Маша скрипнула кожаным чехлом и осторожно закашляла. Лица сидящих в мотоциклах приняли совсем уж беззаботное выражение. Это заметно разрядило обстановку. А капитан-пехотинец из СМЕРШа Центрального фронта легко соскочил на землю.
- Не желаете ли пройтись, товарищ капитан? Есть профессиональный разговор тет на тет.
Сказал он это будто нарочно, чтобы успокоить подчинённых Все как будто совершенно расслабились, забыв о дурацком Машкином чёхе. Газовать сейчас было ещё глупей. В миг изрешетят из своих «папаш» с семьюдестью выстрелами в каждом диске, да ещё напоследок из «дегтярей»… Ничего не спасёт. Никакая скорость. Никакой манёвр. Придётся положиться на Господа Бога да на всевидящее око Абвера.
Оставив за собой сияющую, как масленый блин, Машку, он углубился с капитаном в сосновый бор. Мягко переливалась в лучах солнца трава. Кроны деревьев шелестели, будто кто-то незримый перебирал их как струны, наигрывая затаённый мотив.
- Долго ещё идти, капитан? – мягко, но требовательно поинтересовался он, чувствуя наростающее напряжение. Расставив ноги в сапогах и заложив руки за спину он встал прямо напротив смершевца. - Ей Богу, как девку на выданьи выгуливаешь.
- Да нет, дружище. А впрочем… - он внезапно протянул свою широкую ладонь с оттопыренными пальцами: - Можно представиться? Владимир!
- Можно просто Григорий, - Алексей приятно оживился, но сохраняя предельное внимание, протянул в ответе свою руку.
Рукопожатие всё понемногу расставило на свои места. (Рука у капитана Владимира оказалась удивительно крепкая и шершавая.) Капитану Владимиру, что согласно документам был «заместитель начальника отдела» и полностью прозывался Владимиром Иосифовичем Овсянниковым (не родственник «отца народов»?) было нужно вот что. Согласно утренней оперативной сводке в пятидесяти двух километрах по прямой был обнаружен германский транспортник «Кондор». Из четырёх двигателей у него в нерабочем состоянии были два по причине погнутия лопостей винтов. Скорее всего, клюнул носом при посадке фриц. Никого возле самолёта задержать не удалось. Все документы, полётные карты были изъяты, часы с доски приборов сняты, а сама приборная доска разбита. Транспортный отсек обнаружен в открытом состоянии. От него в направлении просёлочной дороги вели следы мотоцикла. Какой именно марки – пока установить наверняка не удалось. Скорее всего, «цундапп»… Кроме всего, на поляне, где была совершена посадка, обнаружены остатки пепелища четырёх костров, что наверняка служили сигнальными маячками. Короче, чтобы не доставать и не тратить время понапрасну, видел ли, товарищ капитан… я извиняюсь, дружище, дорогой чего-нибудь подозрительное? Или кого-нибудь? Людей в военном или гражданском? Пешком или на транспорте? Нет?... А по ходу следования выходил ли кто-нибудь из лесу? Голосовал, что б взяли?
- Друг, я здесь при исполнении особого задания штаба контрразведки Центрального фронта, - с чувством ответственности, какое только имелось у него в распоряжении, заметил Алексей. – Рад бы, но… ей-ей, ни с какого боку! Ферштейн, понимаешь? Оно, конечно, мы по сторонам поглядываем. Но никого и ничего, как говорится. Поди все уже попрятались в леса. Ищи их там. Или пристроились к какому-нибудь обозу или автоколонне. Кто ж будет в одиночку двигаться, привлекать к себе внимание? Там тоже проффи, ещё какие…
- Да, точно там проффи, - печально сник Владимир, став похожим на обиженного мальчика.
– Так это… с супругой едете? – он, мгновенно переменившись в лице, вытащил из кармана гимнастёрки с чёрно оранжевой «гергиевской» нашивкой за ранение массивный портсигар из оргстекла. Предложил одну «пушку» Алексею, когда тот вежливо отказался, вложилил её снова на место: - Да, женщина красивая. Завидую тебе по-хрошему. Работаете вместе?
- Да как сказать, - чувствуя подвох, «Гриша» внутреннее подобрался, - Чтобы не выдать военную тайну, взял с собой. На сносях она у меня. Везу в Смоленск, в окружной госпиталь. Пусть отлежится, пока я в разъездах буду.
- Правильно! – вновь заулыбался Владимир, что снова открыл портсигар и на этот раз прикурил от трофейной зажигалки «зиппо». – Вот это заботливый супруг, я понимаю! Не то что… - он полез в другой карман и извлёк оттуда, завёрнутую в чистый платок с цветастой вышивкой фотокарточку три на четыре, с которой смотрело миловидное женское лицо, обрамлённое светлыми локонами: - Моя Иринка! От-т-т такая женщина, когда любит и не злится. А так как танк. Лучше не подставляйся.
- Понимаю, – весело (насколько это возможно) тряхнул головой Алексей, изобразив заученную улыбку. – Друг, ну, при всём уважении… мне давно уже пора. Держим путь на запад! – он игриво тряхнул вновь, так, что фуражка едва не наехала козырьком на глаза.
- Да, дан приказ ему на запад… Ты это, если что – заглядывай. Когда поедешь обратно или вообще будешь в наших краях. Меня в комендатуре можно спросить, если что. У помощника военного коменданта, майора Лисицина… - тут он назвал с десяток фамилий и отчеств, приплюсовав ещё военврачиху 3-го ранга в окружном госпитале, которой следовало обратиться насчёт Машкиной беременности. - Если что надо, обязательно поможем.
- Ладно, ладно… - успокоено пробурчал Алексей, поворачиваясь в обратный путь. – Извини, капитан, нам торопиться надо. Начальство, сам понимаешь, требует. Если что, такого пендаля вставит…
Чёрт, подумалось ему, а если он, этот Владимир, агент Абвера? Если всё это, как и «рыжий» (он же « Цвигун») продуманно заранее? Если это тоже – контроль, проверка? Что если он должен мне что-то передать «по линии», а я в свою очередь – передать ему? А эта информация должна стать решающей в моих дальнейших действиях по уходу из игры или всё-таки в предстоящей операции? Что если…
Он не узнал прежний голос, которым говорил Владимир Овсянников. Это был новый, жёсткий и требовательный голос. Ещё не обернувшись, он уловил знакомый «крак-к-к» и понял запоздало: зря подставил спину. Зря так глупо успокоился. Зря так глупо успокоился, поддавшись столь дурацкому заискиванию.
Когда он повернулся в пол оборота, на него уставился тонкий ствол «Люгера». Глаза Овсянникова, большие и карие, смотрели насмешливо, с запрятанным в глубину презрением. На губах играла небрежная усмешка.
- Что ж ты, диверсант гитлеровский… профи хренов, такую липовую медальку позволил на себя одеть? Вместо золотой эмали – серебро?.. Мелочь, а в глаза бросается. Руки взять на затылок! Шагом!
- Что за чушь мелите товарищ… - начал, было, Алексей, в котором вновь чувствительно заворочался «Гриша». Но тут же замолк. Ком в горле снова перехватил его речь и даже закупорил дыхание. Он провален. Его провалил «Центр». Во-первых, эта дурацкая высадка, во-вторых, этот «Кондор» с его восемью каучуковыми шасси, считавшимися сверхнадёжными.Всё было не так. Всё было против него изначально. Против них.
- Ты, это самое… - Алексей-Гриша спиной чуял, как потрясён Овсянников: рукав на левой руке собрался комом, - У меня там новое оружие Абвера. Называется ручной противотанковый гранатомёт – панцеркнаппе значит по-ихнему…
- Я тебе щас такой панцеркнаппе!.. Ну-ка никаких немецких слов! – гаркнул было Овсянников, но тут же зашипел: - И смотри мне, гад, чтобы этой твоей… никаких знаков не подавал. Дёрнется ещё, а ребята вмиг её уделают.
- Ладно, ясно, - он хотел было сказать «она у меня баба смирная, работящая», но вовремя прикусил язык.
Перед глазами вновь возникло лицо парня-водителя…
- Только это… Тут километрах в тридцати отсюда тайник. Там у меня был контакт с другим агентом. Один он или нет, не знаю. Но амуниция у него наспех одета. Так что, или после высадки, или…
- Ладно, разговорился. Там куда веду, будут спрашивать. Советую отвечать всё, как на духу. Понял? Чистосердечное признание смягчает участь. Ты это… Подходим. Руки плавненько опустил Вот так… Смотри, держу тебя на мушке. Трогай…
***
…Значит, товарища Сталина хотят убить. В который раз… - Сталин, попыхивая трубочкой, мягко прошёлся по зелёному ковру, под которым скрылся навощённый паркет. – А если товарища Сталина хотят убить, то значит, моя голова кем-то ценится. Не совсем пустая, наверное, - глядя в упор на Власика и Берия, он спросил сквозь дым: - Что, всего двое?
Берия усмехнулся, бросив едва заметный взгляд на приземистого широколицего генерала, стоящего навытяжку подле него. На каменном лице последнего не пробежала даже тень улыбки.