

- Иди умойся, - сказал Волк и кинул пульт на диван. Ты просто тупоголовый ублюдок, - услышал он вслед, - просто заноза в жопе.

Волк подготовился к ночным посиделкам – несколько часов пятницы он провел, сочиняя рифы – жесткие, цепкие, агрессивные. Правда некоторые из них пришлось отбросить – что-то напоминало металлику, что-то – на нирвану, поэтому Волк оставил только те, что ему особо ничего не напоминали. Записав рифы на кассету, он прослушал их в субботу, во время пробежки, и решил, что они вполне сгодятся.

Кода Хонда, в шортах и с мокрой шевелюрой, зашел в комнату, Волк сидел с хозяйским Джексоном напоготове.

- Ты, Волчара, мне школьника напоминаешь. Кто пойдет к доске и наиграет нам рок-н-ролл? Володя? Ну давай, дорогой, что ты приготовил дома.
- А ты мне напоминаешь суслика
- Почему
- Просто напоминаешь

Хонда отхлебнул из бутылки с колой, которую держал в руке.

- Так и хочется сделать тебе какую-то пакость, но ничего в голову не приходит, наконец выдавил он.
- Удиви меня
- Нафига я в это все ввязался, - продолжал Хонда, усаживаясь на пол.- Занимался бы делами поважнее, не пришлось бы возится с такими плугами как ты
- Тексты есть какие-нибудь, или ты решил сегодня мне в жилетку поплакать?
- А теперь вот сижу невыспашийся, уставший, с этим идиотом – продолжал Хонда. – И нет спасения от него, его ж напалмом не вытравишь.
- Кстати про напалм, давай сегодня без твоей фанковой херни, а лучше сделаем что-то стоящее?
- Что значит стоящее? Про немецкий бомбардировщик или про зомби, восстающих из могил?
- Про бомбардировщик пойдет
- Тогда заряжай, диджей

Волк сделал звук чуть громче и выдал первую партию аккордов. Хонда скривился, но помахал пальцем, чтобы продолжал. Волк повторил аккорды еще и еще.

- Развивай тему, но далеко не уходи, - сказал Хонда, подкуривая сигарету. – И опять повторяй кусок.

Волк включил запись и начал послушно повторять набор аккордов. Ему представилось что-то в духе ночных кошмаров в холодном поту, натянутых нервов на грани срыва, раскаленного мозга, работающего на полных оборотах; такое с ним бывало, когда неожиданные неприятности наваливались скопом; казалось, ты просто тонешь в глухом лесном болте, и ни деревца вокруг, ни куста, а мягкая трясина прогибается под свои весом, тянет тебя в утробу, и ты хочешь расслабиться и, плюнув на все, дать болоту всосать тебя с головой, отключиться и забыть это все, но какая-то тварь внутри тебя, тварь, которую ты терпеть не можешь, которую ты просто ненавидишь, она просыпается и говорит: эй, чувак, да ты че, собрался утонуть в этом дерьме? ты собрался утопить меня здесь, слить в унитаз? ты чокнулся чувак, ты решил подохнуть? ты что, слабак? тебя имеют, а ты расслабиться решил? борись, тряпка, и все в том же духе, и вот ты уже напрягся всем телом и рвешься вверх, и жижа давит на суставы и ты думаешь нахера это все? забей, тони себе смирно; но нет, эта тварь продолжает говорить: и на рааааз-два, и ты ненавидишь ее, но все равно борешься; потому что ты знаешь эту тварь слишком хорошо, ты в глубине души любишь ее и бережешь, потому что эта тварь, она и есть ты.

Мои ошибки, кто, скажи, их считал
Мои нервы, ты знаешь, превратились в металл
Мое сердце, ты знаешь, стучит как мотор
Мои губы шепчут: приговор, приговор

Я считал тебя сильным, значит не прав
Я считал себя слабым, выходит, соврал
Я считал небо синим, пока не было звезд
Я взорву этот мост, я взорву этот мост

Пересекая черту, выходя за дверь
Я не остановлюсь, ты мне поверь
Пересекая черту, разрывая круг
Пересекая черту
Пересекая

Волк проиграл куплетную часть еще раз, но Хонда молчал. Он пропел припев и добавил еще несколько запевных строк.

Молись, если тебе это нужно
Беги, я не будут смеяться вслед
Когда мой зверь выходит наружу
На мгновение гаснет свет

Пересекая черту, выходя за дверь
Я не остановлюсь, ты мне поверь
Пересекая черту, разрывая круг
Пересекая черту
Пересекая черту

Волк остановился и выключил запись. - Можешь, когда пнуть, сказал он Хонде.
- Слушай, отымей себя в зад, а?, - отозвался тот.
- Люблю, когда ты заводишься. Давай дальше.
- Вот урод, - усмехнулся Хонда, - что там у тебя еще?

Волчару не нужно было уговаривать и он сыграл отрезок номер два – мрачный, резкий, режущий ухо.

- У нас что, сегодня Хеллоуин?, - спросил, хныкая, Хонда.
Волк кивнул, не переставая играть. Хонда вздохнул и взял ручку

Что-нибудь безумное, думал Волк, надо что-нибудь об отчаянии и безысходности, о пустых пропитых глазах, о кислых простынях, о тусклых лампах и полных пепельницах; что-нибудь о старых красавицах и одиночестве; что-нибудь о трусости и утраченных годах, что-нибудь о Фадее и Танюхе, о жалости и грехе.

Сны на кровати со змеями
Свадьба в поле с волками
Последний танец с Медеями
Сезон купаний с цунами

Кровь и пепел на головы
Эти рты разорваны
Эти кости сломаны
Эти связки сорваны

Последний день на планете Земля
Тысячи лет, прожитых зря
Что ты скажешь, когда погаснет зоря
Последнего дня на планете Земля

В бане с тупыми моделями
В кафе за столом с тюленями
Ночью с быками в троллейбусе
Дикие звери сбежались все

Яд и горечь по венам нам
Не сумевшим быть первыми
Без иллюзий, но с нервами
Супер-стервами, Супер-стервами

Последний день на планете Земля
Нет оправдания для тебя и меня
Что ты скажешь, когда разойдется земля
По ногами последнего дня

Волк отыграл еще четыре такта, остановился и выключил запись.

- Пойду еще колы возьму, - сказал Хонда.
- Бутылку мою захвати, - крикнул Волк ему вдогонку.

Две есть, подумал Волк, еще пару было бы неплохо. Он откинулся на подушки на полу и закрыл глаза. Сколько времени прошло? Полчаса? Час? Он успел устать больше, чем уставал за несколько дней в универе. Но это была другая, приятная усталость. Если нужно будет, я буду пахать как вол, думал он, грызть зубами землю. Главное, не терять контроль, повторял он себе, не обращать внимание на ерунду, не отвечать на… поцелуи?

Волк открыл глаза и увидел, что над ним склонилась Марго. Большое тонкое кольцо в ухе, грудь вывалилась из красного платка.
- Устал?, - спросила она.
Волк вскочил на ноги и отпихнул ее.

- Давай сразу договоримся, - спешно проговорил он. - Между нами ничего не было и не будет
Марго наклонила голову на бок, как собака, с интересом разглядывая Волка, будто видела его впервые.

- Я знаю про тебя с Хондой. И у меня есть правила: я не сплю с девушками своих друзей.
- С каких пор он твой друг, а я – его девушка?
- Послушай, я не собираюсь разбираться в ваших раскладах – это ваше дело. Но между нами – все.
- Все – что?
- Все - значит ничего.
- Ты не знаешь, о чем говоришь. То, что было между мной и Хондой – это было хуже рабства. И если бы не ты, я бы не смогла вырваться
- Я не хочу даже слушать эту вашу чепуху
- Если бы ты узнал, чем они занимаются, ты бы так не говорил
- А я не хочу знать
- Ясно, - Марго вся тряслась от ярости. – Все ясно с тобой. Всем вам нужны либо бабки, либо секс.
- Мне нифига не нужно
- Да? Поэтому ты и торчишь тут каждые выходные? Мудак!, - крикнула Марго и выскочила из комнаты, разминувшись в дверях с Хондой.

- А я было подумал, ты можешь вести себя с девушками, - прокомментировал он.
- Кончай, а? Ваши дурацкие отношения меня не колышут, разбирайтесь сами.
- Угу, - сказал Хонда и отпил из бутылки. – Репетировать будем?

Волк уселся на пол, взял гитару и включил запись. Трек номер три был разухабистым и задорным, и он почти сразу забыл про Марго. Ему хотелось услышать что-нибудь жизнеутверждающее, например, про ревущий пикап, мчащий по залитой солнцем пустыне; про местное радио с рок-н-роллом и Деву Марию на лобовом стекле; тонкие сигары и широкополые шляпы, клетчатые рубахи и джинсы с кожаными латками, сальные шутки и крепкий кофе, утренний туман и дневной зной, треск цикад и неоновые вывески бара, легкие потасовки и кружки с холодным пивом на дубовой стойке; девушки кровь-с-молоком и крепкие мужчины, блюз на стальной гитаре и никакого телевидения.

Меня называют везучим, я знаю куда дует ветер
Мне доверяют девушки, кони, собаки и дети
Глаз зеленый, глаз синий, а зуб золотой
Как чертовский приятно быть мной

Сукин сын, детка, я сукин сын, детка
Как тебя зовут, шепни мне на ухо, детка
Бог или черт поставил на мне отметку
Берегись, детка, я сукин сын, детка

Я не знаю о душе, мне на это наплевать
Церковь я меняю на игорный стол и кровать
Истина прячется на днище стакана
Родная, не хочешь согреть ветерана?

Сукин сын, детка, я сукин сын, детка
Как тебя зовут, шепни мне на ухо, детка
Бог или черт поставил на мне отметку
Берегись, детка, я сукин сын, детка

Жизнь катится под горку
Жизнь сбрасывает вниз
Какая разница, все это только каприз

Я сукин сын, детка, сукин сын, детка
Как тебя зовут, шепни мне на ухо, детка
Бог или черт поставил на мне отметку
Берегись, детка, я сукин сын, детка

Волк сыграл бестолковое соло – ему казалось, оно подходило как нельзя лучше – и выключил запись. То, что нужно, думал он, получилось то, что нужно.

Хонда допил свою колу и опять закурил.
- Я хотел тебе про Марго рассказать…
- Да мне пофиг
- Я хочу, чтобы ты знал. Мы же можно сказать – Хонда задумался – в общем не совсем чужие люди.
- Не нужны мне ваши сопли. Как хотите, так и живите.
- Я верил в нее, - не унимался Хонда. – Я пытался донести то, что понял сам, но она не выдержала. Она считает меня психом.
- Не одна она
- Да. И она считает, что я ее поработил, сломал, выжал. В общем я демон, а она – заблудшая овца.
- И что?,- спросил Волк. – Ты хочешь от меня сочувствия?
- Да нет, просто хочу, чтобы ты знал.
- Ну, тогда считай, что я знаю. А теперь пора спать.

Хонда потушил сигарету и достал новую.
- Я думал, - сказал он, - что ты твердый, цельный человек, Волчара. А теперь я думаю, что ты трусливый и закрытый. А вся эта жестокость – напускное. Ты не хочешь знать лишнего, потому что боишься узнать слишком много.
- Я не хочу знать лишнее, потому что этот засирает мне мозги, понятно?  А все, что засирает мне мозги – лишнее.
- А может ты и действительно сильный? Хм, - сказал Хонда и задумался.
- Долбоебы, ****ь, - вырвалось у Волка. Он встал и вышел из комнаты, хлопнув дверью.

***

В среду репетиция прошла как по маслу. Правда, Волку приходилось перед каждой новой композицией ставить запись, чтобы Хонда мог вспомнить слова, которые написал – тексты рождались у него спонтанно и наутро он не мог вспомнить ни строчки.

В целом Волчара был доволен результатом – на записях, которые он сделал в среду, песни звучали достаточно мощно и глубоко, не хватало лишь жирного тяжелого баса. Он решил, что искать пятого в группу сейчас не время и просто нужно будет подтянуть басы за счет верхних струн. Фадей тоже поддержал эту затею – по его мнению, звучало неплохо, но все же звук был грязным и глухим, иногда целые строчки пропадали в фоновом реве. – Но не заморачивайтесь на вылизывании, - советовал он, - вылизать можно всегда, а вот взъерошить потом вряд ли удастся.

Волк решил не вылизывать, чтобы не взъерошивать. Вместо этого у него созрел новый план: он надумал вывести всю банду в люди. Он изучил доску объявлений в университетском ДК, просмотрел объявления на столбах вокруг универа – бальные танцы и амфетаминовые рейвы. Рокнроллом, похоже, никто не интересовался, но такие вещи давно не останавливали Волка.

Наведавшись в студенческий клуб, он узнал, что иногда в нем проводят живые концерты. Потратив отцовские двадцать баксов на поляну для худого панка с малиновыми волосами, который исполнял в кабаке роль арт-директора и администратора зала, он договорился о выступлении через неделю.

– Сразу говорю, денег не заплатим, - сказал ему панк, выпив залпом первые сто.
– Нас это устраивает, - заверил его Волк и подлил еще.
– Рабочий рваный, железо тоже свое возьмите. Шнуры короткие, стойка под микрофон только одна. – Волк только кивал головой в ответ. Это конечно не Мэдисон Сквеар Гарден, но надо же с чего-то начинать.

На репетиции в пятницу, после того, как вся программа была отыграна, Волк сообщил парням, что у них через неделю – первый концерт.
- Ты уверен, что мы готовы? , - спросил Хонда.
- А ты уверен, что у тебя есть борода?
- По-моему тоже рановато, - вставил Мама. – Мы еще хромаем в некоторых моментах.
- Мы не хромаем. Это ты хромаешь в некоторых моментах, - отрезал Волк. – И у тебя есть неделя, чтобы подтянуть.

Хонда о чем-то спросил брюсли, тот в ответ пожал плечами, почесал голову и по-видимому согласился.

- У нас предложение, - сказал Хонда. – Мы с Брюсом сделаем небольшие афишки и придумаем что-то вроде шоу.
- Только без голых мальчиков в красном, - пробурчал Волк.
- Тебе понравится, поверь, - заговорщицки подмигнул ему Хонда. Волку как-то не очень верилось, но уж лучше придумают что-то, чем будут морозиться и забывать партии.
- Есть еще одна проблема, - сказал Волк.
- Что за проблема?
- Что на афише писать?
- Ты в смысле название?
- Ага
- Так какие проблемы? Назовемся Волками и все?
- Да не, тупо как-то
- А какие варианты?
- Я тут набросал кое-что, - сказал Волк и достал заготовленный список.
- А как же, - съязвил Хонда, - наш мальчик сделал домашнее задание
- Пока ВАШ мальчик страдал херней, я не сидел сложа руки. Предлагаю зачитать и обсудить
- Валяй
- Первое – Кашмир
- Давай уже Четыре палки, Поездка в Калифорнию или, была ни была, Лестница в небо
- Я об этом думал, но слишком сопливо, - ответил Волк.
- Да? Может тогда Песочный человек?, - предложил Хонда.
- Неплохо, как тебе, Мама? – спросил Волк. Тот только пожал плечами. – Ок, записываю Песочного человека в правую колонку. - Дальше, Беглецы
- Тонкие концы? – Хонда сделал вид, что не расслышал.
- Короче, ясно. Мы будем издеваться. Может у тебя есть идеи?, - спросил его Волчара.
- Представь себе, есть. Например, Кома.
- Что-то было такое уже
- Тогда Мескалито
- Ты серьезно?
- Ладно, тогда Брахма Диджей
- Блиииин, - Волк закатил глаза. Эти парни точно инопланетяне, думал он, а Мама открыто ржал. – Брахма Диджей, не могу, Брахма! Это капец!
- Есть еще Карма полис
- Этот типа Рэдиохэд?
- Ну да
- Можно. Пишу в праву колонку. Еще идеи?
- У меня есть, – отозвался вдруг Мама.
- Серьезно?
- А что, я придумать, по-твоему, ничего не могу?
- Ну валяй
- Черный гуру
- Хм, не совсем точно, - вставил Хонда. – Уж лучше тогда Черный Будда.
- Так себе, - сказал Волк, но все равно записал в правый столбец. – А что молчит наш ускоглазый друг?
- Я думаю, - отозвался брюсли.
- Так придумай нам классное название.
- Ну, можно например Ле карт нуар
- Это что, по-французски?
- Ну да
- Ты бы еще Пралевуфрансе предложил
- Как хотите, - сказал брюсли, пожав плечами, - мне нравится.
- Кому-то еще нравится?, - Волк обвел взглядом парней, - похоже никому. Тогда, если нет новых вариантов, предлагаю сосредоточится на правой колонке. А здесь у нас – Песочный человек, Черный Будда и Карма полис. Предлагаю голосовать. Кто за Песочного человека?

Волк поднял руку, вместе с ним Мама и Хонда.

- Хорошо, кто за Будду?

Руки подняли брюсли и Мама. Хонда покачал головой, решаясь, и тоже поднял руку.

- Ясно. И кто за Карма полис?

Хонда поднял руку, за ним Волк, но больше скорбную балладу радиохэд никто не поддержал.

- Итак, в финале у нас Черный Будда и Песочный человек. Нужно убедить либо меня, либо брюсли.
- Не нужно никого убеждать, - отозвался брюсли. - Хотите человека, давайте человека. Но мне Будда все равно больше нравится.
- Почему? , - Волку стало интересно, почему брюсли сдался так легко, совсем без боя.
- Это красивый образ. Обычно Будда – синоним уравновешенного, гармоничного, просветленного человека, даже не человека, а состояния, к которому нужно стремится. А Черный Будда – это его антипод, Будда воинствующий, несущий хаос и разруху, Будда карающий. Получается противоречивый и потому объемный, интересный образ.

Волк задумался. Будда – все-таки более богатое, ассоциативное понятие, а черный – достаточно роковое, мужское прилагательное. И для эмблемы есть где разгуляться – Будда с головой вместо черепа, Будда на пегом коне, с револьвером в каждой из шести рук. Или это у Шивы много рук? Не важно, пусть будет Будда, решил Волк.

- Уговорил, я тогда тоже за Будду.
- Опа, один-ноль в пользу дзена,  - торжественно провозгласил Хонда и подмигнул Волчаре. – Если быть достаточно мягким, можно пройти даже сквозь Волка.
- Это ты о чем?, - не понял тот. Но Хонда не ответил, а брюсли засмеялся, кивая головой. Уроды, подумал Волк, зачем маскироваться? Назвались бы уродами, ведь уроды и есть.

- Ну что, уроды, тогда прогоним программу? – сказал Волк. Мама застонал, а Хонда удивленно выпучил глаза. – Мы же уже полтора часа колбасим?
- Тяжело в учении, - казал Волк и повернулся к Маме. – Че спишь? Счет давай!

Мама послушно взял палочки и на счет четыре Черные Будды начали Твой случай.


***

- Есть разговор, - сказал Хонда Волчаре, когда репетиция закончилась
- Валяй, - ответил Волк, пакуя гитару.
- Давай не здесь, - сказал Хонда, - Марго сегодня работает в клубе, предлагаю навестить. На машине за полчаса домчим.

В клубе было полно народу, густой дым подымался к потолку а музыка громыхала так, что разговаривать мжно было только перекрикиваясь.

- Как ты можешь разрешать ей работать здесь? – спросил Волк Хонду, как только бешенное валиво из динамиков на миг прервалось. – Это же настоящий притон!
- Истина настолько важна, что ее не впадло искать и на помойках, - гордо произнес бородатый.
- Да чтоб вы сдохли со своей истиной!, - не выдержал Волк. – Вы как дети малые, но, по-моему заигрались не по-детски. Твоя подружка танцует голой перед быдлом. В чем тут истина?
- Твои родители делают то же самое, только в переносном смысле. Он тоже пляшут на забаву, для чужих глаз, но при этом не получают удовольствия и зарабатывают еще меньше, - ответил Хонда.
- Ты родителей моих лучше не трогай, - предупредил Волк.
- Ладно, ладно, не кипятись. Но признай: не все так просто и ровно в этом мире, есть законы которых ты не понимаешь
- Например?, - Волк почувствовал холодок, пробежавший по спине. Музыка в динамиках стала мягче и тише.
- Жизнь хрупкая и непредсказуемая штука, - сказал Хонда. - Ты никогда не знаешь, что случится с тобой в следующую минуту
- Это всем известно, что тут особенного?
- Да, все это знают, но все пытаются об этом не думать, потому что не умеют жить, осознавая, что каждая минута может оказаться последней
- Блин, да о чем ты говоришь? Что значит не умеют жить? Если ты живой, то ты умеешь жить, что тут сложного?
- Ты так действительно считаешь? И ты никогда не стоял на крыше дома, готовый сорваться вниз, от бессилия, от понимания того, что ничего поделать не можешь, что все твои мечты разбиты и ничего хорошего тебя не ждет?

Волк молча откинулся на стуле, в висках бешено стучало сердце. Откуда он знает, лихорадочно думал он. Неужели Мама рассказал? Или Фадей? Или он сам ненароком проговорился во сне? Или он, так его перетак, считает чужие мысли? Пусть он стоял не на крыше, а на балконе, но все равно - откуда он знает?

- Давай что-то выпьем, - предложил Волк вслух.
- Вечер перестает быть томным, - оскалился Хонда и щелкнул пальцами. Рядом появилась официантка, женщина за сорок в слишком откровенном декольте и с переизбытком косметики, под которой так и не удалось спрятать возраст.

- Два по сто, мне и моему другу, - Хонда бросил взгляд на насупившегося Волка. – Лучше по двести пятьдесят. Сок, два пива, бутерброды.

Официантка кивнула и исчезла.
- Займешь мне денег?, - спросил Волк.
- Не парься, я угощаю. Тем более, что я твой должник.

Диджей врубил какое-то техно и на сцену выскочили Близняшки. Хонда громко захлопал в ладоши, улюлюкая. Волк заметил, что у одной из них – Риты или Гиты? он так и не научился их различать – была родинка на груди.

Тела близняшек были крупными и спелыми, по-деревенски здоровыми. Почему-то в абсолютно голом виде они Волка не возбуждали – по крайней мере в сексуальном плане. Наоборот, они действовали на него как-то успокаивающе: мерное подрагивание грудей, плавные движения полных бедер. Волку вдруг захотелось забыть обо всех этих истинах, подойти к сцене и прижаться к животам Близняшек, спрятаться в их груди, укрыться их  волосами, окунуться в чистый, радостный и спокойный сон и не возвращаться из него никогда.

- Магия, правда? – прервал его мысли Хонда.
- Ага,- ответил Волк. Этот Хонда точно читает мысли, чтоб он сдох, он наверное душу за это продал, крутилось у Волка в голове.

Официантка принесла заказ и Волк схватился за стакан как за спасательный круг в этом море впечатлений, открытий и странных аргументов, которые вышибали пол из под ног его хрупкого мира. Вселенная закружилась в безумном танце и Волк почувствовал нутром, как капают секунды, каждая из которых может стать последней.

- От твоей правды у меня скулы сводит, - вырвалось у Волка. Хонда рассмеялся и поднял бокал: Доброе утро!

Волк выпил и в голове немного прояснилось. Нужно восстановить свои позиции, думал он, нужно срочно вернуть контроль.

- Если ты такой умный, - сказал он Хонде, - скажи, как можно жить, зная, что можешь умереть в любой момент?
- Что, страшно?
- Есть немного
- Это нормально, для начала, - Хонда подкурил сигарету и глубоко затянулся, только пахло не табаком а горящими осенними листьями.
- И что теперь?
- Просто не забывай об этом
- Не забывай о чем?
- О смерти
- И что?
- Ничего. Если ты будешь помнить об этом, то сможешь увидеть вещи, как они есть. И сможешь осознать, что тебе действительно нужно.
- Я и так знаю
- А ты уверен, что тебе нужно именно это?
- Конечно
- А зачем тебе вся эта возня с группой? Зачем популярность деньги и прочая труха?
- Тебе легко говорить о трухе, когда живешь в Такой Квартире и не думаешь, что есть на завтрак
- Это все наносное, ты это все можешь тоже иметь, но это не цель
- А что же тогда цель?
- Ну, в твоем случае – это безопасная комфортная жизнь, без переживаний и потрясений
- А в твоем? Постоянные приключения, как в кино?
- Не совсем. Мне важна истина, какой бы она не оказалась. Истинный смысл всего
- Мне это не нужно
- Вот именно. Ты спокойный уверенный в себе, прямой, сильный. Тебе нужна хорошая работа и немного власти, чтобы чувствовать себя важным.
- Я просто хочу быть рок-звездой.
- Ты не тот типаж.
- Это еще почему?, - возмутился Волк. У него задрожали руки, он налил себе еще.

- Потому что все рокеры – безумцы, а ты боишься потерять контроль.
- Да с чего ты взял, что все они – безумцы?
- Назови хоть кого-то нормального
- Ну, Хэтфилд, например
- Драчун и алкоголик, проходит курс терапии
- Эллис Купер?
- Мармон, а в прошлом – полный набор. Этот человек на сцене гильотину устанавливает, ты думал об этом?
- Ладно, ну а Эксл?
- Ты издеваешься? Давай я продолжу? Роллинги, Цеппелин, Блэкмор, Оззи, Лемми, братья Галахеры, Перцы, - это из живых. А мертвые – мертвые в основном умерли молодыми, причем не за чтением книг в библиотеке.
- Все равно я не согласен. Пусть они бухают, дерутся, нюхают или чем там они еще занимаются – это же не значит, что они при этом действительно ненормальные.
- Ты сам веришь в то, что говоришь? Ладно, некоторые все таки возвращаются в семью, становятся даже набожными. Но ты посмотри в их глаза, что ты там видишь? Овсяные хлопья с молоком на завтрак и воскресные пикники? Или оргии на грани безумия, пьяные гонки и безрассудство?

Волк ничего не ответил, залпом выпил и налил себе следующую. Он вдруг вспомнил длинные уродливые шрамы на руке у Фадея. Неужели ради своей мечты ему нужно свихнуться? Трахать все, что движется, танцевать пьяным на столе и просыпаться в незнакомых местах, в луже собственной блевотины?

- Неужели по-другому нельзя?, - спросил он сам у себя обреченно.
- Неа, - победоносно заключил Хонда и расхохотался.

На сцену вышла Марго, избавив Волка от продолжения неприятного разговора. Волчаре было противно думать о том, что он спал с ней, в то время, как Хонда ее любит. При этом сам Хонда сидит в зале и позволяет этому пьяному сброду улюлюкать, пока она оголяет свой зад. Если это Рокнролл, то Волк в нем решительно ничего не понимал.

В этот раз Марго была в леопардовом боди с хвостом на копчике и молнией между ног. Кульминацией номера стало, естественно, расстегивание молнии и манипуляции с хвостом. Хонда радостно хлопал и свистел, а Волку становилось все хуже и хуже. Надо валить отсюда, думал он, хватит на сегодня откровений.

Волчара встал из-за стола и тут увидел, как какой-то чудак из зала лезет на сцену, к Марго. По лысине и худому силуэту Волк узнал своего старого друга, которого на днях приложил половником. Видимо, лысый решил отыграться за прошлую неудачу. Волк схватил с ближайшего стола полупустой (или полуполный?) бокал и двинулся к сцене. За это время лысый успел нагнать Марго и схватить ее за руки. В лучах светомузыки было видно, как ее лицо исказила гримаса ужаса.

Волк в несколько прыжков добрался до сцены, но не успел – лысый ударил Марго наотмашь, так сильно, что она упала на колени. Лысый схватил ее за волосы и ударил в лицо коленом, в этот миг Волк обрушил на его голову бокал. Лысый осел на пол и, пошатавшись, упал на бок. Волк наклонился к Марго и поднял ее на ноги, лицо девушки было в крови. Подбежавший Хонда подхватил Марго на руки и направился через зал к кухне. Волк оглянулся – лысый все еще был в отключке, пустой бокал лежал рядом на полу и Волк на всякий прихватил его с собой.

Бокал не пригодился – мужики в зале молча расступились, пропуская его за стойку. Волк прошел через кухню к черному выходу, оставил бокал на столе и вышел на улицу.

Марго успела вытереть кровь с лица и стояла, облокотившись на Хонду и тихо всхлипывая. Хонда все еще не пришел в себя, глядя стеклянными глазами куда-то в темноту двора.

- Так и будем стоять и втыкать? А ну бегом отсюда, - крикнул Волк, толкая Хонду в спину. Тот очнулся, подхватил Марго на руки и посеменил к дороге. Волк выскочил на проезжую часть, махая руками. Красный жигуль затормозил, водитель высунул голову и спокойно спросил: Ты что, идиот?
- Отец, нужно срочно. Дам, сколько скажешь.
 
Водила глянул на перепуганного Хонду и хлипающую Марго и кивнул, мол, залазьте.

До ускоглазого парадного ехали молча. Волк достал у Хонды из кармана деньги и рассчитался с водителем, а остальное вложил обратно в карман.

- Слушай, - начал Хонда, когда они вышли из машины, - если бы не ты…
- Иди ты на *** Хонда, честно. Я может и дебил, но одно я знаю точно. Если ты ее любишь, не вздумай ее отпускать, понял?

Хонда кивнул. – Возьми такси
- Я лучше пройдусь, - ответил Волк. – Вечерок тот еще, нужно проветриться.

Волчара решил сделать круг вокруг метро – пока в голове не прояснится. Какие они все-таки дети еще, думал он. Все эти высокопарные речи, все эти поиски, безумие, а элементарных вещей не понимают.

В метро было пусто, Волк надел наушники и включил Черный альбом. Неужели он действительно проходит терапию? Еще и алкоголик? Глядя на Хэтфилда на сцене, Волк никогда бы такое не подумал. Кровь с молоком, здоровяк-лесоруб, но алкоголик? Никогда. А если действительно все они – просто психи? Эту мысль Волк не захотел додумывать до конца. Эй, я твоя жизнь, твой кров и твое укрытие.


***

Первый концерт Черных Будд оказался под угрозой срыва – по семейным обстоятельствам.
- Сынок, мы обещали Перевезнякам, что придем в пятницу все вместе
- Обойдетесь без меня, - раздраженно огрызался Волк. – Я вам что, для протокола нужен?
- Ты же знаешь, мы всегда к ним вместе ходили, и они к нам тоже. А отец и так дома ненадолго, так что давай сходим.
- Но у меня важные дела в пятницу
- Подождут твои важные дела. Что важнее? Твои дела или отец?
- Ты неправильно вопрос ставишь. Что важнее – мои дела или Перевезняки?
- Ну неужели нельзя отложить?
- Что за шум? – спросил отец, заходя на кухню. Неделя дома пошла ему на пользу – синяки под глазами исчезли, щеки порозовели, а в глазах появились теплые искорки. – Чего шумим?
- Миша, я не могу твоего сына уговорить пойти к Перевезнякам.
- Да? Помнишь, сынок, как в седьмом классе…
- Ой, пап, да помню я эту вечную историю про то, как он мне с физиком помог и как я ему обязан поступлением и тд тп
- Ты ему не обязан. Я просто хочу, что бы мы вместе сходили к нашим друзьям
- Но это ваши друзья, вот и идите
- Я считаю, - начал отец уже с нажимом, - что нам нужно сходить всей семьей.

Волк тяжело вздохнул. Расклад был не в его пользу и, похоже, придется постараться, чтобы избежать скандала.

- Пап, у меня очень, понимаешь, очень важное дело в пятницу
- И сколько продлится это твое дело?
- Часа два-три
- Вот и чудно. В девять чтобы был у Перевезняков. И точка.

***

К семи вечера в клубе было человек двадцать. – Может позже начнете?, - спросил панк, когда Волчара вошел внутрь.
- Начнем через полчаса, - уверенно ответил Волк. В полиэтиленовом пакете он принес выглаженную рубашку, брюки и туфли – комплект минимального благополучия, чтобы выглядеть достойно у Перевезняков.

- Где парни? – спроси он у панка.
- За сценой, - ответил тот и ухмыльнулся. – Готовятся.

То, что ожидало Волка за сценой, его потрясло. Хонда, наполовину голый, в каких-то немыслимых то ли штанах, то ли юбке, брюсли в голубой накидке, тоже на голое тело, все вымазанные какой-то синей краской – рисунки, надписи, Волк в полутьме не мог разобрать. Рисовала, похоже, Марго – руки ее по локоть были синими, а на правом глазу - пиратская повязка скрывавшая следы побоища в клубе. Рядом с ней крутились близняшки – все трое были одеты в короткие клетчатые юбки и открытые белые блузки. Увидев Волка, школьницы завизжали и бросились обниматься, растирая краску по футболке, пакету, небритому лицу Волчары. В углу на собственном рюкзаке сиротливо сидел Мама, в глазах его была мольба.

Вот это и есть шоу? Полчаса позора, а потом нажрусь, успокаивал себя Волк. Хотя нажраться можно было прямо сейчас – бутылка с прозрачным алкоголем гуляла из рук брюсли к Хонде и терялась в синих девичьих руках. Главное не потерять контроль, думал Волк, просто ведем тему с Мамой, не сбиваясь, а там будь что будет. В висках стучало и у Волка даже начала кружиться голова. На ватных ногах он подошел к Маме и выдавил из себя улыбку.
- Что это за цирк, Волк?, спросил Мама.
- Не дрейфь. Главное – не сбивайся.
- Блин, да как тут не сбиваться, ты глянь на это балаган!

Услышав его слова, Хонда подхватил на руки одну из близняшек и усадил себе на плечи. Та расхохоталась и хлебнула из бутылки. – Черный Буда, я хочу от тебя сына!, - вопила она. Волк закрыл уши, посчитал до десяти и пошел на сцену, подключать гитару.

В зале стоял негромкий гул – студенты и сброд разной трезвости жаловались на жизнь, рассказывали анекдоты, чокались и косились на затемненную сцену. «Черный Будда. Откровения в стиле рок. Пока не наступит дзен» - гласила афиша на входе. Волк подключил примочку, убрал звук до минимума и проверил – сигнал есть. Когда это все вышло из-под контроля?, напряженно думал он, боясь поднять глаза и посмотреть в зал. Когда он успел все упустить?
- Эй, чувак, это ты что ли Будда? – крикнул какой-то урод из зала, но Волк не осмелился поднять голову.
- Это не Будда, это Бгахават Гита, - ответил ему другой хамский голос, после чего они вместе заржали, а Волк почувствовал, как ему по сердцу елозят крупной наждачкой – противно и больно.

За спиной раздался грохот – упала стойка с железом, потом возня и глухие удары бочки. Волк обернулся и увидел, что Мама сумел таки втиснуться на мелкий табурет за барабанной установкой, и от души отлегло. Дружище, думал он, дружище. Если мы не подохнем в ближайший час, мы не подохнем никогда. Мама, казалось, услышал мысли волка, уверенно кивнул и дал длинную дробь. В зале раздались жидкие аплодисменты. А пошло оно все на хер, сказал сам себе Волк, распрямился, подкрутил громкость на три четверти возможного и дал жирный риф. Мама дал две бочки, Волк повторил аккорд и Мама опять отозвался двумя глухими ударами. В зале захлопали.

На сцену вышел панк, а за ним – Хонда и брюсли, который прошел в правый угол сцены, где стоял подключенный Джексон.

- Халло еврибади, - протянул панк. – Тем кто ест – приятного аппетита, тем кто пьет – не останавливайтесь.

В зале заулюлюкали, а Мама дал две бочки и рабочий.

- Сегодня мы решили разнообразить ваш досуг классной музыкой. Это не просто рок-н-ролл, это ураган, это тайфун современной рок-сцены. Встречайте: прямиком из Тибета Чеееееерный Будда!

В зале захлопали, кто-то крикнул «Катитесь назад в Тибет». Панк уступил место у микрофона Хонде. Волк стал вполоборота, правым плечом к залу, чтобы видеть всех, кивнул брюсли и Маме и они вступили «Случай». Барабаны звучали глуховато, и Волк махнул брюсли, чтоб тот сделал гитару чуть тише. Они дважды проиграли вступление и Хонда затянул «Нельзя объяснить, проще сделать шаг \ Не на кого пенять и обвинять в сердцах \ Иногда проще рвать, чем развязать узлы \ Оставить город и поджечь мосты.

Потом Хонда решил пропустить припев, и повторил куплет. Испугался, подумал Волк, только не пугайся, думал он. Но после второго куплета Хонда вышел на припев – и спел его жестко и драйвово: Бежишь из дома, а все спят \ Это твой случай \ Лучше в ад, чем путь назад \ Это твой случай.

После припева брюсли сделал соляк – он упростил партию, которую они играли на репетициях, сделав поправку на хреновый звук – вырезал длинные пассажи и оставил только самые пиковые ноты, после чего кивнул Хонде и Волку, мол заходим на припев. Хонда отбарабанил припев дважды, после чего парни сделали короткую довольно слаженную коду. В зале повисла пауза.

Волку казалось, что прошла целая вечность, хотя не прошло и десяти секунд. Хонда стоял неподвижно и смотрел в зал, а зал – неподвижно смотрел на них. Кто-то должен был нарушит равновесие и на выручку пришел панк. Он просто открыл рот и заорал, хлопая в ладоши, и зал вслед за ним засвистел и захлопал – не овации, конечно, но довольно пристойный прием. Острые ледяные когти, которые на миг стиснули грудь Волка, разжались. Он кивнул Маме, и то дал счет для «Валива №2».

Начинали они песню на малых оборотах, под хэт и вокал Хонды: Бей бубен, бей бубен, бей бей бубен \ Жил был король, а теперь он умер \ Искал себя среди пустых улиц \ Но не нашел бей бубен, бей бей бубен.

Хонда повторил припев дважды, после чего Мама подключил рабочий и бочку, а Волк – включил дисторшн. Они проиграли куплет вхолостую и Хонда низко начал: Привет \ Мой друг пистолет \Твой друг уговор \ Прощай звучит как приговор.

После второго куплета брюсли дал короткое – и опять упрощенное – соло и они сделали прозрачный припев: хэт и гитара без примочки, а за ним – утяжеленный вариант. Хонда так завелся, что последние строчки припева просто кричал, вцепившись левой рукой в микрофон, а правой, со сжатыми в кулак пальцами, ритмично бил по воздуху.

Аплодисменты. Мама додумался не останавливать бой и «Валево №2» плавно перетекло в «Большую любовь» - резкую, нервную: Ты выделяешь воск \ Я люблю виноград \ Иеронимус Босх был бы очень рад \ Написать наш портрет.

Хонда качал головой в такт музыке, глаза его были закрыты. Волк посмотрел на сосредоточенного брюсли и раскрасневшегося Маму – слава богу все вроде шло нормально. Он даже не заметил, как из-за его спины на сцену выскочили «школьницы» – хмельные, визжащие - и начали подпрыгивать в такт припеву, размахивая большими мохнатыми помпонами, как у группы поддержки. Заводилой у них была, конечно, Марго, она диктовала фигуры, которые за ней повторяли близняшки.

Я бегу я вижу на своих пальцах кровь

Марго сделала «К», выставив правую ногу и подняв левую руку вверх, потом «Р», уперев  руку в бок, и «Ь» - присев и согнув ноги в коленях.
 
У тебя слишком большая любовь

Близняшки, стоявшие с другой стороны от Хонды, повторили все движения Марго. Зал ревел от восторга, слышался свист и крики «Давай, детка».

Мои приборы зашкалили вновь

Марго подскочила, расставив широко ноги, приземлилась и повертела мохнатыми шарами, приложив их к голове.

Детка, у тебя слишком большая любовь

Все трое повернулись лицом к залу и описали помпонами в воздухе контур сердца. Получилось круто, подумал Волк, даже круче, чем он мог себе представить.

Припев они повторили дважды, чем утомили девушек. Откланявшись, под свист и крики «Выходи за меня!» они убежали со сцены, а Хонда сел на пол, намекая, что пора надавить на слезу.

Мама давал бой по металлическому ободу рабочего, Волк вступил без примочки, перебором. Брюсли пропустил вступление, регулируя громкость звука – без примочки его соло звучало слишком тихо. Включи, показал ему Волк ногой на дисторшн, и уменьши звук просто. Брюсли кивнул и вступил – сначала чуть громче, чем нужно, но быстро выровнялся.

Разгоряченный школьницами зал притих, и Хонда, мерно покачиваясь на полу, затянул: Море забирает следы и ты думаешь, что ты здесь один \ Сам себе святой дух, отец и сам себе сын \ Этот мир ты создал и ты в нем Бог \ Пришло время переступить и этот порог.

Рано для припева, слишком рано, подумал Волк и Хонда, будто подслушав его мысли, пропустил два такта, затянул второй куплет и только потом плавно перешел к припеву, чуть повысив голос: И вот ты стоишь на краю этого мира \ Рисуешь картину, на которой художник рисует картину.

Брюсли повторял короткое выпуклое соло все громче и громче, Хонда пропел припев и начал его повторять, тоже повышая голос. Волк решил подключиться к общей игре на повышение и включил примочку, правда, прикрутив звук, но к концу припева напряжение так выросло, что он дал Маме знак играть в открытый рабочий. Брюсли не стеснялся, выдавая запредельно высокие, дребезжащие ноты. Волк играл рвано, аккордами, а Хонда повторял, как мантру: Рисуешь картину, на которой художник \ Рисуешь картину, на которой художник \ Рисуешь картину, на которой художник \ Рисуешь картину, на которой художник рисует картину.

Парни, не сговариваясь, сошли на нет и в клубе повисла тишина. Хонда медленно встал и тихо сказал в микрофон: «Спасибо». Несколько человек захлопали, но в общем публика была немного в шоке. Волк не знал, плохо это или хорошо, он посмотрел в зал и увидел, что народу за последние несколько минут заметно прибавилось – теперь в зале было человек пятьдесят. Почти никто не сидел – все стояли и смотрели на сцену.

Ну вот и конец, подумал Волк и, выкрутив ручку громкости на максимум, начал разухабистую «Сукин сын». Мама помогал ему хэтом, а потом добавил рабочий и бочку. И тут на сцену опять выскочили школьницы, и их зал встретил оглушительным ревом, как старых знакомых. Меня называют везучим, затянул Хонда, я знаю куда дует ветер.

Он опять решил спеть оба куплета подряд, и только потом перешел на припев: Сукин сын, детка, я сукин сын, детка \ Как тебя зовут, шепни мне на ухо, детка \ Бог или черт поставил на мне метку \ Берегись, детка, я сукин сын, детка.

В этот раз Марго решила не мудрить – во время припева они просто танцевали канкан – задирая ноги вверх и обнажая стройные ноги, открывая взору белые трусики.

После первого припева Волк кивнул Маме – мол, убери звук - тот кивнул в ответ и оставил только хэт. Хонда пропел припев еще один раз, под аккомпанемент девичьих ног и ритмичных аплодисментов. К концу припева он покрутил Волку пальцем, мол повторите, и они повторили еще один «тихий» припев, который Хонда уломал зал подпевать: Сукин сын, детка, я сукин сын, детка, - пел нестройный хор в зале, - Как тебя зовут, шепни мне на ухо, детка.

Третий припев парни сыграли в полную мощность и резко оборвали. Дамы послали в зал воздушные поцелуи и упорхнули со сцены. Хонда поклонился и рявкнул в микрофон: «Это были Черный Будда! Спасибо вам!».

Зал взорвался криками и свистом. Волк хотя и чувствовал облегчение и даже удовлетворение, был рад, что все наконец закончилось. Чтобы я еще хоть раз, крутилось у него в голове, нафига мне нужно это безумие? Вдруг он почувствовал руку на плече – это был панк. – Все было офигенно, чуваки, - орал он, пытаясь перекричать шум в зале, - просто офигенно. И музыка, и тетки – все супер просто. Как насчет следующей пятницы?

- Не проблема, автоматически рявкнул Волк и тут же пожалел: ведь обещал же себе!

- Как ты, Волчара? - спросил его Хонда. Волк только сейчас рассмотрел, что на животе у Хонды был нарисован огромный глаз, как на египетских фресках.
- Нормалек.
- Ты молодец, - сказал ему Хонда. – Надо отметить.

Но у Волка были совсем другие обязательства. Будущая рок-звезда умылась в вонючем пивном туалете, переоделась в рубашку и брюки и вышла через задний ход – чтобы словить маршрутку и попасть на званый ужин, гореть бы ему вечно в аду!

***

Отец успел выпить только первую стопку, когда Волк позвонил в дверь. У Перевезняков было все как обычно – паркет в коридоре, кричащие розы на обоях, пыльные вазы на полу и жирный наглый кот, возмущенно шипящий в углу, где гости оставляют обувь.

- Как дела, Володя?, - Перевезняк, стареющий толстяк с седой бородой и красным лицом раскрыл свои вязкие, горячие объятья. Волку показалось, что пот со стареющего тела проскользнул сквозь майку, рубашку и шерстяную жилетку Перевезняка и впитался в него самого; Волка передернуло, он еле сдержался, чтобы не оттолкнуть что силы теплую потную тушу.

- Нормально, дядя Толя, все в порядке.
- Давай, раздевайся, а я налью штрафную, - сказал хозяин и посеменил по коридору в гостиную. Дождавшись, когда толстяк закроет за собой дверь, Волк пнул кота ботинком и разулся. В голове еще гудело от концерта; больше всего Волку хотелось развернуться и убежать назад, к парням, праздновать первое выступление, напиваться до отключки и строить планы стремительного взлета на рок-сцену.

- Володя, - раздался из гостиной голос отца. – Ты что там возишься?
- Иду, - ответил Волк. Он пнул кота еще раз, просто пытаясь поднять себе настроение, и направился в гостиную.

Жена Перевезняка восседала в центре небольшого стола, вывалив грудь и опрев голову на ладони рук. Сквозь толстые стекла очков она рассматривала Волка; он просто физически ощутил, как скользит по нему ее цепкий взгляд, как она оценивает стоимость-качество-возраст-выглаженность рубашки, его брюки, его обувь, его длинные волосы, неряшливо собранные в хвост. Даже если бы он не знал Марию Сергеевну Перевезняк, ему бы хватило одного взгляда, чтобы распознать в ней училку. Такие мучают детей не как все, а с идеей, с огоньком, с твердой уверенностью в своей миссии Спасателей Душ, таких душ, как у Волчары. Волк оскаблился в ответ и послал ей взгляд, который, если трактовать вербально, означал: сдохни, стерва.

- Присаживайся, - засуетился вокруг стола дядя Толя, - давайте наконец выпьем.
- Не слишком ли ты торопишься, дорогой? – спросила его жена, не отрывая взгляда от Волка.
- Нормально, - сказал Волк, тоже глядя на нее. - Я так продрог на улице. Сами понимаете: пока дождался своего дилера, ширнулся по-быстрому, потом проститутку снял. Все на холоде, а на улице осень, авитаминоз.

Марина Сергеевна едва не подавилась шампиньоном. Отец засмеялся, мать тоже криво усмехнулась, но для порядка строго произнесла: А ну перестань паясничать, тебе же не десять.
- Да, уже вышку могу получить, - парировал Волк.
- Вова!

Волк поднял рюмку. Пошло оно все в пень, решил он, а вслух сказал: За встречу!

Дальше все шло по накатанной – еще по две, смена блюд, еще по одной, дискуссия на тему «ну-что-вы-можете-поедлать-с-этой-молодежью», попытки втянуть Волка в спор, сальный анекдот, который отец рассказывает шепотом, а потом громко смеется, и наконец музыка – очередной шансонье поет о тяжелой жизни в Америке, веселой жизни на родине, тоске и печали, водке в стакане – все выпивают еще по одной – опять анекдот, теперь уже от хозяина квартиры, потом разговор разветвляется – дамы о своем, а мужики – о своем, мужском, и наконец мягкий глубокий алкогольный драйв, ватный ступор, в котором Волчара отдается на волю грез.

Яркий белый софит бьет лучом прямо ему в темя, Волк с красным Джексоном в руках играет «Случай» или «Валиво №2», тысячи рук тянуться в небо, тысячи ртов повторяют за ним слова, Волк выдает соло, сначала тягучее и психоделическое, но потом ускоряется, мелодия становится резче, агрессивнее, крики в толпе сливаются в один сплошной вой; он видит возле сцены знакомое лицо, это Алина, ее глаза горят, ее волосы колышет ветер, ее губы шепчут что-то, но в общем шуме слов не разобрать; Алина взбирается на сцену, плавно, как пантера, подходит к Волку, обнимает его за шею и гладит рукой по голове, ее губы совсем близко, и теперь Волк может понять, что она говорит: «Пойдем домой».

***

Волчара не проснулся знаменитым, но в понедельник заметил повышенный интерес женского пола к своей особе. Говорить с ним так никто и не решился, но он ловил на себе взгляды старосты Вики и ее подруг, а на перерывах замечал, что они что-то обсуждают, стреляя глазами в его сторону. Волк старался быть холодным, как лед. Ему было приятно, что концерт хоть и был коротким, все же имеет резонанс. Но та, кто Волка действительно интересовала, даже не смотрела в его сторону. Дай мне время, детка, думал Волк, дай мне только время.

Большая мама рассказал в подробностях, как они отгуляли в пятницу. Как и предполагалось, все упились до полусмерти, Хонда и брюсли танцевали на столах и горланили нецензурные частушки. Народ, конечно, хотел увидеть на столах девчонок, но Мама, оправдывая свое прозвище, едва ли не силой упаковал их в такси в самом начале гуляния и отправил подальше от греха.  Брюсли, как оказалось, набрался больше всех и забыл гитару в клубе, за которой пришлось возвращаться под утро – будить охранника, подымать хмурого с похмелья панка.

Панк, кстати, во время попойки успел всем признаться в любви, подружился с Хондой и предложил «Черному Будде» руку и сердце, то есть концерт каждую пятницу – «Хоть час, хоть два» - и всяческое содействие. О деньгах, понятное дело, никто и не заикнулся, и Волк пожалел, что не присутствовал при этом – уж он был выбил хотя бы символический гонорар.

Но сейчас ему было достаточно и того, что они смогут регулярно выступать. Если все пойдет как надо, вскоре появится серьезный человек, который сделает им дельное предложение, думал Волк, и он обязательно будет рядом в это время, чтобы наконец поймать эту птицу за хвост.

Вдруг ему в голову пришла шальная мысль: а что если пригласить Алину на следующий концерт? Она, конечно, его отошьет, но вдруг согласится? От одной этой мысли Волка забила дрожь. Вот взять сейчас, выйти в коридор, разыскать ее, посмотреть в глаза и сказать: Приходи. Нет, рано еще, решил Волк, нужно закрепить позиции. И он с головой погрузился в тупую механику конспектов, технических переводов, лабораторных и прочей лабуды, считая дни, оставшиеся до пятницы.

***

В этот раз зал был небит битком, довольный панк стоял, скрестив руки, в углу и прикрикивал на сонную официантку, которая едва справлялась с заказами. Когда Волк вышел на сцену подключить гитару, зал встретил его аплодисментами. Он сделал вид, что не заметил внимания, но на самом деле чувствовал себя польщенным. Дав аккорд через примочку он вызвал новые аплодисменты. Какой-то горлопан начал скандировать: Чер-ный Буд-да, и его подхватили другие. Мама сел за барабаны и помог скандирующим ударами по бочке. Волк наиграл несколько аккордов семллз лайк тин спирит, чем еще больше раззадорил посетителей. Наконец на сцену вышли брюсли и Хонда, и парни без промедления начали «Случай».

Хонда чувствовал себя намного увереннее, чем неделю назад: он плясал, растягивал слова, добавлял свои «оуйеах» и «ааааааааха» и вообще, похоже, получал удовольствие от происходящего. Девчонки тоже были на высоте, некоторые дамы, присутствовавшие в зале, начали копировать их движения, а разгоряченные парни хлопали в такт.

После «Сукиного сына» их позвали на бис, и парни отыграли отрывок Гуд таймз бед таймз, аплодисменты долго не стихали.

- Как тебе?, - спросил Хонда, когда Волк упаковал гитару.
- Круто, - ответил он.
- Но недостаточно круто?
- Не знаю, - задумавшись, ответил Волк. – Все здорово, действительно, но это не пик, не высший уровень, понимаешь?
- Понимаю, - сказал Хонда. – Чтобы это все стало настоящим, нужно кое-что, чего у нас нет.
- Басиста? – спросил Волк.
- Нет, не басиста, - усмехнулся Хонда. – Нам нужна магия, старичок, настоящая магия.
- Опять ваша эта хрень про контуры и недосып?
- Я тебя не буду убеждать – сказал Хонда спокойно. – Если сам решишь, то просто скажи. Не пожалеешь.
- Ладно, если надумаю, скажу. А теперь давай напьемся.

***

В воскресенье отец встал в четыре утра чтобы упаковать вещи и успеть на поезд. Волк проснулся от шума на кухне и встал попрощаться. Мать сидела молча, ловя каждое движение, каждый взгляд мужа. Какая все-таки мерзкая может быть жизнь, подумал Волк, чтобы сводить концы с концами отец десять месяцев в году проводил вдали от дома, в условиях, приближенных к боевым, и даже при этом не мог рассчитывать на беззаботную старость. Со мной такого не дует, пообещал себе Волчара, глядя на мать, что бы там ни было: со мной такого не будет.

Отец не любил долгих проводов. Обнял мать, пожал руку сыну и скрылся за дверью. В квартире сразу стало пусто и одиноко. Никогда, повторял про себя Волк, ни за что.

Он помог матери с посудой и они посидели вдвоем в тишине.

- Я так и не спросила. Как твой концерт?
- Отлично, мам.
- Тебе так нравится это все?
- Ну да
- Знаешь, - мать, задумавшись, оборвала фразу. – Отец считает, что это пройдет. Но мне кажется, что это у тебя надолго.

Волк не верил своим ушам. Он ожидал услышать что угодно: упреки, насмешки, скептические замечания из разряда «пройдет и это». Но уж никак не понимание.

- Почему ты вдруг заговорила об этом?
- Знаешь, мне много приходилось себя сдерживать, от много отказываться, потому что я думала: это не важно, сейчас нужно работать, сейчас нужно обустраивать жизнь, а теперь. Я стала старой, сынок, и я жалею, что не делала то, что хочу.

Волк молчал, он не знал что ответить на это.

- Если это тебе нравится, делай это, пока не надоест или пока это не превратится в что-то большее, что-то значительное.
- Спасибо, мам, - сказал Волк и поднялся.
- Что ты будешь делать?
- На стадион пойду, ответил Волк. Мотрхэд Бастардз – это именно то, что нужно сейчас, подумал Волк, доставая Коробку Славы.

На стадионе было пусто, воздух - холодный и свежий, и Волк стал на дорожку и включил мозги. Если отбросить все эмоции, в остатке будет два неплохих концерта (по 10-бальной шкале Волка, 6 из 10), которые имели резонанс, и десяток неплохих песен (по Ганзы-шкале– на 5, по Цеппелин-шкале – может чуть выше, до 6-ти, а по Металлика-шкале – не наберстя и тройки). Не так уж и плохо, учитывая 8 недель существования группы, но это еще далеко не то, думал Волк, далеко не то.

Он представил, что все они вчетвером – это пловец в бассейне, вот они уже вышли с мелководья и даже попробовали грести, но на соревнования еще рано, слишком рано. Для начала нужно хотя бы доплыть до бортика, оттолкнуться и пойти на новый заход. Что должно стать бортиком? Волк был уверен, что им нужная хорошая, качественная студийная запись. Вместе с концертом, это было уже кое-что, с этим можно было ловить Большую рыбу.

Если бы все зависело только от Волка, он бы справился, глазом не моргнув. Но он понимал, что главная ставка сейчас – на Хонду, а его как раз он контролировать не мог. Хонда, со своими идеями и странными увлечениями, размытыми целями и привычкой напускать туману, был неуправляем. Но управлять им нужно, считал Волк, иначе толку не будет.

К пятому кругу он уже серьезно пропотел, Леми умолял папу не целовать его. Итак, управление Хондой, развивал Волк свою мысль. Нужно понять, что за червяк его грызет и какие мухи его кусают. А это значит, что придется влезть в эту их магическую ересь, как бы этого не хотелось.

Волк зашел на последний, шестой круг и ускорился. Управление Хондой. Пособие для абитуриентов. Чтобы сказал на это их чертов гуру, подумал Волк, наверняка что-то типа «найдите в коллективе неформального лидера и вырвите его сердце». Безжалостность как залог успеха. Кассета кончилась и Волк, делая глубокие вдохи, направился к дому.

***

- Заходи, мы как раз начинаем, - сказал ему Хонда вечером, когда Волк, поборов в себе лень и отвращение, пришел в апартамент брюсли.
- Начинаете что?
- Сам увидишь.
 
В коридоре стоял сладкий, приторный запах, чем-то напоминало драп и ароматизированные палочки. Хонда провел Волка за собой по темной квартире в маленькую комнату в самом конце. Здесь тоже было темно, но горели свечи и в нечетком свете Волк разглядел несколько человек, сидящих по кругу прямо на полу - близняшки, какой-то полуголый чудак с длинной узкой бородой, крупный лысый мужик и Марго – звезда в центре круга; она сидела с закрытыми глазами, покачиваясь в стороны в такт барабанам. Волк пытался разглядеть, откуда доносится их звук, и наконец увидел в углу брюсли, сгорбленного и отрешенного, мерно хлопающего по плоским бочонкам. Хонда прошел внутрь, присоединился к сидящим и рукой поманил Волка. Тот нехотя опустился рядом.

Несколько минут ничего не происходило. Сладкий запах в комнате был еще сильнее и у Волка начала болеть голова. Вдруг барабаны ускорились ритм - из мерного и медитативного он стал рваным, неровным, все сидящие стали резко раскачиваться, ловя ритм. Чудак с узкой бородой поджег какую-то дрянь и затянулся – от сигареты шел запах, которым воняло в коридоре. Бородатый передал ее по кругу, но Волк пропустил. Еще минута конвульсий и Марго поднялась в центре круга, не открывая глаз и начала танцевать, стягивая с себя маку, шорты и тонкие трусики, пока не осталась вовсе нагой.

Волк настолько оторопел это этого быстрого и странного стриптиза, что даже откинулся назад, упершись руками в пол. Похоже, поведение Марго больше ни у кого из присутствующих не вызвало удивления: брюсли наяривал на барабанах, Марго кружила в центре круга, ее груди колыхались, на бедрах танцевали слабые отблески свечей.

Лысый поднялся в круг, скинул шорты и тоже оказался голым, за ним последовал бородатый и одна из близняшек; они терлись друг о друга под стенограмму, которую выколачивал брюсли. Фигня, а не магия, все сводится к банальной групповухе, подумал Волк и посмотрел на Хонду – тот качался в такт и что-то бубнил себе под нос.

Волк чувствовал себя ужасно глупо, ему хотелось просто встать и уйти подальше отсюда, он поднялся и направился к двери, но его остановила близняшка.

- У меня для тебя есть кое-что, - сказала она таинственным шепотом
- Меня это не интересует, - ответил Волк резко, но тихо.
- Не будь дураком, ты же за этим сюда пришел.
- За чем, за этим?

В ответ близняшка взяла его за руку и повела в угол, где сидел брюсли. Они подошли к нему вплотную, но хозяин квартиры даже не открыл глаз, сосредоточившись на выбиваемом им ритме. Близняшка наклонилась, что-то подняла с пола и протянула Волку. Он увидел, что это стакан, наполненный жидкостью.

- Добро пожаловать, - прошептала близняшка и улыбнулась.
- Что это?
- Это ключик, золотой ключик
- Что за дрянь?

Близняшка молчала и продолжала улыбаться. У Волка в голове гулял хоровод мыслей. Группа, концерты, Большая рыба, контроль, Хондины тайны, и еще раз контроль.

Черт, подумал он, если нужно врубиться в тему, можно и выпить, и он опустошил стакан. В животе скрутило, густая теплая жижа просилась наружу, но Волк удержался.

- Что это, - спросил он, отдавая стакан.
- Специальный состав, - сказала близняшка и потянула его за руку на пол. – Сейчас тебе лучше немного посидеть.

Волк послушно сел и уставился на танцующих. Они все еще терлись друг о друга, но уже не плавно, а резко, отрывисто. В слабом свете мелькали покрытые потом спины, напряженные пенисы. Волка начало мутить, картинка расплывалась, а желудок, похоже, решил дергаться в такт с чертовыми барабанами. Вот уже Хонда поднялся в круг и обнял Марго, она повернулась к нему спиной, выставляя зад, а Лысый положил ей руку на голову, опуская вниз.

Волк не мог на это смотреть, сердце бешено колотилось. Он попробовал переключиться и повернулся в сторону близняшки. Она успела снять майку и массировала грудь, глядя на танцующих.

Волк попытался заговорить, но губы его не слушались, терпкий привкус во рту сводил скулы. - Что, - выдавил он, стараясь из о всех сил. - Что ты мне дала?, - прохрипел он.

Близняшка повернулась к нему и провела ладонью по его груди. – Это сама жизнь, это магия в чистом виде.
Ч-т-о-э-т-о, - повторил Волк по слогам.
- Кровь, вино, опиум, сперма, - ответила близняшка, улыбаясь.
 
Тысячи кровяных ракет взмыли по его сосудам, стуча в мозг, взрываясь и вибрируя в его голове.

ААААА, - зашипел Волк.
Ааааа, - беззвучно кричал он, поднимаясь на непослушные ноги.
Сууууууукиииииии, шептал он, ударяясь о дверной проем.

За его спиной стонала Марго. Волк побрел по темному коридору, проклиная непослушные ноги, ударяя кулаками в стены, не имея сил закричать. Ему показалось, что все участники этой безумной оргии бегут за ним, хохочут ему вслед.

Входная дверь, кнопка лифта. Волк ввалился в зеркальную кабинку и увидел в отражении свое лицо, искаженное гримасой ужаса и отвращения. Красные белки, мертвенно-бледное лицо, живой труп с горящими глазами. Он вдруг вспомнил про Марго, и про слова близняшки: кровь, вино, опиум… и наконец вырвал.

Желудок с радостью избавлялся от дряни, а когда жидкость вышла, Волк заставил себя вырвать еще и еще. Он хотел, чтобы из него вышло все, что он видел, все, что слышал, вся эта мерзость, эта глупость, это безумие.

Первый этаж, двери лифта бесшумно открылись, но Волк не спешил выходить. Он простоял еще минуту, пытаясь отдышаться и успокоить бешено стучащее сердце. Он не знал, что делать, и не хотел ни о чем думать. Он просо очень хотел домой.

Ночная прохлада помогла ему прийти в чувства. Голова начала вновь соображать, и он подумал даже вернуться и навалять хорошенько хоть кому-нибудь. А лучше вернуться с битой и устроить настоящий погром. Или бросить в окно бутылку с горючей смесью. И вдруг понял, что оказался в ловушке: его мечты, его надежды, его планы зависят от этих людей, от этих животных, от этих существ, и ему стало так больно и обидно, что на глазах даже выступили слезы. Ничего подумал Волк, я что-нибудь придумаю. Я просто должен что-нибудь придумать.

***

Пойти в универ в понедельник стоило Волку огромных усилий. Голова была тяжелой как чугун, но противнее всего было осознание того, что все его мечты пошли прахом. Надежды, взмыв тяжелым снарядом вверх, описали короткую дугу и стремительно рухнули вниз, к бесконечному бегу по стадиону, к университетским партам, к банкам с консервацией на холодном балконе. Не нужно себя обманывать, выхода нет.

Волк чувствовал даже не тоску, а настоящую скорбь, справлял панихиду по самому себе. Он достал из Коробки Волчьей Славы альбом Антикрайст Суперстар и вышел из квартиры под тягучие стоны Мерлина Менсона.

- Ты чего? - спросил его Мама, когда они встретились возле главного корпуса.
- Ничего, - ответил Волк. Он не собирался рассказывать о вчерашнем приключении. Ему было стыдно и противно; стыдно за то, что он пошел в эту чертову квартиру и дал себя уговорить выпить предложенную дрянь, а противно – противно потому, что те парни, на которых он поставил, оказались ублюдками. Он просто не мог сказать об этом Маме, просто не мог.

Он с трудом осознавал, где находится и что делает, но каракули в тетрадях доказывали, что формально он присутствовал на лекциях. Душа же его корчилась в аду. Из страданий физических вчерашний вечер дал о себе вспомнить постоянной сухостью во рту. Волк едва дождался перерыва, чтобы спуститься вниз и хлебнуть воды из фонтанчика в фойе. Он стоял, склонившись, и захватывал ладонью воду; глаза его смотрели в никуда, внутрь себя, где уже не бушевал пожар, а просто дотлевали головешки.

Вдруг кто-то задел его, проходя мимо. Волк на мгновение подумал, что сейчас обернется и убьет этого недотепу прямо на месте, без всяких сомнений и ненужных слов. Все еще в трансе, он обернулся и увидел Алину.

Сотни маленьких салютов вспыхнули в голове, сердце установило новый рекорд разгона до ста, а желудок подскочил к горлу.

- Извини, - спокойно сказала она. – Я не хотела
- А я, - начал заикаться Волк. – Я хотел… То есть я не хотел… в общем…

Идиот, кричал он сам себе, кретин. Что ты говоришь, что ты мямлишь, что ты делаешь вообще?

Алина улыбнулась. – А ты не тот парень, что играет в клубе по пятницам?
- Я… да… тот… то есть, - Волк продолжал изображать из себя испорченный радиоприемник.

- Я слышала про вас, но в клубе не была. У вас там интересно?
- Очень, - выдавил Волк. – Приходи!, - вдруг почти крикнул он. Голос был неуправляемым, он просто жил своей отдельной жизнью.
- Приду, - сказала Алина и собралась было прочь, но вдруг остановилась. – А как тебя зовут?
- Волочара, - он хотел сказать Володя и Волчара одновременно.
- Ладно. Пока, Волочара, - усмехнулась Алина и зашагала прочь. Волк смотрел ей вслед, боясь вздохнуть или пошевелиться, словно парализованный. Вишневые сады, голуби, белые щенки и грудные дети, скорые поезда и металлические клетки – в голове у него разгулялся целый хоровод картинок, которые сменяли одна другую безо всякой логики и контроля с его стороны. Волк чувствовал себя тяжелым грузовиком, колеса которого внезапно замерли на полном ходу, а двигатель все продолжал наматывать обороты. Сгорю, думал Волк, я просто сейчас сгорю дотла.

Простояв несколько минут в пустом фойе, он вздрогнул и, будто проснувшись,  зашагал в аудиторию. Ноги не слушались, ему приходилось управлять ими вручную, посылая команды: согнуться, наступить, согнуться и продвинуться в воздухе и опять наступить. Дойдя до лифта Волк немного пришел в себя и даже почувствовал прилив сил – у него опять появилась цель, а это значит, что его ничто не остановит. Грузовик рванул с места с новой силой, ревел и радостно сигналил.

Домой Волк не поехал: едва закончились пары, он упаковал рюкзак и рванул в центр, к ненавистной ему роскошной квартире.

- Ты?, - удивился заспанный Хонда, открыв дверь. – Пришел за добавкой?
- Хочешь, я тебя сильно и больно ударю?
- Проходи, - усмехнулся он. – Брюсли в магазине. Его папик решил неожиданно вернуться.
- Когда?
- На выходных. Поломал блин все планы.

Волк решительно прошел на кухню, открыл холодильник, достал пузатую бутылку и стакан. Он часто бывал в этой квартире, но так и не удосужился прочитать этикетку. Сейчас же она его занимала еще меньше.

Хонда стоял в дверях и смотрел на Волка с нескрываемым удивлением.
- Мне не предложишь выпить?
- Я не расшаркиваться пришел, а дело говорить
- Ну-ну, - покачал головой Хонда. Он вытянул из под стола высокий стул и уселся, скрестив руки на груди. Бледное лицо, синяки под глазами, ухмылка в рыжей бороде.

Волк взял бутылку, чтобы налить в стакан, но потом передумал и отхлебнул прямо из горла.

- Я тебя ненавижу и хочу чтобы ты это знал, - начал Волк
- Я смогу это пережить
- Но мне нужно, чтобы мы продолжали репетировать и выступать
- Послушай, Волчара. Ты трусливый и глупый обыватель, и вчера ты это доказал
- Мне плевать на ваши идиотские ритуалы
- Это был не ритуал, - воскликнул Хонда. – Мы просто решили тебя разыграть, а ты повел себя как идиот
- Разыграть?
- Ну конечно! Не думал же ты, что мы действительно пьем эту дрянь и трахаемся друг с другом?
- А разве не трахаетесь?
- Ну, может и трахаемся, - Хонда почесал нос, лукаво улыбаясь. – На самом деле мы занимаемся… мексиканскими практиками. Но дело не в этом. Дело в том, что ты относишься ко всему слишком серьезно, в первую очередь к себе.

Волк еле сдержался, чтобы не бросится на Хонду и не вырвать ему кадык; он хотел, чтобы кровь хлестала по его дурацкой бороде, залепила его дурацкую ухмылку. Вместо этого он сделал еще один глоток из бутылки.

- Мне все равно, - сказал Волк медленно. – Я хочу, чтобы мы продолжали. Мне нужно, чтобы мы продолжали
- Ну ты просто реальный псих, упертый и тупой!
- Как скажешь

Хонда задумался, покусывая губу. Волк стоял напротив и нервничал, то и дело прикладываясь к бутылке; минуты тянулись нескончаемо долго.

- Ладно, - наконец отозвался Хонда. – Давай попробуем продолжать. Хотя я лично не знаю, что из этого получится
- Я тоже

Они оба замолчали и просидели в тишине несколько длинных минут. Волк, добившись своего, начал успокаиваться, а терпкий напиток из бутылки приступил к своему делу – Волк резко окосел.

- Похоже я пьян, - сказал он вслух.
- Ну и хорошо. Тебе пора, - Хонда поднялся со стула. – Брюсли скоро вернется, нам еще нужно навести марафет после вчерашнего.

Волк вышел из кухни направился к двери. – Слушай, сказал он вдруг, обернувшись. – А это действительно был развод? Я имею в виду вчера?
- И да и нет, ответил Хонда ухмыляясь. – До пятницы.

По дороге хмель немного выветрился, но Волк все еще не мог собраться с мыслями. Он решил переночевать у Фадея – не хотел, чтобы мать лицезрела его в таком виде.

Надо все ему рассказать, думал Волк. Фадей – старый пират, он сможет отделить тему от соплей и дать дельный совет. Волк зашел в магазин за любимым пиратским пойлом и направился к подъезду где неожиданно столкнулся лицом к лицу с Танюхой.

- Ты? – спросил он ошеломленно.
- Как дела? - спросила она, улыбаясь и поправляя сумку на плече. Волк еще не забыл, что в этой сумочке, среди помад, пудр и прочей лабуды всегда был наготове презерватив.

- Нормально. А ты… Какими судьбами?
- Навещала… друга, - ответила Танюха, продолжая улыбаться.
- Какого…- начал было спрашивать Волк и осекся. Не может быть!
- Увидимся, сказал Танюха и, помахав рукой, зашагала прочь, оставив Волка с открытым ртом и расставленными в стороны руками.

Не может быть, шептал он себе, этого просто не может быть!

Волк быстро взобрался по ступеням к квартире Фадея и забарабанил кулаками в дверь. Хозяин квартиры открыл не сразу.

- Чего шумишь? , - спросил Фадей сонным голосом. Его узкая физиономия зевала в проеме двери, закрытой на цепочку.
- С каких это пор ты запираешься? – спросил Волк, помахивая бутылкой перед глазами Фадея.
- Заходи, несчастье

Волк ворвался внутрь, оглядываясь по сторонам и ища признаки любовных утех.
- Нечего по сторонам пялиться, ничего не найдешь, - проворчал Фадей.

Волк действительно ничего не нашел. Но все таки что-то серьезно поменялось в этой берлоге, хотя он не мог понять, что именно.

- И долго ты? Ну, сам понимаешь…
- Давненько, если честно
- Как так?
- Ну, ты однажды забыл отменить встречу и…
- Пипец, - простонал Волк. – Это что получается, ты мне рога наставил?
- Ну, - Фадей задумался, а потом просиял – Получается, наставил!
- Пипец, - повторял обескуражено Волк. - Это просто пипец!

Он вдруг понял, что изменилось в это квартире – в ней стало чисто!

- Ты что, убираться начал?
- Да это не я
- О-го-го!
- Кончай над стариком смеяться
- Не, ну это просто отпад!
- Юноша, - сказал Фадей нарочито назидательным тоном. – Иногда и кактусы зацветают! Но, наверное, ты не поэтому пожаловал.

Волк не раздумывая вывалил Фадею все последние события. Тот только кивал головой, посасывая свое пойло, причмокивая и ухмыляясь.

- Давай я подытожу, - сказал он, когда Волк закончил рассказ. – Ты из-за этой Алины решил продолжать играть с чуваками, которые напоили тебя спермой?
- Да не сперма это была
- А ты уверен?
- Блин, я ни в чем не уверен

Фадей громко расхохотался, а Волк обиженно уставился в пол.
- Я тебе вот что скажу. Я приду на ваш концерт в пятницу, посмотрю, что вы можете и стоит ли твоя Алина таких мук

Волк встал из-за стола, поплелся к дивану, улегся и мгновенно заснул. Ему снился весенний парк, щебечущие птицы в ветвях деревьев, ласковое солнце, молодая трава и теплое тело Алины на холодной земле,; ее волосы расходятся в стороны, как лучи от солнца, ее руки тянутся к нему, ее темные соски упираются ему в грудь; он слышит мелодию, которая доносится из-за деревьев, она похожа на прибой, который мягко толкает его в спину, вниз, между ее бедер, к ее вратам; ее руки смыкаются на его шее, ее губы раскрыты; набегает новая волна и Волк опускается ниже, он слышит, как вдалеке звенят колокола, они звучат все громче, он бьют в унисон с его сердцем, кровь пульсирует в жилах и закипает; новая волна толкает его вниз, вглубь и ноги Алины смыкаются за его спиной; звон колоколов отдает в ушах, Волк поднимает лицо к солнцу и свет проникает в его кожу, в его мышцы, в его поры и дальше, в Алину, в ее бедра и живот, в ее шею и руки, пульсирует и искрится на кончиках ее волос.

***

К началу концерта зал был набит битком. Волк нервничал, он постоянно вглядывался в толпу, пытаясь отыскать лицо Алины, но безуспешно. Мама сел за барабаны  и начал подогревать публику. Волк наклонился, чтобы подключить примочку, кто-то похлопал его по спине. Обернувшись, он увидел Фадея – в косухе и темных очках. – Круто, чувак, или как вы там говорите, - прокричал он.

Волк улыбнулся и кивнул.

– Я буду в зале, - сказал Фадей. – Дайте им просраться!
Он скрутил пальцы в козу и дурашливо высунул язык. Стар как и млад, подумал Волчара, подкрутил ручку громкости и ударил по струнам. По залу прокатилась волна восторженных возгласов.

Волк опять посмотрел в толпу – Алины не было. Вдруг Волка охватила злость – на себя, на толпу, даже на Маму, который самоотверженно лупил по бочке. Если она решила поиграть, пусть так, подумал Волк, закипая все больше. Слишком много компромиссов, слишком много уступок и жертв. Ради чего? Ради иллюзий и призрачных мечтаний? Ради самолюбования? Гордыни? Ты относишься к себе слишком серьезно, звенели в ушах Волка слова Хонды, слишком серьезно. Да кто они все такие? Что они хотят? Что они понимают, что они знают о нем?

Волк замер посреди сцены, гитара на шее, руки опущены. За спиной Мама старательно бьет по бочке. Внезапно на Волка накатила волна осознания, от которой похолодела спина. Он четко увидел себя стоящим здесь, посреди этого безумия, в этом темном подвале, в этой непроглядной ночи, в этом глупом нервном городе, на этой странной планете, окончательно слетающей с катушек. Он вдруг понял, что смотрит фильм, который снимает он сам и в которой сам исполняет главную роль. Фильм без сюжета, фильм, в котором он сам не знает, что произойдет дальше, но остановить который он не в силах.
 
Пусть так, решил он, пусть так. И ударил по струнам.

Зал заревел. Волку стало наплевать на восторженные крики, на все эти лица, уставившиеся на него, наплевать на Маму, на Хонду с брюсли, на Алину, на все на свете. Пусть он не понимает этого сюжета, он может его хоть как-то изменить, он может сделать хоть что-то. И он отбросил сомнения и начал «Случай» - мощно и быстро, резко, так громко и отчаянно, как только мог.

Мама пропустил несколько тактов – он не мог понять, почему они начинают, не дожидаясь парней. Но потом все же подхватил ритм и через минуту зал уже стоял на ушах. На сцену выскочил Хонда, крутя пальцем у виска, но Волку было пофиг. Он откатал еще один заход и Хонда вступил – резко и агрессивно, будто настрой Волчары передался ему на расстоянии. Лучше в ад, чем путь назад/Это твой случай

Короткая кода резко оборвала песню и парни, не давая публике опомниться, начали
«Валиво №2». Жил был король, а теперь он умер/Искал себя среди пустых улиц/Но не нашел/ бей бубен, бей бей бубен. Голос Хонды звучал пронзительно и звонко, ему вторил весь зал.

Грянула «Большая любовь». Волк нарезал рифы хладнокровно, как хирург, ему вторил брюсли, выжимая из Джексона высокие, запредельные ноты. К припеву Хонда сорвался на крик: Я бегу, я вижу на своих пальцах кровь/У тебя слишком большая любовь/Мои приборы зашкалили вновь/Детка, у тебя слишком большая любовь.

Даже девчонки в этот раз танцевали как-то отчаянно, словно все они находились на борту Титаника, который уже начал идти ко дну; и все знают, что будет дальше, что спасенья нет, что есть только эти несколько минут, чтобы сказать последние слова, чтобы почувствовать себя живыми.

Парни трижды повторили припев и сделали длинную коду. Зал визжал, орал, вопил десятками голосов и интонаций. Хонда отхлебнул из бутылки, которая стаяла на краю сцены, и показал Волку рукой, что пора перейти к медляку.

Море забирает следы и ты думаешь, что ты здесь один, - затянул Хонда, - сам себе святой дух, отец и сам себе сын.

Волк играл перебором, но все его нутро противилось мягким решениям; он включил примочку и начал играть резким боем.

Этот мир ты создал и ты в нем Бог

Волк ощущал себя самого все острее и острее, этот миг, в котором он находится, резкий свет, который давит на глаза, словно ты только что проснулся, и тебе не хочется вставать, не хочется окунаться в это безумие, в этот хаос; ты чувствуешь, что этот мир вертит тобой как игрушкой, как тряпичной куклой, готовый в любую минуту сломать твой хрупкий хребет.

Пришло время переступить и этот порог.

Что-то вдруг шевельнулось внутри, что-то слабое и беззащитное, но очень важное; что-то, о чем Волк не хотел думать, что не хотел замечать. Словно маленькая его проекция внутри его самого, спящая, сгорбленная, испуганная; эта проекция вдруг встрепенулась и выпрямилась во весь свой рост, она вдруг взорвалась изнутри ярким теплым светом и начала расти внутри Волка, подниматься вверх и в стороны, пока не уперлась в его кожу, заняв все пространство внутри его.

Этот как вернуться домой, подумал Волк, как вернуться к началу.

И вот ты стоишь на краю этого мира/Рисуешь картину, на которой художник рисует картину

Волку казалось, что он оторвался от убогой сцены и воспарил вверх, сквозь бетонные перекладки, сквозь стены, мимо деревьев и фонарей; выше, сквозь облака, разреженный воздух и космическую пустоту.

И вот ты стоишь на краю этого мира/Рисуешь картину, на которой художник рисует картину, - повторял Хонда свою мантру вновь и вновь, даже когда смолкла музыка.

В зале царила тишина. Волк открыл глаза и вдруг увидел у сцены, совсем рядом Алину. Она стояла в сером шерстяном платье, заложив руки за спину и улыбалась ему.

Аплодирующая толпа, Хонда, отпивающий из бутылки, Марго, подтягивающая сползшие чулки и панк, снующий между столиков – все это мгновенно исчезло и остался один прямой узкий туннель в темноте и невесомости, на одном краю которого стоял Волк, а на другом – улыбалась Алина. Волк улыбнулся в ответ.

«Сукиного сына» они пели вместе с залом. Марго с близняшками отчаянно выплясывали канкан, Хонда ревел в микрофон, и Волчара повторял вместе с ним, не отрывая глаз от Алины: Как тебя зовут, шепни мне на ухо, детка \ Бог или черт поставил на мне метку/ Берегись, детка, я сукин сын детка.

Алина смеялась в ответ, прикрывая рот рукой. Парни дали Хонде спеть припев а капелла вместе с залом, и мощно вступили вновь. Брюсли заливался соло, а Хонда выкрикивал свое «оуйеах».

Когда музыка стихла, к сцене подбежал раскрасневшийся Фадей. – Здорово, Волк, это просто здорово. Я словно помолодел лет на тридцать!

Но Волк его не слушал – он боялся отвести глаза от Алины. Ему казалось, что если он потеряет ее из виду, то она исчезнет навсегда, раствориться, как дымка.

Фадей поднят темные очки, проследил за взглядом Волка и присвистнул.
- Да, мадам – что надо.

Волк молчал и стоял, не шевелясь.
- Беги – Фадей хлопнул Волчару по спине. – Беги к ней, я гитару заберу.

Волк молча снял инструмент и спрыгнул со сцены.

- Вы такие смешные!, - сказала Алина.
- Давай я уведу тебя отсюда, - сказал Волк и взял ее за руку. Он протиснулись сквозь бушующую толпу, орущую «Сукин сын», и с трудом вырвались на улицу. После шумного клуба тишина резала уши.

Волк отпустил руку Алины, он она сама сжала его ладонь в своей и они направились через пустую ночную улицу к метро.

- Тебе понравилось?- спросил Волк.
- Да, наверное, - ответила она, подумав. – Но мне кажется, ты не такой.
- Не такой – какой?
- Ну, не сукин сын, - сказал Алина и они вдвоем рассмеялись.

Дорога домой промелькнула на одном дыхании и Волк не заметил, как очутился в другом конце города, у незнакомого подъезда, под одиноким фонарем, лицом к лицу с Алиной. Он все никак не решался отпустить ее руку. Вдруг ладонь Алины вскользнула из его руки и Волку показалось, что весь мир вокруг начал медленно падать в пропасть. Алина усмехнулась и, наклонившись, приложила свои губы к его губам.

Волк не успел очнуться, как она упорхнула в подъезд. Потом на миг выглянула и сказала: Я тебе позвоню.

Механически, как робот, Волк развернулся и поплелся к метро. А вдруг она не найдет мой номер, испугался он. Но потом откинул эту мысль – такие девушки могут все.

Остаток пути он не думал ни о чем. В голове было пусто и хорошо, словно морской прибой наскочил на берег сознания и слизал одним махом весь хлам, который копился на нем годами. Волк спал как убитый.

***

Утром он зашел за гитарой к Фадею. Тот еще спал – в клубе он оставался до поздней ночи, напиваясь с парнями. Фадей молча показал Волку на чехлы с гитарами, стоящие в углу – чехлов было два.

- Ты что, прихватил с собой чужую гитару? , - удивился Волк.
- Похоже, нам нужно поговорить, - сказал Фадей и уселся за стол, Волк сел напротив.
- Твои ребята… В общем они просили тебе кое-что передать.
- Что именно?, - внутри у Волка похолодело.
- Что… В общем. Они уезжают. Надолго
- Куда?
- Говорят, в Мексику
- Вот идиоты, - Волк от досады стукнул кулаком по столу. – Кретины. Когда?
- Завтра утром
- Значит он все знал. Знал и согласился…
- Кто и что знал? , - спросил Фадей. – Я совсем запутался. В общем, Хонда просил тебе передать, дословно: Ты перешел на третий контур.
- Куда перешел?
- На третий контур. И, прошу тебя, не спрашивай, что это значит – я сам ничего не понимаю.
- Блин, что за фигня!
- Что сказали, то и передаю
- Это все?
- Почти. Еще ускоглазый попросил передать тебе второй чехол. Он сказал, что ты оценишь.

Волк подскочил из-за стола и бросился к чехлу. Сердце бешено стучало. Он открыл чехол и обнаружил там красный Джексон.

- Так перетак, - сказал Волчара тихо. – Так его перетак.

Он спешно подхватил чехлы и выскочил из квартиры, бросив напоследок: Зайду позже.

Фадей закурил сигарету и прищурился, глядя на солнечный свет за окном.
- Не за что, - сказал он сам себе. – Не за что.

***

Волк затащил гитары к себе в комнату и вышел на кухню, где сидела мать.

- Голодный? - спросила она.
- Неа
 - Отец звонил, передавал привет
- Как он доехал?
- Нормально. Спрашивал, как у тебя дела.
- Когда следующий раз будет звонить, скажи, что я, похоже, переболел

Мать удивленно вскинула бровь и усмехнулась, но расспрашивать не стала.

- Мне должны звонить, - сказал Волк. – Если что - я у себя.
- Хорошо.

В комнате Волк достал Джексон, поставил его к стене, а сам завалился на диван и некоторое время рассматривал гитару. Потом закрыл глаза и представил себе картину, на которой Алина, смеющаяся, в своем сером платье, стоит посреди широкого поля, усеянного красными маками, и манит его рукой; Волк подходит к картине, щупает раму, а потом разбегается и прыгает внутрь.

Вот его нога уже тонет в траве, его волосы трепещет ветер; Волк шагает босиком среди маков, вдыхая прохладный колючий воздух; Алина все манит его рукой, и он идет к ней, не торопясь, спокойный и счастливый, и внутри у него разливается горячий янтарь; он счастлив, он готов идти бесконечно долго и ничто больше не существует, ничто больше не имеет значения.

 
Киев, 2009