Огромный мохнатый старый зубр лежит возле ограды напротив конторы заповедника. Зубра уже 20 лет зовут Митькой, и он даже откликается на это имя. Митькой его зовут, когда приглашают к кормушке, Митькой его зовут, когда загоняют в стойло для осмотра, Митькой его называет весь персонал – егеря, ветеринары, функционеры заповедника.
Сегодня у Митьки особый день, только он этого ещё не знает. Дирекция заповедника ждёт охотника из Германии, который должен произвести выбраковочный отстрел. То есть, это дирекция заповедника запишет его как выбраковочный отстрел, а для германца это будет полноценная трофейная охота. За шестьдесят тысяч евро.
- Жалко Митьку фашисту отдавать, - угрюмо говорит Чеплаков, пожилой инспектор, ответственный за сохранение зубриного поголовья. – Не, я понимаю, деньги надо, всё такое. Но поганому немцу! Мало они нас в войну покончали, так теперь приезжают, и расхаживают тут среди нашей нищеты, как победители.
- Петрович, тебе новый бокс нужен? Стойло для медосмотров, полностью оборудованное? – надувается красной краской директор. – Премию сотрудникам, опять же. Глядишь, колёса новые трактору купим. Ты чем межнациональную рознь сеять, отгони-ка быка подальше, хотя бы в лесок, чтобы его из конторы не было видно.
На самом деле директор больше всего боится того, что сотрудники могут узнать реальную сумму сделки – зубр – редчайший зверь, занесён в Международную Красную книгу и эта охота, одна из первых официально разрешённых в мире, оформлена у директора всего за десять тысяч евро. Остальные пятьдесят он планирует просто положить себе в карман.
Петрович вместе с другим инспектором, которого по иронии, тоже зовут Митькой, идут к быку. Петрович насыпает на ладонь соль, показывает зубру и начинает пятиться назад, бормоча: - Мить, Мить, Мить…
- Чего, Петрович? – откликается Митька-инспектор.
- Да не тебя зову, стоеросина, - ругается Петрович. – Сходи за трактором, вишь, Митя наш на ногах не стоит от старости. И фал возьми, мы его петлёй зацепим и в лес оттащим.
- А не задушим? – недоумевает Митька.
- Дурак ты и есть дурак, Митька. Хуже быка. Мы ж его за роги зацепим.
Через полчаса приезжает трактор. За ним поспешает разгневанный директор.
- Вы чего копаетесь, дьяволы? Высокий гость уже из Минска выехал! Дайте Митьке пенделя под хвост, а потом гоните хворостинами!
- За что меня-то, Николай Ваныч? - обиженно гнусит инспектор Митька.
- Да не тебя! Тьфу, кретины все кругом, инвалиды умственного труда! Гоните быка в лес!
- Да нестоячий он, - вступается за Митьку Петрович. – Щас тросом за рога зацепим, авось оттащим…
Зубр грустно смотрит на разворачивающиеся вокруг приготовления. Петрович и Митька-бис набрасывают ему на рога буксировочный трос, трактор «Беларусь» подаёт чуть вперёд, Петрович подводит под живот зубру толстенную вагу, понуждая того встать на ноги. Митька вздрагивая, поднимается – при этом впечатление создаётся такое, будто на выгоне вырастает мохнатый, дышащий паром холм.
- Не жилец он, Николай Ваныч, - говорит старший инспектор. – Вон трясётся-то как! С минуты на минуту сдохнет…
- Не сметь, - орёт директор – то ли на быка, то ли на трактор, то ли на инспекторов. – Его фашист должен собственноручно ухреначить!
- Ага, стало быть признаёшь немцев фашистами, - радостно улыбается Петрович, как будто Николй Ваныч разрешил в его душе какую-то чудесную задачу, и кричит трактористу – потихоньку трогай!
Митька медленно переступая направляется к лесу, два инспектора семенят рядом с ним, поддерживая его оглоблями под брюхо. Сзади идёт матерящийся директор. Проследовав за процессией метров триста, он понимает, что дело находится в верных руках, поворачивается и возвращается в контору, к важным государственным делам – встрече «фашиста».
Белорусский представитель «фашиста», господин Курцевич – невысокий, вертлявый, приторно-сладкий человек, повадками напоминающий сутенёра. Он представляет господина Вольфганга директору, ненавязчиво говоря, что господин Вольфганг, вообще-то в Белоруссии второй раз. Первый раз он служил в Минском полицайгединсте в 1942 году.
«Действительно, фашист», - охает про себя директор, но берёт себя в руки и выдавливает несколько старательно заученных слов: Ауэрокс! Шайссен! Пух-пух! – и угодливо при этом смеётся, изгибаясь всем телом.
В сенях конторы директора дожидаются Петрович с Митькой.
- Положили как велели. На косогоре, на солнышке, метрах в пятистах. Конторы оттуда не видать, рёлка заслоняет. Подъехать с другой стороны можно, потом идти метров триста…
- Тааак, - свирепеет директор. – Не триста! Сперва мы его повезём через дальний кордон, кругалями, потом ты, таким же противолодочным зигзугом протащишь его по лесу – чтоб до быка вы шли не меньше чем полтора часа. Кстати, - спохватывается он, - Митька живой ещё?
Петрович дипломатически молчит.
- Так! – директор, оказавшись перед лицом форсмажорных обстоятельств, начинает принимать верные решения. – Действовать быстро! Пока Митька ещё не остыл! Грузимся в машину, на охоту ехайт, шнель, шнель!
- Господин Вольфганг устал с дороги и хочет отдохнуть. Шнапс тринкен, - говорит Курцевич.
- Шнапс после охоты, - горячо убеждает Курцевича директор. – Вон, егеря только что пришли из леса, говорят, зверь готовится уйти! На дальний кордон!
Старинный немец на негнущихся ногах выглядит, по большому счёту, не лучше Митьки. Того, которого отвели в лес, а не егеря, разумеется. Однако он полон энтузиазма и всё время радостно разговаривает с Курцевичем, постоянно употребляя слова auerochs и jagd. Курцевич рассеяно отвечает, пытаясь, на самом деле понять, какие нарушения совершает директор, и нельзя ли ему вменить санкции, и вдвое урезать сумму контракта.
После длительной поездки огородами на дальний кордон по кривым и глинистым белорусским просёлкам, подхода к месту последнего упокоения Митьки по самой извилистой из всех возможных траекторий, Вольфганг различает на косогоре огромную мохнатую тушу. Директор из-за плеча талдычит Курцевичу: - Спит! Чутко спит, скотина! Большой бык, старый, самый достойный в нашем лесу! Ближе подходить не будем, пусть лучше отсюда стреляет.
- Шисен, - шипит измученный буераками немец.
- Я, я, - говорит чуть ли не в голос обрадованный директор. – Шайсен, потом шнапс тринкен.
Немец прикладывается, старательно выцеливает быка в район лопатки, стреляет. Бык не шевелится.
- Чисто взял! – обрадовано кричит директор, - небось позвонок перебил, даже не дрогнул!
Вольфганг смущённо улыбается. Неожиданно наступает заминка – выясняется, что никто не взял с собой ножи.
- Не боись, Николай Ваныч, я мигом, за пятнадцать минут принесу! – говорит с улыбкой перетрудившегося кретина инспектор Митька.
Директор мигом заталкивает его в чащобу.
- Идиот! Ты не побежишь, а медленно-медленно пойдёшь, даже поползёшь за ножами. И вернёшься не раньше чем через полтора часа!
Тем временем немец срезает зелёную веточку и вставляет её в уголок рта зверю. Потом снимает шляпу перед огромным седым лесным великаном.
- Ветеран…- говорит с уважением он…